Читать книгу: «Территория жизни: отраженная бездна», страница 6

Арина остановилась:

– Так, так, отставить! Слезами делу не поможешь. Обнадёживать тебя не стану, от меня тоже мало что зависит, но похлопочу, чтобы дозволили тебя на выходные к бабушке ездить. А, вот, что от меня зависит, так это поработать над твоей техникой. Поэтому я и спрашиваю тебя лишь об одном пока: хотел бы ты учиться живописи? Это зависит лишь от нас двоих.

– А вы могли бы меня учить?

– Могла бы. Когда-то я училась живописи, правда, новой Серебряковой из меня не вышло, но педагоги и не обязаны непременно быть гениями сами. Они должны знать и любить своё дело. Я могла бы приезжать и давать тебе уроки, если ты относишься к живописи всерьёз, и хочешь в ней совершенствоваться.

– Конечно, хочу! – не раздумывая, ответил Алёша. Ещё бы ему не хотеть! Хоть одна живая душа станет навещать его, кроме бабушки, хоть одно занятие для души, для удовольствия будет у него.

– Ответ чересчур поспешен, – заметила учительница. – И я тебя понимаю. Хоть какое-то развлечение в этой унылой богадельне, не так ли?

Мальчик смущённо потупился её догадке. Арина чуть улыбнулась и на этот раз, наконец, приобняла его за плечо:

– Ладно, не тушуйся. Посмотрим, какого Репина или Васнецова можно из тебя вырастить. Только уговор: разгильдяйства я терпеть не могу, так что работать придётся со всем прилежанием!

– Я постараюсь, – пообещал Алёша. – Мне, действительно, нравится рисовать…

– Это я заметила. Кстати, когда шла сюда, видела рыжего парня, похожего на твой рисунок…

– Это Саня! – улыбнулся мальчик. – Мой друг! Если он сейчас у Ерофеича, то я вас познакомлю.

Саня, конечно же, был у Ерофеича. Где же ещё быть ему? Возился с очередным выводком щенков, которые наперебой карабкались по его нескладной фигуре.

– Экий у вас зверинец! – улыбнулась гостья, переступая порог и водружая на стол сумки с гостинцами. – И что, не топят здесь потомство?

– Может, и топили бы, да я не даю, – ответил Саня.

– Сане даже разрешают на вокзал ходить, раздавать их, – подтвердил Алёша, вместе с Ерофеичем разбирая и расставляя на столе лакомства.

– И что ж, неужто берут? Нынче, как не посмотришь, даже самые отсталые категории граждан так и норовят себе что-нибудь супер-породистое завести – зачем, сами не знают…

Арина склонилась к повизгивающим лохматым чернышам, трепя их по холкам. Кутята в свою очередь с любопытством обступили нового человека, обнюхивали высокие сапоги гостьи, а один, самый шустрый, изловчился вырвать и утащить под стол её перчатку. Саня тотчас полез за ним, отбил «трофей» и вернул хозяйке:

– Да берут-берут, – подтвердил. – Те, кому просто хороший друг нужен, а не паспорт с родословной, берут. Может, и вы возьмёте кого? Вы им понравились!

– Может, и возьму, – отозвалась Арина. – А что, крупными ли они вырастут?

– Да уж не мелкими, мама у них – во! – Саня поднял ладонь над коленом. – Настоящая сторожевая! Отца мы, правда, не ведаем, но, думается, тоже не совсем шкет был. Шкетов я среди бродяжек наших не встречал.

– Добре, – кивнула художница. – Заверните двух, пожалуйста.

– В смысле?

– В смысле я заберу того партизана, что мою перчатку чуть не съел и вон того, рыженького, что поодаль ото всех держится. Но ехать мне неблизко, сперва электричкой, затем на автобусе. Надо же в чём-то вести друзей.

– А это мы мигом! – проворно отозвался Саня, счастливый, что пристроил ещё двоих младших братьев в добрые руки. Он стал что-то энергично пояснять Ерофеичу знаками. Старик понимающе замычал и скрылся в подсобке. Через некоторое время он вернулся оттуда с корзиной, шерстяной тряпкой и веревкой. Подавая всё это Сане, дворник что-то замычал опять.

– Он говорит, – перевёл тот, – что корзину надо будет вернуть.

– Не вопрос, – отозвалась Арина. – В следующий приезд верну.

Алёша почувствовал симпатию к этой странноватой женщине. Даже несмотря на то, что собаки вызывали у неё явно бОльшее умиление, чем дети. Зато не ощущалось в ней фальши, к таким людям обычно можно без страха поворачиваться спиной, а это уже немаловажное качество.

Лёнька всё-таки нашёлся и сам пришёл «на запах». Впятером компания быстро умяла и черничный пирог, и пудинг, и прочие ароматные яства, запив их душистым мятным чаем. Напоследок Арина оставила Алёше подарок от себя – альбом живописи художника Богданова-Бельского.

– Он был сыном вдовы-крестьянки, сельским пастушком. И очень любил рисовать. Сельский учитель Рачинский увидел в нём талант и не дал ему пропасть. Сперва сам учил мальчика в школе, затем отправил в школу иконописную, а после в столичное училище. И стал не знавший отца и потому названный Богдановым, Богом данным значит, мальчик известным художником. Ему делал заказы сам Царь, и Царь же дал ему вторую фамилию – по месту рождения – Бельский.

Алёше картины Богданова-Бельского, с исключительной любовью писавшего сельскую детвору, очень понравились, и он с интересом принялся листать альбом.

– Попробуй скопировать что-нибудь, – сказала Арина. – В следующий приезд начнём наши занятия. Не знаю, выйдет ли из тебя новый Бельский, но, если не будешь лодырничать, то толк будет. Таланты Господь Бог никому зазря не даёт.

– Зазря может и не даёт, только способов проявлять не всегда оставляет.

– Ты так думаешь? У меня есть подруга, от рождения не владеющая ни руками, ни ногами, ни голосом. Как ты думаешь, много ли дано ей было способов проявлять талант?

– Никаких… – покачал головой Алёша.

– Для лодырей – конечно. А она человек упорный и трудолюбивый. Поэтому и смогла стать писателем и написать несколько очень хороших книг. А тебе, голубчик мой, дано природой гораздо больше, – Арина крепко пожала руки мальчика, – эти руки могут творить красоту. И ничто, и никто им в этом не помеха.

Ерофеич вызвался проводить гостью до вокзала и донести до поезда её прихотливую поклажу, визжавшую и рвавшуюся из закрытой и перехваченной веревками корзины. Простились у ворот «усадьбы». Помахали вслед удалявшимся по широкой лесной дороге фигурам. Покосившись на вдруг погрустневшего Лёньку, Алёша сразу понял, что на друга накатила маята, которая преследует всех сирот, когда в приют приходят посетители, особенно, женщины… А что если бы она стала моей мамой и увезла меня отсюда? – является мысль при взгляде на каждую из них. Является даже у тех, кто махнул на себя рукой, как «одноглазый» Лёнька. Мечтой-наваждением проплывает перед взором грёза: мама… Но почему-то мам не хватает на всех…

Глава 6.

– Ариша, Ариша! Ну сколько можно сидеть? Присоединяйся к нам! – Нина Сафьянова исполнила грациозное «па» и плавно подплыла к сидевшей у пруда с этюдником, уже порядком замёрзшей Арине.

Льду уже недолго оставалось радовать детей и взрослых своей зеркальной гладью, о чём предупреждало день ото дня теплевшее солнце. Уже зазвенели робкой капелью могучие сосульки, которыми ощетинились крыши заброшенных изб, а снег сделался грузным, податливым, спешила малышня напоследок вылепить из него тучных снеговиков или позатейливей что – вот, Федька с Марьяшей на опушке кабана «изваяли». В полный рост! Малышня теперь на него норовила вскарабкаться и верхом посидеть. Ничего, выдерживал «кабан» седоков, не рассыпался. Но скоро и его растопит вступающее в силу солнце. Весна грядёт! Перед Постом Великим честной народ гуляет Масленицу. Хотя и языческий обычай по христианским меркам, а куда ж от него денешься? Да и к чему?

Нину с отцом и матерью Арина с Ларой пригласили на новоселье, отдав им в проживание весь второй этаж. И наполнился дом музыкой. Звоном гитарных струн, скрипичным переливом, посвистом флейты… В православной традиции семья – малая церковь. У Сафьяновых семья была ещё и малым оркестром. Мало было инструментов, на которых не играли они, а голоса равно хорошо звучали и соло, и дуэтами, и трио. Мать, Анна Петровна, долгое время была регентом церковного хора, отец и дочь окончили консерваторию. Нина к тому же увлекалась балетом. Танец позволял ей явить всю грациозность своей точёной фигуры, плавность, изысканность движений. А, самое главное, выразить, выплеснуть то, для чего не доставало ни песен, ни скрипок, ни арф.

На приглашение погостить Сафьяновы откликнулись охотно. Жить загородом было им не привыкать. Нина выросла на казачьем хуторе своего деда, лет до пяти видя из людей лишь его, бабушку и родителей. Прочее общество составляли коровы, лошади, овцы, куры, гуси, собака и два кота. После такого уединения с одной стороны и такого простора и воли – с другой трудно было затем привыкнуть к городской жизни. И время от времени Нина очень тосковала по своему хутору, где осталась какая-то частичка её души. Там ей никогда не бывало одиноко, а в городе, среди множества людей, это чувство сделалось ей знакомо. Она отнюдь не была замкнутой. Напротив, доброжелательность и жизнерадостность были частью её натуры. К тому же отец рано стал брать её с собой на выступления, приучать к сцене, и потому Нина быстро привыкла к обществу, к людям. Но привыкнуть – одно, а сблизиться по-настоящему… Ей минуло тридцать, она по общему признанию была настоящей красавицей, а к тому образцовой хозяйкой, талантливой певицей. Но так и не появилось в её жизни ни по-настоящему близких друзей, ни единственного близкого человека, которого с трепетом ждала она.

Конечно, мужчины обращали внимание на красивую, грациозную девушку. Но – только обращали внимание. Не более того… Почему? Может быть, от того, что при всей артистичности слишком явно было, что девушка эта не из тех, за которой можно просто «приударить», с которой можно легко и беззаботно «провести время». Нина Сафьянова была воспитана примером деда и бабушки, прожившими в любви и согласии дольше полувека, отца и матери, бывшими воистину единым целым. Воспитана в сознании, что именно так и только так и должно быть. Любовь, семья, верность. Она росла в среде своих сверстников, для которых в самые нежные годы нормальным было обсуждать «секс», читать журналы и смотреть программы «про это», иметь «опыт» уже в старших классах школы. Но всё это не приставало к Нине. Она словно бы оставалась под защитой того идеала, в котором воспитали её, под защитой своей семьи. И, по-видимому, потенциальные поклонники чувствовали это. Чувствовали, что вариант «подкатить» не пройдёт. К такой девушке можно подойти, лишь имея серьёзные намерения, как это было в старину. С такой нельзя «развлечься для обоюдного удовольствия». На такой можно только жениться. Причём жениться однажды и на всю жизнь. А на такой «экстрим» абсолютное большинство юношей и мужчин 21 века были не способны. Они просто боялись. Боялись ответственности. Боялись серьёзных отношений. Настоящих, глубоких чувств. Чистоты. Того самого идеала, который упрямо не то чтобы искала, но затаённо ждала Нина.

Приглашение в Ольховатку приняла она с воодушевлением, это заснеженное, готовящееся к встрече весны село напомнило девушке родной хутор. Было здесь также легко, привольно и благостно! Вот, только церкви не доставало, привыкла Нина всякое воскресение, всякий праздник на службе бывать. А в остальном – благодать Божия!

– Ну, Ариша, пойдём же! – потянула девушка подругу за полу пуховика.

– Нет уж, уволь, – мотнула головой Арина. – Переломов ног мне на всю оставшуюся жизнь хватило.

– Мы тебя поддерживать будем! – рассмеялась Нина. – Ну, ты только посмотри, как Лара веселится!

Бледное лицо Арины озарилось улыбкой, и глаза потеплели. По катку Николаша, Федя и Марьяша кружили водруженное на специально выкованные полозья кресло-сани Лары. Саночки эти, мастеровитыми руками Бирюка сработанные, оказались на удивление лёгкими. Благодаря им, Лара могла теперь без труда путешествовать по всей деревне, даже по сугробистым уголкам её. А стальные полозья позволили ей и бороздить каток. И, вот, теперь, кажется, была она искренне счастлива стремительным виражам, и до пологого берега долетал её заливистый смех. Веселились и катавшиеся рядом дети, которых поначалу Лара дичилась, боясь их насмешек. Но те быстро привыкли к ней, к тому же рядом всегда были младшие Лекаревы, а при учительских детях и внучке ребята бедокурить не рисковали.

– Она не такая трусиха как ты! – чуть поддела Нина подругу.

– Конечно. У неё невелик шанс вывалиться на лёд из своего экипажа. А, вот, если такая каланча, как я, завалится на лёд, то костей будет не собрать. Резвитесь, дети мои, сами, а мне уж оставьте на завалинке сидеть.

– Окоченела уже, сидеть-то!

– Что верно, то верно, – Арина откупорила взятый с собой термос и жадно отхлебнула кипятка. – Ничего, зато пейзажец, кажется, вышел недурён. Ты не можешь себе представить, какое это счастье – наконец-то просто рисовать, писать что-то для души! Как вспомню, чем приходилось заниматься последние годы…

– Плакаты с рекламой туалетной бумаги… Стиральный порошок… Колбаса…

– Не напоминай, – поморщилась Арина. – Колбаса… это ещё ничего, почти творческое задание было. Она, надо сказать, была довольно вкусной…

Нина снова рассмеялась:

– Только не говори, что тебе платили зарплату сервелатом!

– Нет, конечно, платили мне исключительно в отечественной деревянной валюте. Но образцы продукции бонусом выдавали. Для вдохновения…

– И бумагу?

– А то как же! Восемь рулонов. Ладно, не напоминай… В конце концов, это того стоило. Талантом Саврасова или Венецианова я всё равно не обладаю. А в качестве искусствоведа я бы в лучшем случае могла надеяться не помереть от голода. Да и то не факт. Кому мы нужны в мире торжествующего антиискусства? А на колбасе и прочей дребедени я кое-как на этот домишко заработала.

– А теперь как? Домишко поддержки требует.

– Что-то новое. С каких пор тебя стали занимать расчёты?

– Старею, наверное, – улыбнулась Нина.

– Полно, тебе до этой неприятности ещё далеко. А домишко, конечно, требует… Но ничего! Две сдаваемые квартиры, Ларкина пенсия… А если у Андрея Григорьевича со школой всё сладится, так и учительская копейка «на шпильки», – Арина поднялась, расправила затёкшую спину. – Нет, надо заканчивать. А то и до «редикюля» недалече… Пойду домой греться. И вы тоже не задерживайтесь. Ларе так долго быть на морозе не стоит.

– Через полчаса будем дома! – пообещала Нина, легко «отплывая» от берега.

Каток был дня неё той же сценой, по которой парила она, прислушиваясь к звучавшей в её душе музыке, выписывая всевозможные узоры, кружась вокруг своей оси, извиваясь гибким телом. Над простым танцем у коньков есть одно преимущество – скорость. В танце никогда не разбежишься так, чтобы ветер в ушах, а на коньках иной раз – словно бы летишь и вот-вот оторвёшься от хрустальной поверхности, воспаришь в недосягаемое. И только не увлечься слишком в разбеге этом, а то, неравен час, можно не успеть остановиться и «выброситься на берег». Здесь это, впрочем, нестрашно: берега пышными сугробами одеты, если и упадёшь, то лишь побарахтаешься в них к собственному и окружающих веселью.

Прочие «конькобежцы» расступились, давая простор танцовщице и любуясь её движениями. А Нина увлеклась. Вокруг царила тишина, но внутри себя она слышала рапсодию Рахманинова и парила, внимая ей, перенося в танец, невероятную гармонию этой мелодии.

…Всё-таки не рассчитала немного, почти ткнулась в берег, но не упала всё же, удержалась на ногах. И словно очнулась от чарующего сна, вернулась на землю из заоблачных высей.

– Простите, это сейчас умирающий лебедь был?

Нина подняла глаза. На берегу стоял мужчина лет сорока, высокий, спортивный. Позади него разглядела девушка и машину. В марках автомобилей она не разбиралась и смогла определить лишь беспомощное: «большая иномарка».

– Нет, это был Рахманинов.

– Элегия?

– Рапсодия…

– Ну, простите! – развёл руками незнакомец. – Я, знаете ли, по части классической музыки дуб дубом. Но танцевали вы восхитительно! Потрясён, очарован и так далее! Были бы теперь цветы, подарил бы лучший букет, так что, будем считать, что я его вам должен. А теперь разрешите представиться, – мужчина легко спрыгнул на лёд и отдал Нине честь, – капитан второго ранга Свиридов. Валерий Дмитриевич. Для всех хороших людей Валерий.

– Очень приятно, Нина, – немного оробела от напора капитана девушка, подавая ему руку, которую тот галантно пожал, едва поднеся к губам.

«На выручку» Нине уже спешили Лекаревы-младшие и Лара. И, приободрившись с появлением этой «группы поддержки», она стала было представлять им нового знакомого. Но Николай Лекарев остановил её:

– Да с дядей Валерой мы всю жизнь знакомы! Здорово, капитан!

– Здорово, юнги! – приветствовал Валерий подтянувшихся ребят. Затем чуть поклонился Ларе, руки которой были укутаны муфтой и не предполагали пожатия: – Валерий Свиридов! А вы?..

– Лариса, – ответила за подругу Нина, зная, что та стесняется перед новыми людьми своей неразборчивой речи.

– Рад знакомству!

Лара приветливо кивнула в ответ.

– Лариса – новая хозяйка терем-теремка тёти Зои, – пояснил Николай. – Она и ещё Арина. Ну, батя тебе про них говорил.

– Точно, понял, – кивнул кавторанг.

– А Нина с родителями гостит у них. Она певица!

– Вот как? А я подумал было, что фигуристка!

Нина покраснела. А Валерий закончил:

– Верно говорят, что талантливый человек талантлив во всём! Я сейчас к Андрею Григорьевичу. Кого-нибудь куда-нибудь подбросить надо?

– Капитан, здесь, небось, не Москва, – рассмеялся Николай. – Поезжай уже. А мы сейчас Лару с Ниной проводим и тоже подгребём.

– Добро, понял, – откликнулся Валерий. – Честь имею! – он вновь отдал честь и, проворно вскарабкавшись на берег, исчез в салоне своего автомобиля.

– Кто он? – спросила Нина, когда они вместе с Ларой и Лекаревыми направились к дому.

– Наш большой друг, – не без гордости ответил Николай. – Его покойный батя был другом моего бати. Для Саньки нашего он вроде за старшего товарища всегда был. Да и для всех нас. Он, знаешь, такой… Надёжный в общем. Сильный. Справедливый. Человек, в общем! Мужик! С отцом моим они тоже большие друзья. Да он вообще, знаете… всем хорошим людям друг.

– Такого не бывает, – пробормотала Лара.

– Почему? – пискнула Марьяша.

– Дружбы на всех не хватит.

– А его дружбы хватает, – пожал плечами Николай. – У него везде друзья! Куда бы ни поехал, ни поплыл! Душа-мужик! Я ему всегда завидовал… Всю жизнь в походах, в путешествиях…

– Тебе-то кто мешал? – хмыкнул Федька. – Пошёл бы учиться в мореходку, тоже бы путешествовал!

– Не, – мотнул головой Николай. – Там математика, прочее… Я бы не потянул. Вот, ты, зубрилка, может, и потянешь.

– А мне ваши моря до фонаря!

– Поэт растёт! – засмеялась Нина. – Что же он, на море служит?

– Служил. И на Чёрном служил, и на Дальнем Востоке, и в Мурманске. А сейчас на речной перешёл.

– Почему?

– Да с начальством что-то крупно не заладилось у него, пришлось перевестись. Скучает теперь по морям-океанам…

– А сюда он к вам в гости приезжает?

– Ага. Он для ребятни нашей уроки проводит. Уроки мужества и уроки навигации. А если по теплу приезжает и на недельку-другую, так и в походы по реке с ними ходит. Поэтому дети здешние в нём души не чают, как и мы, когда мальцами были. Он для нас, знаете, всегда настоящим героем был.

– И часто он приезжает?

– Часто. У него родных никого, и наша семья ему вроде как своя.

За разговором дошли до дома. Лекаревы простились у ворот и поспешили к себе, к своему дорогому гостю. А с крыльца уже спускался Нинин отец, легко подхвативший на руки Лару и внесший её в дом. Там уже пахло борщом и блинами. Кулинарили напару – тётя Зоя и Нинина мать. Арина никогда не имела таланта и вкуса в готовке и «барствовала» у печи, возясь со своими щенками, в ожидании подруг и обеда.

Обед ждать себя не заставил и был «истреблён» с положенным после доброй прогулки аппетитом. Сворачивая очередной блинчик, Нина спросила:

– Папочка, а что ты ответить Андрею Григорьевичу?

Директор сельской школы, узнав о приезде музыкантов, тотчас предложил им задержаться в деревне и преподать детишкам несколько уроков.

– Преподать несколько уроков – дело хорошее, – задумчиво отозвался Георгий Валентинович, погладив седеющий ус. – Только, – он чуть улыбнулся, – директор этот – сразу видать, хват! После нескольких уроков он непременно предложит нам остаться здесь насовсем и влиться в дружный коллектив ольховатских преподавателей, который, как я понимаю, уже пополнился педагогом ИЗО.

– Это верно, – согласилась Арина. – От такого предложения Андрей Григорьевич точно не удержится. Школе нужны учителя. А такое приобретение, как вы с Ниной – для любой школы мечта!

– Где уж там! – махнула рукой мать. – Ниночка уже в пяти пыталась работать, и всё не складывается.

– Тогда пусть остаётся, – развела руками Арина. – Места хватит! Что скажешь, Лара?

– Было бы прекрасно! – отозвалась та.

– Действительно, три музы в одном доме, – улыбнулась мать. – Писательница, художница и музыкантка…

– Я на музу уже не тяну, – покачала головой Арина. – Разменяла Божий дар на яичницу. Но если серьёзно, то подумать есть о чём. Мы и впрямь неплохо устроились. Подумай, Нина. Если тебя сейчас в Москве ничего не держит, то почему нет? Не заладится, уедешь.

– Дочь, ты что, в самом деле хочешь остаться? – удивился отец.

Нина смутилась:

– Я тебя спросила…

– А я спрашиваю тебя.

– А меня спросить никто не хочет? – прищурилась мать.

В их семье не принято было, чтобы кто-то решал в одиночку. Все решения обсуждались и принимались на семейном совете. И всегда, везде и во всём они были вместе. Малый оркестр. Малая церковь. Семья…

– Ну, вот, с тебя, мамочка, и начнём, – кивнул отец. – Ты хочешь здесь остаться? Тебе, не сомневайся, этот хват-директор тоже применение найдёт! Будешь девочек рукоделию обучать или ещё что-нибудь в этом роде!

– Может, это и неплохо… – мать, работавшая частной портнихой, задумалась. – Знаешь, Егор, говорили в старину – где родился, там и пригодился. Мы все почти живем не там, где родились. Может быть, поэтому и не пригождаемся… большим городам…

– Но здесь мы тоже не рождались, знаешь ли.

– Правда. Но пригодиться можем. Может, правильно начать с обратного? Жить нужно там, где ты нужен, где твое место…

– По-твоему, наше место здесь?

– Не знаю, – покачала головой мать. – Решать вам двоим. Вы у меня таланты, а я что ж… Шить я везде могу. И заказы отовсюду рассылать.

Отец был явно озадачен рассуждениями жены. Нет, он не был заядлым горожанином, и мегаполис отнюдь не отвечал его представлениям о жизни. Сам он, приближаясь к шестидесяти годам, уже оставил мечты о большой сцене, которые будоражили ум и обольщали в юности. Но была дочь! Было её будущее! И для неё не желал он унылой старости в глуши в качестве сельской учительницы. Его Нина достойная была много-много лучшего! С её талантами! С её красотой! С её душой! Ведь Богом поцелованный ребёнок, сама чистота, красота, грация! И – вот этот медвежий угол и сельской ребятнёй весь её удел? Несправедливо! Неправильно! А с другой стороны… Какое будущее ждёт её в столице? Те же школы, только с куда более испорченными людьми, детьми… Частные кружки, частные уроки для заработка, как у него самого… Редкие выступления в узком кругу… Той самой «большой сцены» ей не достичь. Георгий знал не понаслышке волчьи законы этой «большой сцены». По ним не смог жить в свое время даже он. А что уж говорить о Нине, такой чистой, такой нежной, в любви выросшей и ничего, кроме любви, не знавшей. Нет, не для этого мира воспитали они с Анной дочь… И ныло от этого сознания отцовское сердце. Пока они с Анной её стена, а потом?.. Ведь одна, совсем одна останется. В волчьем мире… Может, и права Анна? И лучше здесь?.. Но такому бриллианту – и здесь!.. Противилась, не принимала этого отцовская гордость.

– Мне кажется, вы слишком глобально решаете, – заметила Арина. – Примите предложение Андрея Григорьевича, поживите у нас немного, поосмотритесь. Ребятишек наших к прекрасному приобщите маленько, не одной мне мучиться… До лета. А там, покуда каникулы будут, уже и решите что-то окончательное.

– Что ж, это, пожалуй, можно, – согласился отец. – Тем более, если мои дамы, как я понимаю, «за».

Дамы были «за», на том и порешили.

После обеда Арина ушла прогулять собак и, как она выразилась, «порастрястись» после слишком плотной трапезы. Родители ушли наверх, где отец занялся обработкой какой-то новой музыкальной композиции. Экономка же, заметно хворавшая, скрылась в своей комнате. Нина почувствовала на себе пристальный взгляд тёмных глаз Лары.

– Почему ты на меня так смотришь, Ларочка?

– Ты из-за него осталась, – довольно чётко выговорила Лара. – Понравился?

Нина отвела взгляд:

– О чём ты… Я его мельком только видела…

– Зато всю дорогу мальчиков пытала…

– Я?! Пытала?!

– Не я же…

Правда, не она же…

– Мне просто любопытно было, и Николка сам охотно рассказывал… Он, по-моему, прямо влюблён в своего капитана…

– А ты?

– Лара, оставь, пожалуйста, эти глупости! – рассердилась Нина. – Придумала тоже! Мы не в твоём новом романе!

Лара улыбнулась. Негодование подруги явно лишь добавило ей уверенности в собственном выводе.

– Он приятный человек, – заметила она.

Нина пожала плечами:

– Мне недостаточно пяти минут, чтобы оценить человека… Скажи лучше, куда тебя отвезти.

– В светёлку, – ответила Лара. Так она называла их с Ариной комнату. – Отдохну и буду работать…

Нина перевезла подругу в спальню, а сама расположилась в гостиной, пытаясь привести в порядок смущённые мысли и чувства. Рука сама потянулась к гитаре.

– Под чарующей лаской твоею… – зазвенели мелодично струны, ласкаемые тонкими пальцами. – …Оживаю я сердцем опять…