Читать книгу: «Муза», страница 4
– Я не понял, блядь, что здесь происходит?! – завопил «колобок», задыхаясь от праведного гнева.
– Пупсик, это тот сюрприз, о котором ты мне «трещал» всю дорогу? – отвесив губы-пельмени, выпучила глаза девица. – Гони их на хуй с нашего участка! Всех! Немедленно!
– А ну, все на хуй отсюда! – ещё больше закипая, завизжал «колобок».
– Нет, пупсик, лучше звони в полицию! Всех по этапу в Сибирь, на рудники, на лесоповал, блядь! – накидывала варианты расправы девица.
Смолкла музыка, наступила тишина и мхатовская пауза. Ветер лениво трепал начавшие сдуваться воздушные шарики; «колобок», глотая ртом воздух, смотрел на гостей; девица, вздымая силиконовую грудь, смотрела на «колобка»; гости праздника и дворовые статисты смотрели на меня.
– Силантий, – я спокойно окликнул распорядителя мероприятия.
– Я здесь, Ваше сиятельство, – заплетаясь языком, ответил Силантий и, слегка пошатываясь, вышел из толпы.
– Наконец наступила кульминация нашего праздничного вечера! – теперь уже громко провозгласил я, воздев руки к небесам.
– Слушаю, барин, – Силантий нахлобучил на голову треух.
– Губастую ведьму сжечь, а «колобку» дать десять плетей, – приказал я, ткнув пальцем в сторону незваных гостей.
– Навались, станичники! – радостно скомандовал Силантий. – Слышали, барский указ?! Исполнять!
Дворовые статисты схватили девицу и потащили к заранее вкопанному в землю столбу, крепко привязали верёвками и начали обкладывать связками хвороста, формируя кострище. Девица плакала, визжала, материлась, угрожала расправой и карой небесной. Всё тщетно. Больше других суетились местные дачники, подкладывая к месту казни паленья дров и хворост.
С «колобка» сорвали пиджак и рубашку, положили животом на широкую скамью, накрепко привязав к ней верёвкой руки и ноги осуждённого.
– Вам всем пиздец! – орал «колобок», скорее от страха, чем от злости. – Я это так не оставлю, уёбки!
– Силантий! Двадцать плетей «колобку», – ужесточил я наказание.
– За что? – возмутился «колобок».
– За хамство и непослушание, – спокойно ответил я.
К кострищу, с приготовленной к казни ведьмой, подошёл изрядно пьяный дворовый статист с горящим факелом в руке. Ведьма истошно закричала и, сменив риторику, начала молить о пощаде.
– Надо дождаться пока стемнеет, – предложил бывалый Силантий.
– Зачем? – тупо спросил статист с факелом.
– Ночью эффектнее будет пламя смотреться, – со знанием дела ответил Силантий.
Рядом со скамьёй для порки «колобка» стал, зажав в руке хлыст, уже знакомый по амбарным утехам с Мариной, толи гусар, толи гренадёр.
– Да что, блядь, происходит? Селяне, дорогие мои, вы же все меня знаете. Вы же знаете, какой я важный человек. Знаете, что я хозяин этого дома. Мы же соседи, – зарыдал «колобок».
– Вспомнил, что мы соседи, смотри-ка, каков гусь! То своей машиной дорогу перекроет, то до утра весь посёлок музыкой оглушает. Кусок моей земли себе «оттяпал» и хоть бы что. Взносы не платит, за свет тоже не платит, ни копейки, ни за что не платит, говорит, что он не лох. На церковь всем миром собирали, так он единственный ничего не пожертвовал. Обратились, чтобы ветеранам помог, так послал куда подальше, – понеслись со всех сторон претензии в адрес «колобка» от соседей-дачников.
Я спустился с крыльца, подошёл к скамейке с плачущим «колобком» и присел на корточки, подтянув вверх полы мантии.
– Тебя как зовут, мордофиля? – спросил я «колобка».
– Сан Саныч, – приподнял голову «колобок».
– Смотри, Саныч, сколько у соседей, пожилых и достойных людей, к тебе претензий. А ты ведь и правда, зарвался и охуел. Факт, – я встал в полный рост.
– Это ещё не весь список, – раздался голос из толпы. – Прегрешений за ним гораздо больше числится.
– Так что, дорогие селяне и прочий дворовый люд, что делать с ним будем? – громко обратился я к народу. – Простим, надеясь, что он осознает и исправиться или выпорем? Двадцать плетей – это не шутка.
По толпе прошёл гул обсуждения и взвешивания аргументов «за» и «против».
– Я слушаю вас, люди! – крикнул я. – Сейчас судьба этого человека в ваших руках. Как решите, так тому и быть.
– Простим, Ваше благородие! – огласил общее мнение Силантий. – Чай мы не звери, так ведь! А ему наперёд урок будет. Может, мозги на место встанут.
– Быть по вашему! – благородно согласился я и поклонился в пояс народу.
В мою честь раздались аплодисменты и крики одобрения.
Идиллию народного вече нарушил вой полицейских серен и рычание автомобилей с синими проблесковыми маячками на крышах. Служебные машины местного УВД и большущий «автозак» заполнили почти всю улицу некогда тихого и сонного дачного посёлка. От скопления транспорта в сторону дома побежали полицейские в бронежилетах и полной экипировке. Руководил процессом ареста «ментовский» чин с тремя большими звёздами на погонах. Рядом с ним стоял новоиспечённый местный Иуда – мужичок в обрезанных валенках, выцветших спортивных штанах и ватной жилетке на голое тело.
В этот самый момент, согласно утверждённому плану, прогремел праздничный салют. Садовое товарищество озарили разноцветные вспышки; мерцающие яркие звёзды; бело-жёлтые фонтанирующие брызги, рассыпающиеся по всему небосклону.
***
– Почти час уже общаемся, а так никуда и не продвинулись, – глубоко вздохнул усатый полицейский майор с мешками, как у кенгуру, только под глазами. – Можно коротенечко, в понятной форме, без заумностей изложить суть конкретно твоих преступных действий? У меня целая камера твоих подельников, которых ты почему-то называешь «дворовыми». Мне что тут до утра сидеть и вас допрашивать прикажешь?
– Я не могу Вам приказывать, не имею права, – я запахнул уже изрядно помятую мантию. – Вы не мой дворовый.
– Вот, опять! Ты посмотри, какая сука, – стукнул ладонью по столу майор. – Я ведь могу и методы устрашения применить, учти. Ты думаешь, я дебил?
– Придурковатость Вам подходит, – я, насколько мог, вальяжно откинулся на расшатанном стуле. – Майор, не делайте умное лицо. Вы же офицер.
– Чего? Это уже перебор, писатель, – майор встал и, подойдя ко мне вплотную, отвесил крепкий подзатыльник. – Ты сам кретин, понял. Скоро приедет хозяин особняка, в котором вы устроили пирушку, и напишет заявление. Тогда, вам всем придёт полный пиздец. А хозяин особняка, чтоб ты знал, о-очень уважаемый человек. А ты – неуправляемый мудак и алкоголик.
– Я, в отличие от Вас, майор, знаю своих монстров и умею с ними договариваться, – парировал я, почёсывая зудящий после оплеухи затылок. – А, напиваться – это привилегия ярких неординарных личностей, таких как: Хемингуэй, Высоцкий, Олег Даль, Черчиль, Эдит Пиаф, Дженис Джоплинс, Энтони Хопкинс. Если, конечно, эти имена Вам хоть что-нибудь говорят. А вот пить «по-тихому», чтобы не заметил хозяин, во все времена было уделом холопов, мелких пакостников и трусов.
В помещение для допросов вошёл полковник полиции: пристально посмотрел на меня; осуждающе, на майора; вздохнул и тихо приказал:
– Горелов, этого в камеру, к остальным задержанным. Ситуация круто поменялась.
– Дежурный! – сказал кому-то по внутреннему телефону майор. – Подозреваемого в камеру, быстро!
В изоляторе временного содержания вповалку на полу и нарах, спали мои дворовые из массовки. Местных селян, как не причастных к противоправным действиям, отпустили сразу, ещё в дачном посёлке. Силантий подвинулся на нарах, предложив мне место рядом с собой.
– А ведь я, Силантий, не хозяин этого дома был, – вздохнул я. – Самозванец я, вот такая она, правда жизни.
– А ведь я, тоже не Силантий, а Вадим. Силантий – это образ крестьянина в массовке, творческий псевдоним, если будет угодно.
Мы тихо засмеялись, вспомнив недавние приключения.
– Гена, писатель, – протянул я руку Вадиму. – Будем снова знакомы.
– Будем, – улыбаясь, ответил на моё рукопожатие Вадим. – Мы, когда тебя на крыльце увидели, не сразу поняли, что к чему. А когда разобрались, решили, что пусть всё идёт по вновь утверждённому плану. И не ошиблись, и не пожалели ни разу. Ты и Марина нам сразу понравились своей добротой, щедростью и безбашенностью. А Сан Саныч – это грубый, заносчивый и зажравшийся жлоб. Он, похоже, и правда, решил, что мы его холопы. Сразу на первой встрече дал всем это понять. Заявил, что артисты для него – это «шуты гороховые, пригодные только развлекать патрициев».
– Что, так и сказал?
– Слово в слово. Но, похоже, что Сан Саныч задержался в прошлом. Это раньше артистов, как и самоубийц, хоронили за оградой кладбища. Церковь относилась к представителям нашей профессии отрицательно, считая актёрский талант – даром от дьявола. Сейчас же картина другая: похороны транслируют по телевизору, дают лучшие места на престижных кладбищах, цветы, панихиды, свечки за упокой.
– Да, так и есть. Только, получается, что я своим вмешательством поломал чей-то сценарий и всю режиссуру слил в унитаз? – грустно сказал я.
– Экспромт, Гена, это лучший сценарий и режиссура, поверь моему опыту. А, у нас получилось представление достойное «Оскара».
– И я в этом действии был в главной роли, – гордо произнёс я.
– И ты тоже достоин «Оскара за лучшую мужскую роль», – засмеялся Вадим. – Славно погуляли. Это лучший праздник-реконструкция за мою долгую карьеру. Кстати, а где Марина?
– Сбежала, – равнодушно ответил я. – Я всё музу ищу. Вдохновение. Думал, что Марина и есть моя муза, но и в это раз, снова промахнулся.
– Жаль, что так получилось, – посочувствовал Вадим. – Хорошая женщина. Весёлая и без комплексов.
К камере подошёл дежурный офицер, открыл длинным ключом замок, распахнул настежь дверь и, указав на выход рукой, громко произнёс:
– Подъём! Все свободны! Попрошу очистить помещение!
Массовка, почёсывая причинные места, пришла в движение и с радостными возгласами устремилась вон из отделения полиции. Я выходил последним, обнявшись с Вадимом на прощание.
– Офицер, в честь чего амнистия? – всё ещё не веря в происходящее, спросил я.
– Потерпевший отказался писать заявление. Сказал, что ни к кому претензий не имеет, в суд подавать не будет и попросил всех отпустить без последствий, – равнодушно сообщил дежурный. – Повезло вам, господа пьяницы-артисты.
– И что, все полностью свободны? – я по-прежнему сомневался.
– Если хочешь, можешь остаться, – предложил дежурный.
– Нет, спасибо, я, пожалуй, пойду.
На улице было зябко. На траве, искрящимися бриллиантами, блестели капельки росы. Я запахнул мантию, покрепче затянул кушак и, не зная, куда ведут здешние дороги, решил идти прямо, вдоль липовой аллеи.
– Геннадий, – окликнули меня с одной из скамеек, стоящих в глубине.
Я пошёл на зов, не чувствуя опасности. Недалеко расположенное отделение полиции, которое я только что с радостью покинул, внушало спокойствие и уверенность.
– Сан Саныч? – искренне удивился я, увидев «колобка», сидящего на скамейке с початой бутылкой виски в руке.
– Я, Гена. Садись, – указал на место рядом с собой Сан Саныч.
Я приземлился, с завистью посмотрев на бутылку.
– Хочешь? – спросил Саныч. – Хотя чего я спрашиваю и так понятно, что «да». Ты же любишь выпить. И не просто выпить, а «зажечь по полной».
– Никакое это не пьянство, – философски изрёк я, отхлёбывая из горлышка «огненной воды». – Просто уставший от жизни человек пытается раскрасить серые будни яркими красками алкоголя. Но проблема в том, что чем дальше, тем тусклее становятся эти самые «яркие краски».
– Даже я бы так не сказал. Хм, я забыл, ты же писатель, – хмыкнул Сан Саныч, сделав ударение на последнем слове. – Надо начать читать книжки.
– Я хочу извиниться, за причинённые неудобства, – прохрипел я, делая очередной глоток.
– Неудобства? Это сейчас так называется? – без злости, даже, как-то сочувственно, посмотрел на меня Саныч.
– Я могу возместить убытки, – неуверенно сказал я. – Частично, конечно. В полной мере – будет проблематично. Или, в принципе, возможно, но процесс затянется на неопределённое время.
– Я уже всё про тебя знаю, Гена. С моими связями – это нетрудно сделать.
– Тогда нам проще будет решить вопрос, – я снова отхлебнул из горлышка и передал бутылку Санычу.
– Я уже всё решил, Геннадий, – Сан Саныч встал со скамейки. – Хочу, наоборот, поблагодарить за всё, от чистого сердца и пожать тебе руку. А в знак моей благодарности и признательности – прощаю всё, что ты натворил в моём доме. Все претензии снимаются. И ещё не известно, кто и кому больше должен.
– Ни хера не понял, – честно сказал я, пожимая протянутую Санычем руку.
– Понимаешь, Гена, я и не заметил, как превратился в разжиревшего самовлюблённого мудака с огромным самомнением и презрением к окружающим меня людям. Я очень долго ничего не хотел менять в своей жизни, потому что чувствовал себя королём Вселенной. А ты взял и спустил меня на землю. А это, Геннадий, дорогого стоит. Вот так.
Саныч шумно выдохнул, сделал большой глоток вискаря и продолжил:
– Есть игра, а есть жизнь. И это не одно и то же. Потому, что в игре можно придумать свои правила и остановить её в любое время. А в жизни – это не работает. Да, заигравшись, можно подумать, что ты на вершине Мира и до Бога рукой подать, но это будет всего лишь иллюзия. Я заигрался и очень сильно. А ты, ну не только ты, ещё соседи по дачному посёлку и эти твои, дворовые, – все вы, показали мне, кем я стал на самом деле. И я решил! Всё! Хватит! Я начну своё перерождение! Начну с себя и, попутно, со своего окружения. Вот так.
– Сильно сказано, – искренне похвалил я Саныча.
– Точнее, я уже начал. Помнишь девицу, которой, собственно я и устроил этот праздник?
– Ведьму? Конечно, помню, – я икнул от испуга. – Прости, я забыл, как зовут твою девушку. Нас не успели представить…
– Забей, не извиняйся. Не девушка она мне. Короче, я её выгнал. Вот так.
Мы ещё немного посидели. Помолчали. Допили вискарь.
– Ну, Гена, бывай, – пожал мне на прощание руку Сан Саныч. – Где мой дом, ты знаешь. Милости прошу. Только теперь уже в качестве гостя.
– Спасибо, непременно зайду. А как же мантия? И вот, тапочки ещё? – виновато спросил я.
– Дарю. На память. Удачи, Гена. Пока.
Сан Саныч пошёл в сторону здания полиции. Я пошёл в другую сторону. Мы, как два корабля посреди океана: обменялись приветственными гудками и разошлись разными курсами, каждый в свою сторону и каждый по своим делам. Так и в жизни, когда встречаются два старых знакомых и в самом конце один из них предлагает: «Давай, как-нибудь встретимся, посидим, выпьем». Второй отвечает: «Конечно, но чуть позже. Созвонимся и где-нибудь пересечёмся. Обязательно». И в этот самый момент, оба понимают, что, наверное, больше никогда уже не встретятся. Всегда есть те, кто не против, а всегда «за». Но это их ни к чему не обязывает.
