Читать книгу: «Сделать жизнь», страница 4

Глава 3
Большая теплоэнергетика

Мой диплом был не красный, но выглядел очень прилично, и я имел право выбора, так как на меня так же, как и на Бориса Антошина, поступили заявки от нескольких московских энергетических организаций. Кроме того, мне предложили место в аспирантуре на кафедре химии. Это был мой второй определяющий всю дальнейшую жизнь судьбоносный выбор. Соблазн продолжить образование и научную работу был велик, тем более что в те времена научная работа и учёная степень кандидата технических наук, а тем более доктора технических наук, были в обществе очень престижны.

И тем не менее победила жажда посмотреть мир, хотя тогда можно было мечтать лишь о просторах Союза. И я выбрал ОРГРЭС. Эта организация занималась пуском и наладкой головных образцов новых крупных тепловых электростанций – ГРЭС, то есть я выбрал организацию, которая совместно с исследователями, проектировщиками и энергомашиностроителями находилась на пике развития большой теплоэнергетики страны. И работы она вела по всей стране. Мой друг Боря последовал за мной. Я был принят в водно-химический цех в группу прямоточных котлов (я тогда носился с идеями развития прямоточных котлов, а главной проблемой их развития была проблема получения воды высокой чистоты в контуре). Борис поступил в турбинный цех.

Надо сказать, что по мере развития методов очистки воды на линии подпитки и в самом пароконденсатном контуре и развития методов исключения протечек конденсаторов, прямоточные котлы бурно развивались в шестидесятые-семидесятые годы и заняли своё почётное место в большой энергетике. Они позволяли поднять в котлах давление и температуру пара и тем самым обеспечить более высокое КПД электростанции. В масштабах всей страны это давало значительную экономию угля и нефти. Занимаясь этими проблемами, я даже написал несколько технических статей по каким-то конкретным проблемам очистки воды на электростанциях. В ОРГРЭС было своё Бюро Технической Информации, которое небольшими изданиями печатало и рассылало сборники статей по учреждениям, работавшим в области энергетики. Вообще говоря, наличие таких статей при условии сдачи кандидатского минимума открывало возможность защиты кандидатской степени в качестве соискателя в каком-либо НИИ. В перспективе я подумывал над этим и даже ездил к завкафедрой котельных установок МЭИ доктору технических наук Стыриковичу для выбора темы. Тем более у меня перед глазами был живой пример. Мой руководитель группы прямоточных котлов уже после моего поступления в ОРГРЭС блестяще защитил диссертацию кандидата технических наук.

Но жизнь распорядилась иначе.

Моя карьера в ОРГРЭС развивалась весьма успешно. За три года я прошёл все три ступени карьерного роста, доступные в ОРГРЭС инженеру: инженер, старший инженер, бригадный инженер. Далее возможен был только рост административный. Но и это означало удвоение моего заработка. В ОРГРЭС платили по тем временам очень хорошо. Инженерные ставки были на уровне Минэнерго, но нам ещё платили и квартальные премии за выполнение плана, который мы составляли сами. ОРГРЕС имел в те времена довольно редкий статус хозрасчётной организации, а это означало, что организация имела право часть своей прибыли распределять среди коллектива в виде премий. Кроме того, я, например, проводил примерно 80 % времени года в командировках и получал ещё 3 рубля 60 копеек суточных, на которые можно было в командировке прожить, так как в посёлках при электростанциях тратить деньги особо было некуда и не на что.

В период моей работы в ОРГРЭС, не считая кое-каких мелких работ в Казани, Ленинграде, Куйбышеве, Донецке и Львове, я принимал участие в составе сводной бригады ОРГРЭС в объёмных пусконаладочных работах на трёх ГРЭС: Назаровской в Сибири, Приднепровской на берегу Днепра рядом с Днепропетровском и Змиевской, что в 70 км от Харькова на берегу Северского Донца.

Помню, как первый раз я появился на Назаровской ГРЭС. Я летел из Москвы до Красноярска с промежуточной посадкой в Свердловске. В Красноярске я переночевал в спальном зале аэропорта и утром на местном маленьком биплане вылетел в Назарово, до которого было более 200 км. В последний момент в самолёт подсадили бабку с козой. Мороз был страшный – минус пятьдесят. Мы долго летели на юг вдоль Енисея, и из окна иллюминатора были хорошо видны площадки лагерей, обнесённых рядами колючей проволоки. Самолёт, как местный автобус, делал множество посадок. Высаживал людей, забирал людей, где-то высадили бабку и вытолкали упирающуюся козу, которая успела оросить самолет тёплой пахучей струёй.

Подлетели к Назарово уже в сумерках (зимний день короткий). Аэродром представлял собой заснеженное поле и один столб на краю, на котором развевался полосатый сачок, указывающий пилоту направление ветра. Никаких строений или хотя бы будки. Самолёт был оборудован лыжами, поэтому лётчик посадил его прямо на наст поля, не глуша двигатель, открыл люк и пригласил меня прыгать. Я выбросил сначала тяжелейший чемодан, а потом прыгнул сам и сразу погрузился по грудь в снег. А самолёт, взревев мотором, тут же улетел, обдав меня тучей снежной пыли. Кругом ни звука, ни огня. Хорошо, что при подлёте я заметил, в каком направлении находится посёлок. Пополз и поплыл по снегу, толкая перед собой чемодан.

Метров через двести я достиг соснового бора, там снега было меньше, я встал и побрёл в сторону посёлка, огни которого стали слегка просматриваться сквозь лес. Посёлок для сотрудников ГРЭС был новый, только что отстроенный. Там мы встретились вновь с Валерием Бордюговым, который к этому времени успел жениться, завербовался на ГРЭС, сразу получил хорошую трёхкомнатную квартиру. Я даже пожил у него пару недель, пока в моём общежитии заканчивали отделочные работы. На Назаровской ГРЭС я проработал около года в режиме два месяца там, две недели в Москве. Иногда по условиям работы и три месяца там, но не более, так как после трёх месяцев прекращали по нормативам платить суточные и квартирные.

Темой моей работы там были исследования в области температуры пароперегревателя второй ступени, то есть на выходе пара из котла перед подачей его в турбину. На данном головном образце были существенно подняты давление и температура перегрева пара, а сталь пароперегревателя была оставлена перлитного класса, правда, с улучшенными характеристиками за счёт добавок хрома и молибдена. Проблема стояла очень остро, так как первые пароперегреватели из стали аустенитного класса показали ряд технических проблем (охрупчивание), были дороги и ненадёжны. Поэтому проведение испытаний стали перлитного класса в промышленных условиях и в области её работы, близкой к предельно допустимой, были очень важны. Нас интересовали реальные температуры металла перегревателя в процесе эксплуатации.

Вместе с ещё одним инженером мы разработали специальную капсулу в виде куска трубы, в который монтировались термопары: одна на поверхности трубы, а другая в середине стенки. Капсулы были изготовлены в механической мастерской ОРГРЭС и вваривались на месте монтажниками вместо вырезанных труб пароперегревателя. Мы размещали их по всему периметру перегревателя, так как опасались неравномерности распределения парового потока. Неравномерность потока пара могла привести к ухудшению условий охлаждения стенок металла труб перегревателя и, как следствие, к его местному перегреву. Кроме того, мы также опасались неравномерсти газового потока в топке котла.

Первые наши вставки оказались не очень надёжными, термопары быстро перегорали в газовом потоке, мы усовершенствовали их защиту и снова переваривали их установку в трубы пароперегревателя. Монтажники ворчали, но переваривали. Термопары выводились за пределы обшивки котла и присоединялись к регистраторам-самописцам, которые на круглых рулонах бумаги вели непрерывную запись показаний термопар. Эти самописцы в те времена были довольно тяжёлые и объёмные приборы, и их приходилось тащить на себе на поезде из Москвы до Ачинска пять-шесть суток, так как они были чувствительны к ударам, и мы не могли сдавать их в багаж.

Группа котельного цеха ОРГРЭС также работала на объекте. Туда были направлены лучшие инженерные силы цеха, в том числе два кандидата наук. Их главная задача заключалась в отработке пусковых и переходных режимов на различные нагрузки котла. Это было важно, потому что основной эксплуатационный персонал не обладал опытом работы на прямоточных котлах такой мощности, пуск которых значительно отличался от пуска барабанных котлов. Кроме того, пусковая система энергоблока требовала, чтобы набор нагрузки энергоблока осуществлялся именно при помощи набора нагрузки котла, в противном случае возникали большие потери энергии и снижение КПД станции. После пробных пусков мы объединяли данные всех самописцев и других регистраторов, оперативные записи в журналах и строили графики из многих десятков метров лент самописцев. Далее всей бригадой шло обсуждение и анализ полученных данных. Наши метры из котельного цеха развёртывали перед нами блестящую картину всех теплотехнических процессов, их особенности, где проходят границы опасных зон, что надо улучшать, где надо процессы форсировать, а где наоборот надо замедлять.

Для нас, молодых инженеров, это была высочайшая школа повышения нашего инженерного образования. Вообще там существовала удивительная атмосфера товарищеских, я бы сказал, дружеских и высоких профессиональных отношений. Несмотря на то, что месяцами мы жили в стеснённых условиях общежития, у нас никогда не было никаких бытовых склок или каких-либо неприязненных отношений другого характера. В общежитии рядом жили молодые женщины из моего цеха, которые занимались наладкой химводоочистки и водного режима блока.

По праздникам мы обычно устраивали совместные ужины-вечера с небольшой выпивкой, а потом кто-то читал наизусть стихи Игоря Северянина, Есенина или мы пели песни под гитару или хором. Самая любимая песня была «Геолог»:

Держись, геолог, крепись, геолог, Ты ветру и солнцу брат.

Наша жизнь там, вдали от родного дома, была в какой-то степени сродни геологам, поэтому мы эту песню любили.

Надо отметить, что не было ни одного случая, чтобы наших девушек попытался кто-то обидеть. Высокие моральные отношения господствовали в атмосфере нашего командировочного общежития. Вспоминая свою дальнейшую жизнь, я пришёл к выводу, что более чистых человеческих отношений впоследствии я нигде и никогда не встречал.

Телевидения тогда не было, и мы в свободное время в основном много читали. Кино было в клубе в посёлке шахтёров Назарово, расположенном в 3 км от нашего посёлка ГРЭС. Иногда мы ходили туда в кино. Помню, привезли фильм «Серенада солнечной долины». Его три дня демонстрировали в клубе, и я все три дня ходил его смотреть. Мне казалось, что жизнь, показанная там, была сказкой, как, например, «Алые паруса» А. Грина. Тогда в 1962 году я не смел и думать и мечтать, что проеду не только всю Европу, но побываю и в Америке и на большинстве летних и зимних курортов Европы, спущусь на лыжах с Эльбруса, Монблана, со многих вершин Альп и горной Японии.

После требуемой по правилам эксплуатации 72-часовой работы блока под нагрузкой был подписан акт передачи энергоблока в постоянную эксплуатацию, и по этому случаю был устроен большой банкет в рабочей столовой посёлка Назарово. Я, впрочем, как и вся наша бригада, в течение 72-часовой работы энергоблока не уходил со станции, спал по два-три часа на столах в рабочей комнате и питался кое-как. На банкете наливали по сибирскому обычаю по полному гранёному стакану крепкой 56-градусной местной водки. Помню только, что когда заиграла музыка и начались танцы, в ход пошли все поварихи, официантки и посудомойки, старые и молодые, стройные и хромые. Потом помню, как качались огни нашего посёлка из стороны в сторону. А потом ничего не помню, говорят, что за нами шла бригада и подбирала всех потерпевших крушение. Очнулся я утром в своей постели, весь облёванный. Но мои товарищи были настолько тактичны, что мне никто ничего не сказал, как-будто ничего не произошло. А мне было очень стыдно. Утешало лишь сознание того, что я такой был не один. С тех пор по жизни я до такой степени никогда не напивался.

А вокруг посёлка расстилалась первозданная тайга. Зимой я любил ходить на лыжах. Зайцы-беляки выскакивали прямо из-под ног, до последней минуты надеясь, что я их не замечу. А огненно-красная лиса, видя, что я без ружья, даже не пряталась от меня, а только выдерживала безопасную дистанцию. Летом мы купались в холодном Чулыме, который был перегорожен небольшой плотиной для подачи охлаждающей воды на электростанцию. В этой запруде мы ловили на спиннинг вкуснейшую и теперь почти забытую рыбу нельму и тайменя. Весь улов приносился в общагу, и наши женщины-сотрудницы варили на всех вкуснейшую уху. Осенью пытались охотиться. Сопки становились красными от ягод дикой красной смородины и брусники. Отъевшиеся тетерева, потревоженные нами, долго разбегались и взлетали с трудом, как тяжёлые бомбардировщики. Мы стреляли в них, они падали в густой кустарник, и отыскать их без собаки было практически невозможно. Поэтому мы вскоре отказались от охоты. А я, когда подстрелил рябчика и увидел, как к нему подлетела его пара и начала биться над ним в отчаянии и плакать, навсегда оставил охоту.

Мои исследования на пароперегревателе не были закончены на Назаровской ГРЭС. Вскоре после сдачи в эксплуатацию энергоблок был поставлен на устранение неполадок, но в Сибирской энергосистеме случилась крупная авария, и понадобилось срочно поставить энергоблок под полную нагрузку. Пуск и набор нагрузки, несмотря на категорические возражения главного инженера, проходил аварийно ускоренно, в нарушение всех режимов, так как на директора станции, как тогда говорили, «надавили» из обкома партии. Авария в энергосистеме грозила остановить движение на Транссибирской магистрали. В результате форсирования режима пуска тепловые компенсаторы расширения турбины не сработали. Ротор турбины сдвинул ротор вала генератора, возник огромный перекос магнитного поля генератора, и, как следствие, колоссальные вихревые токи, которые сожгли генератор. Блок был законсервирован на год до изготовления нового генератора, директора сняли и судили, ОРГРЭС не пострадал, так как турбогенератор не входил в нашу сферу обслуживания, а наши инструкции по пуску энергоблока были признаны независимой комиссией правильными и компетентными. Меня же перебросили на Приднепровскую ГРЭС. С тех пор я потерял след Валерия Бордюгова навсегда.

На Приднепровской ГРЭС я работал уже в качестве замруководителя группы цеха на объекте, поэтому мне пришлось заниматься уже всем спектром наших договорных услуг с электростанцией: предпусковая химводоочистка, химводоподготовка, конденсатоочистка, контроль качества конденсата прогрессивными методами анализа, а также продолжение исследований условий работы металла в пароперегревателе перлитного класса. Предпусковая химводочистка с новыми методами очистки стала развиваться очень интенсивно, так как фон от монтажных загрязнений и остатков технологической обработки металлов очень долго сохранялся в пароконденсатном контуре и в условиях прямоточного котла мог привести к образованию отложений на внутренних поверхностях труб, особенно в переходной зоне.

На Приднепровской ГРЭС мы применили промывку на базе лимонной кислоты, и она показала неплохие результаты и пошла в серию на других энергоблоках, позже на других объектах мы стали внедрять предпусковую обработку с добавкой гидразина. В то время гидразин был составляющей ракетного топлива. Химические процессы при промывке с гидразином и лимонной кислотой были принципиально разные, но главной целью обеих технологий было растворение или перевод окислов металла в другую, легко вымываемую форму, и создание защитных плёнок на поверхности очищенного металла. Кроме химической обработки важно было гидравлически удалить все механические примеси. При монтаже в паро-водяной контур энергоблока попадают и грязь, и глина, и песок, и телогрейки монтажников, и сварочные электроды и так далее.

Мне на Приднепровской ГРЭС пришлось создать специальный У-образный экспериментальный контур в натуральном размере пароперегревателя, на котором мы провели эксперименты по определению порога перепада давления, при котором происходит пробивание пробки из грязи. От этих результатов зависел выбор промывочных насосов и расчёт сечения промывочных линий контура при проведении химводоочистки. Весь процесс проектирования промывочного контура надо было консультировать в проектном институте, который находился в Харькове, и мне приходилось туда часто мотаться.

В наших работах по конденсатоочистке и водоподготовке главная задача состояла в проверке качества, надёжности и эффективности новых, закупаемых по импорту ионообменных смол. Наша промышленность, как всегда, отставала, и по рекомендациям наших ведущих НИИ по импорту закупались пробные партии ионообменных смол, а мы, ОРГРЭС, должны были испытывать эти партии в производственных условиях и давать окончательное заключение о целесообразности применения этой конкретной смолы в широких масштабах отечественной энергетики.

Нам также передавали новейшие иностранные приборы химического анализа повышенной точности (пламяфотометры, спектрофотометры) для производства высокоточных анализов или экспресс-анализов и внедрения этих методов на электростанциях. На этой ГРЭС нами были также закончены исследования по металлам пароперегревателя перлитного класса, и они пошли в серийное производство. Конечно, я не мог конкретно участвовать во всех перечисленных работах, для этого работала целая бригада инженеров, техников и лаборантов ОРГРЭС, но будучи замруководителя группы на объекте, я обязан был вникать в суть всех проводимых работ, и это существенно расширяло мой инженерный диапазон технических знаний и опыта.

Наши жизненные условия на Украине были несравненно лучше, чем в Сибири. Во-первых, пускаемый в эксплуатацию энергоблок был установлен на давно построенной и действующей электростанции. Поэтому при ГРЭС был хороший и обустроенный посёлок примерно на десять тысяч человек, а рядом было ещё большое богатое село. Я с удовольствием вспоминаю моё пребывание на этом объекте, близкое к условиям проживания в какой-то курортной зоне. Посёлок и гостиница, в которой мы жили, стояли прямо на берегу очень широкого в том месте Днепра. Напротив на том берегу раскинулся вдоль Днепра Днепропетровск. Зимой мы жили или в гостинице, особенно, если удавалось забить одноместный номер, или в приличном общежитии. Летом я со своим шефом снимал прямо на берегу Днепра в селе хату в абрикосовом саду. Утром до работы я купался, потом шёл собирать упавшие за ночь созревшие мягкие и сочные абрикосы, а вечером я потягивал с кем-то в саду местное полусухое вино под названием напивсолодка и закусывал абрикосами.

В июне сельчане продавали ароматную и вкуснейшую клубнику, которую сейчас уже не найдёшь на московских рынках. Продавали дёшево. Мы покупали на двоих или троих сразу целое большое ведро клубники, шли в магазин и покупали трёхлитровую банку сметаны, и вот только этим питались день или два. По воскресеньям мы договаривались с местными рыбаками, и они нам привозили местный утренний улов свежей днепровской рыбы. Наши женщины из бригады всё это жарили, и мы иногда устраивали пиры у нас в саду или брали лодку напрокат и уезжали на пикник. Вообще на Украине любят вкусно поесть, а потому и нас кормили в столовой отменно. Борщ так борщ, как говорится, ложка стоит. Осенью сельчане резали свиней, потом палили их туши соломой, и потом мы покупали у них вкуснейшую домашнюю колбасу. Зато зимы там были мокрые, бесснежные, слякотные. Меня мучили простуды и бесконечные насморки.

А какие там были местные девчонки, слов нет! Я к тому времени был уже разведён. Конечно, сквозь призму времени я теперь понимаю, что они за нами, москвичами и ленинградцами (на станции работал также коллектив из ленинградского ЦКТИ), как бы сейчас сказали, охотились. Во всяком случае они охотно шли на контакты и дружбу с нами. Мы все были молодые и, в общем, социально достаточно солидные люди. И с кем-то они достигали успеха, и в Москву, и в Ленинград периодически уезжали жёнами наших товарищей. Но, несмотря на их яркую привлекательность и завлекательность, всё это было не для меня. После развода моя бывшая долбала меня через комсомольскую организацию и моего отчима через его партком с требованием выделения ей отдельной жилплощади. В этой ситуации я и думать не мог привести иногороднюю к родителям в дом. Отмечу только, что жалобы бывшей сыграли свою положительную роль, и когда вдруг ОРГРЭС получил от Минэнерго многоквартирный кооперативный дом, мне предоставили однокомнатную квартиру вне очереди. Я выкупил её, деньги на неё были заработаны, и подарил её моей бывшей. Таким образом закончилась моя головная боль.

Время шло, был конец 1964 года, и я стал задумываться о своём будущем. Приезжая в Москву на побывку, я стал чувствовать, что приезжаю скорее в гости, чем домой. Я растерял всех знакомых и друзей, даже с Борисом Антошиным почти не виделся, так как мы приезжали в Москву из командировок в разное время и никак не могли состыковаться. Мы работали всё время на разных объектах. Правда, на его второй свадьбе я успел побывать. Вот при таком моём настроении ко мне обратился мой, но теперь уже бывший начальник отдела. Он, как я уже упоминал, защитил кандидатскую и вскоре перешёл на работу в строго секретный НИИ, который занимался разработкой атомных подводных лодок. Он пригласил меня на работу в свой отдел по исследованию и созданию компактных водоподготовительных установок получения пресной воды из морской воды для их использования на борту подводной лодки. Кроме того, он мне обещал, что ни в затратах на экспериментальные установки, ни в материалах не будет никаких ограничений. Защита кандидатской в течение двух лет не вызывала сомнений.

И я, конечно, загорелся. Подумал, и в очередной приезд в Москву поехал в это НИИ на собеседование, его прошёл, получил анкету, заполнил и отвёз в кадры НИИ. Анкеты в те времена были очень подробные, и не дай бог там что-то указать неточно или неконкретно. Ведь вот как интересно в жизни бывает – маленькая запятая может изменить всю дальнейшую жизнь человека. В анкете в графе «отец» я указал, что с 1942 отец с нами не живёт, и что с 1945 года я никаких сведений о нём не имею. Кадровика из сверхсекретного НИИ такое моё легкомысленное отношение к отцу не устроило, он меня пожурил и отправил разыскивать отца и заполнить анкету, как положено.

Я занялся этим только после следующего приезда в Москву, а в это время в Москве происходили совершенно новые для ОРГРЭС события. Минэнерго, ГКЭС и МВТ заключили ряд контрактов на поставку ряда энергоблоков во Вьетнам и Индию. Для их пуска требовались специалисты из ОРГРЭС. Короче, совершенно неожиданно для меня, а может, потому, что прошёл слух, что я собираюсь покинуть родной ОРГРЭС, мне предложили командировку на год специалистом от цеха в Индию на ТЭС Патрату. Вот это была ситуация! С одной стороны, я понимал, что если я уеду в Индию, я упущу блестящую возможность сделать научно-техническую карьеру. Но если я не поеду в Индию, то буду всю жизнь жалеть о том, что отказался от возможности посмотреть такую экзотическую страну. Да и платили там хорошо, за год можно было на автомобиль «Волгу» заработать и не только заработать, но и получить её без всякой очереди в системе «Берёзка». А это была несбыточная мечта многих молодых людей. И я решил положиться на судьбу.

Я разыскал отца, слава богу, тогда Мосгорсправка работала исправно. Заполнил анкету, но попридержал её и стал ждать результатов оформления для отъезда в Индию. Процедура была похлеще, чем при оформлении в «почтовый ящик». Комсомол тут же мне написал блестящую характеристику, моментально забыв, как они меня долбали за жалобы на меня моей бывшей. И всё-таки мой развод представлялся мне основным камнем преткновения. Но всё прошло быстро и удивительно гладко. По мудрому предвосхищению моего отчима, я подготовил полную информацию по политическим партиям в Индии и к какой партии благоволит наша родная КПСС. Поэтому, когда меня вызвали на ковёр, то есть на собеседование в райком партии, и кто-то умудрился задать мне вопрос о политической ситуации в Индии, я им выдал такой фонтан знаний, что они забыли про другие вопросы и подписали характеристику. Так решилась вся моя дальнейшая жизненная судьба.

В Индию я улетел 11 июня 1965 года в возрасте двадцати восьми лет. Перед отлётом взял отпуск на две недели, который провёл в Крыму в Ялте. Это было ещё самое начало курортного сезона, вода в море холодная, купальный сезон ещё не начат, и потому гостиницы были не заполнены. Я поселился на окраине Ялты в относительно новой гостинице «Массандра». Гостиница расположена недалеко от морского порта, и я, проходя мимо входа в порт, увидел плакат, приглашавший на морскую прогулку на теплоходе «Россия». Теплоход «Россия» был самым крупным нашим теплоходом на Чёрном море. Он достался СССР после войны по репарации от Германии, там теплоход носил имя самого Гитлера. Теплоход курсировал обычно между Сочи и Одессой, и на него невозможно было попасть. А тут можно было осмотреть легендарный теплоход, да ещё сходить на нём в море на четыре часа. Я долго не раздумывал и на следующий день к одиннадцати утра был в порту.

Пассажиров на экскурсию оказалось очень мало, но судно точно по расписанию отошло от причала. Я начал подниматься по многочисленным лестницам на верхнюю палубу и тут я увидел молодую женщину, красавицу, я бы сказал, красавицу особого, строгого, королевского типа. Но самое поразительное было то, что я был знаком с этой женщиной, и мало того, в которую в недавнем прошлом был влюблён. Я познакомился с ней на свадьбе моего институтского друга Бори Антошина. Она была подругой новой жены Бориса. Я пытался тогда за ней ухаживать, но она была замужем, мне дали понять, что крепость неприступна. Через некоторое время она уехала с мужем в Сибирь, и след её совершенно затерялся.

И вот теперь она стояла передо мной совершенно одна на палубе теплохода в открытом море. Мы оба узнали друг друга и оба удивились и обрадовались совершенно необъяснимому стечению обстоятельств нашей встречи (вот уж точно судьба). Надо было ей прилететь в санаторий Ялты с Камчатки, а мне – из Москвы на отдых в ту же Ялту, надо было ей и мне в один и тот же день отправиться на прогулку на одном и том же теплоходе. Такая встреча могла быть только роковой. Конечно, мы больше не расстались. Мы провели вдвоём чудесное время, гуляли в парках, где всё цвело, ходили в кино на «Лимонадного Джо» и умирали от смеха, по вечерам пили местное шампанское и закусывали маринованными томатами (парадокс). На этот раз так сложилось на небе, что у нас случился роман, почти «Римские каникулы с принцессой в Ялте». Крепость пала, частично уступив моему мужскому напору, а главным образом потому, что в её семейной жизни к тому времени существовал серьёзный семейный разлад.

Каникулы пролетели очень быстро. Я улетел на юг в Индию, она – на север на Камчатку. Конечно, мы договорились снова встретиться и продолжить наши отношения. Но жизнь распорядилась иначе. Любовная лодка разбилась о быт. У женщины не было жилплощади в Москве, а у меня тоже. После жутких скандалов по поводу жилой площади моей первой жены, которая пыталась смешать с грязью не только меня, но и доброе имя отчима, я не мог, да и не имел никакого морального права привести на его жилплощадь новую жену. Женщина приняла тогда мудрое решение. Могу только сказать, что она давно живёт в Москве, давно вдова, но у неё замечательные дети и внуки, и она обрела своё женское счастье.

Помню, в Индию летел долго, часов девять. Тогда летали турбовинтовые тихоходные ТУ-114. Над Гималаями я боялся, что самолёт брюхом чиркнет вершины гор. В аэропорту Дели было плюс сорок пять градусов, никаких автобусов не подавалось, шли по лётному полю пешком и, когда я вошёл в здание аэропорта, где тоже не было никакого кондиционирования, я уже был мокрый как мышь. Из аэропорта мы ехали в машине без кондиционера, но с закрытыми окнами, так как ветер обжигал ещё сильнее и нетерпимее. После оформления документов в течение двух дней я из Дели полетел через всю Индию в Калькутту, там у нас был филиал торгпредства, и уже оттуда я должен был поездом ехать на место стройки. ТЭС Патрату находилось в северо-восточной части Индии.

По пути впервые я столкнулся с подленьким характером нашего чиновника. Случилось так, что в Дели меня посадили в самолёт, да ещё в бизнес-класс вместо не полетевшего этим рейсом заместителя торгпреда СССР в Индии. В Калькутте замторгпреда приехал встречать чинуша. Я его, русака, сразу вычислил и обратился к нему, пытаясь разъяснить ситуацию, что, мол, это я прилетел вместо замторгпреда. Чинуша и слушать меня не стал, заверещал что-то по-английски, развернулся и уехал. А я остался один с тяжелейшим чемоданом и под подозрительными взглядами полицейских.

Пока в торгпредстве Калькутты разобрались, кто прилетел, и прислали за мной машину, прошло часа четыре. В Калькутте климат был другой: температура всего плюс тридцать, но стопроцентная влажность, так что по спине всё время бежал ручеек пота. Так получилось, что в торгпредстве я задержался на неделю, встречался там с тем чинушей, но он и не подумал передо мной извиниться. После наших доброжелательных отношений в командировках по Союзу мне это казалось омерзительным: бросить человека, только что прилетевшего в чужой город, в чужой стране, не оказав ему никакой помощи. Таких чиновников в системе МВТ я потом встречал много, надо было привыкать.

О тогдашней Индии и моих впечатлениях об этой стране можно много писать, но это не тема настоящего рассказа. Поэтому ограничусь лишь самым главным на мой взгляд. ТЭС была расположена на плоскогорье, на уровне примерно тысячи метров над уровнем моря, поэтому летом там стояла сухая жара до плюс сорока – сорока пяти, а зимой мы отдыхали, днём было плюс двадцать – двадцать пять, а ночью иногда всего плюс пятнадцать-восемнадцать. Слава богу, мне повезло, и основные мои предпусковые работы прошли в зимнее время. Наших специалистов на объекте было с учётом семей человек шестьдесят-семьдесят. Семейные жили в коттеджном посёлке в домах на четыре семьи, а мы, холостые, жили в отдельно стоявшей гостинице. У каждого из нас была скромная, но отдельная комната с кондиционером. Кормила нас бригада индусов и кормила неплохо. Даже борщи научились варить. А питались мы за свой счёт в складчину, но деньги за постой в гостинице с нас не брали, так как это было оговорено контрактом.