Читать книгу: «Рассказы. Из событий Великой Отечественной войны», страница 2

Из дневника юной варшавянки

Во время варшавского восстания, это было начало августа 1944 г., мне было 12 лет, а моей сестрёнке Людвиге было 13 лет. Все страшные события тех военных лет в нашей памяти всегда с нами.

Люди всего боялись и старались не выходить из дома – немцы убивали беспощадно за малейшую провинность. Особенно зверствовали бендеровцы и выпущенные из тюрем уголовники.

Участники Варшавского подполья – и дети, и взрослые общались и передвигались через подвалы домов, соединенные между собой пробитыми подземными ходами. И мы с сестрой и другими ребята – связными подполья выполняли самые опасные задания и поручения. Нередко разносили из штаба перевязочный материал, патроны, гранаты. А я с сестрёнкой лучше всех ориентировались в этих тропинках-лабиринтах. Задания выполняли быстро и точно.

Погибло много детей, бросавших бутылки с зажигательной смесью прямо на гусеницы танков «Берта». Тогда немцы стали выгонять из подвалов детей, стариков, женщин, передвигаясь на танках под прикрытием живых. После войны нам, детям, помощникам и участникам варшавского восстания был поставлен памятник на одной из площадей Варшавы, недалеко от Королевского замка. В Дни Памяти там звучит гимн, посвященный погибшим детям Варшавы, отдавшим жизнь за будущее Польши.

Во время восстания смотреть на небо было страшно. Самолёты плотно покрывали всё небо над городом, засыпая его листовками с обещанием сохранить жизнь сдавшимся. И люди, обессиленные от голода и жажды, пожаров и жары доходившей до 30 градусов, стали выходить из домов к фашистам.

Варшаву сравняли с землей непрерывные обстрелы и бомбежки. Больше всех пострадал наш район Воля. К нам во двор ворвались немцы, когда мы играли в прятки. Мы с Людвигой в это время прятались в кустах. Мой двоюродный братик и ещё пять мальчиков были сразу же убиты на месте. Моя тётя с грудным ребёнком на руках выбежала во двор и, успела только нам крикнуть: «Дети, бегите…", – упав замертво рядом с ними. И мы с Людвигой, дрожа от ужаса и страха, стали прятаться на кладбище в склепах. Немцы выгоняли всех уцелевших жителей на улицу и гнали на вокзал, чтобы отправить в концентрационные лагеря. А наши дома выжигали напалмом вместе с теми, кто не хотел подчиняться приказам фашистов.

После подавления варшавского восстания мы с мамой попали в концентрационный лагерь Освенцим. Но нас, детей, это не очень пугало. После непрерывной канонады бомбежек, обстрелов, испепеляющей жары от пожаров и постоянного чувства голода, который уже перестали чувствовать, и постоянного желания пить, мы попали в пространство тишины. Для нас, детей, тишина была восхитительным подарком, мы просто наслаждались ею.

Всех прибывших в лагерь сразу же разделили на группы. Больных, маленьких детей и немощных стариков тотчас отправили в газовые печи. Мы уже знали об этой будущей страшной участи для большинства из нас. Маму и других более-менее здоровых на вид женщин, отделили на работы. Когда маму увозили, она нам, плачущим детям успела крикнуть: «Доченьки, ничего не бойтесь! Всегда держитесь за руки!». И мы действительно до сих пор, вот уже прошло более 70 лет с тех страшных дней, держимся друг за друга и в радости, и в печали, и в беде.

В лагере мы с Людвигой чудом попали в лазарет и нас это спасло. Сестренка постоянно задыхалась из-за болей в сердце, как потом оказалось, она перенесла на ногах инфаркт. А я едва передвигалась на костылях из-за болей в суставах. Но как только офицер-гестаповец появлялся на пороге, наша медсестра Бася, совала нам в руки веники. Она очень жалела нас, польских девочек. И мы делали вид усердных помощниц. После этих посещений пять – шесть детей гнали в печи. А мы с сестрой в изнеможении падали и с трудом приходили в себя – и на это уходило всегда два – три часа.

Мы знали, что у только что поступивших детей брали по большому количеству крови для солдат в немецких госпиталях. Большинство из этих ребят погибало сразу же. И мы очень боялись такой же участи для себя. Мы видели, как по «дороге смерти» к газовым печам постоянно кого-то несли или вели.

Когда концлагерь, куда нас в двух эшелонах отправили из Освенцима, освободили солдаты союзников, нас переодели из лохмотьев в одежду фонда Красного Креста. Немного подкормили и передали в руки воспитателей. Потом оформили нас в поезд, идущий в Советский Союз. Где-то, на одном из вокзалов, нас с сестрой высадили в каком-то городке и мы, дня два скитались по подвалам, пока не вышли к храму. Выслушав наш рассказ с жуткими ужасающими подробностями, батюшка оставил нас у себя в коморке. Он предупредил нас при этом, что никому и никогда нельзя рассказывать о нашей страшной детской судьбе и обо всём, что происходило в концлагере.

Постскриптум

После войны судьба нас забросила в Краснодар, мы с сестрой закончили ПТУ связистов. Окрепли. Я бросила костыли после неоднократного лечения в санатории «Горячие ключи». Людвигу перестали беспокоить мучительные боли в сердце, она окончательно восстановилась после многоразового санаторного лечения. Наконец получили новые документы. Людвига стала Людмилой Сергеевной, а я из Кристины стала Ольгой Сергеевной. Мы полюбили своих будущих мужей. У нас появились семьи, родились дети. Я стала директором музыкальной школы. А сестрёнка стала учёным. Вместе со своим мужем, профессором высшей школы, они многое сделали для решения проблем связи при освоении космоса.

И конечно, наши, уже взрослые дети только недавно узнали о страшных событиях детства своих мам. Мы молчали 45 лет.

Недавно, нас, как участниц Варшавского подполья пригласили в нашу дорогую Варшаву. О судьбе нашей мамы мы так ничего и не смогли выяснить. Единственное, что удалось – это с трудом найти склеп на кладбище где мы в детстве прятались от бомбежки. Мы всё-таки отыскали двор, где когда-то был наш дом, к нам подошла очень старенькая женщина, всплеснула руками, со слезами обняла мою сестрёнку, приняв её за нашу маму. Ею оказалась наша бывшая соседка по площадке, а сестра моя, к счастью была просто копия нашей мамочки.

Сейчас мы живём не один десяток лет в Москве, нас радуют наши дети и внуки. Я возглавляю объединение Ветеранов войны в своём районе. Нам с сестрой уже далеко за 80 лет. Но мы регулярно посещаем польское посольство, очень любим наш замечательный хор. Здесь каждый понедельник мы радуем слушателей песнями на родном польском языке, хотя русский язык стал нашим вторым родным языком. И мы частенько выступаем с концертами в других посольствах.

А подрастающие школьники, нередко со слезами на глазах, узнают о трагедии Великой Отечественной войны по нашим воспоминаниям, её очевидцев. Конечно, нам очень трудно и мучительно возвращаться к памяти тех далёких военных лет. К памяти нашего грозного, дерзкого и несгибаемого варшавского детства. К памяти безумно жестокого Освенцима.

Но мы берем себя в «кулак», и никогда не отказываемся от встреч с нашими юными слушателями. Для нас это Миссия защиты Мира во всём мире. Мы понимаем важность такого общения – нужно чтобы наши дети ни внуки не забывали уроки войны. Очень тяжело вновь и вновь вспоминать свое страшное детство. Леденящий детскую душу страх смерти притупился только последние годы. Для нас, прошедших кошмары войны, важно, чтобы подрастающие ребята учились понимать, что мир надо беречь от нацизма и отстаивать, во чтобы это не стало, мирное небо над всем миром.

Память войны

Материнская любовь

Доживи до рассвета

Пламя Вечного Огня

Яблоки

«Окопный» гений

Селигериус

Память

Во власти мечты

Материнская любовь

Перед самым уходом, Светлана Петровна, держа руку единственного сына Вячеслава, в своей холодеющей руке, рассказала, как с мужем ей пришлось расстаться – они воевали на разных фронтах, и что она искала своего любимого всю Отечественную.

Война закончилась для её Георгия в августе 1945 г. после смертельного ранения в боях с Японией. Он чудом выжил, хотя и остался без ноги. Главное, как он считал, можно было продолжать жить. Он верил, что найдет свою Светлану, которая, как и он, так и не успела узнать семейное счастье. Он запомнил то чудесное воскресное утро, когда война, смертью сметавшая всё на своем пути, оборвала радость их свадебного застолья. Великая Отечественная война перечеркнула будущее молодых семей всей нашей необъятной Родины.

Вся страна замерла от повисшего над всеми предчувствия страшной беды, которую можно отвести только в священном бою не на жизнь, а на смерть. Отчаянье от возможной безвременной гибели любимых и близких было не спрятать, оно слезами стояло в глазах матерей, жен, невест. Многие старались не показывать ужас расставания навсегда, своим дорогим и бесценным, уходящим защищать их дом, их будущее. Только надежда и вера в близкую Победу поддерживала всех. Как показало время, для оставшихся в тылу – жизнь стала ежедневным, абсолютно беспримерным, подвигом и героизмом. Это был Трудовой Фронт, где всё подчинялось одному – нашей Победе над мракобесьем фашизма и возвращению домой дорогих и любимых защитников с одной на всех Победой.

И Светлана Петровна тихо поведала своему Славику, как они с Георгием были счастливы, что смогли выжить и отыскать всё-таки друг друга в сложных, уже послевоенных днях. Как они решились взять ребёночка из Детского дома, где были в основном обездоленные войной сироты. Ведь возможная обездоленность, как дамоклов меч, повисает над каждым малышом, ставшим вдруг по воле судьбы сиротой. Извечная беда и чаще непоправимая трагедия в том, что за этим стоит нелюбовь. Ребёнок тоскует по родительской любви. Всё существо ещё крошечного новорождённого пронизано неистребимой жаждой любви, томиться в предчувствии этого всеобъемлющего и поразительного чувства, храня его, прежде всего под сердцем будущей мамы. Всей душой, веря в преображающее чудо материнской любви, Светлана Петровна вошла в Детский дом, чтобы обрести сына, о котором она так мечтала, но которого Бог ей не дал.

Заведующая вывела к ней несколько мальчишек, которые, сжимая в руках незатейливые детдомовские игрушки, с надеждой в глазах смотрели на грустную тётю. Вдруг один мальчонка (это и был Славка) выскочил из стоящей в дверях группке мальчишек и, подбежав к Светлане Петровне, с неожиданной для ребенка силой обхватил её ноги и тихо сказал: «Мамочка, я знал, я знал, что ты за мной придешь!». И она, схватив его на руки, прижала к сердцу, а счастливый Славка стал водить пальчиком по белоснежному кружевному воротничку своей мамы и вдруг выпалил ей в лицо стишок, который им дали разучить в Детском доме. И в ответ она только расплакалась. Так в судьбе Славы зажглась новая звезда – нежность материнской любви, наполняя его душу богатством окружающего мира, оберегая его и ведя по жизни незримо, но как путеводная звёздочка.

Родители очень любила Славку, хотя названный отец был часто строг с ним, а Светлана Петровна практически посвятила себя сыну. Вячеслав в полной мере осознал это много позже, став отцом. По крупицам он создавал, уже в своей семье, атмосферу, наполненную трепетным чувством всеобъемлющей любви, которую он хранил в своем сердце как главный завет своих родителей. Он всеми силами души берёг эту, казалось эфемерную, но наполненную ответственной светлой нежностью и бережностью атмосферу, которая как чудо материнской любви Светланы Петровны, всегда присутствовала в его семье. Эта безграничная любовь в семье проявлялось в детской доверительности и трогательной теплоте общения. Дети только радовали его. А они в свою очередь всегда доверялись совету и моральной поддержке своих родителей.

Дочь нашла себя, посвятив экономике и науке, после окончания университета имени Г. В. Плеханова. Сын, пройдя суровые испытания военной службы, сумел пройти школу самовоспитания в двух высших учебных заведений. Он, ещё долгое время старался ходить вместе с отцом в байдарочные походы, которые были наполнены испытаниями преодоления и бесконечным таинством общения с природой. Сын как-то признался, сколько душевных сил приносит ему общение с отцом во время этих байдарочных путешествий. А однажды он был поражён признанием отца, когда тот в Детском доме, на руках будущей приёмной мамы, рассказывал ей стишок: «Я, маленький мальчонка играю и пою, я Сталина не видел, но я его люблю». А потом, тот признался, как этот «друг» всех детей и народов уничтожил в лагере родного брата приемного отца Славки. Рассказывая о многом, трагическом и непоправимом для всей страны. Ненависть и любовь к тирану нелепо уживалась в сердцах многих представителей того поколения советских людей. Было о чём задуматься и что понять в эти тихие вечера у ночного костра.

Как-то сын откровенно сказал отцу: «Жизнь так коротка, потому тороплюсь учиться жить по совести, со всей ответственностью и любовью к людям». Ведь он, отдавая всё своё время интересам города, где был помощником губернатора, с честью и творчески делал свою очень непростую работу. Причём, выполняя её как высокий гражданский долг перед своими современниками, верил, что только так можно избежать жестокие, по своей несправедливости и трагичности уроки прошлого нашей страны.

Через всю жизнь Вячеслав пронёс свет негасимой материнской любви в своем сердце, изумленно наблюдая её волшебный отблеск в судьбах своих детей и внуков. В судьбах, наполненных душевностью и талантом строить будущее по законам добра и любви со всеми и для всех.

Доживи до рассвета…

Всё началось с деревянного сундука на чердаке дома, который выстроил прадед, Иван Кондратьевич, перед уходом на войну 1914 года. Дом на редкость был крепким и конечно воспринимался как реликвия, – выдержал пожарища Гражданской войны и дожил благополучно до наших дней.

.Однажды Алёшка заглянул в этот кованный жестью сундук, и чего только не нашёл в нём. Это были и солдатские обмотки, как оказалось со времён первой мировой войны 14-го года. Здесь были и заштопанная будёновка – прадед воевал в бригаде легендарного Чапаева, и затёртая коробочка с осколком, который был извлечён после ранения на Курской дуге прямо у сердца прадеда, и торжественно вручен бойцу хирургом. Всё это Алешке рассказал дед, Иван Иванович, весь израненный, но сумевший дойти до самого Берлина. И по его словам, он теперь жил за своих товарищей, уже 90-й год.

Дом был срублен основательно и дед, при случае, внушал своему внуку, что надо учиться жить как наши прадеды – также основательно и с честью. Он не забывал, при этом, торжественно изрекать слова знаменитого полководца 19 века Александра Суворова: «…жить, чтобы служить Отечеству и людям». Внук, при нечастых наездах к деду, отмахивался от его нравоучений.

Однажды, с поручением написать о родных, сражавшихся во время Великой Отечественной войны, обратилась к классу Мария Гавриловна, школьный историк. Она просила на зимних каникулах написать воспоминания о фронтовиках со слов близких, кто их любил и помнил. Речь шла об участии в шествии Полка Бессмертных.

Алёшка легко уговорил отца отвезти его на зимние каникулы к деду в деревню. Ему, прежде всего, очень хотелось основательно перебрать содержимое сундука на чердаке. Кроме того, не терпелось написать обо всём, что он выяснил из рассказов деда. Он живо представлял себе героического прадеда своего, летящего на коне в Гражданскую войну, и осколок, который застрял где-то в сантиметре от сердца лихого Ивана Кондратьевича уже в Отечественную войну. Чувство восхищения смешивались с горечью и печалью в душе Алёшки. Едва сдерживаемые слёзы застревали комком в горле, когда он вслушивался в скудные воспоминания деда о легендарном прадеде, Иване Кондратьевиче.

Бабушка, Валентина Осиповна, охала: «Ну что ты потерял в этом сундуке, – горячилась она, видя красные глаза внука и припухшее от слёз лицо. Приговаривая при этом строго: «Ну что ты так?» – торопливо ставя градусник Алёшке и ощупывая его горячий лоб. Но, прочитав его сочинение, всплакнула даже, ведь она познакомилась с прадедом, Иван Кондратьевичем, уже 90- летним старцем, сохранив о нём самые тёплые воспоминания. А ещё внук описал историю последнего ранения деда, Ивана Ивановича, в январе 1945 года.

Его спасла медсестра Полинка, она вытаскивала деда из воронки волоком, рывками, но без остановки и только приговаривала: «Доживи до рассвета, доживи до рассвета, миленький, прошу тебя…», – и плакала при этом навзрыд, уж больно тяжеленный весом был раненный. На что, дед продолжал умолять её: «Сестричка, брось! Сестричка, спасайся сама!» Дед остался бы без ног, не попади вовремя на операционный стол. И как сказал потом хирург: «Опоздай еще на час боец, начиналась бы у тебя гангрена. В рубашке родился».

Алёшка видел Полинку на фотографии рядом с дедом, бравым сержантом, где она весёлая, с орденом Ленина на груди, будто посылала привет из того грозного времени. Несмотря на свой небольшой росточек, девушка вынесла из-под огня больше сотни бойцов, получив заслуженную награду

Полина погибла через месяц, после того как вернулся дед из госпиталя. И те, кого она вынесла из-под огня и стала им как родная, не стыдились своих слёз. Суровые и прячущие слёзы даже от себя, под гром залпа над братской могилой погибших в последнем бою, они давали клятву себе, биться с врагом до последней капли крови, до Победы.

Дед рассказывал обо всём просто, но так ярко, что перед глазами Алёшки промелькнули как страницы эти памятные трагические дни Великой Отечественной войны. Он ощутил до глубины души всю силу клятвы: «Выстоять и победить во имя Родины и Мира!» Всем сердцем ощутив радость нашей Победы, почему она святая и почему одна на всех. Почему за ценой не постоять, клялись всей страной.

Бабушка, на прощанье крепко обняв внука, шепнула ему, чтобы обязательно прислал фотографии о Праздновании Дня Победы 9-го Мая, о шествии Бессмертного полка. Дед будет очень ждать весточку от внука. Алешка с бесконечной грустью прощался с Иваном Ивановичем, который уже не вставал из-за открывшихся старых ран. По ночам кричал: «К бою» и громко стонал от боли. И вскоре его не стало.

Горечь сжимала сердце Алёшки, что так поздно узнал своего героя деда и совсем не знал о своём прадеде, прошедшего с честью три войны.

Выслушав его сочинение, зачитанное перед классом, Мария Гавриловна задумчиво произнесла: «Какими богатырями богата наша земля, и потому, кто с войной к нам придёт того неминуемо ждёт гибель».

Теперь Алёшка шёл с отцом на шествие Бессмертного полка, крепко сжимая в руках портреты прадеда – Ивана Кондратьевича и деда – Ивана Ивановича. Бесконечной, миллионной полноводной рекой, двигалось шествие, объединившее всех Памятью защитникам нашей Родины, стоящим насмерть против мракобесья фашизма, во имя жизни и мира на земле.

Сыновья, внуки, правнуки – потомки тех, кто теперь поименно «шагал» в этом едином святом строю, шли под чистым голубым небом, пронизанным солнечными лучами. Все несли в руках портреты своих дорогих родных защитников, под звуки песен военного времени и несмолкаемого эха, проносившегося по рядам шествия громким: «Ура!!!», как низкий поклон им, навечно живым. Алешка шёл, едва сдерживая слезы от переполнявших его чувства благодарности и гордости за всех защитников Родины, за погибших и оставшихся в Памяти близких навсегда. Его охватывало чувство великого единения со всем миром, идущего шествием Бессмертного Полка. И как рассказал ему отец, это шествие, уже в 80 странах нашего мирового сообщества, стало яростным протестом против любых воин, во имя священной Памяти сражавшимся за свободу, мир и счастье своего народа.

Алёшка думал об ушедших грозных годах войны, о мирном небе над своей необъятной Родиной, о том, как будет жить дальше.

Пламя Вечного Огня

Котька горько плакал, уткнувшись щекой во фронтовой треугольник в камне, прообраз заветных весточек, ожиданием которых жила вся страна. Это были письма с фронта, выбитые на «стене плача». Так в народе прозвали памятник солдатам Великой Отечественной войны 1941—1945 гг., поставленный своим согражданам, погибшим за Родину. Здесь было пространство Святой Памяти защитникам нашего Отечества – всем, кто пал ради его светлого будущего. Ансамбль из трёх стен, возвышающихся как стражи над пламенем Вечного Огня, был символом священной памяти об ушедших в Вечность ради нашей Победы, о надеждах и вере солдат, оставшихся навсегда для всех молодыми.

Необычность этого памятника была в фотографиях погибших, рядом с которыми находились, высеченные из камня заветные слова из солдатских писем. В них сквозила тоска по родным, вера в Победу и надежда на подрастающих детей.

Прислонившись к «стене плача», к фотографии деда, Котька признался в том, какая беда приключилась с ним. Он не смог хотя бы отколотить рыжего верзилу, отнявшего у него ножичек. И крепко зажмурив глаза, едва сдерживая рыдания, пытался заверить деда, что обязательно вернёт ножичек, чтобы это ему не стоило. Вера, что всё неразрешимые проблемы будут улажены лучшим образом с помощью «стены плача», а если надо и обидчик будет наказан, давно поддерживалось народной молвой. И он об этом хорошо знал.

Котька часто приходил к Вечному Огню, чтобы посмотреть на деда, а иногда и поговорить с ним шёпотом. С фотографии деда, Константина Петровича, смотрел молоденький лейтенант с весёлым прищуром глаз. Котьку назвали в честь деда. Бабушка говорила, что внук очень похож на её дорогого Константина Петровича, но частенько поругивала внука за неумение отстоять себя, за излишнюю чувствительность принимать всё близко к сердцу.

Когда, Женька, рослый одноклассник, второгодник, выхватил у Котьки из его рук ножичек, высказавшись, что такая красивая вещь должна быть по праву у него, он не бросился на обидчика с кулаками, а в слезах убежал.

Это был подарок деда, который уходя на войну, оставил ножичек своей жене для будущих внуков, как завет верности важному в жизни правила – бесстрашию. Дед никогда не расставался с подарком – так дорожил им. Ему вручил перед смертью его отец, Петр Васильевич, пришедший с гражданской войны, часто болеющим из-за не заживающих ран.

Петр Васильевич, спас от гибели однополчанина, Магомеда, вытащив тяжело раненного с поля боя и став согласно обычаю его названным братом. Спасённый оказался родом из Дагестана, мастером из местности Кубачи, славившейся издревле ремеслом изысканной филигранной чеканки, и не только. Магомед подарил своему спасителю редкой красоты ножичек, который в своё время изготовил для себя. Эта история так часто звучала за столом в минуты семейного застолья, что подрастающая малышня знала наизусть все подробности того, канувшего в лета, сражения.

Поздно вечером, бабушка, хватившись Котьку, разыскала его у «стены плача». Последнее время его часто видели у Вечного Огня. Разгневанная Марина Васильевна, нещадно ругая, почти тащила за руку зарёванного внука. Узнав в чем дело, она повернула к дому, где жил Женька, буквально ворвалась к нему в дом. Семья собралась за столом, было время ужина. Хозяйка всплеснула руками, услышав историю, которую, горестно утирая слезинки, бабушка выложила тут же.

Женька, уже в 12 лет, был ростом почти с мать. Он рос без отца, чаще предоставленный самому себе, давно пропускал мимо ушей замечания близких. Но очень жалел мать, работающую постоянно на двух работах. Всегда выслушивал молча, без слов в свою защиту или оправдание, все её наставления и претензии. В детстве он часто болел, рос избалованным и вырос трудным подростком, но к матери сохранил трепетное и уважительное отношение. Вот и сейчас, вытащив из кармана ножичек и не говоря ни слова, сунул его в руки оторопевшего Котьки и стремительно убежал.

Женька бежал сломя голову, не разбирая дороги, задыхаясь от слёз и какой-то неясной тревоги, сжимающей его сердце как клещами. Слезы застилали глаза, ноги сами вели к «стене плача», как будто только она могла помочь ему справиться с его одиночеством и отчаянно затерявшейся душой.

В городок семья попала лет восемь назад. Постепенно и он поверил в волшебную силу «стены плача». И когда было особенно трудно или невыносимо тяжело, как сейчас, Женька поздно ночью пробирался к Вечному Огню. Здесь он мучительно размышлял о себе, о матери, о своем классе, уткнувшись носом в давно облюбованный каменный треугольник-письмо. На этой страничке треугольника было выбито: «А если захотел сынок быть моряком, будь им. Главное в жизни – это твоя мечта!»

Дед его, Иван Трофимович, погиб на подводной лодке где-то в холодных водах Северного моря. И Женька мечтал увидеть те места, где воевал дед, которого знал только по фотографии. Ему очень хотелось быть похожим на этого улыбчивого моряка с лихо сдвинутой на затылок бескозыркой, смотревшего с фотографии прямо в душу Женьке.

Отдать в мореходку он уговаривал мать с детства, но о море, она и слышать не хотела. Именно здесь, у Вечного Огня, он любил мечтать о морских просторах. А потом, запрокинув голову в звездное небо, погружался в мечты о море, которое видел однажды в детстве, в поездке к бабушке в Кронштадт.

Он всегда счастливо, нередко сквозь слёзы, улыбался «стене плача», которая, как правило, ему помогала и обещала, что мечты его обязательно сбудутся. Женька, глядя в пламя Вечного Огня, верил в это, всеми силами своей неугомонной и непростой души.

А Котька на следующий день долго стоял с поникшей головой у Вечного Огня, прислонившись к портрету деда и шепча ему главные для себя слова о своей мечте.