Читать книгу: «Рыбья Кровь и княжна», страница 6

8

Если из Черного Яра выступили, можно сказать, налегке, то после основательной остановки в Остёре, когда ратникам была выдана часть причитающихся им дирхемов, войсковой обоз значительно потяжелел. За столом князя Вулича Дарнику снова пришлось стеречься с едой и питьем – слишком много кругом было славословия в его честь. Зато на торжище он уже хорошо знал, что именно надо покупать, чтобы насытить самый привередливый вкус Всеславы и ее челяди. Корней злословил:

– Все равно найдет к чему придраться. А как четыре наложницы тебя еще выпотрошат! Ты им постоянное жалованье платишь или подарками отделываешься?

Глядя на князя, трясли мошной для своих жен и воеводы, за ними и простые ратники. Запасливые становые сотские не забывали нагружать повозки разным железом и мешками овса с пшеницей. У первогодков-ополченцев, теперь уже бойников, вообще голова шла кругом – тратили монеты непонятно на что.

С большим трудом Дарнику удалось оторвать войско от этого покупательного морока и вывести его на Короякскую дорогу.

– Куда мы денем эту новую прорву бойников? – с беспокойством спрашивал Борть, едучи подле князя и оглядывая новоявленных бойников. – Ну хорошо, прогуляют они в Липове свою добычу, а дальше что?

– Будем закладывать новые городища, – говорил ему Дарник.

– А как ты их заставишь пшеницу и лен сеять?

– Перестанем даром кормить, сами за дело возьмутся.

– Или с кистенем на дорогу выйдут, – бурчал воевода.

Действительно, обо всем этом приходилось беспокоиться заранее. И когда накануне прибытия в Липов произошла новая раздача монет, Рыбья Кровь обратился к первогодкам с небольшой речью:

– Когда мы придем в Липов, у вас останется лишь одно право: во всякое время приходить в Войсковое Дворище и есть за общим столом с гридями. Кто-то найдет себе новую службу, кто-то нет. Поэтому самым лучшим для вас будет вернуться до весны в свое родное селище с дирхемами, славой и кутригурской булавой. Пускай все родичи вам позавидуют. Кто не захочет зимовать дома, может вернуться в Липов, но только не один, а с наложницей или женой. Тогда станет княжеским бойником, получит дом, землю и рабов.

Молодые лесовики слушали с растерянным видом. Несколько месяцев походной жизни на всем готовом сильно расслабили их, многие не сомневались, что так должно продолжаться и впредь. Конечно, съездить домой и покрасоваться там своим воинским успехом было замечательно, но полностью возвращаться к прежней унылой лесной жизни казалось обидным и зазорным.

Забеспокоились и княжеские гриди:

– Им землю, дома и рабов, а нам?

– Вам тоже, если захотите.

– А где князь возьмет столько рабов?

– Это уж моя забота, – небрежно отвечал им Дарник.

– Вот видишь, как просто, – довольно сказал он чуть позже Бортю. – Если бы сразу обратился к гридям, они бы начали ломаться. А стоило предложить землю ополченцам, так и эти сразу загорелись.

– А в самом деле, где ты возьмешь столько рабов? – озаботился воевода.

– На это есть княжеский суд: строгий, но справедливый, – загадочно улыбался Рыбья Кровь.

Вообще он пребывал в прекрасном расположении духа. Даже княжеские обязанности в мирное время уже не так смущали его, как прежде. Ведь теперь он твердо знал, что будет делать в ближайшее время, как исполнять свое обещание насчет рабов.

И, въезжая на последний взгорок, с которого открывался вид на пойму Липы и на сам Липов, Дарник думал о том, как все же ошибся староста гребенского городища, говоря, что его княжеский взлет перешел в ровное небесное парение. Ничего подобного – его взлет продолжается. Индия – не Индия, а укротить черноярское войско и дважды разбить кутригуров тоже чего-то да стоило.

Вовсю пекло послеполуденное солнце, позади раздавался тяжелый топот сотен ног и копыт, локтевой щит и шлем повешены на переднюю луку седла, и удар внезапно вылетевшей из лесной чащи стрелы был столь странен, что в первый момент никто не поверил в происходящее. Стрела вонзилась князю в правый бок, и он сперва даже принял ее за отскочивший от дерева острый сучок. Но нет, это была именно стрела с оперением и двухгранным наконечником. Первыми сообразили арсы, ринувшись в чащу искать стрелка. Однако его так и не нашли – справа от дороги находился большой завал деревьев, по которому только белка или куница могли пробраться.

Ранение получилось не слишком сильное. Стрела, пробив кожаную безрукавку, вошла в бок меньше чем на вершок. На князе была нижняя рубашка из шелка-сырца. Ее материя, не дав себя пробить, вошла в тело вместе со стрелой, и, когда ее за края осторожно потянули, она так же со стрелой из раны и вышла. Лекарь смазал рану нужным снадобьем, наложил тугую повязку, и Рыбья Кровь вновь поднялся в седло. По войсковой колонне бежал слух, обрастая привычным кликушеством:

– Князь ранен, князь тяжело ранен, князь ранен смертельно, князь убит.

Но вот колонна возобновила движение, и по ней полетел другой шепот:

– Князь легко ранен, князь в седле, князь оцарапался о ветку.

Дарник с любопытством прислушивался к своим новым ощущениям: так вот что значит быть раненым. За три года сражений и поединков это было его первое ранение, и стоило как следует его прочувствовать. Копыл, полусотский арсов, виновато показывал кусок мешковины:

– Не нашли гаденыша. С дерева, собака, стрелял и скрылся. Вот на этом сидел, чтобы мягко ему на суку было. По этой тряпице его и разыщем.

– Да не суетись ты так, – успокаивал его князь.

К князю снова подъехал лекарь-булгарин со злополучной стрелой в руке.

– Как себя чувствуешь? – тревожно спросил он. – Стрела была отравлена.

– Разве тебе не известно, что на колдунов яд не действует? – сердито огрызнулся Дарник. – Никому про яд ни полслова, понял?

К жжению в боку добавилась страшная слабость, которая разливалась по всему телу. Но на яд едва ли было похоже: наверно, шелк не дал ему проникнуть в кровь.

При въезде в город встречающих воевод и тиунов, казалось, только и занимало ранение князя. Несколько раз Рыбья Кровь отшучивался:

– Все в порядке. Всего лишь обычный княжеский заговор.

Потом ему это надоело:

– Если еще кто спросит про эту стрелу, пойдет главным заговорщиком!

Даже Корней, встретив разъяренный взгляд Дарника, предпочел захлопнуть свой ехидный рот.

Всеслава про самочувствие не спрашивала. Коснувшись холодными губами щеки мужа, она чуть дольше положенного задержала в своих ладошках кисть его руки и с непривычной виноватостью заглянула ему в глаза, мол, опять предсказание моей Нежаны исполнилось.

Понятливые тиуны, приученные не нагружать князя при встрече лишними разговорами, все расспросы о походе обратили на Бортя, Копыла и Сеченя. Дарнику оставалось лишь терпеливо пережидать обязательное пиршество.

В княжеской трапезной убрали две перегородки, и теперь это был зал, где могли без тесноты разместиться больше ста человек. Они и разместились, придирчиво относясь к назначенному им Фемелом месту за общим столом. Но дворский тиун напрасно вопросительно смотрел на князя – всех ли он правильно рассадил, – Дарнику было не до этого. После первых здравиц, когда на середину зала развлекать гостей выбежали плясуньи и акробаты, ему стало совсем плохо.

– Смотрите сильно не безобразничайте здесь, – с натужной улыбкой пожелал он Быстряну и, притворяясь пьяным, с трудом выбрался из-за стола.

Всеслава с левого бока поддерживала мужа. Стиснув зубы, Дарник с ее помощью едва добрел до опочивальни и мешком повалился на постель. Прибежавший лекарь обнажил торс потерявшего сознание князя. Вокруг маленькой раны образовалось черно-синее пятно величиной с блюдце.

Двое суток вокруг раненого князя шли непрерывные хлопоты. Компрессы и снадобья, бой в бубен и завывание дудок, окуривание спальни ароматическими запахами и окропление ее родниковой водой, растирание ног и прикладывание горячих предметов – чего только не было испробовано. И хотя молодой закаленный организм взял свое – к исходу вторых суток Дарник смог открыть глаза, – полное выздоровление шло медленно и растянулось на добрый месяц.

Деятельная и трогательная забота жены лишь в первый момент приятно удивила его: оказывается, такие женские хлопоты ей тоже не чужды. Затем пришли другие мысли и настроения: острый стыд за себя, столь беспомощного, и ощущение, что Всеслава вяжет его своим вниманием по рукам и ногам. Еще хуже было с остальными приближенными, раздражал даже сам их взгляд сверху вниз на него, лежащего. А если они входили вдвоем-втроем, то за любыми самыми отвлеченными словами непременно чудилось их тайное переглядывание между собой по поводу такой же, как у всех, уязвимости непобедимого князя.

– Чтобы ко мне все входили по одному! – приказал Дарник Всеславе. Так хоть он мог подавить любые сомнения своих думцев четкими и точными распоряжениями.

Его собственное отношение к происшествию со стрелой было на редкость спокойным. В детстве и отрочестве он, как и все подростки, считал, что самая лучшая смерть – это погибнуть с мечом в руках в славном сражении. Сейчас же, прикованный к постели, он стал думать об этом иначе. Смерть на поле боя хороша для хорунжих и сотских; для него, князя, она, напротив, полное бесчестье – значит, кто-то оказался ловчее, удачливей, умнее его. И выходило, что гораздо почетней погибнуть вот так: от тайной стрелы, отравленного питья или подпиленного моста над бурной рекой, – тогда всем ясно, что справиться с тобой лицом к лицу ни у кого не получилось, поэтому враг выбрал удар в спину.

Копыл через день докладывал, как идет розыск «стрелка», говорил, что найдет его во что бы то ни стало, и очень удивлялся безразличию к своим стараниям Дарника. Разумеется, если бы «стрелка» нашли, князь не задумываясь послал бы его на виселицу, но тогда все на этом и закончилось бы. Теперь же завершения не получалось, и можно было всласть предаваться любым подозрениям, да и все первые лица Липова не могли себя чувствовать спокойно, предполагая существование возможного заговора. Поняв это, Рыбья Кровь открыл для себя замечательный способ, как устрашать своих приближенных.

Сначала он испытал его на Всеславе.

– Говорят, твой дядя Шелест возводит себе дворище не хуже моего? Он так уверен, что останется здесь?

– Он возводит гостиное дворище для короякских торговых людей, а не для себя, – оправдывала дядю княжна.

– И поэтому запустил руку в нашу казну?

– Я сама дала ему триста дирхемов в долг. Купцы привезут ему их из Корояка, и он отдаст.

– Лекарь сказал, что яд на стреле должен был не убить меня, а только отнять ноги, – безжалостно лукавил князь. – Если бы не шелковая рубашка, яд проник бы полностью, то так бы и случилось.

– Спроси Фемела, дядя Шелест вовсе не собирается здесь править. – Испуганная жена уже видела своего дядю казненным. – Он давно собирался уехать, это я его попросила немного подождать.

Следующей жертвой стал дворский тиун.

– Розыск показал, что яд на стреле из твоего ромейского Ургана, – строго обратился Рыбья Кровь к нарочно вызванному ранним утром Фемелу.

– Не думаешь же ты, что это я? – по-свойски огрызнулся ромей.

– Еще как думаю, – бесцеремонен был и князь. – Не ты, так твои христиане.

– Может, еще скажешь, зачем им это понадобилось?

– Причин целых сто. Вместо сильного князя посадить в Липове купеческую верхушку. Устроить распрю между липовцами и пришлым людом. Снова наладить для ромеев поток словенских рабов. Завести в Липове христианскую веру. Не дать словенам и хазарам объединиться против Романии. И много чего еще.

– Отсюда до Романии две тысячи верст. Какой толк во всем этом?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что мое княжество столь ничтожно, что совсем не интересует Романию? – изобразил подходящий случаю гнев Дарник.

Фемел растерянно всматривался в раненого князя. Конечно, все походило на привычные дарникские шуточки, но ведь молодым людям свойственно меняться, особенно после блистательных побед и предательского выстрела засевшего на дереве лучника.

– Чем угодно могу поклясться, что живущие в Липове ромеи к этому не причастны, – волнуясь, произнес тиун.

Прежде князь обязательно постарался бы успокоить напуганного советника, но сейчас молчал: пусть думает, что тоже, как и все, под подозрением.

Еще более жесткая словесная расправа ждала князя Шелеста. Тот не совсем до конца выполнил оставленные ему поручения. Селище-лечебница было отстроено лишь наполовину, вторая каменная башня вышла непомерно толстой, при переписи забыли всех стариков и детей, а лодий построили всего две. Зато гостиное короякское дворище поражало своими размерами, так что в нем вольготно разместился сам Шелест с привезенной из Корояка ватагой дружинников.

– Липов слишком маленькое место, чтобы содержать два княжеских двора, – выслушав отчет дяди Всеславы, заключил Дарник. – Отпустить тебя я тоже не могу – это будет нехорошо и для меня, и для тебя. До следующего лета со своими дружинниками поедешь воеводой в Северск.

Северск находился в полутораста верстах на север на пути в Перегуд, самое хлебное владение Липовского княжества.

– Ты забыл, с кем разговариваешь. Я наследственный короякский князь, а не твой гридь. – Шелест весь так и кипел от негодования.

– И как наследственному князю тебе больше всех было выгодно подослать ко мне убийцу. И не волнуйся ты так, я тебя ни в чем не обвиняю, просто рассуждаю. Или делай, как я говорю, или я замажу тебя таким подозрением на весь каганат.

Шелест долго молчал.

– Мои гриди не согласятся на это. Что им там делать зимой, в глухом лесу? – наконец возразил он, как всегда сильно заикаясь.

– Гриди, увидишь, согласятся. Все лето жировали в городе, теперь пускай немного послужат не только тебе, но и Липову.

– Мы ни о чем таком раньше не договаривались.

– Мы о твоем приезде сюда с ватагой гридей тоже не договаривались, – заметил Рыбья Кровь. – Так каждый князь в каганате начнет думать, что может приехать сюда и вволю куролесить, как ему захочется. Ты хотел помочь своей племяннице, вот и помоги. Тебя, конечно, никто и пальцем не тронет, если откажешься, но твои гриди, если не послушаются, будут наказаны полной мерой.

Шелест не стал дальше спорить, ушел жаловаться племяннице, та тут же прибежала, дабы урезонить зарвавшегося мужа:

– Так нельзя. Ты обращаешься с моим дядей, как с каким-нибудь десятским ополченцев. Не только он, но и мой отец не простят тебе такой обиды.

– Я князь выборный, а не наследственный, поэтому у меня знатных захребетников быть не может, – ледяным тоном внушал ей муж. – В воинской службе обиды тоже не бывает. Твой дядя успокоится и все поймет правильно.

Это распоряжение Дарника произвело сильное впечатление и в городе, и в войске. Корней едва успевал приносить свежие пересуды:

– Тебя уже и князем перестали звать, а просто Молодой Хозяин, чтобы не путать с князем Шелестом, которого ты засунул в медвежий угол. Так и говорят: бьет своих, чтоб чужие боялись. Другие спорят: чужие племена нашего князя еще больше боятся. Скажи, а есть кто-то, кого ты не станешь наказывать ни при каких обстоятельствах?

– Зачем тебе знать? – довольно улыбался Молодой Хозяин.

– Очень нужно. Я, когда поступал на твою службу, тебя совсем не боялся. А сейчас боюсь. И многие точно так себя чувствуют. Даже твои хорунжие и арсы.

Дарник крепко удивился и призадумался. Какого-либо особого страха перед собой он до сих пор не замечал, просто считал, что его требовательность ведет к большему порядку, и все. Постоянно же находиться среди робких боязливых людей – что может быть противней! Перебирая в памяти свои встречи и разговоры с липовцами за последнее время, он все больше убеждался в правоте ехидного шута. Всегдашняя нацеленность говорить и действовать самым кратким и полезным образом не только унесла из его жизни глупые и приятные мелочи, но сделала равнодушным к таким же мелочам у окружающих людей. А они, видимо, рассчитывали, что со временем будут все больше сближаться со своим князем, и теперь принимают его сдержанность за враждебное к себе отношение и, вполне понятно, тревожатся и волнуются от этого.

Копаясь дальше в своих предположениях и догадках, Молодой Хозяин пришел к открытию, поразившему его самого. Да, он действительно совершенно равнодушен к окружающим людям, пока они не доказали свою пользу ему, и причины этому две. Сперва, еще в Бежети, он, Дарник, крепко привязался к старшему двоюродному брату Сбыху, защищавшему его от других мальчишек. Потом Сбых насмерть разбился при падении с лошади, и он уже ни к кому не мог испытывать подобной привязанности. Когда эта горестная потеря постепенно затянулась, появился Клыч из соседней Каменки, с которым они начали вдвоем готовиться в княжеские бойники. Три года готовились, а в самый последний момент Клыч ответил, что никуда пойти не может, и в большой, опасный мир Дарник пустился один. Эти два удара, по-видимому, и приучили его никогда ни с кем сильно не сближаться.

Сейчас вот даже прежнее намерение в пику холодной жене продолжать посещать наложниц куда-то далеко отодвинулось, потому что тоже требовало болезненных сердечных затрат. А в самом деле, кого бы он не стал наказывать ни при каких обстоятельствах?

– Послать за Шушей! – велел Рыбья Кровь явившемуся на вызов десятскому арсов. Шуша гостила в Арсе, показывала бывшему мужу, сотскому Головану, его родную дочь, заодно разбирала дрязги арсов с их наложницами – в этом Шуша была большой мастер.

Приказ услышала входящая с горячим питьем Всеслава.

– Ты уже последний стыд потерял, – упрекнула она, едва десятский вышел из спальни выполнять поручение.

– Тебе самое время навестить своего дядю в Арсовой Веже, – вместо слов оправдания объявил князь жене.

– А если я не поеду? – не могла сдержать обиды княжна.

Дарник позвал караульного арса и отдал ему распоряжение:

– Приготовить для княжны лошадей и возок.

«Коль скоро все меня боятся, то и жена должна бояться», – ясно читалось в разом ставшем колючим взгляде Молодого Хозяина.

На следующий день на Войсковое Дворище приехала Шуша. В опочивальню князя она не вошла, а ворвалась. Уже зная об отъезде Всеславы, распоряжалась как полноправная хозяйка. Отослала слуг, потребовала себе горячего малинного отвара, небрежно сбросила в угол на сундук свою верхнюю одежду.

– Как ты здорово придумал! – начала она, когда они остались одни. – Наверно, это твой Фемел подсказал, ты на такие штуки не мастер.

– Какие штуки? – Дарник с удовольствием рассматривал ее пышную, подвижную фигуру.

– Да с этим ранением. – Шуша присела на край ложа, дотронувшись до него мягким бедром. – Так им и надо, пускай ждут и боятся! Ну, иди сюда, нянька тебя покачает. – Она приподняла его и прижала к своей большой груди.

Князь счастливо засмеялся, вдыхая ее запах взрослой женщины. Раньше Шуша столь свободно себя не вела, и эти новые оттенки в ее поведении удивительно шли ей.

– А Голован где? С тобой приехал?

– Конечно, куда ему деться. В гридницу пошел с друзьяками поздороваться.

Дарник блаженно закрыл глаза, покачиваясь в такт ее движениям. Никому, даже матери в детстве, не позволял он так с собой обращаться. Конечно, каждый день иметь возле себя такую женщину, как Шуша, было бы невыносимо, но иногда… Как здорово он догадался позвать ее. Ужасно понравилось и то, что она посчитала этот выстрел из лука специально им подстроенным.

– В Арсе сразу вспомнили, как обещали тебе кровную месть, и боятся, что ты подумаешь на них, – продолжала непринужденно болтать наложница. – Некоторые даже готовятся в бега.

– Между прочим, кровную месть мне обещал твой Голован, – заметил князь.

– Значит, деваться некуда. Сейчас придет и добьет тебя, – веселилась Шуша.

Позже заговорили о другом.

– Мне твоя жена очень нравится, – призналась словоохотливая гостья. – Только какая-то печальная. Все ты виноват. Привык к наложницам небрежно относиться, а хорошая жена другого обращения требует.

– Это какого же? – ему стало интересно.

– Ее тоже завоевать надо.

– Ты же говоришь, что я не привык к этому.

– А привыкать не надо. Чужое войско побеждать умеешь. Вот и тут как с чужим войском. Если захочешь, обязательно все как следует придумаешь.

Сравнивать завоевание жены с военным сражением было столь неожиданным, что Дарник не нашелся что ответить.

Наговорившись с раненым, Шуша вспомнила про мужа:

– Пускай войдет. Что, зря ехал?

Голован, названный так из-за своей шевелюры и бороды, делавшей его голову вдвое больше обыкновенной, явился со своими новостями:

– Твои гриди вот-вот взбунтуются. Гридницы и конюшни переполнены, а запасов на всех не хватает. Как зимовать собираешься?

– Пускай об этом его тиуны хоть раз толком позаботятся, – сказала Шуша.

– Я уже завтра вставать собираюсь, – оправдывался Дарник.

– Не дури, – бросила толстуха. – В кои веки отдохнуть привелось, так и отдохни как следует. Похитрей надо быть. Не знаешь, что ли? Прикинься немощным, а сам все зорко на ус наматывай.

– Она научит. – Головану даже неловко стало за распоясавшуюся бывшую жену.

Но действительно пора было приступать к текущим делам. Притворяясь по совету Шуши все еще немощным, Рыбья Кровь созвал всех воевод и тиунов.

– Скоро зима, как будем зимовать? – задал князь главный вопрос.

Все в один голос заговорили, что не только гридницы, но и сам город сильно переполнен пришлым людом.

Два прошлых года дарникцы привозили из походов целые толпы освобожденных словенских рабов. Их предполагалось посадить на землю и превратить в работящих смердов. Увы, это получилось с их самой незначительной частью, остальные всеми правдами и неправдами старались остаться в Липове и поступить в услужение к воеводам и тиунам. Но лень и вороватый характер быстро приводили к тому, что разгневанные хозяева прогоняли их со двора. К ним немало добавилось неуживчивых лесовиков, которые явились в Липов якобы для войсковой службы, но оказались к ней совершенно не приспособленными. Жили и те и другие в основном попрошайничеством, отрабатывая еду нехитрой колкой дров и перетаскиванием тяжелых грузов. Большинство две зимы провели, ночуя со скотиной в хлевах и конюшнях.

– Завтра вторую городовую смену на отдых не отпускать, – распорядился Дарник.

Назавтра по всему городу стоял крик: гриди второй городовой смены отлавливали в посаде бездомников и волокли на Войсковое Дворище. Под горячую руку попадались и те, кто служил в богатых домах.

Всего на Дворище согнали больше трех сотен рабов. К ним вышел князь. Стоял, облокотившись на перила крыльца, и молчал. Под его взглядом установилась напряженная тишина.

– Теперь вы больше не рабы и не бездомники, а войсковые закупы, – объявил им Рыбья Кровь. – Полсотни домов в ближних селищах и заставах ждут вас. Будете жить по пять-шесть человек в одном доме. Кому не понравится, может взять топор и до снега срубить себе отдельную избу. Кто самовольно уйдет оттуда в первый раз, получит двадцать плетей, во второй – будет повешен. Все ясно?

– Да какой же ты освободитель после этого! У хазар в рабстве лучше, чем у тебя! – раздался чей-то истошный крик. – Ты же всех нас отпустил на свободу!

– Вы и сейчас можете идти на свободу, – вынес приговор Дарник. – Но за вашу свободу многие ратники заплатили своей жизнью. Поэтому заплатите в казну тридцать дирхемов и идите.

– А те, кто раньше без этой виры ушел, те как? – завопил следующий бездомник.

– Они оказались поумнее вас.

– А я у хозяина работаю, то как? – спросил более спокойный голос.

– Если хозяин заплатит за тебя тридцать дирхемов, то можешь остаться.

– Да нет нигде такого закона – над свободным человеком измываться! – Из толпы к крыльцу выскочил тщедушный мужичонка и картинно разорвал на груди рубаху, маленький ошметок грязи попал князю на грудь. Многие испуганно ахнули, зная, что Рыбья Кровь совершенно не выносит прикосновений к себе посторонних людей, а уж тем более брошенных комков грязи.

Дарник чуть щелкнул пальцами. Двое арсов подскочили и схватили мужичонку. Гриди, стоявшие по окружности двора, обнажили мечи. Толпа отшатнулась. Несколько мгновений – и, суча ногами, мужичонка уже болтался в петле. Все оцепенело смотрели на его раскачивающееся тело.

Так осуществил Дарник свой замысел по обеспечению желающих сесть на землю ополченцев дармовыми работниками. Прежде чем закупов под охраной отправить в селища, их всех старательно переписали с отметкой места, куда направили.

Корней ерничал:

– Вот она, настоящая княжеская ласка. Не боишься, что в вечевой колокол ударят?

Ему вторил Фемел:

– А не побегут ли от твоей крутости те смерды, что уже пристроены и работают?

– Лишь бы побежали из Липова остальные бездомники, – говорил Дарник.

В самом деле, многие из попрятавшихся рабов вспомнили, что рядом находятся более «добрые» княжества, и поспешили отправиться в Корояк и Остёр.

С рабынями было проще. В городе всегда ощущалась нехватка женщин, поэтому все бывшие пленницы и освобожденные рабыни быстро находили себе пристанище. Чтобы пополнить войсковую казну, Дарник назначил за каждую рабыню виру в десять дирхемов, говоря, что столько стоит одна доставка их в Липов. От владельцев, которые не смогли заплатить и этого, рабынь перевели в княжеские мастерские.

Так проводил Дарник подготовку к своей четвертой зимовке в Липове.