Читать книгу: «Жертва. Между долгом и человечностью», страница 3

За порогом стояла низенькая женщина, укутанная в черное с головы до пят, и ласково улыбалась. Грустные, глубоко посаженные глаза, как два черных паука в паутине мелких морщин, смотрели с молчаливым укором.

Увидев её Вера, быстро захлопнула дверь, намереваясь отпереть мешающие засовы, но в миг снова открыла. Промямлила:

– Извините… цепочки…

Закрыла.

Наконец, пусть не первого раза, но все замки поддались и девушка рывком распахнула дверь, нацепив на лицо, негласно, обязательную в этом случае улыбку.

– Доброе утро, сестра, – промолвила миссионерка, опуская глаза в легком кивке. – Я могу войти?

Руки у нее расслабленно висели, но ладони при этом были собраны в тугой замок. Мрачное одеяние монахини понуро шелестело, когда она устало переминалась с ноги на ногу.

Вера, не без укола горькой обиды, отметила, что, должно быть, учитывая вечерний час, монашка уже успела обойти с добрый десяток общинников. А ведь Избранная уже не первую неделю её ждала!

Тем не менее, девушка молча закивала, приветствуя гостью, и суетливо отступила, давая ей пройти.

– Как поживаешь? – ласково спросила женщина, переступая порог. – У тебя всё в порядке? Быть может тебе нужна какая-то помощь?

Монахиня положила руку девушке на плечо и участливо заглянула в глаза. Голос её, тихий, мягкий, четкий, словно эхом звенел в ушах. От его раскатов прячущееся глубоко внутри тепло, безумными волнами прокатывалось по телу. Вера нервно, суетливо и как-то совершенно потерявшись, отрицательно замотала головой. Потом вдруг подхватилась, опомнившись, и почтительно усадила гостью на кровать. Скомканное одеяло полетело куда подальше.

Вера налила в лучшую кружку воды и, почти неосознанно, всучила её служительнице церкви. Выполнив таким образом все приветственные ритуалы разом, сама уселась отчего-то по центру комнаты на качающуюся деревянную табуретку.

Миссионерка всю произошедшую суету восприняла спокойно и холодно, не убирая с лица ласковой полуулыбки. Когда девушка замерла, скрючившись, на своем сиденье, она еще несколько долгих минут не прерывала молчание. Женщина осматривалась, без зазрения совести, попивала водицу, о чем-то размышляла – оценивала по комнате хозяйку. Мысли её выдавали лишь брови: неухоженные, кустистые – они периодически взмывали вверх или причудливо изгибались. Это было единственное движение на каменном лице. Вера жадно ловила каждое изменение, стараясь разгадать настроение гостьи. Наконец, та обратила взгляд на девушку, внимательно её осмотрела, будто просканировала, и промолвила:

– Я пришла тебя поздравить!..

Вера счастливо разулыбалась не в силах скрыть своей радости. Обиды словно ушли на второй план. Ну и что, что ей потребовалось три недели, чтобы прийти и поздравить новую почетную жительницу общины, да что там – Избранную? Ну и что, что первые две недели девушка боялась лишний раз выйти из комнаты, опасаясь пропустить торжественный визит? Она же пришла!

– Мы все так рады за тебя! Это такая честь, такая награда… Тебя отметил святой дланью сам Господь!

Монахиня говорила ласково, нежно, внимательно глядя на Веру:

– Я сама была Избранной шесть раз! И это… О, это потрясающе! Жизнь внутри, наполняющая тебя… Ты словно пустой глиняный сосуд без нее, сухой и потрескавшийся…

И по мере того, как загорались глаза девушки, женщина добавляла речи темпа, торжественности и пульсирующего напряжения:

– Именно пустой! Нам всем так не хватает этой наполненности, какую только Бог может дать! Только с его благословения наша жизнь обретает этот божественный, недосягаемый смысл! И потом… Эта очищающая, невыносимо-ужасная, но такая желанная, блаженная, боль! Да!.. Бог так награждает нас! Я бы с удовольствием пережила это еще, еще и еще разы! Но Господь нашел другое применение моему бренному телу!

Глаза её то распахивались, то собирались в щелочку. Она, уже словно сумасшедшая, размахивала руками, помогая себе выплеснуть концентрированный религиозный экстаз, испытываемый при мысли о беременности:

– Мои чресла теперь служат другой цели! Но сама я!.. Я по-прежнему наполнена Божьей благодатью! Как в тот, самый первый раз! Как у тебя сейчас! Но теперь… церковь призвала меня к себе на службу!.. Как знать, возможно, тебя ждет тот же путь, – прищурилась монашка и вдруг.. рассмеялась.

У Веры заскребло в груди.

«Стать монашкой?!» – ошарашенно думала она.

Девушку почти передергивало от мысли, что миссионерка поставила их на одну доску.

В целом, Вера не так хорошо знала именно эту служительницу, но судьба уже сталкивала их пару раз. А задал тон её отношению к монахине самый первый случай. В тот раз девушка, еще бывшая «свежаком», сильно заболела. Она с трудом решилась отлежаться воскресным утром, ведь прогуливать обязательную службу было стыдно и страшно. И хотя температура поднялась высокая и было взаправду плохо, Вера все равно была готова разрыдаться от переполнявшего её чувства вины за «проступок». А монахиня тогда своим визитом и поведением будто подчеркивала, что девушкой недовольны и вместо успокоения принесла мучения.

С тех самых пор, Вера её и невзлюбила. И теперь ей мерещилась какая-то затаенная мысль в служебных проявлениях ласки, словно они были тщательно отрепетированы, заучены.

– Как бы то ни было, это такое счастье! – успокоившись продолжила женщина, снова мягко и ласково, – Для всего прихода!

И будто поставив тем точку, она устремила взгляд на Веру.

– Спасибо, мне, правда, очень-очень приятно! – сконфуженно отозвалась девушка, вынырнув из дурных воспоминаний и размышлений.

– Ну, а что отец?.. – без обиняков спросила миссионерка.

Официальная часть была закончена.

Вера покраснела и ответила глухо:

– Он меня поздравил…

– Так он будет помогать тебе? – уточнила монашка. – Это ваше общее решение, сделать тебя Избранной? В каких вы отношениях?

– Да… Нет! Не совсем… – стушевалась девушка, жадно выискивая, за что бы зацепиться взглядом. Крохотная табуретка вдруг стала похожа на дыбу.

– Ясно! – хмыкнула женщина. – Ладно! Благословенное поддержит! А пару себе собираешься искать? Время-то идет.

– Конечно, – виновато ссутулилась Вера.

Монашка прожигала её испытующим взглядом. Голова у Веры закружилась, начала подступать тошнота. Девушка, желая сбежать от такой бессовестной атаки, погружалась всё глубже внутрь себя, стараясь отыскать безопасное место.

– Можно я потрогаю?.. – спросила тем временем миссионерка и потянулась к плоскому как камень животу Избранной.

И тут вдруг вспомнился Вере старый безотказный дуб с Детского острова: тенистый и шершавый, шелестящий густой, насыщенно-зеленой, чарующе-пахнущей листвой. В ту же секунду девушка вскочила с табуретки и подалась назад. Монашка поднялась ей навстречу с вытянутой рукой и лишь тонкая морщинка меж бровей отразила её недоумение.

Вера отступила еще на шаг. Ощутив спиной косяк входной двери, она развернулась и пренебрегая всеми правилами и обычаями, распахнула её, «ненавязчиво» указывая выход.

– Нет, спасибо, – пробормотала, спрятавшись.

Миссионерка замолкла, на миг лишившись дара речи. Затем что-то прикинула в уме и горделиво выпрямилась. Сощурилась. Последним штрихом – снисходительно улыбнулась. Маска снова сменилась.

– Рада была тебя повидать, – словно ничего и не заметив, так, будто уйти – было её идеей, чинно промолвила женщина. – Обязательно заходи к нам! Наши двери… всегда открыты для тебя!

Она сухо перекрестила Веру, коснувшись лишь лба. Затем важно расправила примятый подол и вышла.

– Пастор отметит тебя в молитве… – бросила на прощание.

* * *

Вера вынырнула в коридор одной из первых, едва успел отзвенеть звонок и стремглав понеслась к кабинету трудов для мальчиков. Несколько минут, она стояла нетерпеливо пританцовывая. Когда же Гарник, наконец, выволокся из класса, девочка налетела на него словно ураган:

– Я сшила такую классную рубашку! Ррррр! Не то что это отребье, из которого везде нитки торчат! – возбужденно прыгала она, дергая друга.

Мальчик же только молчал и старательно обсасывал палец, отклоняясь от подруги.

– Что там у тебя? – бесцеремонно потянула Вера его руку, – Заноза…

В долю секунды она ловко подцепила ноготками коротенький кончик деревянной щепы.

– А-ай!

Вера отбросила мизерную палочку в сторону и тут же вернулась к своей теме:

– Кто только сшил это жуткое платье? Слепой безрукий калека?

Девочка с комичным видом брезгливо потянула из собственного рукава нитку, потом быстро обгрызла её зубами и сунула в карман.

Гарник прыснул со смеха.

– Вот бы она мне и досталась! – мечтательно прошептала она, так чтобы слышал только друг.

Порой при распределении одежды разрешалось забирать свои работы, но, по наблюдениям детей, только ни когда они удачные. Тут главное было хорошо сыграть неудовольствие – сделать вид, что берешь какую-то ерунду. Вообще одежда распределялась по жребию. Ведь изделия, например, семилеток не хотели носить даже сами семилетки. А были еще и просто не способные к шитью особы. Так или иначе кто-то всегда оставался недоволен.

– А я сделал табуретку! Но похвастаться ей не могу… – вздохнул Гарник, – Зато рация получилась клёвая…

Мальчик засунул руки в карманы и молча уставился в пол, выложенный дряной коричневой плиткой.

– Молодец, Гарник! – подруга отреагировала точно так, как ему и хотелось, – Мне так нравится то, что ты мастеришь! Надеюсь, скоро сможем опробовать твою поделку!

– И я… – глаза его засветились.

Вдруг в животе у Гарника заурчало и он дрогнул, согнулся пополам, болезненно скривился:

– Как есть-то хочется…

Вера лишь ласково погладила друга по голове.

Вот уже третий день вся их «пятерка» – условная группа ответственных друг за друга ребят – получала сильно сокращенный паек. Ребята недоедали и ходили сонные, нервные рассеянные.

Девочка наклонилась к другу, заглянула в глаза. Посмотрела и горестно, и нежно, потом сказала:

– И не говори… Когда уже этот недотепа поправится?!

Причиной всему был мальчик из их «пятерки», который заболел и слег в постель. А по правилам ему полагался особый стол, сформированный за счет остальных ребят. Вера считала, что у них забирают неоправданно много, но Гарник отговорил её жаловаться и разбираться.

– Может стащим из огорода пару морковок? – задумчиво как бы спросила разрешения девочка, – Я видела, уже созрели…

Они шли плечом к плечу по переполненному коридору учебного корпуса:

– Ты что, вздурела? – округлил глаза мальчик, озираясь. – Не услышал бы кто! Знаешь, что нам за это будет?!

Вера только тяжело вздохнула и, на радость другу, не стала спорить:

– Ты прав… Ладно, думаю, уже недолго осталось! Поспешим?

По крайней мере их случай был значительно легче, чем у той легендарной «пятерки», о которой не устают рассказывать учителя. Ведь там, выхаживая одного, от голода умерли трое детей.

Утро выдалось на редкость промозглым. Низкое, затянутое тучами, угрюмое небо давило на глаза. Все цвета вокруг перемешались, испачкав улицы грязно-серым.

Вера никак не могла найти себе места, ожидая свое первое собрание Избранных. Она встала ни свет ни заря, металась и суетилась, пока не сдалась – выскочила на улицу раньше срока. Нужно было скоротать время и девушка принялась бродить по пустынным улицам.

В рабочее время в жилом секторе почти не было шансов встретить людей. Если в улье общины кто и оставался дома, то предпочитал не высовываться – причина для отгула должна быть едва ли не смертельная. В противном случае от нападок соседей можно было съехать с катушек. Бездельников не любили пуще больных.

Вера никогда не пропускала рабочие часы и теперь обомлела, ощутив тишину и спокойствие отдыхающего от людей города. Она прожила здесь шесть лет, но ни разу не видела общину такой. И эта безмятежность, умиротворение пугали её. Она словно пришла в гости, когда хозяев нет дома. И будто, стоя в спальне, не понимая даже зачем, просматривала содержимое прикроватной тумбочки, каждую секунду страшась, что вернутся владельцы квартиры.

Тишина гремела в голове колоколом. Девушка брела и видела везде одно – узкие грязные улицы, куда едва просачивался дневной свет даже в погожие деньки. Вокруг – бетонные великаны смотрят друг на друга сотнями мертвых окон-глаз. Внутри шершавые исполины поделены на клетки маленьких квартир, заваленных пыльными вещами. Крошечные мирки под кальку.

В верхних этажах, прогреваемых солнцем, почти всегда было жарко как в аду, нижние же, стыли в затхлом холодном воздухе. Свет тянул глаза к себе и сейчас девушка заметила, что всегда ходила, задрав голову и потому-то, должно быть, не замечала грязи на асфальте, что покрывал улицы от угла до угла не давая расти даже мелкой травинке.

Вдруг ей стало нестерпимо тесно, душно, до паники тошно. Сперва невольно ускорив шаг, девушка вскоре побежала что есть мочи. И отдышалась, только когда выскочила из давящей ловушки улиц на набережную.

С океана дул пронизывающий, не по-весеннему холодный ветер. Зима никак не хотела уступать позиции. Девушка к этому не подготовилась. В спешке, она вовсе не посмотрела на градусник и не подумала, что будет долго ходить. Потому накинула лишь легкую весеннюю куртку любимого фиолетового цвета. Она прекрасна годилась, когда нужно было домчать до работы, но уж точно не подходила для ранних прогулок по побережью. Первый же порыв ветра это доказал.

Поплотнее запахнув куртку, Вера нехотя двинулась к корпусу Благословенного отделения, что показался вдалеке, стоило только дойти до рыбацкого порта. То был относительно небольшой пирс, используемый только на половину из-за нехватки рыболовных судов. Это упущение сильно сказывалось на рационе жителей, однако Церковный Совет упорно молчал и всё оставалось по-прежнему.

Вторую, простаивающую часть «временно» занимал «Центр Экстрима», невероятно популярный. Очереди туда были ошеломительные. Чтобы поплавать часок с гарпуном, заняться скалолазанием, полетать с парапланом или еще чего получше, записываться нужно было за месяц. Экстрим был в моде, как минимум, сколько Вера жила в общине и становился более способом показать благополучие, нежели просто хобби или увлечением.

Одно время организаторы даже создали на базе центра собственный элитный «Клуб ценителей адреналина» и начали продавать за баллы членство, но их очень быстро прикрыли. Церковь не терпела конкурентов.

Негласно здесь был также клуб паркурщиков, в котором состоял Иман…

Внимание Веры привлекла тарзанка, сиротливо свисающая с желтой руки дремлющего разгрузочного крана. Девушка с удовольствием представила, как камнем несется вниз с привязанной к ногам веревкой. Адреналин прыснул в кровь и дух её захватило. Но очередной порыв ледяного ветра развеял грезы: Вера вся съежилась, замерзая. Её пробрал озноб, заставивший прибавить шаг. Ноги вязли в мокром песке, идти было тяжело, а всё тепло уносил порывистый ветер.

Девушка проделала немалый путь, но всё же пришла к дверям Благословенного отделения слишком рано: аж за час до назначенного срока. В её простеньких тапках хлюпало.

Но быть первой гостьей? Нет, слишком большая ответственность! И Вера предпочла мерзнуть. Чтобы не стоять на пронизывающем ветру, девушка придумала рассмотреть получше здание, в котором отделение Избранных занимало первый ярус. Это был единственный четырехэтажный дом на острове.

В общине его называли «Штаб», потому что тут заседали все главные управленческие структуры: собирался церковный совет, заседал мэр, решались административные вопросы, размещались все основные организации: суд, ЗАГС, поликлиника, начальники порта, совет по работе с населением.

Длинное, серое, непривычно сплюснутое на фоне высоких многоэтажек строение заняло значительную территорию набережной в северо-западной части острова. С одной его стороны, смотрящей на песчаный берег, двери открывались на большую нарядную площадь, вымощенную брусчаткой. Её использовали для торжественных мероприятий: общих собраний, церемоний, праздников. С другой, два маленьких крыла здания зажимали между собой крошечный скверик.

Как Вера ни желала растянуть осмотр скучных стен, а ледяной, пробирающий ветер подгонял ее к входным дверям. Цифры на часах, как назло, не спешили сменять одна другую. Минуты растягивались в часы и годы, словно замерзая вместе с девушкой. В какой-то момент Избранная поняла, что больше не в силах оставаться на улице. На заиндевевших ногах она с трудом поднялась по широким ступеням мраморной лестницы и, затаив дыхание, шагнула в услужливо распахнувшиеся автоматические двери.

Подуло оживляющим теплом и Вера словно поплыла. У дверей гостий встречал санитар, с пришитой сияющей улыбкой. Он окинул девушку беглым взглядом и молча, любезно-молниеносно накинул плед ей на плечи. Затем всунул Избранной в руки пластиковую чашечку с горячим, дымящимся чаем.

Вера благодарно закуталась в тонкое одеялко с носом, из которого в тепле сразу потекло, и принялась с шумом втягивать горячий напиток.

«Вот это да!» – только и подумала она, усаживаясь на стул.

В холле играла веселая и даже торжественная музыка. За ночь коридор украсили светящимися гирляндами, которые сразу бросались в глаза. Правда, их было слишком мало. В ярко освещенном помещении, этот скупой декор смотрелся нелепо и смешно, но тем не менее создавал ощущение праздника.

Во всю стену красовался новый баннер: «Помышления плотские – суть смерть, а помышления духовные – жизнь и мир². Добро пожаловать, Благословенные!»

Вдоль по коридору выставили несколько вместительных вешалок. Назначенный к ним санитар чинно, с галантным полупоклоном забирал из рук гостий верхнюю одежду и выдавал яркий оранжевый номерок из прозрачного пластика. К удивлению девушки одна из вешалок была занята почти полностью. И новые Избранные всё подходили, чтобы спокойно подождать в тепле.

«Твою налево! Вот ведь бессовестные!» – рассердилась Вера.

Всего должно было собраться без малого семьсот беременных дам – всё отделение. Итоговая встреча проводилась раз месяц. Она всегда проходила с особым размахом, заканчиваясь большим праздником. Неизменно девушек ожидал сюрприз. Некоторые даже делали ставки, гадая, что же будет? И еще, в этот день торжественно приветствовали новичков, а значит Вере придется «выступать».

Как ни жалко было прятать под пледом лучшее свое платье, но пришлось – несмотря на горячий чай и теплый воздух внутри помещения у девушки по-прежнему зуб на зуб не попадал. Меж тем, Избранные, постепенно занимали места в комнате собраний. Все как одна они были разодеты в пух и прах. Складывалось впечатление, что Вера на конкурсе красоты среди беременных. Это заставило её улыбнуться и… занервничать еще больше. Девушка то и дело суетливо оправляла, одергивала платье, прятала руки, разворачивала или перекидывала плед.

Сама комната собраний тоже несколько преобразилась. Стулья были развернуты к камину, в котором уютно тлели угли. Сиденья расставили ровными аккуратными рядами по пять мест в колонне. Свободное место впереди (под сцену) очертила кислотно-желтая липкая лента. По центру установили трибуну с микрофоном.

Недельные собрания обычно проходили здесь же, но малыми группками (по тридцать – сорок человек в несколько смен). Тогда все рассаживались на выставленные кругом диванчики, болтали, смотрели мотивационные фильмы, слушали музыку, делились тяготами токсикоза и найденными решениями.

Сейчас же большинство гостий сидело порознь, изучая экраны гаджетов. Вера не узнала никого из присутствующих, потому поступила так же – села в стороне и достала планшет. Но не успела она снять блокировку экрана, как слева плюхнулась круглая аки шар Банузина. Изумрудно-зеленое платье в пайетках обтягивало её огромный живот так, что казалось еще секунда и ткань с треском расползется. Глаза были жирно подведены переливающейся зеленой подводкой, скулы – густо обсыпаны блёстками – всё в лучших традициях моды. Смотрелась она, без преувеличений, прямо-таки сиятельно.

– Ой, Верочка, выглядишь – чудно! – взвизгнула Банузина и оглушительным шепотом добавила, – Волнуешься небось, да? Я знаю, это твое первое собрание! Скажу по секрету – будут представлять!

Она зычно загоготала, толкая девушку локтем, а отсмеявшись – заныла:

– Так кушать хочется… Мне кажется, мне не докладывают порцию… Хочу побеседовать об этом со своим врачом. Месяц назад он увеличил для меня норму, но что-то не похоже, чтобы что-то изменилось!

Она обиженно надула губы и вопрошающе взглянула на Веру, уверенная в своей правоте. Та ответила:

– Складывается ощущение, что после родов ты хочешь породниться с бегемотами!

На минуту повисло растерянное, неловкое молчание. Банузина сдвинула брови, что-то прикидывая, а потом вновь громогласно расхохоталась.

– Ой не могу, с бегемотами! Ты такая смешная, честное слово!.. Это такие с ноготочками, да?

Каждую минуту прибывали новые гостьи. К девушкам подсели сразу несколько впорхнувших стайкой Избранных и разговор сделал новый виток.

– Ооо, эта изжога! – капризно собрав губки, вещала Аза. Она всегда начинала разговор первой, потому что считалась красавицей.

– Да-да, – дружно-понимающе посочувствовала вся компания.

– И эти отеки, мама миа! Я уже как надувной матрас! – подхватила Алина, как-то тихо и виновато. Ее одутловатое, оплывшее лицо выражало крайнюю степень измождения. Она сидела, вытянув вперед толстые как бочонки, раздутые ноги и тяжело дышала.

Не обратив никакого внимания на эту жалобу, миловидная Яна продолжила перечисление «профессиональных» недугов.

– А я вчера так плохо спала!

У нее был довольно большой, не соответствующий сроку живот и, очевидно, это ужасно досаждало:

– На бок не перевернуться, на спину не лечь! Е п р с т! Пол-ночи дремала сидя!

– Ты хотя бы спала! – эмоционально перебила Настя: хрупкая с едва заметным острым животиком. – А мне вот уже неделю снятся кошмары. До того страшные, что уже и засыпать страшно…

– И что снится? – полюбопытствовала, подобравшись, Банузина.

Она на протяжении всего разговора что-то тайком пережевывала, но сейчас даже вроде бы отложила снек.

– Ну… Раз вот снился младенец. Он лежит у мусорного бака, завернутый в грязное тряпье, и будто я подхожу и беру его, а он замерзший… То есть мертвый.. младенец, синий весь и глаза открытые – в инее. Но тут он, как-то, не знаю… начинает мне грудь сосать, жадно так… а глаза мертвые, но смотрит будто на меня. И я чувствую холод жуткий, страшный и не проснуться никак…

Она сглотнула. Пробежалась испуганным взглядом по лицам собеседниц.

Все молчали.

– А в другой раз приснился кадр из фильма, который нам на прошлой встрече показывали: где дети вокруг женщины носятся, орут, что есть мочи и дёргают, и плачут, и требуют! И вдруг все исчезли и стою я одна, а напротив – мальчик. Смотрел, смотрел большущими глазами, да как закричит-заплачет и на шею мне кинулся, вцепился ручонками – не оторвать, плачет и что ли царапает меня… Больно… Я увидела штырь из стены торчащий, разбежалась и его прямо на этот штырь… И он затих, ручонки разжал, и смотрит на меня… и этот взгляд… он…

Стройной вереницей, шелестя золотистыми мантиями, вошел и встал на сцене хор. Избранные в зале болтали о разных мелочах. Громко и беспардонно хохотала толстушка слева.

А девушки всё молчали. В тишине, сковавшей, опутавшей их, вязко витали обрывки невысказанных мыслей, тёмные сгустки выедающих души страхов, отголоски сотен ужасов и кошмаров. Мертвое безмолвие словно сочилось у каждой изнутри.

Дюжина мужчин и женщин в длинных золотистых мантиях, вразнобой завели, распеваясь: «Аллилуйа», – раздирая покойный, застылый мрак.

В этот момент в зал впорхнула Ангелина. Она легко, изящно ступала по проходу и мягко улыбалась всем и никому, глядя ровно перед собой. Копна золотисто-медных кудряшек, обнимавшая ее хрупкие открытые плечи, подпрыгивала при каждом шаге, приковывая взгляд. Сегодня на ней не было привычного белоснежного халата. Миниатюрную, женственную фигурку обтягивало темно-синее строгое платье. Крошечные туфельки в тон на высоком каблуке подчеркивали изысканные, удивительные щиколотки.

По залу, словно осенняя листва, гонимая ветром, пролетел взволнованный шепоток. Мгновенно стихли разговоры. В наступившей теперь уже выжидательной тишине зала Вера смогла разобрать, как тихо выдохнула Банузина отрешенно глядящей в пустоту Насте:

– У меня тоже было… нечто подобное. И знаешь, лучше не говори об этом никому… здесь…

– Доброе утро, милые мои! – грянуло из динамиков сладкое воркование и в ту же секунду опутало комнату, отражаясь от стен, увешанных колонками.

«Аллилуйя», – отрепетировано вторил Ангелине хор. Вокалисты уже закончилли распевку и теперь задорно пританцовывали у стены.

Главная обвела зал веселым взглядом. Сверкнули глубокие как небо, синие глаза. Довольная увиденным, она кивнула.

– Все собрались? Я так рада вас здесь видеть! Лично приветствовать на нашем очередном Большом собрании Избранных!

Она говорила и слегка мотала головой, в попытке откинуть волосы назад, словно повторяла: «Нет, нет, нет!».

– Надеюсь, у всех всё хорошо? Кхм… Раз-раз. Итак, расскажу, что мы сегодня будем делать… Ой, забыла, кстати: со многими из вас мы вместе уже не первый месяц, но всё же, я напомню… Девушки, для каждой из вас у нас всегда открыты двери! Утром, днем и даже ночью – приходите, когда захочется. Если у вас вопросы, проблемы, что-то заботит, мучает, гложет – девчонки, мы здесь только для вас! Вы всегда можете проконсультироваться у лучших врачей общины, для вас работают квалифицированные психологи, да и просто приходите поболтать. Здесь все вам рады: от санитара до пастора! – она нежно рассмеялась и зал тут же отозвался эхом сотен голосов.

– Хорошо?

Ангелина вновь обвела взглядом так же резко притихшую аудиторию, отметила согласные кивки. Затем одобрительно угукнула и продолжила:

– Итак, программа! Сегодня мы приготовили для вас невероятный сюрприз – невероятно откровенный!.. Ммм, я вас заинтриговала? Вот и славно! А сперва выступит наш любимый отец Апполинарий! Далее, после его душеспасительной проповеди, мы поприветствуем наших новеньких! И вот уже после – будет сюрприз!

Зал взорвался аплодисментами. Ангелина, сияя, слегка поклонилась публике и жестом пригласила на трибуну пастора. Она что-то ему быстро шепнула и отошла к стене, где села на специально принесенный, отдельно выставленный для неё стул.

Святой отец или пастор Апполинарий – молодящийся мужчина лет сорока пяти – смиренно подождал пока шум утихнет, затем важно откашлялся, настраивая аудиторию на серьезный лад. Постепенно девушки успокоились и вернулись к своему обычному состоянию: со скучающим видом воззрились на сцену, где, уперев руки в бока, деловито смотрел вдаль пастор.

С первого взгляда он не располагал к себе: маленький рост и мальчишеские плечи, соседствовали у него с упитанным животом, таким удивительным для подтянутой, вечно экономящей на продуктах общины. Случится очертить его мелом и увидишь ромб. Голова пастора, покрытая редкими, но жесткими темными волосами, сияла проплешиной на затылке и казалась совсем крошечной. Уходящие вверх залысины укрупняли сальное, лоснящееся лицо. Сплюснутый, широкий с крючковатым кончиком нос почти вплотную прижимался к пухлой губе, а довершали картину маленькие, крошечные темные глазки под мясистыми нависающими веками.

Но от него веяло такой харизмой! Раскатистый, обволакивающий голос пастора обладал поистине гипнотической силой, нежил и ласкал слух собеседника. А жесты, хоть и были суетливы, но рисовали человека солидного, отличались непринужденностью, достоинством и благообразием, а также присущей некоторым особенным мужчинам вальяжностью.

– Доброго дня, сестры! – начал он и зал затопило рокочущей волной спокойствия и неги, какую внушал его голос. – Как Ваше настроение, самочувствие?

Отец Апполинарий задумчиво покивал, поулыбался сам себе. Казалось, он обдумывает: что бы сегодня сказать, как бы получше начать? Но затем пастор опустил взгляд к лежащим на трибуне заметкам, сокрытым от глаз небольшим бортиком, и начал читать заготовленную проповедь:

– Меня серьезно заботит ваше самочувствие и тяготы, которые приходится претерпевать на пути к очищению. Те, которые мне не дано Господом когда-либо испытать! О них я и хотел бы сегодня поговорить!

– Сегодня, когда я заходил в любимое Благословенное отделение, то придержал дверь одной из Вас (не буду называть имени, дабы никого не смущать)…

В это время сидящая недалеко от Веры девушка задорно помахала отцу рукой.

– Да-да, Мэредит! – кокетливо отозвался он, – Я рад, что ты показалась нам всем! Так вот, заметьте, у Мэредит уже подходит срок к разрешению от бремени… А на этой стадии Искупления приходится ой как тяжело! Думаю, не ошибусь, если скажу, что именно поэтому она с таким трудом вошла в здание и с облегчением, села передохнуть на диван в холле. И она сказала тогда: «Господи, как же тяжело!». А после, обратилась лично ко мне: «Неужели нельзя было сделать всё это хоть немного проще, пастор?».

Он помолчал, давая слушателям несколько секунд на размышление и с нежной, снисходительной улыбкой повторил:

– Хоть немного проще…

Он прочистил горло, достал из кипы одну бумажку и, водрузив на крючковатый сальный нос очки, с чувством прочел, под радостное сопровождение пританцовывающего хора:

– «Не пренебрегай наказания Господня и не унывай, когда Он обличает тебя. Ибо Господь, кого любит, того и наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает!³».

Последние слова он произнес по слогам, вкрадчиво понизив голос. Хор, в противовес, сорвался на высокую ноту: «Ууу-а».

Закрепляя, пастор повторил:

– «Бьет же всякого, которого принимает!» Понимаете?! Удивительно, Господь дает Вам, Избранным его, уникальную, не всем доступную возможность искупить грехи. Все! Разом! Разве это может быть просто? Эм?

Он вытянулся над трибуной и требовательно изогнул брови:

– Такая возможность сама по себе великое чудо и следует радоваться каждой секунде, что вы проживаете, отмеченными Божьей милостью! Какой бы тяжелой она вам ни казалась! Господь принимает вас в свое, наполненное любовью и смыслом лоно! Будьте благодарны! Ведь это и есть первейшее, чистейшее выражение Его любви!

– Но давайте вспомним еще вот о чем: мы говорим сейчас о беременности – то есть процессе зарождения и вынашивания жизни! Самом по себе не простом, запутанном, в корне не понятном человеку! Как же это может быть легко?! Да, сложен и тяжел путь женщины, пожелавшей получить искупление – родить! Да, много разных трудностей, болей приходится претерпевать… Но, Мэридит, а грешить-то, наверное, было легко?

Пастор уперся испытующим взглядом в покрасневшую Мэредит. Раздались приглушенные смешки и шушуканья. Святой отец резко отвернулся и разулыбался: