Читать книгу: «Невосполнимый ресурс», страница 3

Балабану я великодушно предоставил в распоряжение один из тамбуров. Он расположился там на пышной еловой подушке, покрытой своим любимым одеялком, как собачий король. Конечно, он просился внутрь, в тряпочки. Но получил решительный гигиенический отказ. В страшном сне я не мог представить, во что в этом случае превратятся спальные вещи. Мытья лап у нас в ближайшей перспективе не предполагалось.

В пожарной безопасности от палатки растянул навес. Один край опустил к самой земле, другой задрал повыше. Боковины завесил пленкой, чтобы не засекал дождь и не тянуло холодом. Под прикрытием высокого козырька выложил камнями костровище. Все по стандартной, опробованной в многочисленных походах схеме. Но в этот раз с какой-то особой тщательностью и вниманием к мелочам.

Включил телефон и с мрачным удовлетворением констатировал, что связи никакой нет. Хотел детям отбить сообщения, жив, мол, добрался – не ушли. Ничего, откуда-нибудь с высотки попробую позже.

С нетерпением отдыхающего, который после долгого перелета бросил неразобранные вещи в номере и скорее побежал к морю, я отправился изучать свой водоем на предмет рыбных мест. По всей береговой линии слышались журчалки ручьев, это отдавали воду верховые болота. В стороне за раздвоенной сопкой лежало еще одно озеро. Оттуда по седловине сбегал бойкий поток, заканчивающийся шумным порогом. Под ним в разводах пенного залива я выломал на спиннинг пару годных щучек. Больше нигде не клевало. Пока плавал, в сетки зашло полтора десятка окуней, которых я определил в качестве живцов на жерлицы, конструкции нехитрые, но весьма уловистые. В илистое дно под наклоном вкачивалась длинная жердь, получалась основа. К ней крепилось веретенце с намотанным шнуром, на конце грузило и крючок. Вот и все устройство. Пока возился, несколько штук сработали. Даже несмотря на весеннее баламутье, щука брала жадно, что вселяло некоторую уверенность в будущем.

Самую большую я решил зажарить, остальных закоптить. На склоне выкопал наклонную траншейку с двумя ямами по краям, верхнюю побольше – для тушек, и внизу поменьше – для костра. Окоп закрыл ветками и дерном, навалил земли, получилась полая труба. Копчение предполагалось холодным, дым, пока шел по дымоходу, успевал остыть. Для пущей забористости я подкладывал в огонь гнилушки и сырые ольховые щепки. Улов, развешанный на ветках, прикрыл куском пленки, он служил защитой от мусора и приглушал тягу. Через несколько дней получится золотистый нежный балык, есть его нужно с осторожностью, чтобы не откусить пальцы.

Когда потрошил рыбу, обнаружил не успевшую отнереститься мамку, полную икры. Щучья икра – не бог весть какой деликатес. И еды у меня пока полно. Мне хватит рыбы в озере с лихвой. Не съесть мне ее и не переловить во век. Но зачем губить то, что можно не губить? В миске я аккуратно смешал икринки с молоками самцов, дал постоять полчаса. После расклеил по плоскому камню, который отнес на прогреваемое солнцем мелководье. Часть зародышей обязательно вызреет, превратившись в шустрых мальков.

Есть вещи простые настолько, что их не объяснить. Мир вокруг нас – живой. Это явственно начинаешь ощущать, когда долго находишься вне цивилизации. И мы, люди ему не нужны. Он прекрасно существовал до нас, и отлично сможет после. Да еще, боюсь, и вздохнет с облечением.

Природа щедрая и терпеливая. Все что есть у нее – бери даром. Никакой платы она не требует. Но нам мало. Нам нужно покорить и обуздать. Кого покорить и обуздать? Мать свою?

Вот – сухая палка. Она выросла из крохотного семечка. Если вдуматься, какой удивительный механизм заложен в то семечко, голова кружится. Рыба вот, ее разобрать на куски ничего не стоит, несколько движений ножа. А попробуй, собери, так, чтобы поплыла! Если ты с окружающим миром пренебрежительно, по-хамски – жди ответку. И так прилетит, что встать не сможешь. Это даже не разумом понимается, не логикой, а каким-то базисным, первородным чутьем.

Я подкатил в костер бревно, перед собой на чурбаке утвердил горячую сковородку с жареной щукой. По случаю новоселья плеснул в кружку медицинского безакцизного. Прикрыл глаза, сделал медленный вдох и прислушался.

Было хорошо.

Каждое утро начиналось одинаково: Балабан встречал меня с пластиковой миской в зубах. Явно на что-то намекая.

Я ежился от холода и, зевая, делал отмашку в сторону:

– «Няма-няма» там. Много…

С двухразового прикорма мы перешли на вечерний. Я пытался как-то стимулировать охотничьи инстинкты своего товарища по счастью.

Балабан недоверчиво отправлялся рысить по округе, впрочем, все расширяя радиус поиска. И я с удовлетворением стал замечать, что он периодически возвращался то с грязной мордой, значит добывал мышей или кротов, то с налипшими на нос перьями, значит схомячил какую-то пичугу. Время от времени из леса доносился истерический фальцет, это белка, наглая рыжая еда, дерзко проносилась перед самой пастью и скрывалась в ветвях.

Ощутимо теплело. Солнце растопило лед на заводях и подъедало теневые проплешины рыхлого серого снега в налипших иголках. Не желая упускать ни дня, я приступил к возделыванию грядок. Здесь лето короткое, если культура не наберет девяносто-сто дней роста, считай, все зря. Конечно, южные широты, они более привлекательны в плане земледелия, да и почвы там куда жирней. Но найти в сплошной череде населенных пунктов сколь-нибудь пригодный для игры в прятки лесной массив нереально. Что-то мне подсказывало, что в ближайшей перспективе там будет негде упасть яблоку. Цены на продовольствие взлетят, народ хлынет из городов поближе к земле. Здесь бы не нашли…

Я со своей страстью к уединению вообще чуть не в тундру планировал забраться, за полярный круг. Вовремя спохватился. И нашел, кажется, разумный баланс. Да, тут довольно северно. Но от моря далеко и климат континентальный. То есть лето должно быть жарким. Люди, вон, с дачных шести соток забивают подполы. Что я, хуже?

Начать предстояло с теплиц.

С местом я определился быстро. Солнечная, защищенная от ветра, поляна в шаге от лагеря прекрасно подходила для поставленной задачи. Рядом тек ручей, близко таскать воду для полива. На пригреваемых склонах уже пробивались первые стрелки травинок.

Через равные промежутки я вбивал колья, которые связывал аркой из ветки. Размер подбирался так, чтобы растянутая вдоль пленка, имела напуски с обоих сторон, и их можно было присыпать или прижать булыжниками. Парник я соорудил быстро. А вот с возделыванием почв пришлось повозиться.

Под слоем дерна оказался серый песчаник вперемешку с корнями, галькой и камнями побольше. Я перекапывал скудный подзол, с ужасом осознавая, что такими темпами на сооружение нескольких участков уйдут месяцы. Местами плодородный слой оказывался толщиной всего в несколько сантиметров, сразу под ним начинался песок. В расчете как-то сдобрить бедную почву я начал таскать с болота торфяник, чтобы перятяпать его с тем, что есть. Потом как-то сообразил, что отсыпать грядку заново получается гораздо быстрей.

Верхний слой торфяника представлял собой жидкую грязь, в то время как внизу еще все заледенело. Чтобы не переносить лишнюю воду, рискуя заработать грыжу и оторвать дужки ведер, я вынужденно занялся мелиорацией. Торф предварительно нарывал в бурты и прокапывал осушительные канавы. Периодически проваливаясь по место, где ноги теряют свое гордое название. Казалось, мои руки стали на десять сантиметров длиннее, я валился от усталости, но дело пошло.

Я любовался образцовой, отсыпанной по шнуру грядкой, и, не откладывая в долгий ящик, приступил к высадке семян. Днем мой огородик принимал солнечные ванны, а вечером, когда температура падала, я укрывал парник пленкой. Даже, когда случались ночные заморозки и утром на земле белел иней, в теплице держался устойчивый плюс. Когда я закончил со второй грядки, в первой уже проклюнулись первые всходы.

У меня получалось.

Такого порыва воодушевления я не мог припомнить за последние годы. В своей городской квартире я не хотел просыпаться. Понимая, что впереди пустая суета и унылый однообразный день, лучшим временем из которого будет следующий сон. Я стаскивал себя за шкирку усилием воли и шел жить. А здесь выскакивал из палатки с первыми рассветными лучами и бежал, как ошалелый, таскать тяжеленые ведра. И дело не в том, что я боялся не успеть. Мне нравилось. Нравилось, и все! Не могу объяснить почему.

На пике энтузиазма я замахнулся еще на две грядки, и потащил их одновременно. И почти, надо сказать, закончил. Когда нежданно-негаданно пришел северный циклон, а вместе с ним морозы. Напрасно я убеждал столбик термометра, что сейчас середина мая, что не может быть днем минус пять. А тем более… минус семь… Посевы в обоих теплицах жухли на глазах. Если это кратковременные заморозки, еще есть шанс, что отживутся. Но к вечеру замела метель, температура упала до минус девяти. И я понял, что шансов нет.

Чем обогреть парники? Там нужно-то совсем немного. Чем?

В отчаянии, я выкладывал между рядами всходов раскаленные на костре камни. Это давало эффект, но очень краткосрочный, тепло быстро выдувало. Едва заканчивал с одной грядкой, как нужно было заниматься другой. Но в принципе, способ можно было признать рабочим. Если не спать, не есть и больше ничем не заниматься.

И тут меня осенило. Можно подать тепло в парники и при этом их не сжечь, если сделать печь на улице. По такому принципу устроена коптилка.

Между двумя теплицами я выкопал яму глубиной в метр. Дно и стенки ее выложил булыжниками. В стороны прорыл два косых воздуховода, так, чтобы они выходили под купола обоих парников. Траншейки перекрыл камнями и засыпал землей. Чтобы внутрь не летели искры и дым, из камней же устроил на концах воздуховодов заглушки. Пусть постоят закупоренными до поры.

Печь горела плохо: дымила, гасла. Не хватало кислорода. Не мудрствуя лукаво, копнул рядом шурф на два штыка лопаты и в самый низ топки продавил дырку черенком. Получилось поддувало. И тотчас пошла тяга, загудел огонь, набирая силу.

Когда стенки печи прогрелась, а на дне образовался слой углей, я закрыл отверстие горелки двумя большими валунами, а заглушки с воздуховодов убрал. И понял, что едва не перестарался. В теплицы попер такой жар, что пленка вблизи стала съеживаться гармошкой, а сами парники раздулись, как воздушные шары, и, сбрасывая снег, собрались на взлет.

Тогда я испытал приступ острой эйфории. Я прыгал, пел и смеялся, захлебываясь от восторга. Протопленной печи хватало на несколько часов, и появилась возможность, наконец, передохнуть. Пока прогорали дрова, можно было сунуть в столб пламени котелок. Он вскипал за пару минут. Это неразбавленное, ни с чем не сравнимое счастье – сидеть, привалившись спиной к стволу, греть пальцы о кружку с чаем и смотреть, как в диком лесу среди сугробов колосится твоя рассада.

Холода простояли дней пять. Потом, после хорошего ветродуя, установилось прямо-таки летнее тепло. Я насыпал еще приличную открытую грядку и закончил работы в теплицах – пленка закончилась. В рулоне оставался еще небольшой запас, но это на крышу будущей избы и хознужды. Под зерновые требовались куда большие участки, если подобным образом таскать грунт ведрами, потребуется полгода. Мне не оставалось ничего, кроме как ковырять почвы имеющиеся.

От разбивки большого ровного поля сразу пришлось отказаться, такие площади попросту отсутствовали. Единственный вариант – довольствоваться существующими делянками в радиусе доступности. Я метался по округе, стараясь подобрать подходящие варианты. Если слой перегноя был толстым, поляна оказывалась теневой. Открытые ровные участки, как правило, изобиловали бедным подзолом и валунами. Закраины болота несли на себе частокол кочкарника вперемешку с кустами и норовили превратиться в топь даже при небольшом дожде, но представляли собой, наверное, самый завидный плодозем.

Я лихорадочно снимал дерн, рвал багульник, выворачивал камни, изводил поросль и выкорчевывал пни. Спал по нескольку часов в сутки и все равно не успевал. С каждым днем становилось все теплее. Погода шептала: пора уже сеять, торопись! На озере плескалась рыба. В лесу то и дело встречались свежие лосиные орехи и кабаньи рытвины. Мне было не до них.

Балабан такого пассивного отношения к охоте не разделял. То и дело из лесной чащи доносился его азартный лай. Устав ждать меня, он прибегал сам с языком на плече, вертелся волчком, только что не тащил зубами за штанину. Звал, бросай, мол, свой огород, пойдем со мной, там много мяса. Я диву давался, собака выросла в городе. Никто никогда его не натаскивал и не тренировал. А тут проснулось у него что-то в крови от звериного запаха, гены взыграли охотничьи. Однажды он выгнал прямо к лагерю хорошего едового подсвинка. Как у всякого начинающего охотника, ружье мое лежало там, где и ему положено. То есть в чехле в палатке. Я-таки слышал приближающийся хруст веток, и заподозрил, что это не еж ломится через подлесок, но пока вжикал молниями, пока неумело запихивал в стволы патроны, поросенок стремительным серым плевком пронесся мимо и скрылся в зарослях. После недолгого преследования Балабан вернулся и красноречиво улегся у палатки, накрыв морду лапами. Я был посрамлен.

Но ружье начал с собой брать после другого случая. Хрестоматийно выйдя «до ветру», то есть в совершенно недалекие пределы, бок о бок столкнулся с молодым некрупным мишкой. Ну, как некрупным… Мне бы хватило с лихвой. Еще бы и осталось… Тот приподнялся на задние лапы, рассматривая меня. Я хлопнул в ладоши и прикрикнул со всей возможной уверенностью в голосе, некстати припомнив, что сейчас как раз череда медвежьих свадеб и самцы особенно агрессивны. Мишка потоптался на месте и стал неуверенно пятиться. На шум примчался Балабан, рявкнул угрожающе, вздыбил шерсть, и, пригнув голову к земле, занял оборонительную позицию рядом со мной. Я боялся, что пес может кинуться на зверя с дуру. Но нет, он вел себя осмотрительно, и, в то же время, труса не казал. Медведь счел благоразумным ретироваться. А я – таскать с собой заряженную двустволку.

Мне удалось отправить несколько сообщений. По крайней мере, так утверждал оператор. На вершине сопки, перекинув веревку через ветку сосны, я возносил на ней пакет с телефоном вверх, к небу и ждал. В ответ, правда, мне ничего не приходило. Ни информации о пропущенных вызовах, ни выгодных предложений по кредитам.

Вылетел комар, еще глупый, неопытный. Бестолково тыкался в лицо, соображая каким концом кусать. Но это пока. Скоро начнет ввинчиваться сходу в любой клочок незащищенной кожи. Обычно, я запасался репеллентами, но на этот раз их брать не стал. Без толку. Кончатся все равно. Надо как-то привыкать обходиться без спецсредств.

Каждый день я клятвенно обещал заканчивать с посевной, но как тот хохол в анекдоте, подрезал все новые и новые клинья «под помидоры». У меня в округе была разбита дюжина участков, я в них часто путался, а один, с горохом, как-то даже потерял. Все исходил – нету. Отыскал потом, конечно. После месяца маниакального труда в раковой позе в голове все перемешалось, а наделы внешним видом слились в один. Так что ничего удивительного.

Где-то уже стояла, радуя глаз, зеленая пшеничная подпушка по щиколотку, а где-то птицы еще норовили своровать плохо присыпанные непроросшие зерна. Мало того, что злаки высаживались в разное время, они и всходили неравномерно. Я заметил, что решающую роль играло не качество почвы, а обилие солнца. Вооружившись топором и пилой, стал убирать дающие тень деревья. Они пригодятся потом, при постройке избушки. Конечно, тут пришлась бы впору бензопила – к хорошему привыкаешь быстро. Ни раз, ни два я посетовал на ее отсутствие. Но ничего, приноровился.

Оставалось надеяться, что закопанная в землю еда приумножится. Запасной план имелся, но особого оптимизма не вселял. Я в интернетах чего только не начитался, целые форумы находил, посвященные поеданию подножного корма. Вкратце, идеи там сводились к следующему: ни один супермаркет не валялся рядом с обычным нашим лесом. Кладезем, изобилующим позабытыми чудесами природы, не только вкусными и питательными, но и, куда деваться, из себя полезными. Тамошние завсегдатаи, в основном, гоняли по кругу чужой теоретический опыт. Ну, и немного добавляли от себя. Несомненно, разумные зерна при всем при этом присутствовали. Но они были щедро сдобрены фантазиями и преувеличениями.

Что у меня произрастало в округе из богатого белками и витаминами? Иван-чай кустился, он же кипрей. Не зацвел еще, но вроде это он. Цветки соберу, засушу, листья верхние – вопросов нет. У меня знакомый очень напитками из иван-чая увлекался. Рассказывал, как его правильно ферментировать. Чтобы, значит, при заварке цитрусовые нотки в нос шибали, и отдавали прочие послевкусия. Но здесь речь про то, что кипрей хорош не только в плане выпить, но и в смысле закусить. Корни его, дескать, сушат, толкут в муку и из нее выпекают лепешки. Ну, не знаю… Тут лучше один раз увидеть эти корни… Рыжие, полые внутри, землю ни отскоблить, ни выполоскать. Молодые корешки, конечно, выглядят более аппетитно – беленькие, ломкие. Но это ж полгектара этого кипрея надо выдрать, чтобы возвести тесто хотя бы на одну пиццу диаметром в тридцать сантиметров.

Корень кувшинки, в плане нажористости, производил более сильное впечатление: сочный, толстый. Его предписывалось резать на полоски, сушить, после вымачивать с несколькими сменами воды, лучше зольной, снова высушивать и только потом толочь. Такие же рекомендации касались и ягеля. Тут в верхнем сосняке его стояли необозримые поля. Хоть оленей разводи. На форумах пищали, дескать, ханты прут лишайник тот мешками, только за ушами трещит. А ханты – это ж эге-гей, а не поросячий хвостик! Они же что попало в рот совать не станут. Какие мультики при этом можно посмотреть, умалчивалось.

В общем, можно, наверно, все это дело в качестве добавки подсыпать в пшеничную муку в неурожайные годы. Но я все-таки больше тяготел к учению товарища Хрущева, к кукурузе.

Отдельного упоминания стоит сосновая заболонь, она же вторичная кора. Чего только с ней не советовали делать, и в кашицу размалывать, и разваривать в кисель. Я как-то рискнул попробовать интереса ради. И ответственно заявляю: галлюцинации и художественный свист. Может, конечно, люди с особо мощным пищеварением найдут себя в производстве древесно-волокнистой плиты, но если эту целлюлозу заставит себя съесть человек обычный, да еще на пустой желудок, проблема голода, как и все прочие без исключения проблемы, волновать его перестанут навсегда.

Балабан, видимо окончательно разочаровавшись в моих охотничьих талантах, где-то самостоятельно задавил лису, притащил ее в лагерь и периодически с упоением жевал, выкладывая свой трофей на проходе, так, чтобы я о него непременно споткнулся. Ходил гордый, с расцарапанным носом и изображал из себя альфа-самца. Эта самоуверенность однажды его чуть не сгубила.

Обычно я не реагировал на его призывы. Белку Балабан хотел показать или куницу – некогда мне. А тут как голос его услышал, сердце провалилось. У него обычный зов звонкий такой, отрывистый. А здесь не лай, а какой-то визг злой, скулеж, будто ножом возят по стеклу. Бросил все, ружье схватил, побежал. Долго искал, далеко забрался, зараза. Чую – хрипит, рядом уже где-то. Ну, думаю, рысь. Выскакиваю – да так, елки-палки, и есть!

Стоит кошка, жопа выше головы, на ушах кисточки, с места не двигается, завывает недобро. Вокруг мечется Балабан. И трава вся в крови.

Я ему не своим голосом ору:

– Назад! Ко мне!

Откуда взялась – черт его знает. Читал – редкий зверь, в этих краях не встретишь. И лес не ее фактуры. А сам курки взвожу. У меня в правом канале картечь «девятка», если в упор ливану, только пух взовьется. Рысь на меня вытаращилась и с места не двигается, сглотнула нервно. Молодая совсем. Ее с испугу или сдуру, видать, заклинило, а пес наскакивал. Сам виноват, короче. Попадись кошка более матерая, она бы Балабана освежевала уже давно. В общем, пожалел я ее. Ногой топнул, ухнул, та скубанула, только земля из-под когтей.

Я к собаке. Божечки! На нем живого места нет. Руки мне лижет, а они в крови все. Я его в охапку, а у самого слезы текут. Что, думаю, делать мне с ним таким?

Приношу. Один глаз заплыл, но на месте. Уже хорошо. На брюхе борозды, как будто скальпелем резали. Еще чуть-чуть и кишки бы вывалились. Перекисью промыл все, забинтовал. Жить должен. Вроде. Все равно ничего другого сделать не могу. Сам стою, одежда в кровище перепачкана, руки трясутся. Спирта хапнул – даже не почувствовал, как воду проглотил.

Балабану корма собачьего запарил, его любимого. Еще оставалось немного в заначке. Туда бухнул тушенки, для восстановления, значит, гемоглобина. Несколько дней Балабан к еде не притрагивался, только воду пил. Потом, смотрю, мясо выел. И лису свою лежит муслякает.

Ну, у меня камень с души. Пошло дело на поправку, как будто. Пронесло.

Но беда, она же не приходит одна.

Я в тот день хотел определиться с местом для жилища. Удостовериться, что подпол можно будет вырыть, не попав на сплошную каменную плиту, разметить все. Но перед этим решил подсыпать неровный край одной из грядок. До того раздражал он и мозолил глаза, что я не выдержал, схватил ведра и по выбитой тропинке потопал за торфом. По пути запнулся о корень, потеряв равновесие, оперся о рыхлый склон и почувствовал под рукой что-то шевелящееся и холодное. В ту же секунду ребро ладони мне ожгло, будто туда одновременно ужалило полдесятка ос. Струясь по земле, прочь уползала метровая узорчатая гадюка. Со зла я догнал ее и превратил в две узорчатые гадюки неравномерной длины. Но дела это уже, увы, не меняло.

Что я знал об укусах змей? Покой, обильное питье, антигистаминное. Анекдот еще знал про двух пограничников. В общем, там плохо все закончилось в анекдоте. Непрерывно отсасывая из ранки кровь, приладил на огонь котелки с водой. Предплечье болело, но чувствовал я себя на удивление сносно. Даже пытался что-то делать, чтобы отвлечься. Потом начала «плыть» голова от резких поворотов, замутило, навалилась слабость. В общем, все, как по писанному сценарию. Забравшись в палатку, зарылся в спальники, знобило. Так и лежали мы с Балабаном на пару, как в попу раненые бойцы.

Я старался думать о хорошем. От укуса гадюки взрослый человек не умирает. На этом хорошее заканчивалось. Рука болела, распухла до плеча и превратилась в ногу. Перестала сгибаться в локте и помещаться в рукав. Пальцы не гнулись тоже. В месте укуса расползалась трупная синева, а на бицепсе почему-то вылезли гематомы. От нечего делать стал листать планшет, я туда накопировал разных тематических статей. Ничего нового для себя не открыл, но порадовала рекомендация: «показать змею врачу, чтобы тот смог ее идентифицировать». Вероятно, имелось в виду фото. А у меня не заржавело бы в обоих смыслах.

Полегчало мне на третьи сутки, а опухоль продержалась больше недели. Только потом потихоньку начала спадать.

Когда Балабан оклемался, а меня вконец достала прополка, рассаживание, и окучивание, я решил устроить отгул и совершить небольшой вояж по окрестностям. За все время я толком так и не выбрался ни на рыбалку, ни на охоту. Копошился на своем участке, как полоумный дачник.

Мы прошлялись целый день, обогнули верхнее озеро, начитали множество следов, но ни зверя, ни птицу так и не встретили. Под вечер вперлись в болотину, где совершенно случайно натолкнулись на увязшего в трясине лося. Если бы Балабан не гавкнул и тот не шевельнулся, я бы прошел мимо, приняв его за черное вывороченное корневище. Лось, сделав несколько судорожных скачков, погрузился в грязь еще глубже, обессилевший, косил безумным глазом.

Мои действия опережали мысль. Я рванул ружье и всадил пулю в основание массивной шеи. В воздухе висело сизое пороховое облако, лось не двигался, уронив голову набок. Уши его поникли безвольными лопухами. Балабан дрожал от возбуждения и от грохота выстрела, меня и самого потряхивало от тех же составляющих.

Вообще, сохатые отличаются повышенной проходимостью и вязнут редко. Они сильные, выносливые, на своих длинных ходулях могут бежать по бурелому со скоростью курьерского поезда. Их мягкие раздвоенные копыта соединены перепонкой, и позволяют преодолевать топи, как на болотных гусеницах. Но тут, видать, нашла коса на камень, а может, волки помогли. И, по все видимости, бедолага все равно бы погиб, с моей помощью или без нее.

Первой моей реакцией была радость. Как, говорится не боги горшки обжигают. Один выстрел – один трофей, и не какой-нибудь там зайчишка, а вон, целая лошадь. Потом, когда адреналин поразвеялся, и вернулась способность соображать, обнажились совершенно закономерные вопросы. Как я буду эту лошадь выволакивать в одиночку, а главное, что делать летом с такой прорвой мяса? Чем больше я задумывался, тем сильней грустнел, уже откровенно жалея, что так неосмотрительно спустил курок. Закон простой: убил – съешь. Просто бросить тушу и уйти я не мог.

Способ сохранения мяса в тепле я знал один: обварить полоски в крутом соляном растворе и завялить на солнце. Сверху должна образоваться корка, о которую погнутся мушиные яйцеклады. Возникла даже идея сгонять в лагерь за котелками и солью, чтобы переработать тушу здесь, на месте, а транспортировать уже легкое подсушенное филе. Что я могу сказать? Комары, слетевшиеся со всей округи в сплошную звенящую тучу, были за. Я мог поспорить на что угодно, если их собрать мощными промышленными пылесосами в кучу и уложить на весы, они перетянули бы своей биомассой лося. Еще мне требовалось много чистой проточной воды, заместить ее болотной жижей не удастся.