Читать книгу: «Свадьба вампира», страница 21
– Я не писал. Меня спросили, я ответил.
– Ты в детстве гранатами не баловался? Лучше бы тебе руки оторвало, потерь меньше. Ты кто такой, чтобы планировать. Госплан? Фельдмаршал Кутузов?
– Так и было.
– Нет, вы посмотрите на него, – дядя Лева всплеснул руками. – Человек-пароход, товарищ Маузер, ледокол Ленин. Граждане снимите шляпы, а то сдует ветром – идет герой! Знаете, что вам не хватает, юный господин Крузенштерн? Скромности. Если вы герой, то не кричите об этом на каждом углу, ходите мимо следователя, не стучите во все двери. Зачем написал: из корыстных побуждений. Будто бы хотел наследство получить. Это юмор? На сцене можно животики надорвать, когда поклонницы букеты несут, а не венки на кладбище. Кому ты что доказал?
– Может, я хочу, чтобы расстрел дали.
Дядя Лева совсем расстроился.
– У тебя был пистолет, – простонал он. – Почему ты не застрелился? Дал бы мне. Я бы тебя надежно застрелил, и уговаривать никого не надо. Если жить не желаешь, зачем голову морочишь? Сунь ее в петлю. И головные боли достанутся другим.
– Самоубийство грех.
– Кремень, скала. Дуб дремучий! – дивился дядя Лева. – Вот братец твой, действительно, был герой, и попробуй доказать, что не так. Депутат без пяти минут, афганец раненный, медали на груди, а ты его бац! Из невесты вдову сделал, не заходя в кассу. Хоть бы на ревность сослался, или состояние аффекта, беспамятство, а он, видите ли, много лет зубы точил, – адвокат прищурился. – Жениться на ней не думаешь? Раны вдовьи зализывать. Вставай! Пошли, – дядя Лева поднял свой чемодан, погладил заботливо, словно очищал от лагерной пыли.
– Это куда еще?
– В комнату для свиданий. Будем в ножки кланяться. Не бойся, они красивые. Вставай!
– Никуда я не пойду.
– Дон Гуан недорезанный. Марш вперед, вдова зовет!
Я не пошевелился. Дядя Лева укусил чемодан за кожаный угол.
– Она и так много сделала, меня пригласила, чтобы компетентный адвокат, работавший в милиции, мог снять показания. И фотографа пригласил. Докажем, что ты не в депутата целился, в маньяка, честь невесты защищал. Вставай, а то ноги гудят.
– Разве надо что-то доказывать?
– Чудак-человек. Если заявление от пострадавшей не поступило, никто ее укусов считать не будет. Убийство есть убийство. Ты же не таракана застрелил. От нее зависит, по какой статье суд приговор вынесет.
– А свидетели?
– Им рот заткнули.
– Кто?
– Или тебе это интересно. Идешь или нет?
– Нет.
– Между прочим, это свидание мне в копеечку влетело, я не альтруист, молодой человек, а всего лишь старый больной еврей, зачем тратить деньги на самоубийцу?
– Претензии не по адресу.
– Черт полосатый, матрац надувной, чтобы хуже не сказать, – он в сердцах стукнул по двери кулаком, железное эхо полетело по коридору. – Если Магомет не идет к горе, так и быть, я сюда ее приведу. Будь поласковей, она добрая девушка.
– Сучка она добрая! – крикнул я вслед.
Через пару минут дверь снова открылась, и защемила сердце. Походкой газели, неземным видением в камеру зашла Пума. Лучше бы она была усыпана алмазами и стеклорезами, было бы не так больно – на ней было то же платье, что и в день нашего знакомства. Я такие мелочи обычно не помню, забываю, а тут – ее точеная фигурка разрезала меня пополам. Но я не согнулся!
– Вы тут покалякайте, а мы с сержантом, будущим лейтенантом, о футболе поговорим, – дяди Левина голова качнулась одуванчиком и скрылась за дверью. Пума переступила с ноги на ногу, как норовистая кобылица в загоне для крокодилов.
– Фи. Как пахнет.
– Наверно, вы ошиблись адресом. Оранжерея в другом доме, здесь тюрьма.
– Здравствуй, котик.
– Привет, – грубо сказал я. – Закурить не найдется? Или вы с дядей Левой вместе бросили.
– Найдется, – Пума открыла сумочку, протянула пачку.
– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, спасибо, – вытащив одну сигарету, остальное богатство я спрятал под тюфяк. – Спички.
– Зажигалка.
– Сойдет, – вздохнул я, и увидел собственную зажигалку, утерянную давно. Пума била точно в цель, как киллер. От первой же затяжки свет померк в тумане, хотелось петь и плакать. Что наша жизнь без пачки сигарет.
– Ну и как? – робко спросила она.
– Замечательно.
– Я не про это, – она огляделась по сторонам. – Крутую хату оторвал.
– Вашими молитвами. Как шейка, кошмары не мучают?
– Нет, – она мило улыбнулась. – А помнишь, как ты в любви признавался?
– Не было этого, – я даже удивился, хотя под ложечкой заныло. – Умру, не дождешься.
– Люблю, много лет люблю, – передразнила она меня.
– Это не в счет! Я снимал тебя.
– Это я тебя снимала…
Разговор тихо увял. Мы напоминали двух пенсионеров, вспоминающих молодость.
– Что, котик, – она сменила тон. – Утерла я тебе нос?
– Состаришься, тогда поймешь, что не права.
– Ха. Не дождешься. Признайся! Умею без тебя работать? Пополам не желаешь? Может, в Америку прокатимся, через Швейцарию. Ах, я забыла. Тебе нельзя. Я вот собираюсь, одной скучно.
– Негра убили, маньяка тоже. Найди другого жениха.
– А может, я с тобой хочу. Дядя Лева тебя вытащит. Что ты упираешься? Деньги мои.
– Счастливого пути.
Она вздохнула, и ткнула шпильку, надеясь залезть по кожу.
– Как драматургия. Не кашляет?
– Нормально.
– Как нормально! Тебе вышка светит.
– Так задумано.
Она фыркнула, прошлась, показывая фигурку, повернулась.
– Умереть хочешь. Не рано? В расцвете лет.
– А зачем жить. Спасибо, что навестила, умру счастливым. Ваш светлый образ унесу в могилу, буду трахать старуху с косой, и представлять тебя. Все веселее.
– У нас был честный поединок, и ты его проиграл. Рядишься под мученика, а сам зубами скрипишь. Не хочешь признавать, что я лучше тебя в драматургии разбираюсь.
– Тебе видней, – я усмехнулся.
– А разве нет, – насмешка ее задела. – Я включила тебя с потрохами в собственную игру, у тебя не было выбора. Я тебе одну щелку оставила, и пинка дала. И ты согласился. Разве нет?
– Это было самое трудное.
– Что?
– Поступать по чужому сценарию. Для этого надо забыть, что он часть твоего произведения, а твое – часть единой драматургии. Что бы ты, крошка, ни натворила в этой жизни, из гармонии не выскочишь, будешь вертеться как белка в колесе. Счастлива? И прекрасно. Вали в свою Америку, оставь печали, и забудь про меня, несчастного владельца зоопарка, в котором ты сидишь, где бы ни находилась.
Она ничего не поняла, решила, что я бью на жалость.
– Котик, не все потеряно, я тебя спасу, – она блеснула глазками. – Ты меня любишь?
– Безумно.
– И это правда?
– Люблю тебя, как гроб могилу, со стуком тяжким упаду.
– Да ну тебя! Успеешь умереть, надо жить, котик, – она подошла вплотную, пришлось убрать руку с сигаретой, чтобы не прижечь ее живот горячим поцелуем. Боже, как она красива. Так бы и обнял! Но я отодвинулся назад, затянулся.
– Отойди, свет загораживаешь. С тобой жить опасно. Все умирают!
– Не нравлюсь?
– В том и беда, что трудно отказаться.
– А ты не отказывайся, и все будет хорошо.
– Я задумал такой финал, что меня расстреляют, и ты раскаешься. Иначе получится, что ты победила. Мужчина должен выбирать. Либо смерть в любви, либо жизнь в объятиях куртизанки.
– Я куртизанка?
– Не только ты. В каждой женщине есть две, одна – любимая, другая – сука. Они между собой дерутся, то одна победит, то другая, а мы путаемся. Полюбим одну, женимся, а внутри – другая. Предпочитаю тебя любить издалека, пусть с того света, а ты уж тут… сама-сама.
– Глупенький. – Она наклонилась и, уловив паузу, поцеловала мои безжизненные губы. Опять сука пометила. Оттирай потом запах этот, она отняла губы, меня как током пробило. – Неужели думаешь, я такая гадкая? Доверься, и мой плен будет приятным.
– Чего, – я отодвинул ее в сторону, вытер рукавом рот. – Ты меня ни с кем не путаешь? Дай покурить спокойно.
– Я люблю тебя, – в ход пошли козырные тузы.
– Поздравляю, ты любишь мертвеца. Что будет дальше? Хорошо, отдамся в твои руки, а потом ты потеряешь интерес. И начнется.
– Что начнется?
– Не хочу очередь занимать.
– Очередь. Какую очередь?
– За Есенинской похлебкой. Лижут в очередь кобели истекающую суку соком. Кто крайний? Финал известен, петля или пуля в лоб. Зачем откладывать, порочить чувства? Я должен умереть, как написано, иначе получается пошлость. Жизнь потеряет смысл. Между куртизанкой и смыслом – я выбираю смысл.
– Глупости.
– Это для тебя глупости, а для меня расстрел дороже всех миллионов на свете, даже вместе с тобой в придачу.
– Ты сумасшедший. Не понимаю!
– Обвела ты меня вокруг пальца, и не только меня. Мужиков накосила, штабелями в морге лежат. А толку что? Получила, чего добивалась, мошенничать больше не надо. Состаришься и будешь тягостно и долго жить, каждый день смотреть на себя в зеркало, и водку пить. Где мужчины, кого дурить? Ах, их нет, разбежались по кладбищам. И что? Когда денег нет, их можно зарабатывать, а если их много, как у тебя? Будешь для интереса обманывать – это клептомания. Скучно, девушка. Вашу старость украшать? Да лучше тюрьма и расстрел на месте.
– Каждый решает за себя.
– Вот. Наконец-то! Умные слова. Мой смысл за пределами этого мира, здесь мне скучно и противно жить. Был аферистом, был сутенером, все – дошел до точки.
– Какой точки?
– Не замечаешь, дышать легче стало, город очистился. Карфаген должен быть разрушен. Латинская поговорка. Я свой Карфаген разрушил. Человеку от природы даны три вещи. Жизнь, смерть и любовь. А какими они будут, зависит от смысла, каждый выбирает сам, ради чего жить и умереть. Каждый сам, хочет или нет, пишет свой сценарий, повесть или роман, кому что нравится, я выбрал последнее.
– Ты написал роман? – она запуталась в потоке слов.
– Представь себе. В нем вся моя жизнь, и твоя, кстати, тоже.
Это я закинул такой крючок, что Пуме не соскочить, сейчас заглотит.
– Очень интересно. И где же он?
– Это и будет моим завещанием. Мы все умрем, роман останется. И ты будешь вечно молодой и красивой, и обольщать мужчин. В тебя будут влюбляться молодые и старые, юнцы и скупердяи, они будут о тебе мечтать, сравнивать со своими скучными женами, и так сто лет, двести, пятьсот, тысячу. Тысячелетия пройдут, а ты будешь жить вечно, и вечно сводить с ума. Я тебя создал умной, красивой, совершенной, воплотил свою мужскую мечту, и готов умереть, чтобы ты жила! Разве моя смерть твоего бессмертия не стоит? А жизнь со старушкой – тьфу. Оставь это дурачкам.
– И где же он? – нетерпеливо спросила Пума. – Твой роман.
– У меня в голове, – я засмеялся, и протянул ей окурок. – Впрочем, черновики есть… Выброси вон туда, пожалуйста. Поухаживай.
Для приличия брезгливо поморщившись, она осторожно взяла окурок, выбросила в унитаз.
– Где черновики?
– На квартире. Она опечатана, я под арестом. Попроси дядя Леву, он поможет. Издайте роман после смерти, авторство оставляю вам.
– Зачем ты так говоришь, – забеспокоилась Пума, реснички дрогнули. – У тебя все впереди!
– Мое будущее позади. Прочитаешь, сама поймешь. Там есть все, как познакомились, как расстались, как я страдал, все есть.
– И смысл жизни?
– А как же. Фокус только в том… Ладно, это долго. Пусть останется за кадром, не успел. Почитаешь, что есть. Там все про нас написано. Есть Барин, Граф, Валет. Твой Серж, конечно, и как ты всех обвела вокруг пальца. Даже дядя Лева есть. Конечно, герои носят другие имена. Я этот роман давно начал, когда ты в Париж уехала, с негром своим.
– Ничего не понимаю.
– Еще бы, – дьявольская усмешка обезобразила мое лицо, люблю эффекты. – Весь твой гениальный, как ты думала, сценарий там тоже есть. Когда мы с тобой познакомились, ты голосовала на дороге, а я рвал деньги, именно для этого я тебя готовил. Одновременно работал над романом, конечно, вносил по ходу коррективы. Не переживай, со своей ролью ты справилась даже лучше, чем я ожидал. Все прошло – как и было задумано, я ошибся только в мелочах. Скажем, в больницу я попадаю ночью, а на самом деле днем. Ранили ножом, а не подстрелили, ну и так далее, легко исправить.
– Не может быть, – воскликнула Пума. – Ты не мог все знать заранее.
– Почитаете с дядей Левой, убедитесь. Фауст есть, свадьба, мужик с топором на берегу. Я же говорю, все знал заранее. Корректировал, пока в шкафу не спрятался, арестовали. Тут не могу, только в голове правлю. Что есть и что будет, я все знаю, а вам никогда не узнать, – я мстительно улыбался. – Хватит вам черновиков.
Она несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот.
– Сволочь, негодяй! Подлец, – покачнувшись, она прислонилась к моей пылающей голове – нашла себе опору в высоковольтных проводах. Моя небритая рожа с наслаждением ткнулась во французскую грудь. Женские ароматы закружили давно не тренированную голову, волосы шевелились, ее взволнованное дыхание щекотало затылок, как ураган лесную сопку.
– Там даже описан вот этот наш прощальный разговор.
– Я люблю тебя.
– И это есть. И есть, что за этим последует. Сейчас начнется.
– Что начнется? – томно спросила она, собираясь присесть на мои колени. – Это?
– Ошибся, значит. Извини.
– А что начнется? Скажи.
– Твоя истерика.
– Дудки! – она подпрыгнула и отпрянула, как от прокаженного. Вот что за прелесть эта Пума. Ловит идеи на ходу, где я такую найду. Она поправила платье с таким невинным видом, как будто тут сидела банда уголовников. – Это все, что ты можешь сказать?
Холодно спросила, эмоций не хватает. Сейчас добавим.
– В романе нет только Эпилога, – я смиренно смотрел в пол. – Читателю будет интересно знать, что стало с героями. Не беда, сами напишете.
– Что предлагаешь?
– Напишите коротко, почти документально. Драме дали вышку. Пума получила наследство, уехала в Америку, вышла замуж за крупного негра, живут хорошо, он старается. Иногда она вспоминает родной город, несчастного Драму, немного грустит.
– Я тебя вытащу!
А куда она денется.
– И все испортишь, – я равнодушно пожал плечами. – Тогда придется застрелиться…
Из глаз ее хлынули слезы, она замотала головой, волосы растрепались на ветру, из груди вырвался скрипучий звук. Началась истерика.
Эпилог
Встает с одра
Мазепа, сей страдалец хилый,
Сей труп живой, еще вчера
Стонавший слабо над могилой.
«Полтава». Пушкин.
Редактор задумчиво полистал рукопись, лежавшую перед ним, и поверх очков воззрился на посетителя. Перед ним в потертом костюме стоял очень худой мужчина, среднего роста, с рыжеватой бородкой.
– Что же, не буду скрывать, я с интересом прочел ваш… труд. Это ваша первая работа?
Посетитель молча кивнул, сжимая в руках полиэтиленовый сверток. Редактор сложил губы трубочкой, словно хотел сыграть мелодию, снисходительно помолчал.
– Для первого раза неплохо. Вы что-нибудь заканчивали?
– Нет, – хрипло выдавил посетитель.
– Чувствуется. Шероховатости, натянутости, скачки сюжета. Стиль хромает, герои плоские, почти карикатурные. Диалоги не отточены, это дело поправимое. А в целом… сами что думаете? Считаете рукопись законченной?
Посетитель снова кивнул, редактор пребывал в раздумье.
– Материал у вас богатый, развитое воображение. Побольше правдоподобия, достоверности, было бы совсем хорошо. Слишком легко у вас убивают, в жизни, поверьте, все сложнее. Хм. Убийца любит свои жертвы?.. Оригинально, смелая находка.
– Не знаю. Вам виднее.
– Хорошо, – редактор, кажется, принял решение. – Эпилог допишите? И мы поговорим об условиях Договора.
– А что дописать-то надо, – вяло сказал посетитель.
– Хотя бы несколько строк. Что стало с Пумой?
– В Америку уехала.
– Допустим. А Лев Ильич?
– В Израиль.
– Логично. Вполне логично, – редактор перевернул несколько страниц. – А вот. Игорек, сын Макса. С ним что?
– Его Борман, – посетитель кашлянул. – Борис усыновил.
– Ему позволили? – редактор вскинул брови. – Маловероятно. Без жены, бывший уголовник.
– Бывший боксер, – поправил посетитель. – Он женился.
– Все равно. Это сложный юридический процесс.
– Моя жена помогла.
– А кто ваша жена?
– Марина, которая вместо яда снотворное всыпала.
– Хм, – снова сказал редактор, побарабанил пальцами по столу. – Позвольте спросить, если не секрет. Вы сами к этому делу отношение имели?
– Я Драма. Драматург.
– Вы?! – редактор расплылся в недоверчивой улыбке. – Значит, вас помиловали?
– Присяжные оправдали.
– Хэппи энд! – совсем развеселился редактор. – Не боитесь, что читатель разочаруется?
– Почему?
– Я, лично, за высокую литературу. Но в детективном жанре господствует конъюнктура. Тут ничего не поделаешь, – холеное лицо редактора вдруг вытянулось, а глаза, наоборот, округлились. – Мужчина! Что вы делаете!?
Посетитель достал пистолет, и поднес к виску. Его мрачная улыбка заставила редактора встать со стула.
– Я делаю конъюнктуру, нужен эффектный Эпилог.
– Не надо! Не смейте!!
– Поздно, – сказал посетитель и нажал на курок.
От выстрела вздрогнули стекла, секретарша подпрыгнула в Приемной и вбежала в кабинет. Редактор с лицом, белым как сметана, стоял, вытянувшись в струну.
– Это стартовый, – сказал посетитель. – В жизни все проще.
Редактор мановением руки отослал секретаршу, опустился в кресло.
– А Лиза, – ошарашенно сказал он. – Дочь Графа. Умерла или убили?
– Она в порядке. Спидом не болела, на Драму работала. Что написать в Эпилоге?
Потрясенный редактор выложил на стол бланк Договора.
1991
