Читать книгу: «Трость»
© Эндрю Кларк, 2020
ISBN 978-5-0051-0005-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I
В конце сентября, перед трепетным зарождением нового, золотого, красочного месяца наступили внезапные холода, какие были свойственны только крайним северным побережьям раздробленной Священной Римской империи или же Норвегии. Над слегка подмёрзшей землёй почти каждый день расстилался белый перистый туман, а под вечер вплоть до самого утра, иногда прерываясь, моросил хлёсткий дождь, размывая своим постоянством межпросёлочные дороги и разводя в них вязкую грязь, в которой застревали не только тяжёлые торговые возы и телеги, но и обычные экипажные кареты. Ещё бывало так, что тихий и довольно спокойный ветер, следующий со стороны снеговых Альп, нахрапом поднимался ледяным вихрем и начинался слабый, но довольно страшный ураган. Он вяло раскачивал сухие верхушки седеющих золотом дубов и юных вечнозелёных елей; гремели по ночам железные и керамические кровли крыш, взвизгивали скрипящие оконные рамы, а незапертые двери то и дело нерадостно хлопали по каменным или же деревянным стенам крестьянских зданий, в трубах которых бушевал гневный вопль.
В 1650-х годах после религиозно-кровопролитной Тридцатилетней войны за гегемонию в Священной Римской Империи почти по всей её разграбленной территории настала послевоенная скорбная тишина. Но до этой тоски, прошедшим летом ещё больше обострился монетный кризис, и среди многих скупых крестьян пролетали грязные слухи о том, что вот-вот произойдёт великая революция или ещё лучше – государственный переворот. И буквально все с этим соглашались, однако дальше слепой идеи и концепции дело не продвигалось.
Упадок прогрессировал, увеличивая границы между богатыми и бедными, а цены на разную продукцию, даже на самые необходимые продукты приобретали небывалый рост. Странно, но почему-то именно в этот день – двадцать восьмого сентября – погода сказочным образом утихомирилась и даже переменилась. Наступили безмятежные безоблачные деньки, да такие ясные и солнечные, что этому мог позавидовать даже самый тёплый и светлый месяц – июль.
На пустынных русых полях возле старого хлебного города Хехингена растянулись длинные, блестящие слюдяным блеском паутинные пряди, случайно цеплявшиеся за желтовато-красные листья дубов, клёнов, за колючие стебли дикой безъягодной малины, прораставшей везде, где нужно и где нет. Люди юго-западных здешних мест больше всего были подвержены нападкам военного движения французов и в послевоенное время находились на остром краю бедности. А мужчины Хехингена, славившиеся в своих узких кругах своей особой выносливостью и силой, были вынуждены искать себе тяжёлую альтернативную работу, которую так удачно предложил туличный загадочный граф Генрих фон Леманн.
Тень мрачного графа уже много лет соприкасается с роскошным и таинственным замком Гогенцоллерн, и он не часто переступает его порог. Эта древняя каменная крепость располагалась в двух километрах от близлежащего малого городка Хехингена. А на высоте семьсот метров величие серого готичного замка, словно коршун в своём поднебесном гнезде, открыто восхваляло себя на холодном неприступном утёсе одноимённой горы, чей крутой склон славился невероятным разнообразием видов деревьев, окруживших замок своим упоительным великолепием.
В военное время он успешно сыграл роль защиты плодородных земель империи от враждебного натиска западных противников. Тогда по просьбе графа из ближайших торговых столиц, которые также были подвержены нападениям, к нему послали около пятисот мушкетёров и пехотинцев, дабы сдержать предстоящий штурм. Замок выполнил свою задачу, а Генриху почётно присудили ордер защитника крепости. Крепости, чья территория была окружена неприступной, но, к сожалению, частично порушенной и разбитой от артиллерийского штурма каменной стеной. Нижняя часть этой ограды имела дополнительное металлическое утолщение, чтобы стены не размывались от постоянных ливней, однако в последнее время и оно стало подводить.
Широкая ветвистая подъездная дорога ведёт нас прямо к замку, где сразу же за огромными двойными вратами, хрупко-деревянными, с чугунными вставками впереди и со стальными решётками позади, расположилась круговая дорога, ведущая на второй, более живой ярус замка. Там, прямо перед глазами, откуда не возьмись возникала маленькая католическая церковь, окружённая вдоль и поперёк стенами замка и вечно синеющими фиалками, от которой по праздникам доносился тонкий трезвон небольших колоколов. А вдоль ограждённой стены, перед вторым арочным проходом, на небольшой возвышенности, за церковью в ряд стояли древнейшие скульптуры всех прежних владельцев замка Гогенцоллерн, но не было самого графа Генриха вон Леманна и его давно усопших родителей…
Днём строения столь величественного замка сладко утопали в яркой зелени, постепенно принимающей рыжеватый окрас, и тем самым неохотно покоряясь извечному закону природы. С фасада по обыкновению прославлялся прекрасный розарий – граф очень любил и славился им, бережно хранил и вечно прохаживался в глубоком расстройстве и отчаянии, когда из-за похолоданий эти нежные цветы прекращали свой радостный цвет. В том маленьком закутке были представлены розы различных цветов, оттенков и сортов, даже самых редких, как считалось в Европе на тот момент, – тёмно-малиновых, почти что чёрных, таинственных… Они были отделены ото всех небольшими колоннами и ветвистым диким виноградником и роскошным чистым, рядом протекающим родником. Мало кто знает, что эти благородные, словно тень немецкого короля, цветы служат не только драгоценным украшением для мрачного замка, но и для его извечного благоухания, для того, чтобы напоминать всем земным существам о несправедливой скоротечности и хрупкости многих жизней.
Издали Гогенцоллерн кажется таким загадочным и таким опасным в своём архитектурном величии, но забавно то, что если приблизиться к его грязному порогу, к металлическим вратам, то ощущение опасности быстро сменяется в беспринципно лучшую сторону – благоговением к мощи его каменных стен. Гогенцоллерн давным-давно потерял свой первоначальный облик и единую концепцию постройки, ведь замок раз десять, не меньше, перестраивали, реконструировали и всячески дополняли окнами, балконами, зданиями, домами и особым декором.
Его основное здание состоит из большинства старых и нескольких новых готических пристроек и перегородок разной высоты и ширины с остроконечными пиками на керамической серой, отдающей болотной грустью крыше, с ветвистыми узорами на стенах. А его массивные коварные решётки, повешенные практически на всех узких окнах, страшат и манят взор каждого жителя Хехингена. Они, подобно вечному сну, делают замок невзрачным в плане восхищения его красоты, однако это так же воспевает его как грозного величественного правителя без капли сострадания в душе.
По ночам в подземных казематах, кротко выглядывающих из-под стен в одинокой горе, вход в которые расположился со стороны внутреннего дворика, горел яркий свет, отчего интерес деревенских жителей только возрастал, а после войны стали слыть легенды о том, что в тех темницах тёмный граф жестоко пытал и издевался над своими французскими пленниками. И именно об этом шла речь местных особ в одном из маленьких бревенчатых питейных заведений Хехингена под вполне обычным неброским названием «Старый Дворик».
II
– Да ладно тебе, дружище, ну, чего ты боишься? Комеражей? Пустых слухов, сплетен? – громко на весь салон отвечал толстый фермер своему крепкому, уставшему от трудной работы другу-кузнецу, кротко попивавшему полулитровый деревянный стакан живого пива. Однако кузнец был не из болтливых и всё время увиливал от нарастающих вопросов. – Поработаешь, потаскаешь камня, поколотишь там чего-нибудь эдакого, поделаешь вид, что что-то делаешь, и всё – делов-то? Проще пареной свёклы!
– Так, это тебе так просто, а мне даже от вида этого замка как-то… не по себе…
– Не по себе? Тебе-то? Ты посмотри на себя! Я таких верзил не видывал в жизни! Тело мощнее скалистых гор, плечи, словно степные барханы, а мышцы твои прочнее стали и шире моего живота! А ты боишься разрушенного замка?! – на последнем вздохе вытянул каждую букву брюхан и залился на всю трактирную лавку продолжительным тонким смехом, напоминающим подобие крика большой птицы, наевшейся забродивших ягод. Он, придерживая руками скачущий из стороны в сторону живот, скрывал от лишних взоров свои красные от хмеля пышные щёки.
Кузнец прикрыл потной ладонью низкий лоб и изредка поглядывал на людей, сидящих вокруг. Но ими особо никто не интересовался, видимо, такая шумная пара ещё не верх происшествий в данном заведении. Через некоторое время собеседникам без особой оглядки подошла весёлая пожилая кельнерша в зелёном платьице и в белом традиционном переднике, с перевязанным по краю крестом из коричневых нитей. Её внешность не была столь интересной и привлекательной, и даже изредка напоминала более восточную, нежели северную национальность. Нос с большой горбинкой, вся кожа смугловатая и опущенная от старости лет, волосы тоже не шибко светлые, а глаза и подавно под слабым освещением приобретали чёрный оттенок. Она поставила на их стол две деревянные кружки пива, из которых сочилась нежная пористая пенка. К тому времени толстяк слегка угомонился и, неловко поправив свой позолоченный пояс, развернулся пузом к неожиданной гостье и к её хмельному подарку.
Дама кротко вгляделась в ярко-бронзовые глаза двух недавно о чём-то споривших молодых товарищей. Они были явно удивлены происходящим и ждали ответа от кельнерши, и она, вытянув свою сухую старческую шею, поправив белую сеточную шапочку на слегка поседевших волосах, уселась за их трёхместный столик, который находился прямо на середине трактира под металлической люстрой, оснащённой шестью свечами. Был далеко не вечер, однако они всё же капали своим жарким воском на подставленные блюдца и создавали приятный, ничем несравнимый аромат.
– Извините, но мы не заказывали это пиво, – косолапо супротивился фермер, поглядывая на своего столь же непонимающего друга, но он был явно не против отведать ещё одну порцию пива.
– Ох, господа, примите это, как за счёт заведения, только тс-с… – прошептала столовая дама, поправив светлый, выпавший из-под шапочки локон, и, отодвинув пиво к недоумевающим, пронаблюдала за их пассивной реакцией: кузнец одним махом, не раздумывая, влил в себя принесённые пол-литра даже ничего не почуяв; фермер лишь только после того, как выпил его собеседник, медленно вдохнул свежий хмельной аромат и, не найдя в нём подвоха, сделал кривой глоток и отставил стакан.
– Признаюсь вам, мои молодые люди, я подслушала ваш разговор о замке Гогенцоллерне и о самом его правителе – Генрихе, и хотела бы вас в кое в чём подправить. Видите ли, моя дочь прислуживает тому графу уже вот целых десять лет, и дело в том, он никому не разрешает просто так входить или выходить за стены замка без его полного веления. Однако однажды как-то вечером я всё же подкараулила свою дочь, вышедшую из крепости за летним побором малины… Это было рискованно, ибо моё вмешательство могло бы стоить ей её работы, Но вы бы видели её счастливое, всё ещё молодое личико, ах, как она была рада видеть меня и поведать мне всё о своей нелёгкой жизни в замке… О том, как она каждый день выполняла сотни разнообразных услужливых действий надзирательницы: от полировки латных доспехов до рассказа вечерних баллад для графа. И она почти целый час трезвонила мне об невероятном укладе замка, о том, какой он великолепный и красивый, что я даже решила, что она слегка… ну, того – сбрендила. Но это было не так, моя дочурка вполне осталась всё такой же лапушкой и умницей… Эх, поскорей бы настал тот момент, когда я смогу вновь увидеться с ней…
– Эм, и что же вы хотите этим рассказом сказать? – спросил кузнец, повернув тонкой бровь, и в тот же момент отставил пустые, допитые им же кружки.
– Может, друг, она хочет сказать, что Гогенцоллерн не такой опасный, как он есть на самом деле? – проявил внезапную дедукцию фермер и гордо пригладил свой двойной подбородок.
– Да-а, но… Но есть и другая проблема – это сам граф, – снова перешла на шёпот старушка и спокойные взгляды попивающих вновь забегали от недопонимания.
– А что с ним не так? – мгновенно подхватил затаённую манеру речи фермер, наклонившись чуть ближе к кельнерше.
– О-о-о, он окружён тайной ничуть не меньше, чем сам замок… А вы знаете, сколько ему лет?.. Вот-вот стукнет полвека! Да-да, клянусь…
Друзья неловко переглянулись и, вместе пошмыгав носами, залились неудержимым хохотом, входившим в унисон с пьяным хоровым стоном сидевших возле стойки мужчин. Они долго не могли успокоиться, чем и ввергли в смущение и обиду саму рассказчицу. Внезапно визгнул фермер, протирая свой правый заслезившийся янтарный глаз:
– Так вон ты погляди, моему батюшке под восемьдесят было – только два года назад похоронили!
Небольшая стайка тёмных стрижей за окном вспорхнула с деревянного насеста.
– Да за что же вы со мной так!? Я же недосказала вам, вы не дослушали меня… Сам граф бессмертен! – вспылила старушка, и обиженно встала из-за столика и ушла на кухню, оставив у молодых людей неизгладимый осадок, повергнувший их в глубокое раздумье.
III
После очередной влажной осенней недели, когда все редкие берёзовые участки империи облысели, а все рослые дубы скинули свой пылкий весёлый окрас, уступив место для безысходной философской грусти; и когда осенний побор яровой пшеницы и ржи был полностью скошен и собран, на главной просторной площади, переполненной ветхими тележками с добром и жителями, готовыми торговаться друг с другом, образовалась небольшая ярмарка.
Под слепым от туч солнцем, со стороны каменного мостика, отделяющего город от волнистых полей, вышел кривой низкий старичок с выделяющимся большим носом и с каким-то желтоватым трухлявым листочком в руках. Он медленно передвигался и боязливо обходил большие скопления людей, пугаясь буквально каждого косого взгляда и спотыкаясь буквально о каждый камешек, лежавший на слегка гнутой природой площади. Старик подошёл к её середине и встал возле каменного колодца с деревянной двускатной крышей, и нервно вперился на собравшуюся вокруг него настороженную толпу. Вестник в ветхом одеянии в очередной раз осмотрел всю толпу и, переступая с ноги на ногу, достал позолоченный монокль из своего широкого кармана тёмного, почти что доходившего до тощих колен пальтишка с огромными пуговицами на манжетных рукавах и с нашивкой в виде чёрного креста на серебряном щите на правом и левом узких плечах. Украдкой с третьего раза он засунул линзу себе под тёмный глаз, при этом скорчив странную, но очень смешную физиономию, расправил листок дрожащими руками и робко начал своё чтение:
– Внимание, всем внимание! Я – бессменный геро́льд графа Генриха фон Леманна, властителя великого замка Гогенцоллерн и истинного покровителя непременно прекрасного Хехингена! И сейчас я, как и на прошлой неделе, зачту вам его известие и приятное для многих выгодное предложение… Прочту для тех, кто, конечно, не слышал…
Старик снова прищурился в лист, а жители приумолкли в ожидании. Пожилой долгое время корчил смешные неспециальные рожицы, открывая на обозрение всё его сухое бедное лицо, слабые скулы, которые порой не держали круглую челюсть, а попросту давали ей возможность свободно парить, тем самым приоткрывая малиновый рот с дрожащими тонкими губами и кривые мелкие зубы, наличие которых было подозрительно велико. Низкий лоб отчетливо погряз в морщинах, как и значительная часть его худощавой шеи, однако не смотря на старость и робость лица герольд обладал поистине огромной энергией, которая частенько высвобождалась в вольных движениях, больше походивших на нервные припадки. Некоторые жители, которые, вероятно уже слышали обращение или же попросту не интересовались им, принялись расходиться в новые потоки жизненного уклада, добровольно обрекая себя на извечную суету.
Началось громкое чтение письма от лица графа:
«Обращение к крестьянам! Внимание, добрый народ, несколько дней назад в мой замок Гогенцоллерн завезли большое количество камня, извести, гранита, песка и качественных инструментов. Но к моему глубочайшему сожалению, у меня попросту нет людей, способных заняться столь непосильной задачей, как реставрация разрушенных во время осады стен и башен. И поэтому я, Генрих фон Леманн, пишу указ о том, что тот, кто к завтрашнему утру явится к вратам моего Гогенцоллерна, получит щедрую предоплату – один золотой пфенниг. А тот, кто будет продолжать работать не покладая рук и закончит всю работу к первому месяцу зимы, получит от меня двадцать золотых! Однако смею предупредить всех отчаянных золотоискателей, что тунеядцам здесь придётся очень трудно…»
По площади раздался одновременно удивлённый и радостный гул и вой жителей, желающих свободно нажиться. Однако легкое и непринужденное предупреждение проявило свою сдерживающую силу. И также многие задавались вопросом: почему граф не решился силой заставить крестьян работать, зачем столько поблажек для простого народа, не уж-то чего-то боится. Однако ответ на эти вопросы мы вряд ли поймём. Не страстен был граф освещать свои планы и идеи. А тем временем каждый житель мелкого города переглядывался друг с другом до тех пор, пока старичок вновь не встрял в массовую дилемму, дополнив пару слов в донесение своим дрожащим голоском:
– И да, рабочие, ещё кое-что недосказали вам: не забудьте брать с собой еду – никто не собирается вас там кормить!
– А вода? – послышался насущный вопрос из толпы. – Как же вода? Где пить нам?
– Вода есть… и об этом волноваться не стоит.
На этом чрезвычайно кроткий расспрос жителей закончился, после чего графский герольд свернул листок и вместе с моноклем сложил все свои принадлежности во всё тот же шершавый карман. Толпа постепенно расходилась в прежние группы людей – по своим истошным торгашеским делам.
Старичок ещё пару минут простаивал на площади, покачиваясь от ветра, словно кривая осина, внимая все совершаемые действия людей и вникая в их почему-то немного изменившуюся манеру речи – более бранную и резкую. Он осторожно прошёлся мимо жителей, аккуратно осмотрев цветасто-блеклые наряды и одежды каждого; их быт и совсем не изменившиеся со времён Карла IV дома, очень схожие своим крепко-клетчатым строением и чётким, выверенным расположением на дома Тюрингии-Франконии – высокие, с множеством деревянно-сенных скосов и подгнивающим краснокирпичным корпусом. Часто на фасадах этих зданий стояли мелкие деревянные крепления и перепонки, предназначавшиеся для защиты от буйных ветров, однако в последнее время они стали отходить на более декоративный в своём роде план, а чем старше был дом, тем чаще он страдал от гниения.
Через мгновение чем-то напуганный герольд, (было не ясно чем именно напуганный, однако после слышалось свободное мяуканье чёрной кошки) просто-напросто исчез, испарился, будто пеплом развеявшись по ветру – улетел молниеносным чернобрюхим стрижом в узкую щель мрачного замка, обогнув вечно работающие чёрные мельницы со светлым кирпичным фундаментом и пшеничные, постепенно затухающие поля.
День быстро испарился, и мгновенно вспыхнуло утреннее солнце, нахрапом сдирая с голой земли чёрное полотно прохладной ночи. Этим утром, как и было велено указу графа, за вратами образовалась большая куча людей. Около сотни, не меньше, но пока они поднимались на гору, на лицах многих из них уже появился потный красный след.
Толпа мужичков – все почти одного среднего возраста – уселись на ближайшие срубы леса и поваленные сухие деревья возле ворот. Закричали первые петухи. Через полчаса томного ожидания под устрашающими потрескавшимися стенами врата, не без помощи двух худых пикинёров в красочной мирной красно-жёлтой одёжке, вооружённых пятиметровыми пиками, трепетно открылись. И к удивлению мужиков, вместо желаемого графа перед ними снова объявилась фигура того самого вчерашнего странного и запуганного старичка с площади. Но в этот день он был вполне радостен. На голове герольда прилегал серый французский баррет, из-под которого изредка выглядывали его белёсые локоны. Но кроме этого дивного головного убора в его образе практически ничего не поменялось: длинное чёрное, постоянно закрытое на нижнюю пуговицу пальто чем-то походило на облегающий всё его скелетообразное тело жакет; золотая цепь старинного монокля, выглядывающая из неприметного грудного кармашка; под пальто виднелась красная льняная рубашка, заправленная под чёрные мушкетёрские штаны грубого кроя; и узкие, лакированные до блеска башмачки, носы которых часто выдвигались вперед и в основном не по воле своего властителя.
Старик благоприятным движением, схожим на поклон, пригласил рабочих за стены замка и сразу же указал им на чистый родник для их будущего питья, прорастающий возле дикорастущего виноградника; подал все указания, всё сырье и инструменты: кирки, совки, вёдра, бинты из хлопка, деревянные и металлические молотки. Указал на главную суть проблемы и распределил рабочих по небольшим группам в места, которые были более подвержены нападению противника и искажённы напастью природных условий: первое – башня, находилось возле ворот и края большой внутренней стены; второе место и участок вели в совсем другую сторону – за несколько десятков метров от ворот, там, в левой части замка, стена была полностью пробита, а все расколотые огнём камни до сих пор находились в нижней части горы; третье место – возле второго, самая красивая часть здания – готическая колокольня с разбитым низом и торчащими над дверью в колокольню осколками медных ядрышек; и четвёртое, последнее – разбитая верхняя часть стены и главное массивное здание над закруглённой стеной, из металлических оконных решёток которого блестел любопытно острый взгляд графа. Генрих целый день поглядывал за тем, как идёт строгое распределение сил рабочих на восстановление его замка, и лишь к туманному тихому вечеру, спокойствие которого заставляло сердца замирать от восхищения, исчез в крупных каменных стенах остроконечной цитадели.
На следующий день после полученного аванса в точно такое же время, после пения петухов, открылись врата в замок и мужики, уже толком знающие своё дело, распределившись на небольшие группы, принялись за работу. Всё шло как по маслу, ничего не предвещало беды, всё рабочие сказочно быстро и ловко справлялись со своими обязанностями. Но в первый же час после полудня один из рабочих случайным образом рассёк крепким камнем свой немецкий скошенный лоб после очередного удара наиострейшей кирки по стене. Он свалился, точно мертвец, и только через минуту опомнившись, его товарищи, схватив тряпочные бинты и смочив рваную рану водой, крепко перевязали его голову и под гнётом старика оставили раненого ютиться возле разбросанных камней. Тот долгое время не мог оправиться от неожиданного удара и даже промолвить слово удавалось с трудом. Такой расклад вещей не понравился старичку, и он, сверкнув острой седовласой бровью, грубо вручил раненому чеканный пфенниг и сухо выразил приказ, чтобы тот больше не подходил к замку, даже на милю, и поспешно вышвырнул его.
Через несколько часов, перед непродолжительным отдыхом, безымянный старик собрал всех подле всё того же родника и, протяжно зевнув, промолвил:
– Все знают, все видели, что произошло с вашим товарищем, который только что покинул Гогенцоллерн?.. Да, знаете… хорошо. Так знайте и вот что: стены этого замка прокляты – на них лежит таинственная печать безымянного рыцаря… Какого рыцаря? А никто не знает, существует только легенды и слуги о нём… Хотите я вам поведаю одну из этих легенд? – не дожидаясь ответа, старик продолжил:
– Однажды… в десятом веке во время пробивного штурма противника, не знаю какого именно, возможно, то были венгры, однако не важно. Во время пробивного штурма тот рыцарь, чей безымянный лик теперь покоится в легендах, вместо мольбы о помощи бога обратился к дьяволу с просьбой дать ему могущество и невероятную силу, дабы одолеть численно превосходящего противника, взамен на его душу. Дьявол в тот же момент услышал своего последователя и в тот же миг исполнил просьбу, однако Всевышний заметил сей грешный союз и навёл грозовые тучи на Гогенцоллерн. Когда все союзники скрылись под крепким зданием от множественных разрушительных ударов молний, рыцарь продолжал свою битву, единолично уничтожая тень каждого противника, руками разбивая ядра, глазами искажая лик врага. В какой-то момент горячий небесный заряд пал в него, и рыцарь замертво рухнул в предсмертной агонии, проклиная всех и вся… Позже от той самой молнии пошатнулась башня, стоящая неподалёку. В итоге отвалившийся камень от башни отлетел и добил грешника, а основная глыба посмертно накрыла собой большую часть венгерских кочевников. В той битве Гогенцоллерн одержал победу, но… все трупы союзников, и даже того грешного рыцаря, решили закопать под вновь возведенными стенами замка. Однако не многие знали, что это плохая идея… Ныне беспокойный дух рыцаря, совершившего страшный союз с Дьяволом, навеки бродит в стенах этого замка, постоянно скуля от отчаяния… нарекая каждого, кто нарушает его покой, на мучительную смерть…
Старик на секунду прекратил свой сказ, дабы восстановить горло маленьким глиняным стаканом родниковой воды, но так же скоро продолжил:
– И хочу предупредить вас, видимо, мои донесения на площади были не столь эффективными и понятными. Если вы, крестьяне, продолжите свою работу над этими стенами, разрушая и укладывая их, то, возможно, некоторые из вас получат серьёзные увечья, и это будет намного серьёзнее разбитой головы. Вам это понятно? Никто, случаем, из вас не передумал?.. Хорошо. Очень хорошо… – закончил старик после молчаливо лаконичного ответа. – Тогда все за работу! Живо-живо! Не ждите подачек в чужом доме.
Очередной день безмолвно прошёл и, превозмогая свою боль и вселенскую усталость, рабочие мужики безмолвно разошлись по своим домам, рассказывая каждому встречному о случившемся инциденте в замке, усиливая негодование и страх перед зловещим и таинственным замком. На следующий день травмоопасный случай снова повторился, но только в этот раз молот… он от сильного удара по камню соскользнул прямо в ногу коловшего и моментально раздробил её. Скандальный старик вновь разгорелся в ярости и, кинув несчастному дорогой бинт, палку для ходьбы и золотую монету, выпроводил его прочь из замка. И после того как герольд снова прочитал рабочим вчерашнюю лекцию о духовном проклятии, пятеро мужиков всё же согласились и покинули злорадные стены недоброжелательного замка.
Дальше работа продвигалась своим чередом. Оставшиеся работать считали дни до окончания месяца и не могли дождаться своего щедрого вознаграждения, и на радостях один из мужичков начал насвистывать под вздёрнутый нос знакомую многим мелодию. Она напоминала морское фольклорное шанти, только без моряков, да и без особых инструментов, разве что уравновешенные и чёткие удары молотков и кирок. Запели все, и подпевали даже те, кто знали напева. Словно в мгновение ока к концу дня половина стен была вновь возведена. Под вечер увядавшего месяца старик, как обычно, прошёлся по разрушенным пунктам Гогенцоллерна и был приятно удивлён – половина всей работы была закончена раньше его наивных и даже самых смелых предположений. Сточенная челюсть герольда колоссально раскрылась, показывая рабочим свои радостные, желтоватые от старости зубы. Старик в новой шубке, словно сумасшедший, помахал руками в разные стороны и, так же продолжая размахивать, забежал в башню, в стене которой пока ещё торчали медные осколки. А буквально через пару секунд он возвратился, и в его бледных ладонях горели и трепетали алчные монетки. Он потряс их перед уставшими сморщенными лицами, приговаривая о том, что за столь быструю работу, выполненную на несколько дней раньше назначенного срока, они могут получить прибавку к зарплате в пять монет.
Рабочие приняли изменение положения, но после вечернего перекуса никто больше не взялся за работу – мышцы горели и ждали, когда их трудный, продуктивный день наконец-таки закончится.
Так, через несколько дней была починена и частично очищена от плесени вся левая стена колокольни, а чрез неделю такого упорного труда были возведены новые стены, которые сразу же после их устройства стали сильно выделяться от старых своим тёплым первоосновным сиянием. Осталось закрепить один лишь каменный блок, и эту почесть единогласно решили вручить самому молодому – Францу – двадцатилетнему сыну толстого фермера.
Франц легкими скачками воздвигнулся на назначенную им высоту и, подняв отточенный ровный камень, горделиво взглянул на стоящих внизу мужиков ярким выделяющимся голубым взглядом, и в этот момент его несмышлёная голова закружилась. Ровный, бледный и блестящий от солнца нос мгновенно принял краснный, налитый кровью окрас. Сын фермера пошатнулся, а его и до того мелкие зрачки за мгновение сузились, он увидел, как старик превратился в маниакально улыбающегося скелета с бездонными глазами и с тонкой прогнившей кожей, но все вокруг всё так же радостно переговаривались с ним, не замечая его уродливого облика, нарочно пугающего стоящего на стенке. С красивого и ухоженного лица Франца потекли ручьи жгучего пота, а его тонкая, еле выглядывающая вена, которая заходила за его выразительно резкие скулы, постепенно раздулась по небывалых размеров. Казалось, что его вот-вот настигнет солнечный удар. И это наконец заметили остальные. Кто-то проявил первые шаги по спасению сына фермера, однако было поздно…
С писклявыми, затухающими от бессилия криками и земляным грохотом юнец опрокинулся спиной за возведённые стены замка, и вместе с огромным камнем, попутно собирая хрупкие колючие кусты малины и острые, торчащие из-под земли камешки, бесконечно падал вдоль горы. Он кубарем, с непрекращаемым хрустом костей, пролетел полмили, пока окончательно не врезался в голый и одинокий дуб, с которого опали последние листья, укрывшие мертвеца природным полотном.
Мужики со смешанными лицами забрались на стену и встали подле её края и, с ужасом вглядываясь вдаль, осматривали багровые разорванные следы от тела, распластавшиеся на вянущей траве. Они молчали и боязливо переглядывались, и лишь старик нашёл место, куда можно было вставить свою остроумную фразу и задорно произнёс:
– Эх, жаль, что камень разбился – придётся новый стругать!
