Читать книгу: «От экватора до полюса. Сборник рассказов», страница 20

Полярник

Официально в документах все жители российских посёлков на Шпицбергене называются полярниками. Но на самом архипелаге дело обстоит несколько иначе. Те, кто недавно приехал на работу по контракту, то есть завербовался на два года, в течение первых шести месяцев зовутся «старичками» несколько презрительно вербаками. Не дай бог в этот период назвать себя полярником в разговоре со старожилом, отзимовавшим пять, десять, а то и пятнадцать лет на архипелаге. Он тут же осадит тебя, заявив:

– Какой ты полярник? Ты ещё вербак зелёный.

Через полгода ты перестаёшь быть вербаком, но становишься на новый шестимесячный срок, извините за выражение, сукой нетопленой.

Полярники народ весёлый, добрый, но по-шахтёрски грубоватый в речи. Вот и прилепилась кличка к тем, кто лишь отмечая годовщину жизни на Шпицбергене, должен топить суку в океане, только после чего становится настоящим полярником.

Спешу сказать, что на самом деле никто, конечно, никого не топит, да и собак в посёлках практически нет кроме двух-трёх сторожевых на выезде, предупреждающих о появлении белого медведя.

Не знаю, в связи с чем появилась эта традиция, но помню, как однажды был приглашён на вечеринку без упоминания повода. И вот сидим за столом, поём песни, как вдруг открывается дверь и, минуя дверной проём, по коридору поползла игрушечная плюшевая собачка.

Я сначала не понял шутку, но тут в дверях появилась смеющаяся рожица хозяйки, которая поспешила объяснить, что ведёт топить суку, так как исполнился год их с мужем пребывания на архипелаге.

Ну а те, кто поддался соблазнам весенних и летних красот севера, где белые вершины гор будто зависают в ярко голубом небе, сливающимся со столь же голубыми водами фиордов, те, кого не испугали сильные ветры и морозы, когда в столовую легче идти спиной назад, против ветра, а не лицом вперёд навстречу леденящим лоб напорам воздуха с колким снегом, те, кто приезжают сюда второй, третий или четвёртый раз зимовать долгие полярные ночи, те смельчаки называются, естественно, ветеранами. Их и норвежцы чествуют обычно с особым уважением, хотя в норвежском посёлке Лонгиербюене ветеранов-полярников нисколько не меньше, чем у нас, а некоторые живут на Шпицбергене чуть ли не с рождения и не хотят уезжать на материк, где жизнь им кажется сложней и беспокойней.

Колотёска

Не приходилось мне работать с шахтёрами на материке, а потому и не знаю, есть ли там такой тер      мин «колотёска», но на Шпицбергене он очень распространён и означает добротно сделанную рабочую куртку, которую выдают шахтёрам.

Вообще всем, приезжающим по контракту в российские посёлки архипелага, выдаются бесплатно дублёнка, валенки, сапоги, шапка и перчатки. Так что никто не боится замёрзнуть, хоть и ветры тут сильные – до сорока-пятидесяти метров в секунду, и морозы не очень слабые – самая низкая, зарегистрированная официально – минус сорок семь. В других краях морозы бывают покрепче. И здесь было бы не легче, если бы не протекающее не так далеко тёплое течение Гольфстрим, смягчающее местный климат неожиданными тёплыми дыханиями в сопровождении дождей даже в зимнее время и густых туманов летом.

И всё же морозы случаются такие, что фиорды покрываются льдом в полтора-два метра толщиной, а земля островов сплошь в вечной мерзлоте, достигающей сотен метров. Так что, когда то ли спускаешься в шахту в Баренцбурге, то ли поднимаешься в неё на Пирамиде, не удивляешься, видя на стенах восхитительные, играющие всеми цветами радуги, кристаллики льда. Так и кажется порой, что попал в царство Снежной Королевы из сказки Андерсена.

Но это нам кажется – туристам, журналистам и тем, кто их сопровождает. Что же касается шахтёров, которым приходится направляться сюда ежедневно на шестичасовую смену, то им, пожалуй, не до красот холодного подземелья.

Большая часть пути грозами (так зовутся те, кто собственно добывают уголь) покрывается в вагонетках подземного поезда, но и ходить к забоям доводится им не мало. Так что выдаются им для утепления и «водолазка» – тёплое нижнее бельё из хорошей шерсти, и «колотёска» – надёжная защита от пыли.

Ну, если «водолазкой» называют бельё по той причине, что оно выдаётся и водолазам для спуска под воду, то «колотёской» назвали куртку колотёса. А колотёс – это тот же горнорабочий очистного забоя, который зачастую колит и тешит пласты угля там, где комбайн не доработает. Потому и зовут его колотёсом. Обычно это самые здоровые и сильные люди.

Кстати, когда я говорил, что шахтёрам не до красот подземелья, то, пожалуй, был не совсем прав. Любят «колотёсы» Шпицбергена, откалывая куски угля, остановиться вдруг и рассмотреть повнимательнее обнаружившийся отпечаток листа дерева.

Миллионы лет назад шумели в этих местах огромные леса и бродили по ним динозавры. Память о них сохранилась в виде ископаемых отпечатков. Это дыхание истории шахтёры бережно кладут в карманы колотёсок и выносят на поверхность. Самые большие и интересные хранятся теперь в баренцбургском музее «Помор», но об этом уже другой разговор.

Огороды во льдах

Не пожалейте времени и денег да включитесь в число тысяч туристов, устремляющихся ежегодно не к Канарским островам и не в жаркие джунгли Африки, а в сторону Северного полюса, в суровый край архипелага Шпицберген. Более полуторы тысяч его больших и малых островов сковано льдами Ледовитого океана. Лишь в конце мая или начале июня, осторожно обходя глыбы льдин и нередких айсбергов, торговые и пассажирские суда начинают заходить во фьорды архипелага, занимающего площадь около шестидесяти трех тысяч квадратных километров. Это почти половина территории Англии, пятая часть Норвегии, в два с половиной раза больше Крымского полуострова. Но более шестидесяти процентов огромного пространства земли, находящейся в какой-то тысяче километров от полюса холода, покрыто ледниками, а вся его почва охвачена тисками вечной мерзлоты до трехсот метров в глубину.

Зная все это, оказавшись в августовских голубых водах Шпицбергена, не можешь не поразиться неожиданно увиденной зелени отвесных неприступных скал, что красуются в переливающихся красках холодного моря целыми сутками, благодаря незаходящему летнему солнцу. Откуда эта нежная зелень на диком камне? Ведь ни грамма почвы на скальном грунте нет. Но зелень все-таки есть, и спасибо за это птицам. Кайры, чистики, гагары, альбатросы, чайки тысячными стаями живут на неприступных утесах, покрывая их своим пометом, который и становится почвой для прорастания зелени, приводящей в восторг толпы туристов да немногочисленных местных жителей.

Впрочем, почему немногочисленных? В этих диких местах, среди снегов и дождей, выпадающих почти каждый божий день (240 дней в году с осадками), под морозами, обычно не очень сильными, но порой доходящими до -40°С и ветрами не так редко до сорока метров в секунду живет более трех тысяч человек.

Русские поморы первыми, еще в XV веке, если не раньше, начали осваивать эти места. Теперь же здесь почти с самого начала уже уходящего века находились два русских поселка – Пирамида, прекратившая добычу угля и существующая теперь только для туристов, и Баренцбург, среди жителей которого больше всего русских и украинцев, но есть и белорусы, литовцы, казахи, татары, евреи, грузины и представители других национальностей стран СНГ. Не так давно жители российских посёлков составляли более половины населения архипелага, сегодня почти одну треть.

Другая основная часть жителей разместилась в трех норвежских поселках: Лонгиербюен, Свеа Груве и Нью Олесун.

Есть и еще одно небольшое поселение – это станция польских исследователей в Хорсуне, где работают постоянно сменяющиеся партии до 20 человек.

В российском и норвежских поселках население тоже постоянно меняется, поскольку основная его часть – это шахтеры, приезжающие сюда по контракту на 2 – 3 года. Но есть здесь и долгожители, срок пребывания которых исчисляется двадцатью – тридцатью долгими зимами. Время жизни здесь определяется не годами, а «полярками», т. е. количеством прожитых полярных ночей.

Как только приходит день, все обитатели архипелага с нетерпением ожидают появления солнца. В российском Баренцбурге оно показывается 23 февраля, а в норвежском Лонгиербюене – 8 марта, что связано с положением гор. У норвежцев солнце прячется за горами дольше. Но как только оно выглядывает, наконец, в эти дни соответственно устраиваются праздники встречи солнечного светила и проводы зимы, которая, однако, в этот период здесь еще в самой поре: наиболее сильные морозы приходятся как раз на март.

Тем не менее строго по общему календарю любители домашней зелени у себя в квартирах под неоновыми лампами начинают проращивать рассаду. И глядишь, уже в марте-апреле в российских поселках сквозь стекла многих окон, наружные подоконники которых еще завалены снегом, зеленеют растеньица помидоров, огурцов, перца. Вскоре зажелтеют на них звездочки цветков, а затем появятся так радующие глаз постепенно созревающие томаты, пупырчатые огурцы и изогнутые остроконечные стручки перца. Они неизменно привлекают внимание любопытных чаек, вызывая у них явное недоумение и, наверное, даже раздражение, потому что прожорливым птицам никак не удается клювом достичь весьма желанной цели.

Между прочим, подобной картины в норвежских поселках не увидишь. Более прагматичные, несколько лучше обеспеченные и, возможно, менее поэтичные люди, норвежские шахтеры покупают любую зелень и всевозможные фрукты в своих магазинах на острове, куда все, вплоть до бананов и ананасов, ежедневно и бесперебойно доставляется самолетами. Даже грибы они покупают в магазине, хотя, кроме шампиньонов, никаких других грибов в продаже там нет. Между тем в июле – августе в долине или на плато можно самому набрать ведро сыроежек, груздей, чернушек и множество других даже совсем неизвестных грибов, только норвежцы не находят нужным заниматься этим делом.

Жители же российских поселков, напротив, очень любят ходить по грибы, даже если в августе уже сыплет снег и небольшой ветерок пронизывает до ощущения холода. Руки начинают мерзнуть, но к грибам, едва высовывающимся над землей, они тянутся поневоле. То ли из-за местных суровых условий, где плохое не приживается, то ли по какой другой причине, но ядовитых грибов здесь нет, и собирать можно все. Правда, они очень меленькие, поместятся в спичечный коробок, и, чтобы насобирать для зажарки и тем более для засолки или маринования, приходится ой как много наклоняться, но зато к готовящимся шашлыкам будет не только закуска, но и прекрасное настроение с неизменными шутками по поводу богатого урожая грибников.

Цветов в такое время на Шпицбергене видимо-невидимо. Более ста сорока видов, среди которых совершенно белый, сияющий изнутри желтизной полярный мак, соперничающая белизной лишь со снегом пушица, ковры многоцветного астрагала, лапландский рододендрон, арника, кисличник, ромашка. Радуют посетителей природного огорода и такие полезные пищевые растения, как хорошо известный щавель, менее известная, но очень питательная ложечная трава. Именно она в давние времена спасала российских зимовщиков от цинги.

Впрочем, туристы, прибывающие к нам на короткое экскурсионное время, эти богатства природы видят лишь издали, а подробнее узнают о них в двухэтажном здании самого северного в мире музея Баренцбурга «Помор», где все, от геологической, археологической и политической истории архипелага до его флоры и фауны, представлено самым подробным образом и высокопрофессионально.

С не меньшим интересом любят туристы посещать коровник, свинарник и теплицу. На архипелаге это тоже достопримечательность только российских поселков. Разумеется, они здесь организованы не экзотики ради, а для питания. Поставлять из России в свежем виде зелень, мясо и молоко самолетами дорого, да и мало целесообразно, если можно все организовать на месте.

Восхищаются туристы чистотой содержания коров и свиней. А когда входят в теплицу, где от высокой температуры после мороза сразу запотевают стекла очков и линзы фотоаппаратов, видео– и кинокамер, первые мгновения посетители теряются, а потом едва не падают от изумления, почувствовав себя в зеленых джунглях: к самому потолку, откуда свисают мощные осветительные приборы, тянутся деревца помидоров, лианы огурцов, мощные кусты сладкого и горького перца. Здесь и зеленый лук, и петрушка, и укроп, и морковь, и все то, без чего не обходится обычный огород на большой земле. Пышно цветут розы, настурции, лилии, хризантемы. Разумеется вы не встретите кусты картофеля и кочаны белой капусты, для которых нужен больший слой почвы. Зато по соседству с овощами вы с удовольствием встретите и различные цветы, которые принято дарить в особых праздничных случаях.

Нет, не только потребительские интересы у жителей российского поселка. При организованном бесплатном питании для его обитателей, может быть, они были бы не столь требовательны к наличию или отсутствию огородной зелени и цветов, но как хорошо, когда среди вечных снегов и льдов, где нет ни деревца, ни кустика, в собственной квартире взгляд задержать на зелени маленького огородика на подоконнике, ладонь слегка потреплет кудрявые верхушки петрушки, а язык ощутит знакомую приятную горечь только что сорванного сочного перышка лука. Как дома на даче.

Вы говорите: суровый безжизненный Север. А я говорю: любовь и ласка к природе и на Севере чудеса творят.

Ченьч

Столкнулся я с этим словом впервые, при несколько необычных обстоятельствах и так, что чуть было не потерпел фиаско как профессионал в вопросах английского языка. Приехав на архипелаг Шпицберген в качестве переводчика английского языка, мне захотелось в первые же дни познакомиться с шахтёрским городком Баренцбург.

Дело было в начале осени. В Москве в это время стояло бабье лето, а здесь на вертолётной площадке, куда нас доставили из норвежского аэропорта Лонгиербюена знаменитые МИ-8, когда мы спускались по короткой железной лестничке на землю, нас сразу охватила метель. То есть сюда пришла зима. Это потом уже я узнал, что снег в этих краях может выпасть и первого августа, и первого июля, так что трудно сказать, когда зима закончилась, а когда уже началась. Про июнь вообще не говорю, так как в этом месяце снег ещё лежит даже на улицах, не только в горах, хотя и цветы появляются.

Световой день во второй половине сентября уже резко сокращается. Так что не очень нагуляешься днём. А вечером куда идти? В спорткомплексе был, в бассейне поплавал, на турнике в гимнастическом зале подтянулся несколько раз, поднял гирю для куража, и вышел на воздух вдохнуть заполярный кислородно-озоновый бальзам. Он будет получше всякой кислородной пенки, что в санаториях прописывают глотать отдыхающим. Глобальных отравляющих веществ, что портят человеческие лёгкие на материковой части планеты, здесь нет. Имеется, правда, одна труба тепловой электростанции, и дымит она прилично, поскольку устройства очистки стоят дорого, и потому их нет, но всё же ветры Арктики посильнее, и раздувают постоянный столб дыма в пух и прах на тысячи километров, делая воздух самого архипелага практически чистым. Так что дышать глубоко не только можно, но и полезно.

Вот вздохнул себе порцию морского озончика (море-то, оно совсем рядом, в каких-нибудь пятидесяти метрах от тебя) и пошёл в кафе-мороженое посмотреть что это такое, чем там народ потчуют. Прихожу, а двери закрыты. Вот, думаю, не повезло: выходной или нечто вроде. Да слышу шум внутри, говор и песни. Тут кто-то дверь отпирает и выходит молодой человек покурить. Одет по праздничному в хороший чёрный костюм, на фоне которого рубашка кажется особенно белой, да ещё оттеняемая чёрным галстуком.

Спрашиваю:

– Что здесь? Кафе сегодня не работает?

А и он в ответ вопросом:

– А вы кто? Не переводчик ли новый случайно?

– Да, – говорю, – пришёл посмотреть, что за кафе, а тут закрыто, оказывается.

– А у нас сегодня свадьба. Так ты заходи. Гостем будешь.

Я смутился и стал отказываться:

– Да ну, что вы? Меня не приглашали, и никто не знает. Чего же…?

– Брезгуешь что ли? – подозрительно спросил парень. – Я тебя приглашаю. Это моя свадьба.

Так я и попал на торжество. Особенную неловкость я чувствовал оттого, что на свадьбе положено быть с подарком, а я влез как-то, словно на дурачка. Но профессия моя такая, что требует быстро находить выход из любого положения. Вспомнил , что на рукавах у меня красивые агатовые запонки. Потихоньку снял их и жениху подарил. Дорогой не дорогой, а подарок. Тем и вышел из неловкости. Теперь мог свободнее сидеть со всеми и разговаривать. Впрочем, меня не многие и заметили. Свадьба была в разгаре. Пили, пели, плясали. Шахтёры гулять любят и умеют. Когда гостей под добрую сотню, тут не до новичка.

Но кто-то, конечно, с кем я оказываюсь рядом, меня примечает и начинает разговор, как говорится, за дружбу, то есть уважаю я рабочий народ или нет, если мало пью. И вот когда я услышал неожиданно незнакомое слово. Приставший с разговорами шахтёр поинтересовался:

– Ты сколько будешь с нас брать, когда на ченьч придёшь?

– На какой ченьч, – удивляюсь я, не понимая о чём идёт речь.

– Как на какой? – спрашивает меня прилично выпивший собеседник. – Ты что, не знаешь, что такое ченьч? Это же английское слово, а ты должен знать английский.

Вот тогда я, наверное, покраснел, испугавшись за свои профессиональные качества. Я не знал английское слово, которое почему-то знал простой шахтёр. Лихорадочно соображая, решил, что отступать мне никак нельзя. Сидевшие рядом, стали прислушиваться к нашему разговору. В воздухе повис вопрос, знает ли новый переводчик английское слово, которое все знали. И я невозмутимо, как и полагается специалисту в своей области, высказал предположение:

– Может, вы имеете в виду английское слово «чейндж», что в переводе означает «менять», «перемена» или «сдача», «мелочь»? А слова «ченьч» в английском языке не существует, насколько мне известно.

Мой разговорчивый партнёр несколько стушевался. Видимо, преподавательская интонация и уверенность моего ответа несколько охладили разгоравшийся огонь сомнения и заставили постепенно перейти на роль ученика, когда он говорил:

– Ну, я не знаю, как произносится это слово, тебе видней, на то ты переводчик, а только у нас так называется базар, где мы продаём разные вещицы туристам.

Мне потребовалось ещё некоторое время и пояснения долгожителей этих мест, чтобы понять, почему обыкновенный рынок здесь называют английским словом, которое никак не означает место торговли, и почему меня спрашивают, сколько я буду брать денег и за что.

Суть истории такова.

В советское время в период существования, так называемого, железного занавеса, нельзя было и предположить, чтобы кто-то из шахтёров что-то продавал иностранцам. Во-первых, гостей из соседнего норвежского посёлка в российских городках было не так много. Во-вторых, каждый приезд делегации тщательно готовился: составлялись программы пребывания гостей, чёткий маршрут экскурсий, конкретный список лиц, участвующих в приёме. Тут не то чтобы продать какой-то предмет, слово сказать иностранцу незаметно было исключено. Иностранцев же так и тянуло поговорить с русскими, но как, если те, как правило, кроме русского и украинского, никакого языка в своём запасе не имели, а гости в свою очередь не знали языка хозяев? Вот и приходилось общаться при редких контактах на улице или в порту дружескими жестами да обменом недорогими подарками, что тоже проходило под строгим наблюдением.

Не станем сегодня рассуждать, правильно это было или нет. Такова была система жизни, когда обе стороны, а не только российская, стремились пресечь любые возможности передачи секретной информации и проявления враждебных строю действий. Но вот началась эра гласности, когда всё оказалось возможным. Секреты никого больше не волновали. В российские посёлки Шпицбергена морскими катерами в летнее время, снегоходами и на лыжах зимой и весной хлынули туристы.

Тогда то некоторые особенно догадливые и деловые будущие предприниматели из шахтёрской среды стали встречать туристов на улице и по традиции предлагать им на обмен значки, открытки, небольшие сувениры. Понятно, что без знания иностранного языка многие горе предприниматели попадали впросак, когда предлагали свои маленькие подарки, а гости брали их, благодарно улыбаясь в ответ, и уходили, то ли не понимая, что надо в ответ чем-то отдариться, то ли просто не будучи готовыми к такому обмену. Поэтому обменщики подарками скоро выучили английские слова «чейндж» – «обмен», которое произносили искажённо «ченьч», и широко популярное слово «плиз» – «пожалуйста».

Как только появлялись туристы, так у них на пути оказывались праздно гуляющие мужчины или женщины, которые, весело улыбаясь, протягивали свои дары, но теперь обязательно со словами:

– Мистер, ченьч, плиз.

И уж теперь ничего не отдавали, пока в обмен не получат что-то другое. Так, собственно, и рождались рыночные отношения, которые очень скоро, когда во всей стране официально разрешили хождение валюты, переросли в обычную торговлю, где никто ничего теперь не менял, а просто продавал свой товар за норвежские кроны, немецкие марки или американские доллары. Не гнушались и другой валюты, но с нею происходили иногда казусы. Бывало, придёт ко мне иной незадачливый торговец и, протягивая банкноту, которую ему дали, спрашивает, сколько это в переводе на доллары, втайне надеясь на хороший куш. Но оказывалось, что это тысяча итальянских лир, стоимость которых была раз в десять меньше той суммы, что ожидал получить за свой товар начинающий купчишка.

Со временем торговля приняла настолько широкий размах, что для продавцов выделили специальное место на большой площади, называемое здесь берёзовой рощей. Во всю стену складского помещения кто-то из местных художников давно как-то написал лесной пейзаж, который всегда вызывает ностальгический восторг в душах людей долгое время не бывавших дома и истосковавшихся по деревьям. Здесь обычно назначают свидания, говоря «встретимся у берёзовой рощи». Тут пересекаются пути из порта и со стороны норвежского посёлка к центру, здесь же столовая и кафе для иностранцев «Русская кухня». Так что для торговли это самое удобное место, и потому его выбрали для установки деревянных навесов и столов, за которыми располагались шахтёры, вертолётчики, служащие ТЭЦ, мужья и жёны, а порой и их дети.

Ассортименту товара могли бы позавидовать даже продавцы московского Арбата. Почти на всех самодельных прилавках обязательно стояли ряды матрёшек, которые иностранцы с чьей-то лёгкой руки стали называть бабушками. Тут же красовались шкатулки с Палехскими росписями, Жёстовскими, Мстёрскими, Федоскинскими. Можно было увидеть и Гжель, прекрасно отточенные финские ножи с изображениями медведя на металле и приветственной надписью со Шпицбергена. Туристы редко могли догадаться, что всё это рукоделие готовится в мастерских Баренцбурга. Мастера с гордостью заявляли, что местные умельцы могут изготовить любую сувенирную продукцию под любую школу живописи.

Зато многочисленные деревянные тарелки с красочными видами заснеженных гор и голубых фиордов, как правило, являлись настоящей гордостью продавца, зачастую оказывавшегося автором рисунков. И это не удивительно. Почти каждый второй приезжавший на работу в Баренцбург, пытался стать художником и продать своё творение. Некоторые именно здесь впервые обнаруживали в себе талант живописца, чему способствовали долгие полярные ночи. С наступлением весны на рынке, который по-простецки называли «Ченьч», можно было обнаружить и новые товары, и новых художников.

Не знаю почему, но не только на Шпицбергене, а и по всей нашей многострадальной Родине забыли такую замечательную игрушку, как Ванька-встанька. Убеждён, что его расхватывали бы на сувениры с не меньшим энтузиазмом, чем матрёшек. Зато всюду можно было увидеть ордена и медали, очевидно, ушедших из жизни героев, чьи-то офицерские и генеральские погоны, военные мундиры, фуражки, пилотки, звёздочки. Пожилые туристы, некогда, быть может, носившие форму эсэсовцев, теперь весело примеряли на себя кители советских командиров. Продавцам не всегда нравилось думать о таких вещах, но деньги получать хотелось, и они улыбались покупателям, дружески похлопывая по плечу и приговаривая: «Хорошо! Очень хорошо! Как раз на тебя. Гони деньги!», а покупатель восторженно повторял «Карашо. Очен карашо». Торговля совестью не страдает.

Впрочем, не всегда. Если постоять на этом ченьче, то есть базаре, то каких только случаев ни узнаешь, чего только ни увидишь. Я приходил сюда с туристами, когда водил экскурсии. Местный рынок включали обязательно в маршрут. Это было интересно туристам и, конечно, нашим продавцам. Собственно, тогда я и понял, почему мои предшественники брали какие-то суммы денег с продавцов. Ведь туристов гид-переводчик мог бы запросто провести, минуя рынок. Сувениры продавались и в сувенирном магазине гостиницы, которую обязательно все посещали. Поэтому некоторые гиды пользовались такой возможностью и ставили заход на рынок с группой в зависимость от личной выгоды. Я не пользовался таким приёмом и всегда с удовольствием помогал своим друзьям, не знавшим иностранного языка, разобраться с покупателями. А помощь часто была просто необходима.

Как-то произошла смешная история, долго не сходившая с уст весельчаков. Одна бойкая женщина, решительно не знавшая английского языка, но заучившая некоторые числа, что особенно важно в торговле, хотела продать норвежскому покупателю обыкновенный значок стоимостью всего в двадцать крон. Однако слово двадцать по-английски она не знала, зато помнила, что десять на этом языке будет «тен». Когда иностранец заинтересовался значком и решил его купить, спросив о цене, женщина бодро сказала, смешивая русские и английские слова: «Тен и тен, два тена». Она была убеждена, что вполне понятно объяснила, подразумевая «десять и десять – двадцать». Но иностранец из сказанного понял только слово «тен», то есть десять и протянул продавщице десять крон. Женщина закрутила головой и опять повторила, теперь уже громче: «Я тебе говорю: тен и тен, значит два тена. А ты мне даёшь один тен».

Стоявшие рядом продавцы, знавшие английский несколько больше, чем их коллега по торговле, при этих словах начали хохотать. Опешивший иностранец, недоумённо смотрел на женщину, пытаясь сообразить, что она хочет, повторяя всё время слово «тен» и отказываясь при этом брать десять крон. А женщина теперь растопырила пальцы на обеих руках и, распаляясь возмущением, пыталась втолковать глупому, как ей казалось, иностранцу:

– Слушай и смотри. Ты считать умеешь или неграмотный? Видишь десять пальцев? Это тен. Так вот тен и тен будет два тена. Значит, двадцать крон ты мне должен. Понял?

Иностранец опять протянул десять крон. Женщина развела руками, говоря:

– Ну, балда. Ничего не понимает. А ещё иностранец.

Рассмеявшийся до изнеможения молодой парень, стоявший рядом, наконец, вытер рукавом появившиеся в глазах слёзы и сказал растерявшемуся совсем покупателю простую фразу:

– Мистер, тен энд тен твенти. Ши вонтс твенти крон.

Что можно было перевести «Десять и десять – двадцать. Она хочет двадцать крон».

Только теперь норвежец понял, что от него хотели, и поспешил добавить вторую монету, уже не торгуясь.

Как-то по приезде я решил организовать курсы английского языка для желающих. Боясь, что никто не придёт на первое собрание, повесил объявление о курсах в столовой и в управлении шахты. Придя к назначенному времени, был потрясён, увидев полный зал народа. Рассказал о том, как собираюсь преподавать и насколько это трудно будет без учебников, а потом предложил записываться тем, кто верит, что сможет серьёзно заниматься. Записалось сто сорок человек. Понятно, что большая часть хотела знать язык, чтобы разговаривать с иностранцами на рынке. Пришлось делить будущих учеников на семь групп по двадцать человек.

Добрая часть записавшихся походила на курсы около месяца, остальные продержались дольше. Небольшая группа энтузиастов прозанималась всю зиму и попросила продолжать занятия на следующий год. Во всяком случае, в следующий туристический сезон, норвежцы, приезжавшие в Баренцбург обычно каждый год по тому или иному поводу, неожиданно заметили, что многие русские приветствуют их на английском и даже вступают в короткий разговор. Что же касается торговли, то уж считать и говорить цены теперь умели почти все.

Однажды на рынке я увидел старинную русскую библию. Фолиант был действительно неподдельным. По инерции помня, что русское достояние запрещается вывозить из России, я обратил на это внимание покупателя, пригрозив, что расскажу о нём директору рудника. Книга исчезла с прилавка, но, думаю, что всё же была потом продана. Среди покупателей встречались настоящие коллекционеры предметов русской культуры, не жалевшие никаких денег, и которых знали наши продавцы.

Как и в любом современном российском городе, на этом маленьком рынке установились свои правила, появилась своя, пусть не большая, но мафия, свои перекупщики, свои подельщики. Кто-то довольствовался десятью кронами в день, кому-то выручка в тысячу крон казалось маленькой. Один расписанный собственной рукой, но выданный за Мстёру, русский самовар можно было продать за восемьсот крон. В ходу всегда шапки, как самые простые, что выдаются шахтёрам, в качестве части служебной одежды, так и очень дорогие из волка, соболя, ондатры.

В первые послесоветские годы широко продавались банки с кетовой или паюсной икрой. Их выдавали в продуктовом пайке шахтёрам сначала ежемесячно, потом раз в квартал, а позже совсем перестали давать по причине ухудшения снабжения по всем статьям, а по деликатесам прежде всего. Зато водку продавали, продают и будут продавать на рынке, вопреки строгим запретам, произносимым на общих собраниях, которые теперь собираются только с целью накачки разносами нерадивых и указаниями всем остальным. Накачивающий слушателей прекрасно знал, что из его команд будет выполняться, а что нет. Он здесь бог, он всё знает.

Бутылки водки стали вкладываться в большеразмерные матрёшки и другие сувенирные изделия, подходящие для такой цели. Разумеется, водка здесь стоит дешевле, чем в баре гостиницы. Поэтому, чтобы не создавать конкуренции более крупной торговой организации, туристов, прибывающих морскими судами, сначала ведут в гостиницу, где многие покупают, что им надо. Более осведомлённые туристы стараются воздержаться от покупок по дорогой цене, приберегая свой азарт покупателя для шахтёрского рынка.