Читать книгу: «Кто разрешил?», страница 2

Украина

В марте 1944 года из Донецка, с папиной работы приехал добрый человек, которому было приказано правительством привести с Урала на Украину жен и детей восстановителей четырех аэропортов тех городов, которые уже освобождены от гитлеровцев. Мамы собрали вещи. Аэропортовская машина доставила нас, семь мам и восемь детей, на вокзал. Вскоре подошел товарный поезд, мы спокойно разместившись в товарном вагоне, поехали в Москву. По пути мы долго стояли в Казани. Мамы принесли кипяченую воду, купили три жирненьких курочки.

В Москве мы расстелили свои пуховые матрацы и спали на них, на полу, возле каменных ног памятника здравствующему тогда «великому вождю всех народов."

Однажды вся наша компания пришла в смятение, когда одна мама где-то достала молоко, целых два литра молока и пятилетнему сыну велела, на зависть всем другим, пить из бидона. Держа его слабыми ручонками, он вдруг закашлял и бидон уронил на грязный пол. Мать кулаком ударила его по голове и, выкрикивая кошмарные слова, велела сыну слизать с пола все молоко. Мы все остолбенели. Никто не посмел заступиться за ребенка, который после коварной процедуры крепко заснул и во сне несколько раз истошно кричал, соскакивал и, казалось, падал без чувств.

Наше настроение поднялось только тогда, когда мы, дети, оказались в метро. Движение вверх и вниз, переходы и пересадки самооткрывающиеся двери, красота и блеск захватили все наши чувства и, конечно, остались сказкой в нашей памяти. "Москва! Москва!" – шепчем мы до сих пор и готовы в любую минуту отправиться в самую дальнюю дорогу!

На пассажирском поезде мы успешно добрались до города Донецка, где предстояло прожить полгода. Встречая нас, папа сначала вытащил меня, сестру и маму из кабины грузовика, потом – все наши вещи, обнял нас, расцеловал и, подняв руку, протянул ее вперед, показал на большой светлый каменный дом и сказал: "Тут все вместе теперь мы будем жить!" Он открыл дверь, мы вошли в очень темное помещение. Окна были плотно забиты досками. Пятилетняя сестра испугалась темноты и закричала: "Я боюсь, увезите меня обратно домой! «и выбежала на улицу. А папа взял ее левой рукой за ее правую руку, а своей левой прихватил топор. Они оба вышли на улицу. Он быстро отодрал доски с окон, не пропускавшие в дом свет. Солнечные лучи стремительно скользнули по стенам огромной высокой комнаты, и мы увидели на полу кучу, состоявшую из одиннадцати арбузов. «Все это я дарю вам, мои дамочки!"

Мы с мамой, оказавшись на Украине, занимались полезными и интересными делами. Она переделывала, подгоняя по размеру, летчикам их рабочую форму, а я решала составляемые папой задачи по математике с нуля и включительно начала алгебры, а также вязала кукле платье, вышивала крестиком и гладью украинские узоры на своей блузке с короткими рукавчиками-фонариками, которые носила ее и на Украине, и позже – на Урале, где я долго горевала о прекрасных просторах, о жаворонке в небе, о замечательных песнях, о высоких ножках голов подсолнухов и молочной молодой кукурузе, о героических летчиках, об оврагах, об одной маленькой деревне, что стояла на берегу бушующего Днепра, волны которого расшибались о каменные пороги, и о большом поселке, называвшемся Старыми Кайдаками, где в то время, после недавних сражений с фашистами вновь появились птицы и насекомые, заблеяли козы, замычали коровы, запели роскошные петухи и заволновалась куры-наседки. В самом прекрасном краю, из тех, которые мне тогда были знакомы, я увезла новые для себя стихи, истории, чуточку захватывающего дух языка, украинского, бесшабашного гопака и целый венок с десятком разноцветных лент, образно завершающих первое мое грандиозное дальнее путешествие.

Концерт в Днепропетровске и Витя Черевичкин

Донецк 1944 года запомнился пустынным, с горами соли и угля, маленьким поселком с болотом, и громко квакающими лягушками. Дни состояли из детских игр на улице и в доме. Папа сделал воздушного змея и с нами гонял его светлыми вечерами. Он приносил газеты с аэропорта и велел читать, хотя мне тогда в них еще не было ничего понятного. Буквы были мелкие, не как в букваре, они заставляли меня плакать. Мне становилось грустно-прегрустно. Я вспоминала любимую учительницу Анну Ивановну и все время спрашивала у мамы, не приедет ли она сюда, в гости к нам. Много позже, получив высшее филологическое образование, обручая детей и студентов, я, как и она, старалась быть всегда снисходительной и улыбчивой. Я не сердилась ни на детей, ни на юношество.

Осенью нас «перебросили» в поселок при аэропорте города Днепропетровска. Как-то мы и наши мамы побывали в этом городе на концерте в большом зале, где мне понравился мальчик, высоким голосом исполнявший песню про своих голубей, в которых стреляли фашисты. Русский мальчик, четырнадцатилетний Витя Черевичкин, плача, умолял птиц скорее улететь подальше в облачную высь и остаться живыми. Умные голуби поднялись высоко и скрылись за горизонтом. За спасение птиц фашисты расправились с пацаном. Они убили его. Позже, когда мы вернулись на Урал, я пошла смотреть кинофильм "Молодая гвардия" про девчонок и мальчишек – героев Великой отечественной войны и вспомнила того паренька, который погиб, спасая своих голубей, героически погиб от рук фашистов, как и Олег Кошевой со своими друзьями, которые отстаивали независимость нашей страны.

Мы прошли по городу. Он был весь в строительных лесах, очень красив и строен в солнечном свете. Мы жили в сорока километров от него в глубоких бетонных блиндажах. Длинные окна нашей комнаты находились под потолком и опускались на пятьдесят сантиметров до земли. Их было три. Интересными выглядели винтовые ступеньки-три марша по одиннадцать штук. Я научилась перепрыгивать по ним вниз – сначала через две, потом через три. Позже я научилась также подыматься, как и опускаться. Спустя несколько месяцев, наша компания пополнилась новыми строителями других профессий, чем у папы-плотника. Добавилось двое мальчиков и четверо девочек. Мне стало веселее.

Мои дни пролетали быстро: завтрак, прятки среди высоченных подсолнухов и кукурузы, катание по поверхности огромных стеклянных прожекторов, разведка нор сусликов, поиски таких следов войны, как частей тяжелых биноклей, кусочков тканей солдатских шинелей, наши скромные рапорты о наших находках кому-нибудь из военных рядом располагавшейся воинской части.

Ежедневно мы буквально впивались глазами в небо и находили буквально поющее чудо – точечку, миниатюрного веселого жаворонка, кричащего в небе на всю округу. Его голосок летел к нам, а также мчался от горизонта южного до горизонта северного и поперек.

В один из счастливых дней мне пришлось пережить злоключение. Вместе с друзьями после отчаянной беготни мы шли спокойно по зеленому полю и вдруг увидели ярко блистающую полосу, которой раньше на нем не было. Подошли к ней поближе, рассмотрели ее и поняли, что кто-то из чего-то почему-то разлил горячий черный-пречерный гудрон. Мы долго смотрели в него как в зеркало. Он тек по полю стройной дорожкой шириною около полуметра. Шестеро друзей удачно его перепрыгивали, а мне не повезло, потому, что я решила сначала разбежаться, а потом перескочить красивую, оказалось, роковую полосу. Глубоко вздохнув я скомандовала себе: "Марш!" и, разбежавшись, поскользнулась. Я угодила прямо в гудрон. В нем оказались мои туфли, ноги, платье, руки, шея, волосы, уши и щеки. Мне стало очень жарко. Хорошо, что я успела закрыть глаза и в них нисколько ничего не попало, но зато рот закричал нечеловеческим голосом неразборчивыми словами, выдавая непонятные звуки. Друзья быстро сообразили. Они сразу все помчались на аэропорт и стали кричать: "Ой! Ой! Беда! Галя тонет в гудрон!" Первым подбежал ко мне мой папа, за ним – трое мужчин, которые, улыбаясь, вопрошали: "Где наша утопленница?" и стали дружно подымать меня из гудрона. Он тек по мне и по папиным ступням всю дорогу, до самого дома. Мама подставила скамейку, а папа тихонько положил меня на нее. Меня тихую, как мертвеца. Рыдая, мама чем-то снимала с меня гудрон долго-долго. Я плакала только от того, что лишилась не только длинной косы, но и получила на все лето позорное прозвище: «лысая-лысая». Очень сердилась на себя, на друзей, не соображая почему. Позже я все-таки поняла: наступил еще более несчастный день отъезда на Урал, а я горевала о том, что из-за полета в годрон мою голову папа обрил наголо, я получила кличку «лысая» и вынуждена была надеть косынку и в таком некрасивом виде навсегда остаться в памяти своих любимых товарищей.

Мама соглашалась «подогнать» им по фигуре полученную новенькую форму. Швейная ножная зингеровская машина монотонно постукивала и убаюкивала нас как днем, так и вечером. Под этот стук мы засыпали. Часто, подходя к нашему жилищу кто-то из молодых военных легко пролетал все лестницы и приветствовал: "Здравствуйте, мастерица! Привет, детишки! Сделайте, пожалуйста, удобными штанишки!" Пока человек, волнуясь, надевал аккуратно подшитые по фигуре брюки или гимнастерку, мы старательно вглядывались в его лицо. запоминали цвет глаз, губы, носа, прямые или вьющиеся волосы, обычные или забавные уши. И, как нам казалось, скромно перешептывались. Мы разглядывали плечи, руки, ноги, всю стройною фигуру и думали о том, что он обязательно придет еще с новым заказом, будет широко улыбаться обновленной одежке и Угостит нас чем-нибудь сладким. На время наступала небольшая тишина, потому что каждый из нас думал и желал пилоту скорого возвращения после опасного боя. «Возвращайтесь и приходите еще обязательно!" – почти кричали мы, а юноши крепко обнимали нас и уходили чаще всего навсегда. «Когда же эта проклятая война кончится" – причитала наша мама.

Прощай, родная Украина

Пролетело 730 счастливых, теплых, ярких, на всю жизнь запоминающихся деньков и наступила для меня полоса – полоса почти невыносимого, печального настроения.

Папа, работая на восстановлении аэропортов, громко ругал украинские деревья из-за того, что они были непомерно унизаны и украшены мелкими и крупными сучками и плохо поддавались ручной обработке. Его еще вполне молодые, крепкие руки после сильных физических упражнений – ударами топором или молотком, сильными нажатиями фуганков и тому подобных столярных и плотницких инструментов, от колоссальных напряжений почти всегда к вечеру становились синими. Он тяжело и грустно вздыхал: "Надо убираться с Украины обратно на Урал. Там настоящие леса. Скорей бы победа, Мне начальник Черненко пообещал: "Как только меня повысят в должности и переведут в Днепропетровск, я тебя отпущу на любимый Урал." Он сдержал свое слово, и почти через год после войны с фашистской Германией он уволил папу с работы в Днепропетровском аэропорте.

Все началось с того, что неожиданно к нашему блиндажу подъехала грузовая машина, и родители стали складывать в нее наши вещи. Я спросила: "Почему?" Отец спокойно ответил: «Едем домой". "Куда?" – уточнила я. Мама сказала: "В Свердловск". Для меня это известие оказалось сногсшибательным. В прямом смысле. Во-первых, потому что за два года я ни разу не вспоминала о родном городе. Я, ни слова не говоря, соскочила со стула и ринулась бежать в военный городок, чтобы меня не догнали. Я устремилась в один барак, где стояло много кроватей и вползла под одну из них. Отец и шофер искали меня больше получаса. Наконец, он увидел меня, поднял с полу, прижал к груди, втолкнул на сиденье кабины трехтонки, и мы тронулись домой за три девять земель. По дороге я все время думала о том, почему же я не увидела процедуру сбора вещей. И, наконец-то я разгадала секрет. Наверняка, мама выпроваживала меня на улицу, там же кормила обедом, и уставшую от игр на свежем воздухе, днем, быстрехонько, как всегда, укладывала спать. Конечно, если бы я, наблюдая момент сборки вещей, непременно бы поинтересовалась о том, зачем она некоторые вещи складывает в мешки, а другие выносит в мусорные ящики. Самое главное, если бы я заметила, пропажу моей единственной любимой куклы Зойки, я даже не знаю, что бы со мной было. Я бы все перебрала и перерыла. Эта пропажа обнаружилась в ставшим ненавистным Свердловске. Я рыдала очень долго считала себя самым несчастным человеком, минимум года три, пока не осознала, что не могу одна уехать обратно на милую сердцу мою Украину, чтобы найти мою Зойку и остаться там навсегда.

Возвращаясь к разговору с мамой в свои одиннадцать лет об утраченной кукле, я услышала от нее следующее: «Не волнуйся, я тебе куплю новую, ещё красивее, чем та", и, немножко помолчав, улыбаясь, добавила: «впрочем, зачем тебе кукла? Ты быстро подрастёшь, и у тебя будет своя кукла, и назовешь ты ее Зойкой!" Я поняла, что мамочка моя родная не купит мне никакую куклу, и больше я о красивой кукле маму не просила, Мамочка увидела мою Зою только через восемнадцать лет. Она вместе с моим мужем приняла ее возле роддомовских дверей, часто любовалась и долго нянчила ее, когда я уезжала в университет или в командировки. Только пять лет, до смерти мамы после тяжелой болезни, Зоя смогла порадовать ее.

* * *

В родном городе нас приютили дядя Коля, мой «свекла» – Николай Алексеевич и Анастасия Филимоновна – его жена, а моя «Кока» – самые мои любимые на всю жизнь люди. В школу поселка "Депо сортировочное «меня не зачислили во второй класс, а только в первый. Проклятая война, которая забрала у меня целых два учебных года. Другую половину 1946 года мы провели в поселке электромашиностроительного завода в семье Парасковьи – маминой тети, и я училась в школе № 67 на улице Стачек. 1947 и 1948 годы мы жили во флигере дальних родственников по маминой линии – Рожкиных Алексея, Марии и Николая от которого наша мама тайно, в отместку за папины измены родила Бориса – нашего брата.

Отец работал грузчиком и сторожем на складе дорогого производственного оборудования. Директором этого предприятия был хозяин мизерного домика, который мы арендовали, потому что в течение двух лет не было после Украины собственного жилья. Наняв еще на работу какого-то вороватого человека, хозяин подкупил его и заставил ночью взломать склад и вывести значительную часть товара, а сам скрылся. Их не нашли, а в халатности обвинили нашего отца и приговорили к высокому штрафу, который он выплачивал более четырех лет.

Мы с мамой зимой брали тяжелые ломики и счищали горки льда, образовавшиеся вокруг водопроводных колонок, а летом занимались большущими огородами. Мама еще успевала работать уборщицей. Мы и наши родственники горевали из-за случившегося, а я слушала их жалобы и все время, вспоминая южные края, упрекала родных и причитала: «Не надо было уезжать с Украины" и упрашивала отвезти меня обратно в деревеньку – в Старые Кайдаки, что под Днепропетровском. Отец молчал, а мама обнимала меня и говорила; «Вот выучишься, вырастешь и повезешь нас всех туда." В последствии я бывала в Киеве, В Харькове. Именно в нем я, сорок лет спустя после прощания со светлым теплым краем, выступив на конференции ученых СССР по проблемам развития художественной интеллигенции, не хотела возвращаться домой после встречи с аэропортом. Он был так хорош.

Пионерский поселок

Мы все еще живем во флигере дальних родственников в Пионерском поселке по Уральской улице в доме № 71. Двор, огород, дом собака, хозяин, овчарка Джерка – все огромное. Его жена Мария, маленькая женщина-учительница, загруженная проверкой сотнями тетрадей, готовкой еды для сына и мужа, и для собаки. Нет у нее ни секунды для отдыха. Злой пьяница муж скандалит и бьет ее, поэтому она часто даже в школу ходит с синяками на руках и на лице. Жалобы в милицию не помогают. И мы – свидетели побоев тихой женщины, тоже бессильны. Бедная, она часто пытается спрятаться где-нибудь во дворе. Я плачу, моя мама рыдает, а отец не вмешивается, чтобы не потерять пристанище. В тревоге мы ждем перемен, говорим между собой о том, когда же папа получит свое жилье. В течение двух лет папа рано утром отправляется на работу продавцом с огромный склад такого крупного товара, как шины для автомобильных колес и другого оборудования для трехтоннок, для пикапов, для тракторов, для предметов кухонь, двери и око, а в другую – веревку, привязанную к рогам нашей козы Зойки, и иду долго вдоль нашей длинной улицы, затем вдоль железнодорожного полотна к папиному складу. При этом из дома я выхожу раньше, примерно за час до его обода, для того, чтобы козочка успела по пути пощипать травки и сильно не старалась сбежать вниз поселенному железнодорожному полотну к папиному складу и поездам. Он быстро забирал сумку из моих рук, и если я из любопытства пыталась подольше разглядеть ценности, то он строго говорил: «Ну все! Беги домой!" Вообще он в основном чаще общался с мамой, чем со мной, а когда говорил со мной, то исключительно о школьных делах. С удовольствием улыбался моим пятеркам (оценкам), выставленным Александром Мефодьевичем в дневнике и тетрадях. Уходя на работу, каждое утро повторял: «Учись хорошо! Учись!" Я старалась учиться лучше других, и вскоре после приема меня в пионеры все девочки моего класса избрали меня председателем совета нашего пионерского отряда, а учитель подошел ко мне и подал руку для поздравления. Бедняжка, я чуть не заплакала от счастья, хотя совсем не знала, что обозначает слово председатель, которое еще много-много раз за мою жизнь определяло мой такой социальный статус. А пока после бесед Ирмы с нами, председателями 4-х 5-х 6-х 7-х классов-пионерских отрядов я строго следила за тем, чтобы мои подопечные пионерки держали свои галстуки в частоте, не забывали бы их надевать в школу и при участии в демонстрациях праздниках и парадах, чтобы они учились только на «хорошо» и «отлично», чтобы помогали малышам и родителям, а также активно участвовали в сборах, праздниках, кружках самодеятельности, спортивных секциях и походах, во всем, что могло бы приносить радость здоровье и пользу людям и себе.

Многие дела шли хорошо. Но, как бывает в жизни, и на старуху нападает проруха. Вдруг на мою голову свалилось дикое событие. В тот день в нашем классе, можно сказать, появились язычники, которых я сильно обожала за сказки с кикиморами, чертями и лешими, но не подозревала о таком чуде, которое напало неожиданно, как снег, на мою голову. Однажды, наслушавшись от кого-то примет, почти все мои девчонки явились с неприбранными косичками, просто косматые и не повязали пионерские галстуки словно сами себя исключили из рядов хороших учеников и, попросту, из пионеров. Меня охватил ужас. Как это они смогли нарушить пионерскую клятву быть самыми лучшими, самыми умными? Я стала им громко объяснять, что они не должны нарушать свое обещания, потому что такие поступки не принося пользу никому, ни себе самому. Они, сердитые, начали смело наступать на меня: "Какое твое дело? Что тебе надо? Разве мы не должны слушать наших бабушек? Это они пришли еще вчера из церкви и рассказали о святом сегодняшнем дне божьей заповеди, который предсказывает счастье всем девочкам, девушкам, женщинам, бабушкам великое счастье в том случае, если они не заплетут косы и не наденут галстуки, а птички не попьют воды из речки и не пописают в нее, а ты не знаешь этого и кричишь на нас и еще приказываешь вместо урока бежать домой за галстуком и срочно причесаться. и привести вообще себя в порядок!" Прозвенел звонок пришел, учитель физкультуры и увел девчонок на свои занятия, а я села за парту и написала письмо в нашу газету, в "Пионерскую правду", чтобы она разрешила спор. Позже директору какой-то корреспондент написал ответ: «Просим Вас побеседовать с родителями и с детьми о верованиях." Родителям директор доходчиво объяснила, что к чему. а девочкам велела учиться слушать меня и хорошо учиться, а не заниматься глупостями. Мне она дала совет: "Надо сначала поговорить со мной, со старшими, а потом писать в газету." Тогда я не поняла почему?

Александр Мефодьевич – артиллерист

Поезд, ехавший с Украины через Москву, привез нас на Урал, и мы временно приютились в поселке Электродепо Свердловской железной дороги, в комнате моего любимого дяди Коли по прозвищу «свекла» и его жены – моей любимой «коки» Анастасии Филимоновны, которая сразу принялась за мое обучение чтению и ежедневные проводы в школу № 10. Прошли апрель и май, в котором мужчины вскопали землю огромного огорода и проделали лунки, а мы с мамой в них побросали частички красных картофелин, привезенных из Днепропетровска. Урожай наш оказался богатым – чуть ли не сто ведер! Пока поспевала картошка, я изо всех сил заново одолевала всю науку за первый класс, а по окончании второго и третьего классов школы № 35 я за отличную учебу была награждена Почетной грамотой Министерства образования, и как хорошая ученица, и староста класса получила право носить пионерский галстук, который мне в грустный траурный день – 1 декабря 1946 года – дату гибели С. М. Кирова – маминого земляка и государственного деятеля, вручила старшая пионервожатая Ирма Тельман.

Как на знамени пионерской дружины, так и по кромке наших красных галстуков «пролегли» черные ленты. По воспоминаниям родственников, этот человек был очень умен и симпатичен, и я всю жизнь мысленно с благодарностью вспоминала о нем и улыбалась, глядя на памятник С. М. Кирову, стоящему на площади Уральского политехнического института, в зале которого нас принимали в пионеры, вскоре наш класс стал пионерским отрядом, а я – председателем совета отряда. УПИ – этот вуз был шефом моей школы, и в котором четверть века спустя я начала преподавать общественные дисциплины, одолевать науки и заслужила звание кандидата философии.

Пребывание в этой школе было счастливым еще и потому, что учителем оказался очень красивый и умный человек, бывший артиллерист бивший немецких фашистов 2057 суток – с 21 июня 1941 года по 9 мая 1945 года. Возвратившись с войны, он поступил в университет на исторический факультет и пришел нас учить. Его замечательные уроки, его прелестная улыбка покорили весь наш девчоночный класс. Каждый урок был битвой за знания. Нам было по 10 или по 11 лет, но мы слышали все его четкие команды и понимали их с одного раза. К его приходу я командовала: "К уроку приготовиться! А теперь всем встать! Смирно!" Входя в класс, Александр Мефодьевич делал серьезное лицо и командовал: «Здравия желаю, будущие ученые!" Мы детскими голосочками отвечали: "Здравия желаем, А-лек-сандр Ме-фодь-е-вич!"

Дорогой наш первый учитель показал нам, как и первая моя учительница, красоту оценки "5".И эта цифра оставалась моей любимой навсегда еще и потому, что она одна или составные числа, которые в нее входили характеризовали весьма значимые события моей жизни: месяц рождения – май год рождения – 1935, кончилась война – 1945, поступление в университет – 1955, поступление в партию – 1960, в годичную аспирантуру – 1980,я открыла первый в СССР Гуманитарный университет – 1990, закончила работу в своем вузе – Академии искусств и художественных ремесел имени Демидовых в 2005 году, и моя мамочка, как мое начало, родилась 1905 году.

Да я еще до сих пор вспоминаю самый выдающийся урок любимого учителя. Поздоровавшись с нами в очередной раз. он энергично подошел к доске и на самом ее верху белым мелом крупно написал мало нам известное слово – ПЛАН и сказал: "Сейчас мы познакомимся с картой сельской местности, изучим некоторые картографические знаки, каждый из которых что-то обозначает. Например, овраг, дорога, мельница, школа, сельпо. Слово ПЛАН это, это очень важное слово, без него никто из вас не сможет обойтись никогда. Даже сегодня. Вспомните, как вы на отдельных листочках писали слова "Режим дня" – это план на день: 7 часов – подъем, в 7 часов 15 минут – зарядка, в 7 часов 30 – завтрак, в 7 часов 45 минут – в школу, а в ней через каждые 45 минут – звонки на уроки. Дальше – прогулка, обед, подготовка домашних заданий, полдник, отдых, ночной сон.

Теперь подумайте, что же такое режим дня? Можно ли его заменить другими словами или просто одним словом?" Мы толковали по этому поводу довольно долго, потом было длительное молчание, которое нарушилось четким басом: «Дорогие умненькие девочки! Слова РЕЖИМ ДНЯ, которые я сейчас записываю на доске еще раз, обозначают ПЛАН ДНЯ!!!" Мы малышки хором облегченно вздохнули: "Как просто." И подумала: «До чего же у нас умный учитель! Он все знает!" Тут он забасил "Запомните, Каждый завтрашний день еще с сегодняшнего вечера надо планировать, и план обязательно выполнять. Тогда вы все будете делать вовремя, правильно и хорошо. Многое В жизни успеете, а я желаю вам прожить много-много счастливых долгих лет!" С нами он пробыл до конца третьего класса, а затем перешел преподавать в артиллеристское училище.

Через 20 лет я встретила его сына в трамвае очень, похожего на него. Поначалу от сильного волнения я решила. что это Александр Мефодьевич, и поэтому бойко поздоровалась, а тихий бас спросил: "Скажите, пожалуйста, мы с вами разве знакомы?" Тут я. поперхнувшись, спросила: "Можно узнать, как вас зовут" Он ответил: «Я Георгий – сын Александра Мефодьевича". Мы о нем поговорили минут двадцать. Я вышла на улицу и разрыдалась, и поняла: «Кончилось мое золотое детство. Остались бесконечные, раздирающие душу воспоминания."