Читать книгу: «Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность», страница 4

Однако оптимистичный вывод императорского расследования не избавил евреев империи от подобных нападок, и через несколько лет, в 1247 году, они отправили «слезную жалобу» папе Иннокентию IV, сетуя на церковных и светских князей, изобретающих против них «безбожные обвинения, изыскивая различные поводы, чтобы грабить их и отнимать их имущество». Папа с готовностью осудил такие обвинения как «неразумные», ссылаясь на Священное Писание, запрещающее евреям убивать и прикасаться к мертвому: следовательно, евреи никак не могут «в торжественный праздник Пасхи причащаться сердцем убитого младенца». Понтифик возмутился действиями князей, которые «без суда и следствия» лишают евреев имущества, подвергают их заточению и пыткам и «осуждают на самую позорную смерть» вопреки «привилегиям, данным им милостью Апостольского престола». «Не желая, чтобы евреев несправедливо мучили, поскольку милостивый Господь ожидает их обращения и поскольку […] остатки их предназначены к спасению», он приказал епископам обращаться с евреями «благосклонно и великодушно», препятствовать притеснениям их на основании наветов и отлучать от церкви притеснителей. С тем же призывом он обратился к архиепископам и епископам французского королевства. Но вмешательство папы тоже не исправило ситуацию, и через несколько десятилетий в связи с наветом в Обервезеле в защиту евреев выступил император Рудольф Габсбург через архиепископа Майнцского. А еще через два с половиной века представитель той же династии император Карл V суммировал защитительные выводы и меры своих предшественников: «папы давали разъяснения по этому поводу и запретили этому верить, а любезный наш государь и дед император Фридрих разослал строгие приказы всем сословиям Империи […], дабы они прекратили такое поведение». После чего сам запретил сажать евреев в тюрьму без расследования и обнаружения преступления и обязал прежде всего доводить такие обвинения до сведения монархов «как владетелей евреев в королевстве».

Отдельно надо отметить, что еврейские авторы были чрезвычайно привержены мифологеме милостивого и справедливого царя и старались так или иначе оправдать монархов, даже не имея для этого никаких оснований. Например, Эфраим бен Яаков из Бонна, описавший в своей «Книге памяти» навет в Блуа, после которого все мужчины общины были заперты в сарае и сожжены заживо, хотя и называет графа Блуа Теобальда «жестоким правителем города», но пытается объяснить это влиянием «злых слуг», нашептывающих в уши графа ложь. Он же упоминает расположенность к евреям короля Франции, постфактум обещавшего евреям защиту от таких обвинений. Подобные примеры обеления монархов в еврейских источниках встречаются довольно часто – вплоть до рассказа о лиссабонском погроме 1506 года в хронике сефарда Шломо ибн Верги «Скипетр Иуды», где португальский король, испугавшийся погрома, быстро перерастающего в мятеж, и боявшийся даже вернуться в город, дабы навести порядок, характеризуется исключительно положительно: «А король Португалии был милостивый король». Евреи писали на своем языке, поэтому вряд ли эта позиция была вызвана цензурными соображениями – скорее, им было важно показать, что земные цари, наместники Царя небесного, который «не дремлет и не спит» и хранит Израиль (Пс 120:4), защищают и помогают евреям, в частности, опровергая злостную клевету, стоившую жизни стольким их единоверцам и всегда готовую прозвучать вновь.

Титул книги

Д.А. Хвольсона. 1861

Это желание – «заручиться поддержкой» и отдать должное венценосным защитникам – было свойственно и евреям-историкам в Новое время. Так, уже в XIX веке крещеный еврей Даниил Абрамович Хвольсон, крупный ориенталист, профессор восточного факультета Петербургского университета, в своей книге «О некоторых средневековых обвинениях против евреев», написанной в связи с саратовским делом и дополненной после кутаисского дела, когда евреев снова обвиняли в убийстве христианских детей, отвел целую главу под свидетельства «защиты евреев многими христианскими государями, папами и учеными христианами». Ему было важно заявить «к чести человечества и христиан», что «варварские гонения» и «безосновательные обвинения» «благомыслящими христианами строго порицались».

Часть II
Добрые соседи: иудео-христианские отношения в постели и на рынке

Глава 4
«Община была единой семьей»: повседневность на службе апологии

Классическим исследованием повседневности евреев в средневековой Европе стал opus magnum британского еврейского историка Израиля Абрахамса «Еврейская жизнь в Средние века». Книга вышла в 1896 году и не раз переиздавалась. Она убедительно иллюстрировала важный для автора и еврейских интеллектуалов его поколения тезис о том, что вопреки известному образу гонимых бедняков в скученном и грязном гетто средневековое еврейство на самом деле было процветающим и культурным обществом, не только ни в чем не уступавшим христианскому, но даже оказывавшим на него определенное влияние. Подобная задача – доказать, что евреи – нормальный народ, иудаизм – нормальная религия, еврейская культура разделяет европейские христианские ценности, – стояла перед всеми просвещенными европейскими евреями XIX века, занимавшимися так называемой «наукой о еврействе» – исследованиями своей, еврейской, цивилизации на европейских языках и для европейской или еврейской ассимилированной аудитории.

Титул книги И. Абрахамса.

Библиотека Корнеллского университета, США. 1896

Помимо «Еврейской жизни в Средние века» Абрахамс написал еще целый ряд книг, в их числе: «Исследования фарисейства и Евангелий», «Главы из истории еврейской литературы», «Маймонид». Он был лектором по талмудической и раввинистической литературе в Кембридже, почетным секретарем Еврейского исторического общества Англии, сооснователем и редактором «Еврейского ежеквартального обозрения», старейшего англоязычного журнала по иудаике, членом различных еврейских общественных комитетов – то есть фигурой важной и уважаемой как в академической, так и в общественной жизни.

Рисуя картину еврейской жизни, Абрахамс опирался на массу источников, и поэтому картина, конечно, достоверна, но выводы, которые он делает, граничат с идеализацией. Гармония, солидарность, взаимопомощь, по его словам, царили везде: «каждый еврей разделял радости и печали всех евреев. Он принимал живое участие в семейной жизни общины – ведь община была в буквальном смысле слова единой семьей». То же и в семье: «еврейский дом был сценой трогательных и вдохновляющих религиозных ритуалов, святость домашнего очага была частью традиции, связывающей еврея золотой цепочкой с его предками». Этически еврейская семья превосходила христианскую: «нравственное отношение евреев к проблеме взаимоотношения мужчин и женщин уникально безупречно». Да и в целом «по всеобщему мнению, евреи были чисты от ужасных пороков, которые губили корни общественной жизни в европейских государствах». Будучи нравственнее соседей, евреи, по мысли Абрахамса, заметно повлияли на европейскую экономику (своей торговлей) и на европейскую мысль (в которой весь прогресс происходил от антицерковных движений, от ересей, а ереси – от иудаизма).

Открытость миру и возможность влиять на него стимулировали еврейский гений, утверждает Абрахамс, ссылаясь на таких знаменитых еврейских интеллектуалов разных эпох, как Филон Александрийский, Маймонид, Спиноза. Изолированное существование в гетто не открывало таких продуктивных перспектив, но тем не менее и это была полноценная жизнь «со своими идеалами и надеждами, чувствами и человеческой природой», и мудрость там развивалась не в сотрудничестве с нееврейским окружением, а вопреки ему. Так, если еврейская культура в мусульманской Испании следовала арабским образцам, то ешивы в прирейнских городах процветали сами по себе, возвышаясь над окружающим мракобесием.

По мнению Абрахамса, всем знакомый неприглядный облик европейского еврейства – продукт Нового времени: уклад и нравы начали портиться только в XVI веке – вследствие диктата ригидного иудаизма и геттоизации, а до того, на протяжении Средних веков, жизнь евреев была свободна, полнокровна, разнообразна. Так, например, пресловутые бедность и неопрятность обитателей гетто – результат трех столетий проживания в этих самых гетто, в ходе которых евреи «опустились», а в Средние века они сохраняли развитое чувство собственного достоинства, выражавшееся в опрятности и гигиене. В общине уважали всех членов, стараясь не смущать и не унижать бедных и необразованных. Отсюда благонамеренное уравнивание: в синагогах либо всех обеспечивали подушками на сидения, либо всем запрещали их использовать, по той же причине – чтобы не унизить бедных – в некоторых общинах отказывались от белых накидок в Судный день; наконец, вызывая еврея к Торе, кантор всем – и простецам, и ученым – помогал с чтением свитка. И наконец, Абрахамс с большим вниманием описывает формы досуга, включающие и танцы, и даже охоту: иудаизм, по его словам, диктует строгую мораль, но – в отличие от пуританства – без фанатизма, и евреи находили время повеселиться и насладиться жизнью, а не только страдали от погромов.

Таким образом, Израиль Абрахамс и другие авторитетные еврейские историки с подобными взглядами из его и соседних поколений доказывали, что внутренняя жизнь еврейского общества была гармонична и практически идеальна. В этом обществе процветали любовь и уважение к ближнему в семье и общине, чувство собственного достоинства, высокий уровень образования, профессиональное, культурное и досуговое разнообразие и проч. В то же время снаружи его зачастую окружали враги, завистники, фанатики, гонители.

Следующие поколения еврейских историков, особенно авторы последних десятилетий, предлагают ревизию этих тезисов. К примеру, специалисты по истории женщин и в целом по гендерной истории разрушили миф об идеальной еврейской семье, показывая, что и там – пусть в меньшей степени, чем у мусульман и христиан, – имели место угнетение и дискриминация жен мужьями. Пересмотру подвергся и образ гармоничной, проникнутой равенством и взаимоуважением еврейской общины, в ней обнаружили разные формы неравенства и дискриминации: гендерной, возрастной, социальной, имущественной. Привлекая самые разные источники вплоть до эпиграфических – надписей на кладбищенских плитах, исследователи стараются выйти за пределы изучения элит и постараться увидеть еврейскую общину не как сообщество ученых мужей, каким она предстает по письменным источникам, а во всем ее многообразии, включающем женщин и детей, необразованных простецов, бедняков и нарушителей разных законов – и еврейских религиозных, и еврейских гражданских и общегородских или государственных. Еврейская община не идеальный социум, каким его старались изобразить представители «науки о еврействе», а сообщество живых людей, среди которых не могло не быть вероотступников, воров, сутенеров, беглых мужей, злостных неплательщиков налогов и проч. Их искали, ловили, штрафовали, отлучали от синагоги – и в этом тоже состояла ткань жизни еврейской общины.

В не меньшей, а пожалуй, в большей степени подвергся пересмотру тезис о взаимоотношениях с окружающим христианским обществом как враждебных и нетерпимых, состоявших преимущественно из дискриминации и насилия. Историки отказываются от сугубо виктимного образа средневековых евреев, перестают видеть в них исключительно жертв насилия и гонений. Для своих христианских соседей они были далеко не только конкурентами, колдунами, христоубийцами и опасными и непонятными иноверцами, но и собеседниками, советниками, врачами, переводчиками, торговыми партнерами, сотрапезниками, любовниками и друзьями. Если внимательно читать законодательные и судебные источники, обнаруживаются прелюбопытные вещи. Например, то, что отдельные формы антиеврейского насилия были далеки от ужасов погрома и ближе, скорее, к относительно безобидной детской игре, а такой классический пример законодательной дискриминации евреев, как закрытый еврейский квартал, удовлетворял просьбам самой общины, будучи королевской милостью, а не формой притеснения.

Глава 5
Еврейский квартал: тюрьма или убежище?

Еврейские кварталы, которые только в Новое время получили название «гетто» (ghetto) вслед за венецианским гетто – еврейским районом, где находились литейные мастерские (ит. geto), в которых отливали пушки, в Средние века существовали повсеместно. Они были важным элементом топографии европейского города и носили разные названия – на иврите, латыни и европейских языках: «квартал иудеев», «квартал Израиля», «еврейство», «еврейская улица», «еврейский город», наконец, просто «улица», где эпитет «еврейская» подразумевался (ивр. шхунат га-йегудим, шхунат Исраэль, лат. septus hebraicus, callum, англ. Jewry, нем. Judengasse, Judenstadt, исп. judería, call, фр. juiverie, ит. serraglio degli hebrei).

Памятник Маймониду в худерии Кордовы.

Фото автора

Согласно традиционному представлению о еврейском квартале, это была репрессивная мера, механизм отделения евреев от христиан – сегрегации, – которая обрастала запретами не в пользу евреев и превращалась в дискриминацию, а затем и вовсе в изоляцию. Таким выглядит «отделение» евреев от христиан путем помещения их в особые кварталы – apartamiento, мера, принятая в конце XV века в Кастилии и Арагоне католическими королями Изабеллой и Фердинандом. Так о ней рассказывается в знаменитом Эдикте об изгнании евреев из Испании 1492 года:

Вы хорошо знаете и знать должны, что поскольку нам сообщили, что в этих наших королевствах есть дурные христиане, которые иудействуют и отступают от нашей святой католической веры, чему основная причина в общении иудеев с христианами, на Кортесах в городе Толедо в 1480 году мы приказали отделить вышеупомянутых иудеев во всех городах, селениях и местах наших королевств и сеньорий, и выделить им худерии и отдельные места, где бы они жили, ожидая, что с их отделением все исправится.

Ничего не исправилось, и монархи были вынуждены прибегнуть к другим средствам: введению инквизиции и частичному, а затем полному изгнанию евреев из страны. Но нас здесь интересует еврейский квартал – худерия (от слова худио, иудей). В политике католических королей этот квартал явно предстает мерой сегрегационной («отделить иудеев»). Но если мы углубимся на несколько столетий назад, в документах XI–XII веков квартал выглядит не наказанием, а милостью, не ограничением прав и свобод, а привилегией. Так, например, в жалованной грамоте, выданной евреям епископом города Шпейера Рудигером в 1084 году, обнесенный стеной квартал описывается как дар и мера защиты среди других «милостей» и «льгот», пожалованных евреям в торговле и в суде:

Превратив городок Шпейер в город, я решил, что преумножу славу нашего города, если приглашу поселиться в нем и евреев. Евреев я поселил в отдалении от домов остальных жителей города и, чтобы они не стали легкой жертвой бесчинств толпы, окружил их квартал стеной. Место их поселения, которое я купил честным и законным путем, […] – я передал им на том условии, что они будут ежегодно платить три с половиной литры в деньгах города Шпейера. […] А для того, чтобы никакой мой преемник не попытался бы посягнуть на эти права и льготы […], я записал эту хартию как надежное свидетельство пожалованных евреям привилегий.

Можно было бы подумать, что все эти слова просто условность, риторический прием, характерный для подобных документов, но нет – история возникновения общины, изложенная шпейерским евреем в XII веке, свидетельствует о том, что укрепленный квартал как нельзя более отвечал чаяниям самих евреев:

…Мы пришли поселиться в городе Шпейере – да не будут никогда поколеблены его фундаменты – вследствие пожара, разразившегося в городе Майнце. Город Майнц был городом, откуда мы родом и где жили наши предки, древняя и почтенная община, почтенная более всех других общин империи. Квартал всех евреев и улица их были сожжены, и мы пребывали в великом страхе перед горожанами. […] И мы решили уйти оттуда и поселиться там, где найдем укрепленный город. […] Епископ Шпейера тепло нас приветствовал, выслав к нам своих священников и солдат. Он дал нам место в городе и выразил намерение построить вокруг нас крепкую стену, дабы защитить нас от наших врагов, защитить нас укреплениями. Он жалел нас, как человек жалеет собственного сына. И мы еще много лет молились [за епископа] перед Создателем нашим, утром и вечером.

Аналогичные грамоты, содержащие отклики на запросы еврейских общин, в частности, на желание жить в укрепленном квартале, издавались церковными и светскими князьями, сеньорами городов и монархами в разных странах. Вернемся на Пиренейский полуостров: король Наварры Санчо своей грамотой от июля 1170 года пожаловал еврейской общине Туделы для проживания городскую крепость: «…вы переезжаете в укрепленную часть города, которую я даю и уступаю вам и которой вы будете по закону владеть во веки вечные. […] Если какие-либо люди нападут на вас с жестокостью в оной крепости и так случится, что они будут ранены либо убиты, евреи не должны будут за это платить штраф или отбывать наказание, вне зависимости от того, произойдет это днем или ночью. […] Если так случится, что какие-либо стены крепости разрушатся, король позаботится о том, чтобы они были отстроены, так же как он делает в отношении городских стен».

Руины средневековой синагоги в Шпейере

Как же примирить эти два контекста, два режима подачи еврейского квартала: как дар и привилегию или как наказание и дискриминацию? Посмотреть на него в динамике. Еврейский квартал, его облик, смысл и функции в XI веке не тождествен еврейскому кварталу XV века. Исторически находившийся в центре города, еврейский квартал постепенно вытеснялся в менее престижные районы, к городским стенам и даже за их пределы; в германских княжествах Нового времени гетто нередко соседствовали с кварталами красных фонарей. С XII века евреи потеряли право владеть землей – то есть они еще владели своими домами, но не землей, на которой те стояли, – а затем и недвижимостью, что облегчило городским властям перемещение квартала в пределах города, а христиане-домовладельцы, которым теперь принадлежали все дома в еврейском квартале, могли поднимать арендную плату.

Еврейская улица в Вормсе. Ворота Раши

Другим направлением, в котором менялся квартал, было устрожение изоляции, выраженное как топографически и архитектурно, так и в изменении правил. Так, поначалу евреи имели право и проживать, и держать лавки вне квартала, потом потеряли право проживать вне квартала – только ночевать в своих лавках, затем им последовательно запрещали ночевать в лавках, держать лавки в христианской части города, выходить за пределы квартала в христианские праздники, выходить ночью, выходить без сопровождения христианина. Параллельно квартал обрастал стеной, если изначально ее не имел, в стене было ограниченное число ворот, и с внешней стороны к ним приставлялись стражи-христиане, которые следили за режимом, запирая ворота на ночь и на праздники. Это примерная схема, разные этапы в разных городах и странах наступали в разное время, если наступали вообще, но ориентация на изоляцию квартала была повсеместной.

И здесь вновь возникает вопрос о намерениях. Был ли запрет выходить (и, соответственно, запирание ворот) по ночам и в христианские праздники мерой дискриминационной или охранительной? Власть хотела унизить евреев, ограничив их свободу перемещения по городу, или защитить их от возможного насилия?

В «Семи партидах» короля Альфонсо Мудрого, кастильском своде законов середины XIII века, во втором законе титула об иудеях – «Каким образом должны вести себя иудеи, живущие среди христиан», – о поведении евреев в христианские праздники, а именно в дни Страстной недели, накануне Пасхи, сообщается следующее:

…поскольку мы слышали, что кое-где в день Страстной пятницы иудеи в насмешку воспроизводили и воспроизводят страсти Господа нашего Иисуса Христа, выкрадывая детей и вешая их на кресте или же делая восковые фигурки и распиная их, когда не могут добыть детей, приказываем, чтобы если впредь станет известно, что где-либо в наших владениях содеяно такое, то, если это возможно проверить, все замешанные в этом деле были бы схвачены, задержаны и приведены к королю, и, как только тот узнает правду, он должен приказать позорной казни предать виновных, сколько бы их ни было. Также запрещаем в Страстную пятницу иудеям выходить из своего квартала, но [предписываем] оставаться запертыми в нем до утра субботы, а если поступят вопреки сему, то за вред и бесчестие, которые в таком случае потерпят от христиан, не получат никакого возмещения.

Иными словами, если прояснить причинно-следственные связи, какими их видел автор, получается следующее. Евреи не должны были покидать свой квартал в конце Страстной недели, дабы не провоцировать христиан на насилие или оскорбления. Подобная агрессия со стороны последних вполне вероятна и закономерна как реакция на преступления евреев против христианской веры или, по меньшей мере, насмешки над нею, – точнее, на слухи о подобных преступлениях. Власть стремилась предотвратить это насилие, запрещая евреям выход из их квартала, не столько из сочувствия к евреям, сколько из опасения народных волнений, беспорядков, бунта, наконец, в который могло перерасти – и перерастало, известны такие случаи – желание отомстить иудеям. Катализатором этого желания были, возможно, не столько слухи о еврейских злоумышлениях, сколько эмоционально заряженные ненавистью к иудеям проповеди, излагающие евангельскую историю страстей Христовых – страданий Христа по вине или даже от рук иудеев. Прежних, разумеется, иудеев – многовековой давности, но, согласно средневековой картине мира, потомки отвечают за предков, и как заслуги предков спасают потомков, так и их грехи заставляют потомков ожидать возмездия.

Худерия Севильи.

Фото автора

Но так ли страшно было это возмездие? Можно ли утверждать, что всегда и везде антииудейская агрессия в Страстную неделю была сродни погрому? Историки традиционно полагали, что пасхальные погромы возникли в высокое Средневековье и были несомненным симптомом растущей нетерпимости христианского общества, сигнализирующим о приближении погромов более серьезных. Например, пасхальный погром в Жироне в 1331 году может считаться предвестьем страшной серии погромов 1391 года. Но исследования последних десятилетий, пересматривающие картину иудео-христианских отношений, корректируют и представления о пасхальных погромах, по крайней мере, в некоторых европейских королевствах, прежде всего в Испании, где евреи продержались дольше всего и за некоторыми исключениями практически до изгнания жили сравнительно благополучно.

Жирона. Река Оньяр. Фото автора

Американский историк Дэвид Ниренберг в своей книге «Общины насилия» исследует историю антиеврейского насилия в преддверии Пасхи и показывает, что эта практика началась раньше – с X–XI веков, а то и с античности, и сохранялась дольше, например, в Испании Нового времени в Страстной четверг дети с палками распевали: «Еврейцы-убийцы, вы убили Христа, а теперь мы убьем вас» и т. д. Это, конечно, символическое насилие, а не физическое, но Ниренберг, внимательно читая средневековые пиренейские источники, утверждает, что и в XIV веке пасхальные «погромы» в Короне Арагона были рутинной практикой, более похожей на ритуал или игру (в источниках они так и называются «шутками» или «играми»), чем на восточноевропейские погромы XIX века. Так, каталонские авторы писали об этом как о давнем обычае: юные клирики в Страстную неделю закидывают евреев камнями, а король, или, скорее, его представитель, и солдаты евреев регулярно защищают, а евреи за эту защиту платят. Вот описание событий в Жироне в Страстную неделю 1331 года из показаний Берната де Ба, бейлифа, то есть королевского чиновника, и горожанина Бонаната Торнавельиса, сохранившихся в епархиальном архиве Жироны:

[В страстной четверг бейлиф] прослышал, что клирики пытаются напасть и вторгнуться в этоткаль(call) и тут же пошел к его воротам и увидел там много школяров с выбритой тонзурой и клириков в возрасте от 10 до 12 лет, и они разбежались, увидев этого свидетеля. […] Он затем осмотрел эту стену и ворота и увидел, что несколько камней было оттуда вынуто. […] Он увидел [на следующее утро], что к двери был привален большой камень. […] Позднее в тот день он услышал, что вкальвторглись и напали на евреев, и он тут же пошел вкаль, но никого там не застал, и осмотрел эту стену и ворота и увидел, что подпорки ворот были убраны к стене, и он тут же подтолкнул их обратно. [Он также узнал, что] упомянутые ворота были подожжены сыном Раймонда Альберти, с выбритой тонзурой, лет четырнадцати от роду, и сыном упомянутого викария, клириком с тонзурой, лет двенадцати от роду, и еще одним клириком с тонзурой лет двенадцати от роду, и этот огонь был потушен евреямикаля, и никакого зла не случилось.

Как правило, если не происходило ничего экстраординарного, евреи не жаловались королю или в суд. Однажды пожаловалась одна вдова-христианка, у которой еврейская семья арендовала дом: от кидания камней дом пострадал, и она требовала компенсации. В основном же мальчишки из числа младшего духовенства бросали камни в стены и ворота еврейского квартала. В этом не было ничего специфически антиеврейского – в других случаях недовольные так же поступали с домами врагов или дворцами тех или иных представителей власти. Не раз, например, на виновных налагали штрафы за закидывание камнями самого королевского дворца. Физические столкновения, если они вообще случались, происходили не столько с евреями, сколько с людьми короля, которые их защищали. Так что нападение на еврейский квартал было, по мнению Ниренберга, одним из способов выразить недовольство чиновниками короля. Он предлагает видеть в пасхальном насилии отражение противостояния двух элит, представителей короны и церкви, в той же степени, что и противостояния церкви и синагоги. Погромы 1348 года, во время Черной смерти, страшной эпидемии чумы, или серийные погромы 1391 года были исключениями. А пасхальные инциденты, которыми традиционно доказывали, что так называемая convivencia, гармоничное сосуществование иудеев с христианами и мусульманами на Пиренейском полуострове, в XIV веке сменилась нетерпимостью, на самом деле отдельное явление, не очень разрушительное и вполне рутинное, являвшееся органичной частью этого сосуществования.

Возвращаясь к вопросу об укрепленном квартале: даже если насилие состояло в закидывании камнями, которым занимались мальчишки, евреи, разумеется, не хотели, чтобы камни летели дальше стен. И в XIV веке в ряде испанских городов, например Валенсии, Теруэле, Памплоне, инициатива обнесения квартала стеной и запирания его ворот в Страстную неделю исходила от еврейских общин – королевская власть лишь реагировала на запросы подданных.