Читать книгу: «Большая зона. Книга 1. Ироническая проза», страница 3
Рождественская быль
Фрагмент из повести «Окурки»
В детстве у меня не было детства.
Антон Чехов
В один из рождественских дней 1942 года в оккупированном Таганроге восьмилетнего беспризорного Антошку на улице Карантинная, где квартировали немецкие летчики, подозвал к себе обер-лейтенант по имени Вальтер. Это было не в первый раз, Антон его знал.
Вальтер был, как обычно, слегка навеселе и сентиментально настроен: достал из нагрудного кармана фотоснимок двоих своих детей и стал объяснять, что сын его Вилли такого же возраста, как и Антон, а девочка Эльза на два года младше и что он их давно не видел и по всему, так складывается, что вообще вряд ли увидит. Летает он на Сталинград. А там сейчас – «комси-камса»! Вальтер сделал при этом жест: два пальца вилкой, упёртые себе в кадык!
Размякнув от собственных минорных чувств, Вальтер одарил Антона столбиком леденцов и наказал прийти завтра, за час до наступления комендантского часа, к офицерскому клубу и вызвать его через часового, которого он, Вальтер, обязательно предупредит. И тогда Антон «будет иметь много подарок от Вальтер! Антон запомнит лётчик Вальтер на весь жизнь, Вальтер любит киндер, не любит война!..»
Антон знал этот офицерский клуб для лётного состава, он был «у чёрта в турках», на краю города, по дороге на аэродром.
Наобещал нетрезвый лётчик или впрямь решился на богоугодное дело, ежедневно играя со смертью, рядом со Всевышним, но надежду в душу Антона он заронил: «А вдруг Вальтер запомнит обещание, он всегда такой добрый!»
Антон пришёл ко входу в клуб и кое-как объяснил часовому, что ему нужен обер-лейтенант Вальтер. Часовой недовольно развёл руками: офицеров по имени Вальтер в клубе столько же, сколько в русском клубе для лётчиков – Иванов, если бы у русских лётчиков таковой клуб был.
Однако, из главного входа вышел, пошатываясь, именно тот самый Вальтер.
– О, Антошя, коммен зи гер! – он схватил Антона за шиворот и потащил по лабиринту коридоров к запасному выходу у раздевалки. Наказал ждать.
Антон огляделся: вдоль стен висели кожаные, на меху, лётные куртки-регланы и кожаные пальто. В раскрытые двери был виден заставленный столами зал, из которого доносился шум большой мужской кампании. Мимо пробегали русские девчонки-официантки с подносами в руках, заставленными едой и рюмками: офицеры дружно отмечали Рождество.
Для них, видно, предназначались и импровизации песен из зала, прерываемые гоготом: «Марийка, Марийка, капут твоя машинка» на мотив «Роземундо» и «Вольга, Вольга, муттер-Вольга» на мотив песни о Степане Разине.
В просвете второй двери, в клубах табачного дыма были видны лётчики, сражающиеся на бильярде и играющие в карты.
Появился Вальтер с крафт-мешком в руках, на две трети заполненным снедью, показал Антону: загляни!
О, Боже, чего там только не было! Колбаса, конфеты, шоколад «Ван Гуттен», датское печенье, а сверху источали аромат ромовые бабы!..
Антошка, конечно, ни в той, довоенной жизни, ни в этой, на изморе, не видел таких диковин! Но одно то, что всё это предназначено ему… это было рождественской сказкой, далёкой от реальной жизни… Но, оказалось, это ещё было не всё!
Вальтер вдруг стал шарить по карманам в офицерских куртках и регланах. Он быстро и ловко опоражнивал карманы и бумажники, располовинивая пачки рейхсмарок (большие деньги по сравнению с оккупационными марками, один к десяти). И всё это он заталкивал Антошке за воротник, на спину!
Антошка обомлел! Уносить чужие деньги он не смел, это было воровство, за которое немцы расстреливали на месте… А в назидание ежемесячно вешали пятерых на базарной площади!
А как избавиться от этих денег закутанному в рубище до глаз Антону? Беда…
Чуть не плача, Антон пытался объяснить всё это Вальтеру, искренне довольному своей затеей. Но тот лишь хохотал и махал рукой в сторону игорного зала: дескать, они всё равно всё спустят в карты, пропьют, а завтра их… собьют русские.
Вальтер вынес мешок на улицу, прикрикнул на часового:
– Керт аух! Абтреттен!.. Зер гут! (Кругом! Марш! Хорошо!)
– Ауфвидерзеен! Гут Кристмас! – сказал он Антону и скрылся в двери, оставив его с мешком, как каторжника, прикованного к ядру…
Оскорблённый часовой зло поглядывал на Антона, размышляя, что бы это значило и что тут можно предпринять, чтобы отобрать мешок.
Антошка понял намерения часового и, пятясь, волоком потащил мешок на другую сторону улицы, в темень. На всякий случай он выхватывал из мешка всё, что попадалось под руку, и глотал почти не жуя неслыханного вкуса лакомства. С чувством удовлетворения: из желудка отнять смогут только с жизнью.
«Добраться бы скорей до ближайшего дома, наступил комендантский час! Авось пустят переночевать с таким-то мешком».
Конечно, глупо было надеяться проскочить мимо патрулей в зоне военного объекта особой важности – аэродрома. В комендантский час, в прифронтовом городе, забитом войсками, спешащими на помощь, под Сталинград…
Но, если повезёт, то это… Рождество, одним словом!
Антон, не веря своим глазам, увидел прямо перед собой малыша с санками, на которых тот вёз какие-то дровишки.
– Хочешь настоящее пирожино? – спросил пацана Антон и поднёс под простуженный, сопливый нос мальца кусочек кекса.
– А ты не брешешь? – спросил малец, но, спохватившись, быстро добавил: – Хочу!
Малец по имени Сашко безоговорочно согласился везти такой мешок на его санках хоть на край света, заглотнул пирожино и попросил добавки.
Подъезды к военному аэродрому охранялись особо тщательно, но лётчику Вальтеру это было безразлично и мало тревожило. Его в какой-то момент охватило мистически острое желание сделать добро, ублажить Бога! Авось ему, Вальтеру воздастся, и сохранит ОН его и в небе, и на земле!
Что касается Антошки и Сашко, то какие уж там предосторожности, когда на санках лежит столько добра! Когда одному восемь, а другому шесть, годы, в которые жизнь окроплена святым чувством беспечности, уходящим со временем, взамен на постылые житейскую мудрость и смекалку…
За перекрёстком дорог начались застройки хозобслуги, и Сашко поковылял позвать на помощь старших.
Антон вышел с санками на перекрёсток, но тут раздался рокот машины и, словно из засады, – яркий луч света и короткие, по три выстрела, автоматные очереди в брусчатку.
Антону почудилось, что его обдаёт тёплым воздухом от мелькающих перед глазами светляков, стреляли трассирующими. Бросив санки с мешком, Антон упал и покатился в придорожный кювет.
Выстрелы прекратились, скрипнул снег под сапогами, луч фонаря, скользнув по мешку, остановился на Антоне.
– Хэндэ хох!
Поднимая руки, Антон похолодел от ужаса! От его движения немецкие марки за спиной стали проваливаться куда-то вниз…
Если сейчас на снег упадёт хоть одна бумажка рейхсмарок – всё! Застрелят на месте. Не станут же они делать очную ставку с офицером германских ВВС! И разве он подтвердит, что крал деньги у господ офицеров для малолетнего бродяжки из покорённого народа!
Чтобы офицер воровал деньги! Воровал под влиянием накатившего чувства христианского всепрощения? Чушь!
Двое патрульных подвели Антона к мешку, осторожно развернули смёрзшуюся бумагу и заглянули внутрь. Поковырялись. Потом, вполголоса, как заговорщики, как будто Антон мог их подслушать, засовещались. Находка их явно озадачила!
Такие яства недоступны даже им, солдатам СС! Они могли принадлежать только высокому лицу и могли быть уже в розыске, ясно, что перед ними – малолетний вор!
Дисциплинированные немцы скорее всего не могли себе позволить и присвоение мешка. А вдруг этот мешок выронен из офицерской машины и киндеры просто подобрали его? Ведь для кого-то готовили его, не с неба же он свалился!
Долго мучиться патрульным не пришлось, к ним подскочила машина комендатуры и увезла Антона вместе с мешком для установления обстоятельств дела.
Переводчика в комендатуре не оказалось, и дежурный офицер велел позвать из кочегарки истопника из русских, из хозобслуги.
Им оказался Ванька Жуков, который знал по-немецки немногим больше Антона, а потому сделал вольный перевод, отсебятину.
Мол, киндеры нашли мешок на дороге в аэродром, ясно, что потеряли его пьяные лётчики, они сейчас гуляют вовсю, и только они получают такие пайки!
Когда сообразительный дежурный офицер перевязал мешок шпагатом, вызвал рассыльного и стал писать ему свой домашний адрес, Антон решил избавиться от рейхсмарок. Он сбивчиво, волнуясь, зашептал на ухо истопнику о том, что у него за спиной куча денег и надо срочно вывести его, Антона, в туалет, чтобы выбросить этот, смертельно опасный подарок Вальтера! Ванька Жуков, по прозвищу Жук-Щипач, бывший вор-карманник, был парень непромах. Он быстрым движением руки по антошкиной спине оценил правдивость признания мальца и прямо засиял от такой приятной новости.
В каких словах и выражениях он уговаривал дежурного офицера отпустить мальца с собой, Антон не понял, но, офицера, по-видимому, это вполне устраивало.
Ванька Жук быстренько и осторожно спустил Антошку в кочегарку, раздел его и ахнул! Ахнули и двое других истопников, находящихся при исполнении, у котлов. Огромный ворох рейхсмарок тут же поделили на три кучки. Жука послали за самогоном, а Антона накормили своим пайком и уложили спать.
За стаканом самогона истопники дали друг другу клятву о неразглашении тайны. Чтобы не повесили всех троих, решили держать Антошку при кочегарке, кормить его собственными пайками вплоть до окончания войны! Ибо припёр Антошка жалованье в рейхсмарках чуть ли не целой фронтовой эскадрильи…
Спасибо тебе, дорогой лётчик Вальтер! Благодаря тебе Антон выжил до прихода наших! Ты сделал то, что хотел: он запомнил тебя на всю жизнь!
1942—2012 гг.
Страшный Отто
В детстве у меня не было детства.
Антон Чехов
Летом 1942 года я оказался беспризорным в оккупированном немецкими войсками городе Таганроге (юг России, Ростовская область). Отец – на фронте, мать попала в облаву и немцы увезли её под Ростов на рытьё противотанковых рвов. На этом участке фронта, а Ростов дважды «переходил из рук в руки», был временный успех наших войск и мать оказалась по ту сторону фронта, на нашей стороне… не в лучшем положении. Ибо всех «пособников фашистам», рывших траншеи, увезли под конвоем на стройки военных заводов, где они работали вместе с З/К (заключёнными).
В городе начался голод. Промышлять еду у своих было бесполезно, поэтому я околачивался возле домов, где «на постое» у старух проживали немецкие солдаты. Понятие – «враги» отсутствовало, ведь мне было всего семь неполных лет. Было только одно различие: «добрый» или «злой» и постоянно хотелось кушать. Но, если помыть солдату котелок, то он специально оставлял немного пищи… Сводить битюгов-лошадей на водопой, то в намордниках у них оставалось немного, если хорошо вытрусить, – овса. А бабульке, если настрогать с вечеру щепы на растопку самовара и летней печки, то она поделится мамалыгой, а то и – просяным хлебцем чуток…
Где-то, помогая бабусе, при заготовке щепы я поранил ладонь правой руки – загнал «занозу». Через неделю рука распухла. Бабулька смазала мне руку ихтиолом и замотала тряпкой. Но, пошло уже на вторую неделю, рука почернела и спать я уже не мог. Я дремал и стонал у водоразборной колонки, держа руку под струёй холодной воды…
Рука к тому времени уже посинела до локтя.
И тут к колонке подошёл немецкий солдат с ведром. Он взял меня за руку, посмотрел и – ужаснулся Он отбросил ведро, схватил меня, ничего не понимающего, упирающегося, за шиворот и потащил во двор к палатке. Солдат вызвал какого-то Отто (думается, это было имя) и из палатки вышел великан заспанный, рыжий и в круглых очках… Они возбуждённо очём-то поговорили. А после этот Отто (царсто ему небесное!) зажал мою руку между своих ног таким образом, что я оказался сзади него – так делают кузнецы, подковывая лошадей… И начал делать с моей рукой такое, что я орал на весь двор и старался укусить этого великана за туго обтянутую сукном ляжку…
Отто командовал, а солдат подносил ему из палатки какие-то причиндалы…
Очнулся я, когда этот страшный Отто давал мне что-то понюхать и подвязывал мне руку бинтом на шею. Он объяснял мне, как мог, на пальцах, а я уже чуть-чуть понимал и по-немецки, что ещё бы один день и моей руке, или даже мне был бы – «капут!»
Прошло семьдесят лет. Но, каждое утро под струёй воды я вижу шрам на ладони и думаю: «Спасибо тебе, дружище, хотя ты такой – с виду – и был очень страшный… Я потом за тебя молился…»
1942—2012 гг.
Митрофанушка
К сожалению, быль
Не хочу учиться, а хочу жениться!
Денис Фонвизин
Двое суток после прихода из рейса, положенных на отсыпку и похмелку, не дали. Только пришвартовались, на борт сразу поднялись почти все службы и партком. Что случилось? Экипаж был озадачен. Вроде никто из ЦК в последнее время не окочурился, приспускать флаг не требуется…
Рейс к берегам Канады, на Большую Ньюфаундлендскую Банку для приёмки свежего окуня с промысловых судов сработали досрочно, с претензией на премиальные… А тут – какие-то непонятки, намёки…
Капитан производственного рефрижератора (ПР) «Братск» Михаил Ефимович Щеголютин ходил всегда в передовиках и был ветераном рыбной отрасли Калининграда. За что и «презентовали» его новеньким, прямо с верфей Копенгагена в Дании судном – морозильщиком «Братск».
Поднявшиеся к нему в каюту главный капитан Прозоров и его заместитель, тоже капитан дальнего плавания, Валентина Дмитриевна Назарова имели озабоченный и загадочный вид, И не торопились с разъяснениями.
Капитан Щеголютин славен был олимпийским спокойствием, все эмоции спускал двумя-тремя закрученными тирадами русского народного сленга. Но! Только в своей каюте и, упаси Боже, не в святом месте – на капитанском мостике, в рулевой рубке.
Главный капитан был даже покруче капитана Щеголютина по части спокойствия, он был просто непробиваем. И его любимый постулат был: «Всякая бумага должна вылежаться, а коль – пожелтела, так – в урну её, не читая!». И, несмотря на всякие «заходы» Щеголютина, только нахмуренно сопел, сохраняя загадочность.
Поговорили о делах в рейсе, о том о сём, но когда коснулись о перспективах на следующий рейс, тут-то Валентина Дмитриевна и «раскололась» о причинах суматохи: ПР «Братск» министром рыбного хозяйства направляется в Африку, в экспериментальный рейс для приёмки и обработки лангустов, предназначенных для кремлёвского спецраспределителя. Вместе с «Братском» выходит группа средних рыболовных траулеров (СРТ) из пяти судов для добычи этих самых лангустов. Рейс будет – валютный, с четырьмя заходами в Сенегал (порт Дакар) и в Гибралтар, на обратном пути, для «отоваривания»… Кредитное письмо выдадут капитану «Братска» «от порога до порога», а сопровождающим его рыбакам – по обычной смете: только за переходы с промысла в инпорт и обратно. А поскольку группе СРТ заходы в инпорт не планируются, то они получат поощрительные чеки ВТБ (Внешторгбанка, называемые в морском народе – фантиками) «за участие в производстве деликатесной продукции».
Ба! Такого ещё сроду не бывало: чтоб платили валюту повремённо, за весь рейс «от выхода из порта до прихода в порт»! «Хто ж это такой благодетель и чего ради?» Вот – вопрос и он пока без ответа… А ответ не глубоко закопан. Он – в сыночке Митрофанушке…
Но! Самое главное! Провожать «Братск» в рейс прибыл замминистра МРХ Семёнов Игорь Митрофанович.
И – ещё раз но! Он прибыл не один, а в сопровождении жены и сына Митрофана, семнадцати лет от роду, которого он отправляет в этот рейс мотористом…
ПР «Братск» будет стоять в порту в ожидании, пока министерскому сыну Митрофану оформят визу и загранпаспорт. А тем временем и «зачистят» экипаж от «невыездных», имеющих визу только в рейсы без заходов в инпорты и недостойных валютного рейса.
Пункт Устава работников МРХ, в котором начертано: «Экипаж набирает капитан судна, либо отдел кадров с его одобрения» – сказка для белого бычка. Экипаж подбирает отдел кадров и партком. И тот, и другой – с одобрения… КГБ. И до самого момента отдачи швартовов капитан не ведает: с кем он пойдёт с риском для жизни делить радость и невзгоды…
После выгрузки судно поставили в Индустриальную гавань торгового порта, где непосвящённому наблюдателю открывалась такая картина: до обеда по трапу поднимался имярек с сияющим фэйсом и с чемоданом в руце, а после обеда этот же имярек спускался по трапу с погасшим фэйсом и наполовину опустевшим (водку-то «распрезентовал» сдуру!) чемоданом, а навстречу ему поднимался другой имярек с сияющим фэйсом и чемоданом в руце. У этого, второго, оказалась «лапа» мохнатей! Или успел настучать на первого! Глухая борьба шла уже неделю, и у всех членов команды чемоданы стояли у дверей наготове, а документы лежали в кармане: а вдруг в это самое время на площади Ленина (в прошлом – «Адольф-Гитлер-Плац») в особняке, где вплоть до Победы располагалось Гестапо, хтось, читая его секретное досье, ставит на нём жирный крест красным карандашом: «Не рекомендуется!»
И только два члена экипажа выражали неописуемый восторг и тайную значимость: стармех Девиси Кириллович Картозия и помполит Марк Максимович Щербак (по кличке «Крыса» – за его повадки и внешнее сходство: два маленьких глаза, суженные к переносице, под густыми бровями, и «вострый», чуткий носик).
Прижатые капитаном, они сознались, что были представлены в парткоме мужеподобной даме, со следами бурной жизни на лице и суровыми манерами министерши, которая распорядилась взять опеку над её несовершеннолетним сыночком Митрофаном «под личную ответственность». Оба заверили даму, что волос не упадёт с головы мальца (в 17 лет-то!), а комфортная жизнь на судне ему будет обеспечена, на уровне, как если бы принимали Самого! Замминистра МРХ.
Ни малограмотный стармех-курсовик Картозия, с четырьмя классами за плечами, ни бывший партсекретарь свиносовхоза Щербак в руках не держали книг О. Генри, где в рассказе «Вождь краснокожих» есть весьма поучительный эпизод, когда пацан «задал жару» своим похитителям.
А – зря! Тогда б они не ходили гоголями, а предпочли бы даже лишиться валютного рейса, но избежали бы ой многого!..
Говорят, что глаза – «зеркало души». Так вот у Картозия эти – вылупленные, навыкате – зерцала в разговоре с подчинёнными выражали нескрываемое презрение, а в присутствии особ рангом повыше излучали сердечную преданность и безмерное уважение. Но со своими механиками он общался как барин, а мотористов просто не замечал. Любимая поговорка у него была: «Вот вы у меня допрыгаетесь – я в машину спущусь!». И это была сущая правда: командовал «Картуз», в основном, из каюты и то – через своего заместителя, второго механика Юру Кузуба.
У помполита Щербака его мутные, водянистые органы зрения выражали одно: «Как бы чего не вышло! Не лишили бы…»
И Картозия и Щербак нутром понимали своё шаткое жизненное положение. Поэтому свалившаяся на них министерская миссия опекать чадо предполагала серьёзное укрепление шатких тылов и карьерный рост.
Второй, грузовой, помощник капитана Антон был важной персоной на судне в том смысле, что разносортный груз по номенклатуре и партиям со сдавших рыбу судов он не только размещал в трюмах, сепарируя партии, но и вычерчивал на огромных листах использованных морских карт – карго-планы, в цвете и пометках, понятных только ему одному. Всё свободное от вахт и подвахт время Антон корпел над этими огромными схемами – карго-планом. Второе его занятие – уже личное, – он ежедневно выполнял несколько упражнений по английскому языку из учебника для неязыковых вузов. Все переборки его каюты были увешаны таблицами неправильных глаголов, времён, памятками и морскими терминами.
Именно за таким занятием Антон услышал за спиной присутствие постороннего. Он обернулся. В проёме открытой двери нерешительно топталось ОНО, чадо, о котором гудел уже весь судовой народ: прибывшие с тайной благодарностью, а списываемые – с проклятьями вслух, как в одесском дворике…
Чадо внешне походило скорее на нежную, несформированную девицу, чем на юношу. Над пухленькими губами и аккуратным носиком на Антона внимательно и вопросительно смотрели два огромных серых глаза.
– Вы занимаетесь английским? – заулыбался белозубый гость. – Можно к вам? Меня зовут Сэм. По паспорту я – Митрофан, но мне больше нравится – Сэм. А вас – как? – Он вошёл в каюту.
– Проходи. Меня зовут Антон. Второй штурман. Да, для моряка – английский – второй родной. Ни в школах, ни в вузах языку не обучают. Там тянут кота за хвост с грамматикой до полного отторжения. А разговорный в итоге у всех – на нуле. Чё, я – не прав?
– Ещё как вы правы! Я в школе любил только один предмет – английский, так эта стерва, англичанка, даже не спрашивая меня, выводила мне двойки. Я возмутился: почему тогда не нули, ведь не вызывала же вообще? Ну, и обозвал её безмозглой курицей. Она возненавидела меня за то, что я – стиляга. Пришлось переводиться в другую школу. А то моя маманя вообще хотела эту тётку уволить с работы… Но школу я бросил. Надеюсь, что папаня не отпустит меня в солдаты, я даже драться не умею… А там, говорят, дедовщина…
– Ты это… не величай меня, давай на «ты». А язык изучать давай вместе – приходи, когда будет желание. Мне нужен собеседник для тренинга-диалога. А ты знаешь о том, что ты уже прямо сейчас можешь спокойно разговаривать на английском языке? Ведь если сосчитать, двести слов ты знаешь? Уверен – наберётся у тебя такой запас! А люди, в общении, сами того не замечая, применяют всего двести слов родного языка! Значит: не хватает смелости и тренинга! Вот этим мы с тобой и займёмся: смелостью и тренингом!
Антону парень сразу понравился: не гордый и даже – застенчивый. У высоких родителей отпрыски, как правило, с гонором, зазнайки, а этот – нет.
Наконец, кадровая чехарда закончилась, паспорт Сэму «нарисовали», и «Братск» вышел в экзотический рейс к островам Зелёного Мыса, Западная Африка.
Накануне вечером Антон собирался для похода в кафе «Лето». В ресторан попасть, не застолбив место загодя, было проблемно. А в кафе работала знакомая буфетчица Света и по телефону можно было зарезервировать место. Что Антон и сделал ещё днём.
– Вы!.. Ты куда собрался, Антон? – В дверях стоял Сэм.
– Да – в кафешку. Я всегда перед отходом в рейс хожу поесть по-человечески мяса и жареной картошки. У нас-то кормёжка однообразно паршивая. А в валютных рейсах и того хуже. Экономят валютную прибавку в 13 копеек для отоварки презентов домой, к приходу: сигареты, шоколад, пивко, «кока-кола». Валюту морякам платят только за переходы из района промысла в инпорт и обратно. Хватает разве что на бутылку да жёнам косынки с гипюром купить…
– Антон, возьми меня с собой. У меня деньги есть. Мои родители сегодня уже улетели, а у меня в городе никого знакомых нет, – взмолился Сэм.
– Не вопрос! Одевайся. Только – скромнее: скинь с шеи цепь с черепом и костями. Мы же с тобой – не пираты. Маникюр смой! Его носят только гомосеки! Даю тебе полчаса. Жду! Время пошло.
В кафе «Лето» Света Дегтярёва зарезервировала целый столик прямо перед своим буфетом, чтобы легче было пообщаться.
– Я знала, что не один придёшь. Ты – с другом? Слушай, а ко мне подруга пришла, тоже Света. Ты её знаешь, дочка зама ОблУВД. Мамашка отпускает её только ко мне. Но я же не могу отлучаться из буфета. Можно, я к вам её подсажу, она – весёлая и симпатяшка! – попросила Света.
– А она не старая? Сэм, ты не против? – спросил Антон.
– Да ей двадцати лет ещё нету! И ты её знаешь! – удивилась Света.
– Антон, я только рад буду познакомиться с девушкой, зовите, Света, вашу Свету! – обрадовался Сэм, его застенчивости и след простыл.
Вечер удался на славу. Антон, как обычно, «ходил по столам», друзья затаскивали на отходную рюмку, а к часу ночи он удрал на судно до развода мостов через реку Прегель. Сэм сидел, ворковал, как голубь, со Светой и не пропускал с ней ни одного танца. Оторвать Сэма от Светы, чтобы увезти его на судно, было невозможно. Он сказал, что будет провожать Свету, вплоть до сведения мостов, а деньги на такси у него имеются в достатке. Ну как лишать парня романтического свидания? Антон чётко проинструктировал Сэма, как добраться в порт, и уехал на судно, ибо с раннего утра были отходные таможенные оформления деклараций по его заведованию: гофротара и грузы для сопровождающих траулеров.
Свою вахту, «собаку», Антон стоял с полуночи до четырёх утра и с полудня до 16 часов. Прозвана вахта «собакой» потому, что в это время ночи не спят только собаки, воры и проститутки.
Днём на вахту к Антону в рулевую рубку тихонько постучал по переборке Сэм. В это время судно следовало к Балтийским проливам по безлюдному Балтийскому морю.
– К вам можно?
– Тебе даже нужно: изучать судно. А вообще, чтобы знал, в рулевую рубку посторонним заходить запрещено, – разрешил Антон.
– А я не посторонний. Я – вахтенный моторист. Стармех поставил меня на вахту со вторым механиком Юрием Борисовичем для обучения. Для начала он обучил меня делать откачку воды из льял. Вот он и послал меня посмотреть, как она вытекает за борт. (Если б второй механик знал, к чему это приведёт…). А ты мне карту покажешь, где мы сейчас находимся?
В рулевой рубке в это время, кроме Антона, находились два его рулевых матроса. Они по очереди, час через час, стояли на руле и зорко смотрели вперёд. С этими матросами Анатолием Кузякиным и Германом Казанским Антон прожил не один месяц, пройдены не одна тысяча миль, поэтому отношения были весьма доверительными, но без панибратства.
Матросы были одинаково смышлёными, сообразительными: они следили за потенциально опасными судами по пеленгатору, по радару, составляли сами метеосводки на берег, а при чистом горизонте учили вместе английский.
Антон подвёл Сэма к генеральной морской карте и показал, где мы сейчас находимся и куда направляемся. При этом Антон оговорился, что иностранные суда обычно сокращают путь на почти трое суток, следуя немецким Кильским каналом, но советские суда обходят Ютландский полуостров, Данию, вокруг, чтобы не тратить инвалюту, как плату за проход каналом.
– И дорого стоит пройти этим каналом? – поинтересовался Сэм.
– Копейки. По сравнению с тем, сколько стоят эксплуатационные расходы нашего судна в сутки. Не говорю уже о сэкономленном времени, – пояснил Антон.
И тут в разговор тихонько влез хитроватый Герман:
– А ты, Сэм, закинь папе РДО (радиограмму): Так, мол, и так: непорядок. Или трое суток по бурному Северному морю, или семь часов хода Каналом и – в Ла-Манше! Экономия! А мы в Хольтенау, на входе в Канал, агенту закажем пивка и «Кока-колы» со жвачкой.
– А как мы закажем «Кока-колу» и жвачку? – проглотил крючок Сэм, и глазки его заблестели.
– А начпроду дадим списочек, он будет заказывать капитану представительские и нам закажет. А после с нас удержит, когда нам начислят валюту, – делал своё чёрное дело Змий-искуситель Герман.
– Так я щас! Я пойду к радисту и дам РДО папе! – заторопился Сэм.
– Так ты поспешай, а то к вечеру мы уже завернём на север, в Зунд, – поторопил Сэма Герман. Антон и Толя «Кузя» только ухмылялись: «А пускай он потрясёт своего пахана, хоть какая-то польза от „сынка“ будет!»
Через пару часов удивлению капитана Щеголютина не было предела. Радист вручил ему «Правительственную» РДО: «Экономии времени и средств обязую следовать Кильским каналом = Семёнов».
– Сработало! – веселились Антон и его матросы, когда судно завернуло на юг, в Кильский канал.
Капитан Щеголютин, не подозревая закулисной возни, важно раздувал щёки: «Уважают! Не каждому разрешают ходить Килем!»
А старпом Алексей Григорьевич Фомичёв, спокойный, как все гиганты, ухмыльнулся и сказал Антону при приёме вахты: «Сознайтесь, ваша работа?»
На входе в Кильский канал с разрешения капитана вручили начпроду свои записки для шипчандлера (агента по снабжению). Антон помогал начпроду в качестве переводчика. Он заглянул в заказ Сэма. Кроме ящика «Кока-колы», пива, шоколада и жвачки там значились ещё и три бутылки французского «Мартеля». Антон спросил Сэма: «А коньяк-то кому заказал?»
– «Мартель» заказал как презент стармеху и второму механику, – невозмутимо ответил Сэм.
– А третью бутылку?
– А третью – себе. Для кофе! – заважничал «бывалый моряк» Сэм.
Как-то на ночную вахту к Антону на мостик снова поднялся «сынок».
– Антон, помоги! Этот мудак радист не хочет брать у меня радиограмму. Говорит, что моя РДО – чушь, и его лишат лицензии за хулиганство в эфире!
– Покажи РДО!
В написанной Сэмом радиограмме его новой подружке Свете, кроме романтики, на полстраницы была подпись «Сэм» после семидесяти слов «Люблю».
– Пойдём к начальнику радиостанции. И так его больше не называй, он хороший парень. И подожди меня, я зайду к нему один.
Радист объяснил Антону: «Этот пацан Митрофан написал 70 раз слово „Люблю“. А частная РДО не превышает 50 слов. Я ему объяснил, что в радиоцентре круглосуточный контроль за эфиром со стороны КГБ. А капитан подписал ему РДО, не глядя».
– Ну, хорошо. Пускай он напишет слово «люблю», а в скобках напишет «тысячу раз». Передашь? Разве ты не видишь, с каким «чмо» мы имеем дело? Подыгрывай ему, как больному. А то – куда ещё нам деваться? Сынок Хозяина… Да вычеркни втихаря 69 его «люблю» и – передавай!
– Иди, Сэм, отдавай свою РДО, только подправь её немножко, – радист знает, что говорит, – упокоил Сэма Антон.
На протяжении всего рейса, после этого конфликта, начальник рации почти ежедневно брал у Сэма самые несусветные тексты его РДО, вычёркивал всю чушь и бред и фактически сам переписывался с этой Светой.
Когда шли вдоль берегов Испании на мостик поднялся Сэм.
– Антон, почему мы никуда не заходим? Вот и в Испанию не зайдём, да?
– Каждый заход нам санкционирует наш Главк или Митнрыбхоз. Несанкционированный заранее заход в инпорт возможен только в случае экстренного пополнения запасов воды или топлива. И того, и другого у нас – достаточно, мы только вышли из родного порта, – пояснил Антон.
Лучше бы он этого не говорил!..
Разговор с Сэмом происходил ночью, а утром принимающий вахту третий механик был в ужасе: на предыдущей вахте второго механика и вновь обретённого крупного специалиста-моториста в лице Сэма вся пресная вода ушла за борт, о чём третий механик и доложил стармеху. После шока, стармех Картозия вошёл в каюту капитана с сомнением: выйдет ли он из каюты капитана живым. После получасового трёхэтажного мата из каюты капитана туда вызвали Митрофана. С невинной улыбочкой, как на духу, даже с некоторой гордостью за успешно выполненную сверхзадачу, Митрофан во всём сознался: это он включил 25-кубовый насос на осушение танков пресной воды за борт!
