Читать книгу: «Седьмое евангелие от «ЭМ»», страница 9
В это время произошло ещё одно событие. Семёну предложили новую должность заведующего отделом рабочей молодёжи Железнодорожного райкома ВЛКСМ и Семён согласился. Должность была не выборная, поэтому ждать очередной комсомольской конференции не пришлось. Просто стал ходить на работу не на родной завод, а в райком.
Вспомнил про Доктора Англичанин, когда срочно понадобилось доставить на завод очередной ящик водки. Англичанин обратился к Семёну, тот зашёл к матери Доктора домой и выяснил, что Доктор угодил в больницу.
Когда Семён навестил Доктора в больнице, то услышал причудливую историю, которая случилась после того, как они посетили женское общежитие. По словам самого Доктора дело было так.
Очнулся он (Доктор) в тот вечер в каком-то непонятном пространстве пьяный (как всегда) в «дрезину» на какой-то дерюге и дерюгой прикрытый. К тому же полностью одетый. Попытавшись встать, сообразил, что лежит под какой-то панцирной кроватью. Пришлось выбираться из под кровати ползком. Оглядевшись, он понял, что находится в какой-то комнате, где на трёх других кроватях кто-то спал. Дверь в коридор оказалась не заперта и Доктор отправился на разведку. Поболтавшись по коридору он сообразил, что находится в женском общежитии. Тут в коридор вывалилась незнакомая полуголая девица, которая, увидев Доктора радостно махнула рукой и пропела: «привет, уже встал, сейчас будем завтракать». Доктору при этих словах полегчало.
На следующий день он проснулся опять под чьей-то кроватью, но в обнимку с гитарой. Так прошёл весь отпуск, в течение которого Доктор ни разу не вышел из женского общежития. На работу Доктор отправился прямо из общаги и в первый же рабочий день у него случился приступ окаянной болезни. Доктор говорил: «змей пробудился». По просту говоря – у Доктора случился геморрой. Кое-как он доковылял до дома, где жила его мать, а та уже вызвала врача. Оказалось, что без операции не обойтись.
– Ты знаешь, Серапионыч, – жалобно говорил Доктор, – змей оказался трёхглавый. Надо ещё одну операцию делать через неделю. Всю ж… раскосили. Как там на заводе?
– Я теперь, Доктор, в райкоме сижу. Кабинет на третьем этаже, заходи.
– Бабы есть? – встрепенулся Доктор.
* * *
Семён поступил на математический факультет, на заочное отделение педагогического института и про политех было забыто навсегда. А осенью Семён всей семьёй – с супругой и двумя сыновьями – отправился в гости к тёще за полярный круг. Полярный день уже начинал клониться к закату и Солнце на пару часов уже покидало небосвод. Это была первая и последняя поездка к тёще. Из всей поездки Семёну запомнилось только несколько эпизодов.
Между Москвой и Мурманском была непредвиденная и внеплановая посадка в Петрозаводске. Аэропорт типа сарай очень удивил Семёна, но ещё больше его удивило взлётное поле. Полосу взлёта и посадки Семён вообще не заметил. Вместо этого была какая-то огромная площадь, на неё и сел самолёт, на котором летели Молнары. Было объявлено, что полёт будет продолжен через тридцать минут. Делать было нечего и Семён вышел из здания на свежий воздух. Вокруг бетонированного поля был хвойный лес. Вдруг раздался страшный рёв – на посадку заходил какой-то самолёт. Семён никогда не видел вблизи военные самолёты, но почему-то подумал, что садится именно военный самолёт. Через несколько минут показался ярко оранжевый парашют такой, как выбрасывают военные самолёты при посадке. Парашют стропами вперёд быстро приближался к Семёну. Это было как в дурном сне. Парашют был, а самолёта не было. Семён не верил своим глазам. Парашют остановился прямо напротив Семёна и только тут Семён рассмотрел самолёт. Он был весь зеркальный. Только кончик носа был небесно-голубого цвета. От самолёта отражалось всё вокруг. Такого самолёта Семён больше не только не видел, но и не слышал о таком. Зрелище было незабываемое. Как когда-то тор, проплывший над головой Семёна, так и теперь зеркальный самолёт.
Тёща жила на окраине Мончегорска и прямо от подъезда дома начинался живой ковёр из низкорослого кустарника. На ковре бок о бок росло несколько сортов ягод и все они были съедобные. Это тоже было незабываемо.
А в самом Мончегорске Семёна удивил книжный магазин. В нём было очень много интересных и нужных Семёну книг и не было ни одного покупателя. Среди книг, которые приобрёл Семён, была книга Д. Гильберта «Наглядная геометрия».
Семёна начала увлекать теория графов, которая во многом была родственна геометрии. За время отпуска было написано несколько работ по изопериметрическим задачам и положено «зерно» в будущую теорию «Касательных сфер». Семён научился оригинально «разгибать» окружность, из чего было получено уравнение новой кривой, которая очень была похожа на кардиоиду. Она была тоже в виде сердечка, но суть её возникновения была в другом. С лёгкой руки одной Красноярской поэтессы, Семён назвал эту кривую «Мактоида» (от какого-то латинского слова). Кроме того, Семён открыл третью свою теорему, которой дал название «теорема о трёх касательных». Она (теорема), по мнению Семёна, могла бы поспорить в своей оригинальной геометрической красоте с самой теоремой Пифагора.
В это время была начата вторая общая тетрадь для личного творчества. В качестве эпиграфа на внутренней обложке были написаны слова Эйнштейна: «Настоящее творческое начало присуще лишь математике». Первая тетрадь прослужила Семёну восемь лет. В эту тетрадь было записано тридцадь девять первых работ по математике.
Работать в райкоме комсомола было скучно и неинтересно. Семён занимался в основном математикой, закрывшись к кабинете на ключ и не отвечая на телефонные звонки. Иногда ходил прогуляться на завод. По удостоверению райкома вход на завод был свободный. После больницы Доктор с завода уволился и работал где-то в ДОСОАФе Кировского района. А вот ходить в педагогический институт для Семёна было просто счастьем. Семён много времени проводил, посещая лекции очников. В деканате ему перезачли все историко филосовские дисциплины, которые Семён изучал в политехническом институте, включая политэкономию и научный коммунизм. Иностранный язык тоже был засчитан, как уже сданный. Для Семёна осталась только математика, физика и астрономия. Правда были ещё психология и педагогика, но эти предметы оказались интересными.
Однажды на крыльце райкома комсомола он столкнулся со школьной Тамарой, она оформляла какие-то документы для заграничной поездки. Сердце Семёна ёкнуло и чуть не оторвалось. Дыхание сбилось и голос задрожал. Семён думал, что всё уже давно кончилось и первая любовь забыта. Ан нет. Они перебросились какими-то незначительными фразами и разошлись. Семён тут же вспомнил, как множество раз встречал её на улице и тихонько шёл за ней по другой стороне дороги. Или подходил к двери её квартиры, но так и не решался позвонить. Он знал, что её первый брак был неудачным, но сам он уже был женат и имел двух замечательных пацанов. Теперь Тамара жила не в том дворе, где жил Жорик, но Семён всё равно машинально смотрел на её прежние окна, когда приходил к дорогому другу. А потом и Жорик уехал из этого двора, но Семён продолжал ходить в библиотеку и всегда садился у окна, как в ранней юности.
* * *
С первыми подснежниками на очередной планёрке райкома комсомола было объявлено, что весь актив уезжает на несколько дней на «Бузим» (база отдыха под Красноярском).
– Я не поеду, – сказал Семён после планёрки первому секретарю.
– Это приказ, Семён, – невозмутимо парировал Ярослав, – весь городской актив должен быть там.
– Да кому это надо? – не унимался Семён.
– Это ежегодное мероприятие проводится для того, чтобы комсомольские активисты города познакомились и получше узнали друг друга, – ты, как маленький, Семён.
«Бузим» – трёхэтажное здание – располагался в живописном лесном уголке недалеко от Красноярска. От Железнодорожного ракома было пять человек, от Комбайнового завода было человек десять. «Хоть в этом повезло», – подумал Семён, увидев старых заводских друзей. В первый же вечер все отчаянно напились. Потом был конкурс красоты на звание «Мисс Комсомол». Потом дискотека, котрая незаметно переросла то ли а какую-то игру, то ли в оргию под названием «Излови партнёра». Кто за кем гонялся то ли комсомольцы за комсомолками, то ли наоборот было уже непонятно. На утро в актовый зал собралась только треть приезжих. Секретарь горкома Николай Никитич, который в единственном лице сидел на сцене в центре стола президиума, объявил, что дальнейший распорядок дня огласит его зам. Из левой кулисы на нетвёрдых ногах и почему-то с магнитофоном на руках, вышел третий секретарь горкома. Совершил замысловатый винт около трибуны и скрылся в правой кулисе сцены. Николай Никитич улыбаясь проводил его взглядом и объявил, что после завтрака будут соревнования по футболу.
Забив третий гол, Семён ушёл с поля, потому, что ему надоело мисить мокрый снег. А узнав, что от кухни отправляется грузовик в город, покинул оздоровительный «Бузим» навсегда, так и не познакомившись с городским активом.
Дверь кабинета была заперта, а ключа в тайнике не было. Семён не носил ключ от кабинета в райкоме с собой, а прятал в укромное место, за плинтус. Взять ключ мог только один человек.
– Доктор, открывай – это Семён, – стукнул Семён кулаком в дверь. Через несколько минут послышался шум и дверь отворил заспанный Доктор.
– Уже вернулись, – пробормотала заспанная харя.
– Да ну их в пим дырявый. Ты что, пьёшь?
– Хлебнул чуток, – на столе стояла одна пустая и одна початая бутылка портвейна, – прими грамульку.
– Давай, только не здесь, здесь противно.
– А где?
– Да хоть у Марьи Васильевны.
– Не, я знаю где, – Доктор стал рыться по карманам и скоро извлёк на свет огромную связку ключей, – есть чудный уголок по соседству, никто не помешает.
Друзья взяли ещё вина и отправились, как говорил Доктор, на «дежурную точку».
– Где тут у меня Вера, – перебирал ключи в связке Доктор, – вот она, ненаглядная, – Доктор, как хозяин, отпёр дверь какой-то квартиры на первом этаже.
– Заходи, Вера в ночь сегодня, – пригласил Доктор и по хозяйски стал изучать содержимое холодильника.
Оказалось, что таких точек у Доктора несколько. Знакомясь с одинокими женщинами, Доктор представлялся страшно засекреченным агентом, который не может долго находиться на одном месте, а должен выполнять сложные и опасные задания в командировках. Он исчезал на несколько дней, но потом обязательно возвращался с гостинцами. Пел под гитару песни, рассказывал анекдоты и кое-что докладывал из страшных историй, которые приключились во время выполнения последнего задания. А женщины верили ему и доверяли ключи от своих квартир.
Уже изрядно захмелев, Доктор вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжку и показал Семёну.
– Джентельменский, так сказать, список, как у Пушкина, – протянул он книжку Семёну. В книжке были пронумерованные инициалы. Ни имён, ни фамилий, только инициалы, в количестве шестидесяти двух или трёх записей. Семёну стало обидно за женщин: «как крупнорогатый скот, по головам считает», – подумал он.
– Многие буквы уж и не помню, кто такие, – грустно молвил Доктор.
Когда вечером Семён уходил, Доктор уже крепко спал на Диване. На прощанье он взял с собой книжечку Доктора и, выйдя на улицу, выбросил её в отверстие сливной канализации.
* * *
На летнюю сессию Семёну полагался оплачиваемый отпуск.
– Не могу я его подписать, – говорил Ярослав, – ты забыл – городской конкурс профмастерства будет у нас, на ЭВРЗ. Это же твоё направление. Если что, с нас же будут спрашивать.
Семён всё равно с утра ходил на лекции в свой институт, а потом носился по предприятиям и заводам района, подбирая участников готовящегося конкурса. На ЭВРЗ (Электровагоноремонтный завод) Семён попросил показать ему «законсервированные» паровозы. Действительно, было такое депо. Паровозы стояли, сверкая чёрной и красной краской, как новенькие. Рассказывали, что время от времени паровозы покидали своё депо и совершали небольшие поездки в окрестностях Красноярска.
– Слава, отпусти меня, не могу я, – говорил Семён спустя несколько недель после конкурса.
– Знамя, – коротко, но многозначно произносил Ярослав, показывая пальцем на пустой угол своего кабинета. Это означало, что когда переходящее знамя победителя соцсоревнования горкома комсомола будет у Железнодорожного райкома, тогда и поговорим. Самому Ярославу это знамя давало хороший шанс на переход на работу секретарём в райком партии.
Семён отправился к своему старому корешку ещё по комбайновому заводу в горком комсомола.
– Олег, как получить это чёртово знамя?
– Да очень просто, – спокойно отвечал инструктор горкома, – когда будем подводить итоги, я тебе звякну. Придёшь ко мне с бланками отчётов, только не заполняй их. Посидим, посмотрим отчёты других районов, потом твои заполним так, чтобы показатели твои были чуть чуть выше остальных и – знамя твоё. Точно решил уходить?
– Точно. Не моё это.
– А куда пойдёшь?
– На завод вернусь.
– Кем? Партсекретарём какого-нибудь цеха?
– Нет, на вычислительный центр попрошусь.
Одним из направлений работы в райкоме у Семёна было формирование отрядов на комсомольские стройки города, края и союза. А медот был один: ездить по предприятиям и произносить пламенные речи. Семён понимал, да и все понимали, что этот метод был просто абсурдным – ну кто будет агитировать увольняться своих же комсомольцев, чтобы ехать чёрт знает куда с родного предприятия и насиженного места. И Семён применил запрещённый приём. «Пламенная» речь была растеражирована на ротаторе во множестве экзесплярах. Адрес Семён дал свой – райком ВЛКСМ. Вечером Тамара наварила клейстера и они вместе с Семёном залепили этими листовками все столбы автобусных и тролейбусных остановок. Больше всего листовок было расклеено прямо на железнодорожном вокзале. Молодые люди приезжают из деревень в краевой центр в поисках работы и новой, лучшей жизни, а здесь прямо в лоб призыв и райком в двух шагах.
Семён сам не ожидал, что случится такой наплыв желающих. Тут же выдавали комсомольские путёвки, а кому-то и комсомольский билет задним числом. На днях позвонил корешок из горкома, а ещё через неделю Семён саморучно водрузил знамя в углу комнаты первого секретаря райкома комсомола.
– Странный ты, Семён, – говорил Ярослав, – партийная карьера – это же рай, на всю жизнь обеспечен. Неужели всё начнёшь заново в двадцать восемь?
– Не моё это, Ярослав, честное слово – не моё.
Глава 8.
«Космическая» вахта
Обалдевший начальник отдела АСУ слушал откровения бывшего комсомольского заводского вожака о его давнишней любви к математике. В отделе АСУ находился вычислительный центр, куда Семён и просил взять его на работу.
– Пойми, у нас люди тихонько сидят, пишут программы для ЭВМ, думают… Мне не нужен в отделе, и уж тем более на ВЦ, активист, который будет носиться по коридору с шашкой наголо и агитировать народ на производственные подвиги или на комсомольские субботники. У нас спицифика.
– Да не шашкой я собираюсь махать, Виктор Васильевич, – тихонько говорил Семён, – и шашку давно выбросил. Я математикой хочу заниматься, – Семёну так и хотелось крикнуть: «У меня четыре открытых теоремы, одна опубликована». Четвёртую теорему «О пятиугольнике» Семён открыл буквально на днях, а смысл её понял только через долгие тридцать пять лет.
– У тебя же нет опыта работы. Наши специалисты владеют двумя, тремя языками программирования, а ты не знаешь вообще, что такое современный вычислительный центр.
– У нас практика была в школе на вычислительном центре.
– Когда это было, лет десять назад, а то и больше? И что за ЭВМ тогда были, ламповые, сто операций в секунду? А сейчас – миллионы операций, языки программирования высокого уровня.
– С нуля начну, у меня получится.
– Ладно, попробуем, – сдался начальник АСУ из уважения к человеку, портрет которого висит на заводской аллее славы, а на лацкане пиджака на том фото сверкает государственный знак: «Изобретатель СССР», – оформлю тебя инженером-программистом, но начинать надо будет с оператора ЭВМ. Девочки у нас операторы, семнадцатилетние, сразу после школы. С ними надо будет работать и работа посменная.
– Да, согласен я.
Машинный зал представлял собой огромную комнату с двумя входами, которая внутри была разделена стеклянными перегородками ещё на четыре комнаты. В двух стояли ЭВМ: ЕС-1020 и ЕС-1022, а в двух других – дисководы и шкафы-магнитофоны. Один оператор дежурил около одной ЭВМ, а другой – около второй. В работу оператора входило задание, которое они получали от старшего оператора, а иногда и напрямую от программистов. Работа была не сложная, но требовала от операторов аккуратности и знания элементарного обращения с периферийными устройствами: магнитофонами, дисководами, АЦПУ (устройство печати) и устройством ввода перфокарт. Всё это Семён освоил очень быстро. Девчонки-операторы были все симпатичные и шустрые – вчерашние школьницы.
Иногда в машзал заходил главный теоретик отдела. Он ни с кем не общался, а просто медленно и задумчиво ходил от одной ЭВМ к другой, засунув руки в карманы брюк или покусывая карандаш. Для операторов он был Борис Валентинович, а для программистов просто Борис. Иногда он приносил толстенную стопку перфокарт и просил её «прогнать» на одной из ЭВМ. Очень важно было не выронить какую-нибуть перфркарту из общей стопки. Перфокарты были у него не пронумерованы, как у других программистов, и очерёдность перфокарт была известна только ему.
Семёну особенно нравились ночные смены. В машзале тихо гудела ЭВМ, моргая жёлтыми глазками маленьких лампочек на главной панели управления, мерцали прозрачные окна внутренних стен, иногда включался магнитофон и его огромные быбины начинали вращение, иногда вздрагивал дисковод. В такие ночи Семён представлял, что он находится на вахте космического звездолёта. Весь экипаж спит космическим сном анабиоза и только он в одиночестве находится в рубке корабля на ответственной вахте. Семёну нравились такие смены ещё и потому, что можно было заниматься любимой математикой, а иногда и читать любимых Стругацких или Достоевского.
* * *
Время от времени завод лихорадило. Начальники цехов жаловались, что у них не хватает людей в цехах, и по заводу издавали приказ: от каждого отдела отправить одного-двух человек на такой-то период в цеха основного производства. Как правило такими людьми были молодые специалисты, то есть те, кто только что пришёл на завод и ещё толком не успел себя зарекомендовать ценным и незаменимым кадром. Это называлось: «отправить на прорыв». В этот раз на прорыв был отправлен Семён. Ему предстояло выйти во вторую смену в новый цех ПЦ-4. Это был цех, построенный на новых площадях нижней площадки завода и оборудован он был новой линией больших прессовых станов из Эрфурта, но старые маленькие пресса тоже имелись в цехе.
В этот вечер заболел младший двухлетний сын Семёна. Он тихонько скулил и жаловался на боли в животе. Работа в цехе была не очень сложной. Лист железа вдвоём вкладывался на нужное место мартицы, а потом оба рабочих одновременно нажимали на кнопки пуска. Станок включался только в том случае, если кнопки были нажаты одновременно. Это делалось в целях безопасности, чтобы не было ситуации, когда один нажал кнопку «пуск», а другой ещё не убрал руки из зоны прессования. Это немного замедляло процесс, но была гарантия безопасности. Работа была сдельной и, чтобы ускорить процесс штамповки, работники шли на хитрость: одна кнопка заклинивалась спичкой. Так было работать быстрее, но и вероятность остаться без кистей рук тоже увеличивалась. Почти треть кадровых работников цеха именно такими и были – кто без пальцев, а кто и без руки.
Каждый час Семён бегал в диспетчерскую цеха, чтобы позвонить домой и узнать, как состояние сына. Уже вызвали скорую помощь, но она почему-то не торопилась на вызов. В очередной раз в трубке раздался незнакомый голос. Оказалось трубку взяла тётя Катя – старшая сестра мамы Семёна. Она сказала, что скорая помощь наконец приехала, спустя сорок пять минут и увезла Гошку с подозрением на аппендицит. Баба Лида (то есть мать Семёна) и Тамара уехали вместе со скорой, а они с Мишей – старшим сыном – остались ждать известий дома.
Маленького Гошку доставили в боьницу уже с лопнувшим аппендицитом и надо было делать срочную операцию. Баба Лида, когда-то давно, лет пятнадцать тому назад, работала именно в этой больнице № 20 и знала там все ходы и выходы. Одев свой белый халат и, не дожидаясь разрешений, она проникла в палату, где лежал её внук после операции. Таких ребятишек там было человек пять или шесть. Гошка спал на огромной кровати, в вену внешней части его маленькой кисти была воткнута огромная игла, соединённая с капельницей. Баба Лида сразу поняла, что стоит только малышу чуть дёрнуться или перевернуться и игла проколит вену, а может быть и всю кисть. Лида пододвинула стул и села рядом с внуком, накрыв своей ладонью его маленькую ручку. Через некоторое время в комнату заглянула медсестра и обнаружила в палате незнакомую женщину в белом халате. Никакие уговоры и угрозы на бабу Лиду не действовали – она молча сидела у кровати внука. Утром медсетра по смене передала о случившемся. Но и этой смене не удалось как-то повлиять на упорную бабку. Прошли сутки. Баба Лида сидела, как робот. Она не пила, не реагировала на предложенную еду, не хотела спать и даже не ходила в туалет. Весь персонал отделения был потрясён случившимся. Кто-то из старых сотрудников узнал в ней Лидию Молнар, которая когда-то здесь работала. Лида не покидала свой пост, то есть не встала со стула, тридцать восемь часов кряду. Потом согласилась передать его (пост) только матери ребёнка, которая всё это время ожидала в приёмном отделении и была в курсе происходящих событий. Тамаре разрешили сменить свою свекровь при условии, что она будет ухаживать за всеми детьми в палате. Только после этого баба Лида оставила пост и уехала к старшему внуку.
* * *
Прессовый цех номер четыре работал в две смены. На ночь, то есть в двенадцать часов ночи, он запирался и никакой охраны в нём не было. После пересменки Семёну предстояло выйти на работу с утра.
Грелкин изучил работу ПЦ-4 до мелочей. Он знал его спицифику, знал, что Семён будет работать с утра на другом прессе. Всё уже было готово к операции, но надо было сделать последние приготовления. Для этого надо было проникнуть в цех накануне ночью. Попасть на завод было не сложно. Со стороны Енисея можно было штурмовать забор завода в любой точке – никакой охраны вообще не было. Вдоль забора были склады металлозаготовок и нового, нераспечатанного ещё оборудования.
В начале первого ночи Грелкин подошёл к цеху со стороны административной пристройки. Оглядевшись и убедившись, что вокруг никого нет, он извлёк из укромного места стремянку и приставил её к открытому на втором этаже окну. Это было окно туалета. Под мышкой у Грелкина был небольшой свёрток. Легко забравшись на второй этаж, он проник через окно в туалет. Затем привязал к лестнице заранее приготовленную верёвку и, потихоньку её стравливая, опустил стремянку на газон. Конец верёвки привязал к водосточной трубе на углу (благо окно было крайним) и аккуратно закрыл окно изнутри.
Не включая света в цеху, он нашёл нужный пресс и принялся за дело. Надо было открутить все четыре крепёжных болта, которые соединяли матрицу со столом станины станка. Затем у двух болтов спилить шляпки и третий болт на две трети перепилить. Болты были миллиметров двадцать в диаметре, а может быть и больше. Пилить пришлось долго. Затем Грелкин всё привёл в надлежащий вид. Но на самом деле матрица крепилась теперь только одним целым болтом и одним подпиленным, расположенными друг к другу по диагонали матрицы. Два других болта были без гаек и создавали только вид крепежа. Крепление пуансона слегка было ослаблено и с одного бока между верхним столом и пуассоном была вставлена незаметная металлическая прокладка, благодаря чему пуансон несколько перекосило. По рассчётам (конечно же на логарифмической линейке) Грелкина после пяти минут работы на этом прессе подпиленный болт должно было срезать многотонным усилием пресса. И срезанная гайка с куском болта должна была отлететь в направлении того, кто работал на прессе. На всю эту работу ушла практически вся ночь. Но не всё учёл Грелкин в работе цеха.
Направляясь по коридору второго этажа в сторону туалета, Грелкин вдруг услышал непонятный шум. Потом кто-то стукнул чем-то об пол и послышались шаркающие шаги. Грелкин юркнул в открытую дверь кабинета и стал прислушиваться. Шаги направлялись в его сторону. Он быстро огляделся. Слева был встроенный шкаф для верхней одежды. Грелкин тихонько в него втиснулся и, цепляясь за внутренние рамки двери, тихонько притворил створки. В комнату, громыхая ведром и, что-то бурча себе под нос, вошла уборщица. У Грелкина оборвалось сердце, а вдруг в шкаф полезет… Придётся пугнуть. Уборщица протёрла полы, чем-то ещё прошелестела, наверное пыль где-то смахнула и удалилась. При этом она звякнула связкой ключей и заперла дверь на два оборота. «Вот невезуха, а так всё хорошо начиналось». Стажёр подождал ещё немного, потом выбрался из шкафа и подёргал дверь. Дверь не поддалась. Можно было подналечь, но ломать дверь и создавать шум не хотелось. «Эх, – подумал он, – придётся за шефом сгонять». – Грелкин помнил, что после провала операции на фонтане, создавать и пользоваться коридорами было категорически запрещено. До начала смены оставалось ещё больше часа. Грелкин снова закрылся в шкафу, уселся там поудобней, рядом положил свой свёрток и вывалился из физического тела.
Леониду Григорьевичу до пенсии оставалось всего ничего и хотелось уйти на пенсию спокойно. Цех его работал неплохо и он молил бога, чтобы не случилось что-то непредвиденное. Он приходил обычно за полчаса до утренней планёрки. Ночной смены не было и на душе всё было спокойно. Подходя к цеху он уже издали заметил, что окно в туалете закрыто. «Хоть кол на голове теши, – про себя ругнулся он, – говорил же не закрывать на ночь, опять всё провоняет».
В цехе царила тишина и полумрак. Леонид Григорьевич прошёл по главному пролёту, ревностно бросая взгляд на рабочие места и оценивая чистоту у станков, потом заглянул в раздевалку, а потом уже поднялся на второй этаж в свой кабинет. Распахнув окно, он скинул на ходу лёгкий плащ и открыл дверцу платяного шкафа. На полу шкафа сидел незнакомец в заломленной на затылок кепке и остекленевшими глазами таращился в пустоту. Крик ужаса застрял в голосовых связках начальника цеха, он дёрнулся, выронил плащ и пятясь, и теряя равновесие грохнулся на пятую точку. Сознание его покинуло. Навзничь упасть ему помешал рядом стоявший стол. Они так и сидели друг против друга, но один с открытыми глазами – тот, что в шкафу, а другой с закрытыми, облокотившись спиной на ножку стола, пока их не нашла бухгалтерша цеха Валентина Ивановна.
С криком: «что с вами, Леонид Григорьевич?» она бросилась в открытые двери кабинета, на ходу наклоняясь к сидевшему у стола начальнику. И тут возглас её мгновенно пререрос в крик, переходящий в пронзительный визг, когда её глаза встретьились с выпученными глазами того, кто сидел на полу открытого шкафа для одежды. Злые языки говорят, что от этого визга в цехе включился главный пресс и начал работать на холостом ходу.
Собравшиеся на планёрку мастера первой смены сумели привести в чувство своего начальника, а вот того, что сидел в шкафу, вывести из литоргического сна так и не удалось. Пришлось вызывать скорую помощь.
Когда-то давным давно Валерий Георгиевич, когда-то просто Валерка, получил распределение в больницу Новосёловского района. И начал там свою медицинскую карьеру в качестве хирурга. Именно тогда он и перенял эту присказку от тамошнего фельдшера Кузьмича, заменив в присказке только одно слово. Кузьмич вместо интеллигинтного слова «зад» употреблял другое слово, более понятное для местных мужиков. Узнав, что в краевом центе открылась больница скорой медицинской помощи и требуются врачи, Валерий Георгиевич, отработавший уже свой срок по распределению, срузу же перешёл на работу врачом скорой помощи в Красноярск. А присказка так и осталась при нём на всю жизнь. Коллеги к ней привыкли и давно не обижались, да и вообще не обращали на присказку внимания. А присказка выскакивала из него всякий раз, когда он к кому-то обращался или о ком-то говорил. «Валентина, клизьму тебе в зад, – говорил бывало Валерий Георгиевич, осматривая машину скорой помощи перед выездом на вызов, – опять инструменты не разложила» или за игрой в шахматы с соседом по саду: «Иваныч, клизьму тебе в зад, взялся – ходи», или «Вчера по телеку генсек, клизьму ему в зад, учудил…» и т. д..
– Вы где его нашли? – спросил Валерий Георгиевич, обводя взглядом собравшихся и показывая пальцем на Грелкина, лежавшего на полу кабинета.
– Открываю шкаф, чтобы плащ повесить, – стал объяснять не совсем пришедший ещё в себя начальник цеха, – а он там сидит и глаза пучит. Как серпом по … Фаберже. Я и грохнулся от неожиданности.
– Сергей, клизьму тебе в зад, гони за носилками, – обратился Валерий Георгиевич к напарнику, бегло осматривая Грелкина, – будем забирать, клизьму ему в зад.
– Тут одной клизьмой не обойтись, – тихо произнёс кто-то из толпы собравшихся вокруг работников цеха.
– Что вы говорите, – не расслышал глуховатый Валерий Георгиевич, – не может быть, – продолжал он в полголоса, – это ж сколько лет прошло, клизьму ему в зад?…
Тут в толпу врезались начальник охраны завода и какой-то представительный мужик с папкой под мышкой. «Кто же это в охрану сообщил?», – мелькнуло в голове у начальника цеха, – «да ещё мужик какой-то незнакомый припёрся, только этого мне не хватало».
– Подполковник Погребняк, – показал важный с папкой коричневую книжечку врачу, – этот? – указал он пальцем на лежащего на полу Грелкина. При этих словах лежачий вдруг моргнул, вздрогнул и принял сидячее положение. Толпа непроизвольно раздалась.
– Товарищ подполковник, клизьму тебе в зад, – доверительно начал врач скорой, беря подполковника под руку. Толпа при этих словах одобрительно выдохнула, – должен вам сказать, что много лет назад я уже с ним сталкивался, – показал он пальцем на очнувшегося Грелкина.
– Это его паспорт? – спросил подполковник, не обращая внимания на слова доктора.
– Да и паспорт, – зашептал доктор, – десять лет прошло,… больше,… не стареет он!
– Наш клиент, – спокойно перебил подполковник.
– Нет, это наш клиент, – продолжал шептать врач, – его наука должна изучать, клизьму ему в зад.
