Читать книгу: «Ева. Книга 2», страница 2

Таким я видела Локи в последний раз и таким запомнила навсегда.

Глава 3. Лики смерти

«Во всем, что есть, скрыто гораздо больше, чем видно на первый взгляд. То, о чем мы, возможно, даже не подозреваем… Ведь чтобы понимать нужно глубоко погружаться в смысл всего…» ⁷

Больше всего мы отрицаем ту истину, которая задевает нас сильнее всего. Когда-то я во всем умела видеть знаки. Случайное неслучайно, и все такое прочее. Я верила, что иду правильной дорогой – конечно, иногда сомневалась, мечтала испытать что-то новое, но знала, что там, где я есть – я счастлива. Застывшая в статичности уютного мещанства, я не хотела перемен, не хотела развиваться. Не хотела становиться сильной.

Испытание – это великий дар, который формирует наш характер. Я не хотела закалять характер. Я хотела просто любить, просто остаться с ним и, если это означало стать скучной, старой, обычной – я была согласна, только бы это означало быть вместе с ним.

Но, как водится, меня не спросили.

А есть хоть кто-нибудь, кого спрашивали?

Кто-то, кто глядя на то, как башня из слоновой кости вдруг рассыпается, сметая за собой все, что имело значение, сказал бы: «То, что мы понимаем, это часть общего смысла, тут сомнений нет» ⁸

Мы отрицаем истину, потому что она приносит нам боль.

Когда в дверь постучали, наверное, я уже знала.

Лукас звонил мне два часа назад, сказал, что выходит. Я спросила, подвезет ли его Ронни, подразумевая, что волнуюсь и прошу, чтобы она подвезла. Он ответил, что хочет прогуляться пешком и подышать свежим воздухом, и это означало, что на сегодня уступки моим капризам окончены.

Мариза заснула позже обычного, взбудораженная сборами. Мы договорились, что отвезем ее к Элене и Джеку утром, позавтракаем все вместе, а потом только тронемся в путь. Раньше мы никуда не ездили без нее, и теперь она волновалась, беспокоилась и предвкушала запретные удовольствия, которые ей наверняка посулили дедушка и бабушка: сласти, телевизор до поздней ночи, еда в гостиной. Подрагивающая от возбуждения как молодой тонконогий жеребенок, она ни на секунду не оставляла меня одну, не давала погрузиться в беспокойные мысли. И только когда вещи были собраны, перепроверены несколько раз и сумка поставлена у входа, лишь тогда она согласилась лечь в кровать. Сон сморил ее через мгновение.

Я спустилась в гостиную и посмотрела на часы. Из Хайленд-Лейка, где находились дома моих родителей и Ронни – меньше часа неспешной ходьбы. Лукас должен был вернуться к десяти, но уже стрелки подбирались к полуночи, а его до сих пор не было. Горло перекрыл ледяной осколок, я чувствовала оцепенение и тошноту. Обманчиво спокойная внешне, на деле я была напряжена, как струна, зажатая нервным спазмом.

Что-то случилось. Что-то случилось. Что-то случилось.

Погасив свет, села в кресло, сжимая руки в замке.

«Все хорошо, Ева, это просто выдуманные предчувствия, ты накручиваешь сама себя, он просто не вышел вовремя, заговорился с Ронни, встретил кого-то по дороге, наверняка он уже на подходе и через пять минут задразнит тебя до слез из-за твоих страхов…»

Сейчас у многих стали появляться мобильные телефоны: у меня был, но Локи категорически отказывался «связывать» себя. Я мысленно поклялась, что куплю телефон ему и Маризе при первом же удобном случае, и плевать мне на все возражения.

В дверь громко постучали и холодный комок сполз ниже.

Локи никогда не стучал.

Я бросилась открывать, еще доли секунды успевая обманывать себя, что это мой муж, что он просто забыл ключи, или у него заняты руки, или…

На пороге стояли полицейские и, наткнувшись на их виноватые сочувственные лица, я покачнулась назад, все понимая. Один из мужчин шагнул вперед, положил руки мне на плечи, и я с трудом сложила расфокусированную реальность: папа. В своей форме он казался выше, моложе и строже. То, как он смотрел… Как будто он боится. Как будто должен сказать что-то, что меня сломает.

Хотя почему как будто.

Я никогда не падала в обморок, но впервые мне этого хотелось: потерять сознание, не слышать, не знать, закрыть глаза, а открыв, понять, что это был просто страшный сон, и все как-то образумилось без меня, и снова все в порядке, и это не моя жизнь уже летит вниз с высоты и сейчас разобьется на осколки.

– Скажи, что он жив.

Папа молчал, а я закричала:

– Скажи!

– Ева, мне очень жаль.

На этот раз я поверила сразу. Как будто всегда знала, что смерть никуда не уходила, просто притаилась в темноте и поджидает момента, когда я буду беззащитна, уязвима и не готова. Восемь лет мы играли с ней в прятки, и я только и делала, что проигрывала ей любимых: Фрэн. Голда. Лукаса.

– Мама! – дернувшись, я обернулась. На лестнице стояла Мариза, ее глаза были широко раскрытыми, а лицо – помятым ото сна.

Я просто стояла и смотрела на нее, и знала, что не могу ей сказать.

– Мама, что случилось?

Джек шагнул вперед, опустившись на колени, обнял девочку, заглянул ей в глаза:

– Милая, тебе надо поехать к бабушке сейчас. Мы с мамой тебя отвезем. Уже очень поздно, впереди целая ночь, ты поспишь, а утром мы все обговорим, хорошо?

Растерянно и непонимающе, но Мариза кивнула.

Я выпала из времени. Папа и его парни смотрели на меня с опаской, наверняка ожидая истерики, беснований и плача, и, наверное, так и должно было быть. Наверное, так было бы нормально. Но оказалось, внутри меня уже давно был заготовлен прекрасный стеклянный колпак, и сейчас, дождавшись своего часа, услужливо накрыл меня – и спрятал все.

Я снова могла мыслить. С обеда меня разъедала паника, затуманивая мозги, а сейчас все было так ясно и четко.

Все просто.

Не пугать ребенка. Раз.

Взять сумку с вещами Маризы, она готова. Два.

Мы не поедем в Милбридж. Стекло дрогнуло от острого камня боли, но не поддалось.

Аккуратно обойти полицейских, на крыльце ждать папу и дочь. Три.

Локи нет. Я разжала судорожно скрюченные пальцы. В ладони краснели отпечатки ногтей. Я не буду кричать.

Мы ехали быстро. Все молчали. Мариза схватила меня за руку, прижалась тесней и так сидела всю дорогу. Близость теплого тела резала меня, раскалывала мою защиту. Хотелось отодвинуться, отбросить дочь, но я заставляла себя терпеть.

Элена нас уже ждала. В ее глазах была вечность. Она, как и я, знала, что никогда ничего не бывает навсегда.

Еле заметно она сделала шаг ко мне, еле заметно я отступила, и она поняла. Не трогая меня, переключила внимание на ребенка, превратилась из колдуньи в хлопотливую бабушку, увела Маризу в дом, что-то непрестанно приговаривая.

Мы с папой остались вдвоем.

– Что произошло?

Джек, исказившись лицом, достал сигарету, прикурил от фильтра, выругался, бросил на землю, затоптал ботинком. Вынул из пачки следующую, зажег и протянул мне. Я покачала головой, и он сильно затянулся сам. Когда дольше оттягивать стало невозможным, заговорил, сбиваясь и путаясь в словах.

Я слушала его пространный рассказ, пропуская сквозь тонкое сито: слова сочувствия, сожаления и вины не трогали меня, оседая поверх. Мне нужно было знать только одно: как?

Тогда отец рассказал вкратце, да он и сам на тот момент не знал всего. Детали я собрала потом, не за один день, тщательно просеивая сплетни, слухи и домыслы. Правда была безжалостной и как обычно и бывает, глупой.

Дороти Брэдли, войдя в кризис среднего возраста, решила, что в ее жизни не хватает любви как в кино. Отчаявшись ждать от своего скучного благоверного знаков внимания, она решила своими силами разнообразить унылый брак, устроив Милтону Брэдли – верному мужу, но непоколебимому зануде, романтический ужин со свечами и эротическим танцем. Отправила детей наверх пораньше, испекла ягодный клафути по рецепту Джулии Чайлд, купила сухое вино и спрятала бразильскую эпиляцию под выписанное из Бостона кимоно. Милтон, не избалованный красотами простоватый моряк, не был готов к таким изыскам. То ли клафути ему было маловато, чтобы наесться после тяжелого рабочего дня, то ли вино показалось кислым, то ли ему не понравилась «лысая лужайка» супружницы, и он неостроумно пошутил на этот счет, но в какой-то момент все пошло наперекосяк, и романтический вечер накрылся тазом. Обиженная Дороти раскричалась, как истеричная чайка, голодный Милтон плюнул и ушел в бар догоняться пивом и сэндвичами, и все бы закончилось, как заканчиваются тысячи подобных историй разочарований, скупым примирением наутро и мутным осадком в глубине души, но вы ведь не забыли про свечи?

Дороти забыла.

В сердцах содрав с себя неудобное кимоно, подхватила бутылку непригодившегося вина – действительно гадская кислятина – и выпила ее перед телевизором, мешая со слезами и неудовлетворенностью. Обманчиво легкий напиток ударил в голову, экранные страсти убаюкивали… Она заснула и ей снилось, что она Сюзанна и влюблена в Тристана⁹, и стук свечей, опрокинутых бродившим по столу котом, казался ей стуком изголодавшегося по любви сердца, а марево занавесок, полыхавших огнем, врывалось в ее влажные мечты и душило жаром страсти.

Ирония судьбы, но Локи не должен был быть там в этот момент. Если бы не мой идиотизм, он бы промчался на мотоцикле мимо коттеджа, еще когда страсти в семействе Брэдли только набирали обороты. Но он шел пешком и ничто не могло свернуть его со стремительно сужающейся колеи, когда голая ополоумевшая Дороти выскочила из горящего дома и, упав ему на грудь, стала кричать, что внутри остались дети.

Старшего ребенка он нашел сразу. Девочка спала, и он просто вытащил ее и вынес на воздух, скинув ничего не понимающую, растерянную, на руки воющей матери. Но мальчика в кровати не было. Он проснулся, еще только комнаты заполнялись гарью, и напуганный до смерти, спустился на первый этаж и спрятался под столом, укрытом до пола скатертью.

В конце концов Лукас его нашел.

Нашел раньше пожарных, которых наконец-то вызвали соседи, и которые примчались быстро, но все равно слишком поздно.

Паренек обжег легкие и надолго попал в больницу, но остался жив. Я не настолько сука, чтобы хотеть небесного возмездия в лице невинного ребенка, но я была бы к тому же еще и лживой сукой, если бы сказала, что никогда не повторяла бессмысленный вопрос: почему он выжил, а мой муж – нет?

«Слишком много дыма. Не выдержало сердце».

На следующий день в свидетельстве о смерти запишут лаконичное «сердечная недостаточность», а горожане будут сочувственно перешептываться «как жалко, такой молодой», но мне на тот момент все равно.

Локи нет.

И больше никогда не будет.

– Где он? – папа уменьшается под моим взглядом, впервые в жизни не зная, как меня утешить.

– Там, в больнице. – неопределенно машет рукой, но я понимаю.

«В морге».

– Отвези меня туда.

– Ева… Ты уверена, что хочешь этого? Завтра…завтра его приведут в порядок. – я не смотрю на Джека, но все равно ощущаю его отчаянное сопротивление. Он не хочет, чтобы я видела. Хочет меня оградить. Защитить.

Я понимаю его.

Я тоже хотела защитить Локи.

Больнее всего, когда больно твоим любимым.

Но мне уже не больно.

– Отвези меня к нему. – повторяю я, и Джек меня отвозит.

Глава 4. «Куколка последней надежды»

«– Она сама нос задирает. Думает, если красивая, так весь мир у её ног. Чего ради мы её будем приглашать?» ¹⁰

За непохожесть на других платишь одиночеством.

Если ты умна, приятна, не выпячиваешь себя напоказ, а главное, достаточно полезна, тебя будут терпеть. Улыбаться при встрече, вежливо здороваться и беседовать о погоде, случайно сталкиваясь в приемной у врача или субботним утром на рынке. Но ты всегда знаешь, что они тебя боятся – как что-то яркое, и потому ядовитое, выбивающееся из привычной формы для выпечки общественного теста. Как что-то опасное.

И тебе нравится быть другой. Быть одной, зная, что за спиной стоит кто-то, кто позволяет тебе быть собой.

И вы будете долго играть в эту игру, но однажды ты упадешь и дашь им повод выпустить жало. О нет, ты не настолько глупа, чтобы думать, что они должны были помочь тебе подняться – признай, ты и сама их презирала. Тебе нужен только твой хранитель, а без него вставать нет смысла. И тогда ты с чистой совестью сможешь прогнать всех, и они радостно разбегутся, оглашая воздух визгливым кудахтаньем: «Мы всегда, всегда знали».

И ты ждешь тишины, блаженной тишины и темноты, которая укроет тебя.

Но ты еще не знаешь одного.

Кто-то всегда остается.

Я не боюсь мертвых.

Раньше боялась, конечно, как и все – этот страх имеет естественные корни и цена спокойствия всегда высока. Я бы предпочла бояться.

Я знала, что не найду Локи в теле, которое когда-то было им – но все равно в момент, когда увидела его: бледного, застывшего, мертвого – что-то навсегда умерло во мне и больше никогда не ожило.

Он был накрыт всего лишь простыней, и глядя на его белые совершенные плечи, так часто прятавшие меня от бед, проводя рукой по гладкому лбу, трогая опаленные брови, гладя волосы, кроваво тускневшие в полумраке холодной комнаты, я чувствовала, как лед заполняет меня изнутри, проталкивается в сосуды и пальцы, забивает живот колкими кусками, обволакивает пищевод, нежно гладит сердце.

Я не плакала. Легко разражающаяся слезами по любому пустяковому поводу, в моменты настоящего горя я всегда каменела и уходила глубоко в себя.

Папа нашел где-то табуретки, и мы сели, блуждая в молчании.

– Где Ронни? – спросила я, просто чтобы спросить. Мне не был интересен ответ.

– Спит. Она упала в обморок, когда узнала, ей вкололи успокоительное.

Я кивнула. Мне так не повезло.

– Вы сначала сказали ей.

– Да, Ева, но… – папа отводил глаза.

– Ты боялся за меня, – перебила я. – Думал, поеду крышей. Поэтому пришел не один. – я не спрашивала, но Джек все равно попытался объяснить:

– Ева, все не так… – а потом ударил кулаком об ладонь и застонал, схватившись за волосы.

– Да кого я обманываю, все так, все так, дочка. Что же это такое происходит, а, Господи? Какого черта ты натворил, парень! – отчаянно выкрикнул он. В его голосе были слезы.

«Ему больно. Он тоже любил Лукаса».

До этого я видела мокрые глаза отца лишь раз – в день своей свадьбы. И сейчас ощущала себя странно взрослой и сильной. Как будто страдание перенесло меня на какую-то заоблачную высоту. Я положила руку папе на плечо, утешая. Его можно было утешить. Он обнял меня, и я внутренне сжалась. Моя броня шла мелкими трещинами, и я знала, что если она сейчас расколется, то я не доживу до утра, убью себя, вскрою вены, чтобы выпотрошить обжигающий лед. Поэтому я аккуратно отстранилась от Джека, и, глядя на Лукаса, одними губами повторила папины слова:

– Какого черта ты натворил, любовь моя.

Ночь без сна тянется целую жизнь. Зависнув в безвоздушном пространстве между вечным мгновением прошлого и так и не наступившего будущего, я прощалась с собой, разрывала все мечты, не верила в рассвет.

В какой-то момент все показалось настолько бессмысленным и пустым, что я процарапала ногтем кожу на своем запястье, лишь бы что-то ощутить. Но все равно не ощутила.

Подавившись сухим рыданием, закашлялась в бессмысленной попытке заплакать. Глаза жгло, но слез не было. В здании больницы четыре этажа. Если подняться на крышу…

– Ты помнишь, как Лукас выкрасил тебя в золотой цвет?

Голос Джека разрезал мои опасные мысли, не дав им окончательно оформиться.

Я слабо улыбнулась и покачала головой:

– Нет.

– Тебе тогда было три. Или четыре? А Лукасу значит сколько… Двенадцать-тринадцать? Хм, и взрослый парень, казалось бы… Ладно, неважно. Рэн и Рику тогда учились в старших классах, друзья, девчонки… Усадить их дома было так же реально, как поймать шаровую молнию. Я работал с утра до ночи, Элену вечно дергали в больницу даже в выходные, и как-то само собой вышло, что Лукаса назначили твоей нянькой. Ты, капризная донельзя, терроризировавшая своими воплями всех приходящих соседок, благоволила Локи и охотно оставалась с ним. И все, признаться, с радостью восприняли такое положение дел. Все – кроме, собственно, Лукаса. Какой парень захочет днями возиться с трехлетней девчонкой? Вот и он не хотел, возмущался, но мы его не слушали. И поделом нам. – Джек весело хмыкнул, а потом продолжал.

– Он нашел оригинальный способ решения проблемы. Однажды мы с твоей мамой подхватили Ронни, Шона – был один Шон, долго ухаживал за ней – и рванули в Портленд. Театр, ресторан, прогулялись по набережной… Дело молодое, выпили лишнего, время было позднее – решили остаться ночевать. Из отеля позвонили Лукасу, он пришел в ярость – у него был запланирован поход с друзьями куда-то там – а из-за нашей беспечности все отменилось. Ну и вот возвращаемся мы к полудню следующего дня, а нас встречает злой и веселый Лукас и говорит: «Дамы и господа, позвольте представить вам «золотую девочку»! И ты выходишь к нам, сияющая и довольная, в балетной пачке, крылья за спиной, вся от кончиков волос до ногтей покрытая желтой краской, в руке волшебная палочка…

Мой смех больше напоминал лай.

– Я совсем не помню этого.

Джек тепло улыбнулся.

– Зато мы с мамой навсегда запомнили, как остаток дня отчищали тебя от гуаши. Ох и рассердилась же тогда Ронни! Лукасу знатно влетело. Но, правда, своего он добился: в следующий раз мы попросили присмотреть за тобой года через два, не раньше.

Что-то незримо изменилось в воздухе. Призрачный вздох коснулся слуха, слишком быстро, чтобы в него можно было поверить, слишком явно, чтобы убедить себя в том, что ничего не было. В уголках закрытых глаз Лукаса блестели слезы. Так бывает. Я аккуратно стерла их пальцем.

* * *

До самых похорон меня ни на секунду не оставляли одну.

Элена или Джек, или братья, примчавшиеся утром субботы – кто-то из родных постоянно маячил в поле зрения, раздражая, тормоша и уговаривая поесть, поспать, поплакать. Наверное, они боялись, что я покончу с собой, если дать мне время подумать. Наверное, они были не так уж неправы.

Но я держалась.

«Держись» – так говорят всем столкнувшимся с несоизмеримым горем, подразумевая под этим «только, пожалуйста, не делай ничего такого, с чем мы не сможем справиться».

Я не делала «ничего такого».

Была удобной.

Функциональной.

Разумной.

Роботом.

Не дрогнув лицом, выбрала гроб: белый, любимый цвет Локи.

Не разрешая себе дышать, вытащила из шкафа одежду: простая футболка, джинсы, ремень с орлами Харлей Дэвидсон. Сняв с плечиков желтый пиджак – когда-то он меня раздражал вызывающей яркостью – я против воли поднесла ткань к лицу и задохнулась от боли. Пиджак пах Лукасом. Я повесила его обратно.

Труднее всего было заставить себя поговорить с Маризой. Сидя за столом рядом с ней, я не могла подобрать подходящих слов. Не в силах смотреть в ее глаза, так похожие на отцовские, я искала ответ в своих ладонях.

Но она поняла и так.

– Папа умер.

Я раскрыла для нее объятия, пряча свою маленькую дочку у сердца, на мгновение отгораживая нас обеих от рухнувшего мира, шепча слова любви.

И тот момент был последним за долгое время, когда я была сильнее ее.

А время все длилось и длилось, впечатываясь в кости, корежа и перекручивая.

Я не могла есть и спать. От любой пищи меня моментально выворачивало, закрывая глаза я видела лишь сполохи огня и лицо Локи, сминающееся в языках пламени. Бессонница и голод сделали меня легкой и безумной. Зрение и слух болезненно обострились, и мне чудилось, что я читаю невысказанные мысли окружающих, слышу тайные перешептывания.

А шептались за спиной много.

Все хотели видеть мои слезы, доказывающие силу истинного страдания, но я так и не плакала. Ронни безостановочно рыдала, вполне оправдывая ожидания соседей. Она вела себя так, как принято. Она была нормальной. Я – нет. Соляным столпом простаивая у гроба, я отпугивала всех, кто пытался было утешить меня дешевыми соболезнованиями. Сухие, чувствительные глаза воспалились и жгли железом сочувствующих, смущая их простые и недалекие души.

«Каменная». «Бессердечная». «Он с ней слишком носился». «Она не заслуживала такого парня». «А помните, когда умерла невестка Ноланов…»

«Лукас всегда любил ее сильнее».

Мне было не больно. Пустые слова не могли меня достать там, где я пряталась.

В какой-то момент пришли Брэдли. Милтон неловко мял в руках кепку, Дороти была смущена, но энергична. Оглядевшись по сторонам – все ли смотрят на нас – начала произносить явно заготовленную речь.

– Ева, прими наши глубокие соболезнования и признательность. Твой муж был настоящим героем…

Я перебила ее:

– Если бы ты лучше смотрела за своими детьми, ему бы не пришлось становиться погибшим героем.

Багровый румянец прилил к ее мясистым щекам, окрасил шею.

– Ты…Ты винишь меня в его смерти?

И я сказала:

– Да.

Хлопая коровьими губами, Дороти Брэдли хватала воздух, разом став жалкой и старой. Муж ее, бессловесный тюфяк, напротив, вдруг стал как-то больше и, крепко взяв жену под локоть, увел прочь, коротко кивнув мне на прощание.

Больше ко мне не подходили.

Во время службы я смотрела в окно. В стекло лезли рябиновые гроздья, плотно усыпанные кровавыми ягодами. Это было так красиво, так невыносимо прекрасно, что близко-близко подкатили слезы, но не пролились. Как будто еще рано. Как будто я еще не заслужила.

Когда священник закончил говорить, снова что-то незаметно изменилось. Я посмотрела на Локи – серьезный и строгий, он выглядел по-другому. Он выглядел готовым.

Держась за Маризу, я стояла у края разверстой, сухой могилы, и мысленно падала, падала в ее безысходную тьму. Шорох винтов, закручивающих крышку гроба, долго будет мне потом сниться в самых безнадежных, густых кошмарах. Я чувствовала, что больше не могу, ломаюсь, трескаюсь, как яичная скорлупа, но, закусив щеки изнутри, удержала себя, не закричала.

После кладбища все пошли в бар. Сейчас, когда тело было предано земле, многим становилось легче. Я видела, как они сбрасывают груз подавленности с плеч, понемногу распрямляются, негромко переговариваются друг с другом, изредка бросая быстрые взгляды в мою сторону. Ронни, всегда прямая и жесткая, опустив плечи, шла под руку с моей мамой. Джек вел Маризу, ее маленькая ладонь терялась в его огромной. Рэн и Рику бесшумно подошли ко мне и встали по обе стороны, пряча от любопытных глаз. Мы шли последними, понемногу отставая от остальных.

– Ненавижу похороны. – красивое лицо Рэна скривилось. – В такие моменты всегда очень ясно понимаешь, что жить – это значит терять тех, кто тебе дорог.

– А я не могу не думать о папе. Почти тридцать лет прошло, а воспоминания такие же яркие. Я тогда ревел как девчонка, а ты – нет, ни слезинки не проронил, помнишь, Рэн?

– Всегда. Мне казалось, что меня разорвет изнутри, хотелось взорвать мир, уничтожить себя, сделать хоть что-то, чтобы картинка снаружи и внутри наконец-то сложилась.

Остановившись, я подняла голову и увидела внимательный взгляд брата. Он рассказывал это для меня.

– Как ты справился?

Он сочувственно покачал головой.

– Я не справился. Я почти сломался. Мне помог тогда Джек.

Я кивнула и хотела было уже двинуться дальше, но Рэн мягко взял меня за плечо, задержав.

– Ева. Не отгораживайся от нас.

Я осторожно положила голову ему на грудь. Так же осторожно брат обнял меня. Рику, стоявший рядом, погладил по волосам. Они пахли вишневыми ветками, ванилью, талой лесной водой и растертыми между ладоней смородиновыми листьями. Такие сильные, теплые и… чужие. Не эти объятия мне были нужны. От подступивших слез болели щеки и щекотало в носу. Я прокаркала глухим, срывающимся голосом куда-то в ворот пуловера Рэна:

– Они думают, что я не плачу, потому что не любила Локи.

– Нет, Ева, нет. Никто так не думает. Все знают, мы с Рику знаем, как ты любила его. И он тоже знает.

На целое мгновение я стала маленькой балованной сестрой двух старших красавцев-братьев, на мгновение я поверила, что мне достаточно только пожаловаться, чтобы они разрешили все мои печали. Но только на мгновение.

Я отстранилась от Рэна.

– Пойдем.

Уходя, я оглянулась.

Но все равно никого не увидела.