Когда к тебе приходит собака, с ней все просто и понятно. О, мой человек! – говорит счастливая собака. – Я пришла делать об тебя тепло, светло и любовь.И делает. Прямо тут, на месте, она лежит кверху кудрявым пузом, разбросав уши по дивану, и ухмыляется, излучая ясные, доступные пониманию людей чувства. Они с человеком сочетаются друг с другом, как орешки с пивом, и в этом дуэте столь же примитивны и хороши.
Когда тебя так сильно любят, это обязывает. Я выяснила, что чужое чувство воспитывает во мне толерантность к умственно альтернативной форме кота. Развивает снисходительность и готовность принять любой сотворенный идиотизм если не как своеобразный подарок, то хотя бы как должное. Сильнее прочего ошеломляет лучезарная уверенность Матвея в том, что именно он центр моей жизни, средоточие всего лучшего: счастья, радости, добра и света. Кот работает постоянным транслятором идеи «я любимый! я прекрасный!», и законченным выродком был бы тот, кто не оказался бы внутренне преображен воздействием этого излучения.
Кот Матвей способен творить хню с чем угодно. Например, он любит раскладывать подаренные цветы у меня на кровати, пока я сплю. Ночь, тишина, я лежу вся в цветах – ну чисто Брежнев в гробу. Иногда по дороге, с розой в зубах, кот звереет, начинает мочалить бедную изо всех сил. Тогда эта дебильная икебана со мной в главной роли выглядит так, словно на постели было сражение. Война алой и белой розы.
Вернулась с прогулки.
Давно не видела такого яркого выступления. Февраль, январь и декабрь на одной сцене отрабатывают прощальный концерт и делают это с большим чувством. Снежная симфония с увертюрой поземки и вьюжной сюитой; дирижирует, как всегда, ветер.
Машины в первых рядах горбят белые спины. Ель перед подъездом возбужденно размахивает ветвями, за которые уцепилась золотистая гусеница новогодней гирлянды.
Мы с псом молча стоим перед домом, задрав головы. К симфонии добавилось представление. Маленькие океаны света вокруг фонарей исходят снежными волнами, бушуют и обрушивают в свои меловые пучины невидимые корабли и шхуны с отчаянно задранными носами.
– Чо дают-то? – тихо спрашивает пес.
– «Моби Дика», – говорю. – Кажется.
Музыка беззвучно гремит, набирает силу, ветер подгоняет оркестр все яростнее и неистовей, кордебалет давно сошел с ума и музыканты, окончательно ошалев, несутся за ним следом в пропасть безумия, исступленно терзая скрипки, альты и молящие о пощаде виолончели. Над крышами разевает пасть белый кит и накрывает город кипящей снежной волной.
Похоже, это последняя метель февраля.
Второй раз им так не сыграть.
Ни одна личность, которая выглядит депрессивной, не содержит в себе ничего сверх ожидаемого – то есть только неизбывную мрачность, глухую тоску, неразделенную любовь и постоянное ощущение тщеты сущего.
Зимний кот кроток, тих и волшебен. Совмещает в себе текучесть воды, когда торопится по своим делам, и неподвижную тяжеловесность камня, когда мимикрирует под шапку и не вздрагивает, даже если на него сесть. В то же время, начав движение, с легкостью проходит через закрытые двери, протекает сквозь щели, и только окна ему не даются: кот сидит на подоконнике и методично бумбумкает лбом об стекло.