Читать книгу: «Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 1. Поступление», страница 6

– Засчитано! – Белый флажок в руках Михайлова взмыл вверх. Но не прошло и трёх секунд, как планка повернулась и упала.

– Нечестно, – тут же закричала Кашина, – высота не взята! – Ира быстрым шагом прошла на сектор. – Не считается, – повторила она, глядя на Михайлова суженными глазами и поднимая планку. Обычная дюралевая труба, отпиленная и слегка приплюснутая с концов, была круглой в сечении, лёгкой и явно неприспособленной для отметки высоты. Чтобы она не вращалась на стойках, в её полые концы вставили деревянные чопики. Михайлов забрал у Иры планку и указал на лавку.

– Первая дорожка, идите на своё место. – он, похоже, нарочно так назвал абитуриентку. В спорте солидарность и участливость считали за норму. Эта самая планка вполне могла вот так же упасть и после прыжка самой Кашиной; лёгкая трубка качалась между стойками даже без всякого шевеления воздуха или матрасов.

– Вы подыгрываете Николиной, – Кашина требовала от преподавателя признать поражение соперницы, – я сообщу об этом заведующему кафедрой.

– Что-о? – взорвался Кирьянов. – Ну уж нет, тут ты, подруга, пролетаешь! Мы все свидетели того, что планка упала уже после того, как судья зафиксировал взятие высоты. Да, Хал Халыч?

Михайлов серьёзно кивнул головой, ещё раз указал Кашиной на лавку и объявил:

– Попытка Николиной засчитана. Это я нечаянно толкнул мат ногой. Так что, первая дорожка, вы зря тут угрожаете. – Невысокий преподаватель спокойно выдержал недружелюбный взгляд и сопение разочарованной Кашиноной: – Следующая высота – метр шестьдесят пять, – объявил он, вынуждая скандалистку вернуться к лавочке.

16

Наталья Сергеевна Горобова сидела за столом, сжав пальцами виски. Кабинет декана спортивного факультета МОГИФКа располагался на втором этаже над деканатом. Резкое повышение температуры воздуха и атмосферного давления всегда вызывали у женщины мигрень. Боль тупо упиралась в надбровные дуги, угрожая занять собою всё левую сторону головы как минимум на сутки. Наталья Сергеевна вытащила из сумки упаковку цитрамона. Она настолько привыкла ко вкусу этого лекарства, что разжевала его, не запивая. Горечь анальгетика сменилась кислинкой. Женщина повернула вентилятор к себе.

– Скорее бы гроза! – она посмотрела за окно на крону пышной рябины. Грозой и не пахло, по небу плыли редкие клочья облаков. Беспомощно взглянув на кипу бумаг на столе – в основном заявлений от абитуриентов, умоляющих «принять документы, несмотря на…», декан сразу отказалась от этой волокиты. Ей следовало бы пройтись. «Экзамен для единички на стадионе уже идёт. Нужно проконтролировать, как там дела», – Наталья Сергеевна отодвинула стул и встала.

Коридор второго этажа пустовал. Администрация института, закончив приём документов, на две недели рассосалась в неофициальный отпуск. Медленно пройдясь по этажу, декан подошла к лестнице. С первого этажа доносились редкие приглушённые голоса. «Интересно, а куда это подевалась приёмная комиссия?» – она посмотрела на часы на руке; была половина двенадцатого. – Неужели уже управились со всеми опоздавшими?» Женщина резко выдохнула и потянула руки вперёд, стараясь взбодриться. Хрустнув позвоночником на уровне шеи, следом она прогнула поясницу. Тело просило гимнастики. Привычная к ежедневным упражнениям, в последнее время декан заменила их на пробежки по берегу озера, столь живописному в это время года. Но, видимо, организму хотелось другого. «Пора возвращаться на ковёр и к эспандеру», – решила она, уже спускаясь по лестнице.

В приёмной сидели только девушки.

– Где комсорг? – спросила Наталья Сергеевна. Волейболистка Катя Глушко, втянув голову, промычала что-то невнятное. Маленькая прыгунья в длину Рита Чернухина закрутила белокурой головкой и защебетала, выдумывая на ходу что-то про столовую, голодных мужчин и то, как трудно с ними ладить.

– Вы ведь сами знаете, Наталья Сергеевна! – закончила Чернухина, глядя в глаза декану невинным взглядом. «Во артистка! Во МХАТ ходить не надо», – усмехнулась Горобова про себя, но выражение ее лица осталось непроницаемым.

– Про то, что знаю я, тебе, Чернухина, ведать не положено. Лучше доложи мне, что с приёмом личных дел? Вы разве уже всё закончили? – Хотя вопрос был задан только одной студентке, обе девушки усиленно закивали и «задакали». – Ну-ну, – снова не поверила декан. – И всех сумели принять? Или только группу один-один? Я же видела тут утром толпу. Своими глазами видела! – Рита и Катя растерянно заморгали, продолжая оправдываться. – Хм, ну ладно. Всё равно оставайтесь здесь целый день. И никаких мне выдумок по поводу погоды или больных животов! Знаю я вас: чуть что – махнёте загорать на озеро. А у нас потом недобор окажется. Костину, когда появится, тоже это передайте. – Про недобор декан явно придумала – на протяжении тех семи лет, что она была в должности заведующей, список желающих поступить в МОГИФК на спортивный факультет многократно превышал возможности института. Но чем-то же нужно было устрашить студенток? Просмотрев, для виду, несколько папок с личными делами абитуриентов, Горобова строго указала Рите на ногти: – Сегодня же, Чернухина, приведи руки в порядок! А ещё студентка «единички»! На вас молодые ориентируются, а ты, вся такая разукрашенная, сидишь в приёмной комиссии, как в диско-баре.

Рита испуганно спрятала руки под стол и кивнула:

– Да, конечно. Просто… ведь лето. Я думала, можно.

– Думать нужно лучше! Если есть чем. – Наталья Сергеевна умела быть несгибаемой начальницей и врединой. Именно это она прочла в глазах обеих студенток. «Представляю, как они меня сейчас ненавидят. А за что? Порядок должен быть во всём. Иначе завтра все придут сюда в рваных джинсах и цепях, как панки». Про субкультуру Наталья Сергеевна слышала недавно по телевизору и видом её представителей была искренне поражена. Как педагог высшего ранга, она обязана предупреждать в институте всякого рода отклонения от принятых норм, в том числе и внешнего вида. В этой связи декану не раз приходилось отчитывать бесшабашных девиц, позволявших себе слишком откровенные наряды, взбитые клоками «бабетты» или неумеренный макияж. К ребятам претензии были в основном из-за выбритых висков, высоких сапог грубой кожи или украшений всякого рода: браслетов, колечек, фенечек. Рядовая выволочка нерадивых проходила исключительно в личном кабинете Горобовой и заканчивалась примерно одними и теми же словами: «Очнись, комсомолец! С таким подходом к собственной личности ты всю советскую культуру профукаешь. А там что? Любовь вместо войны? Татуировки? Наркотики? Свобода во всём? Стыдно!». Уличённые в недостатке комсомольской сознательности, пристыженные напоминанием о погибших на войне дедах и отцах, студенты покидали кабинет декана с одним желанием: никогда больше не выделяться из общей массы. Это тоже входило в приёмы воспитания молодёжи. «Нам не должно быть всё равно, как ведут себя наши дети. С безразличия начинается хаос», – не раз успокаивала себя Наталья Сергеевна после таких разговоров, сожалея об излишней строгости. Но школа советской морали поблажек не терпела.

Ещё раз сфокусировав взгляд на девушках и не найдя к чему ещё придраться, Наталья Сергеевна поправила блузку, заправленную в удлинённые шорты-юбку, и выдохнула:

– Ладно, я, если кто спросит, на стадионе.

Декан вышла в коридор и остановилась напротив стены с экспонатами. Рассматривая их словно впервые, она думала о чём-то, явно не связанным со строением человека. Из дверей кафедры анатомии вышел преподаватель Лысков. Студенты любили тридцати четырёхлетнего Павла Константиновича за снисхождение к ним. Вернее, не к ним самим, а к их знаниям по его предмету. В выемках черепа и функциях вегетативной нервной системы пробуксовывали порой и медики, а тут – институт физкультуры! Поэтому, втайне от других преподавателей кафедры, и особенно профессора Удалова, Палстиныч щедро раздавал трояки любому, согласному хоть как-то подружиться с анатомией. А уж получить у него зачёт для допуска на первую сессию считалось приятной новогодней традицией.

Поздоровавшись издалека, мужчина подошёл.

– Нравятся? – спросил он, указав на пособия. Лысков был уверен, что ответ декана будет утвердительным. Вместо этого прозвучал сухой вопрос:

– Павел Константинович, как вы считаете, как долго на этой стене могут висеть эти макеты?

– А-а? – анатом напрягся; строгий вид начальницы хорошего не предвещал.

– Товарищ Лысков, вот этот аппендицит, – Горобова ткнула пальцем в сторону стены, – я вижу здесь уже как минимум пять лет.

– Это не аппендицит, Наталья Сергеевна, это желудок, – мужчина попытался улыбнуться. Женщина полосонула по нему взглядом, исключающим любое снисхождение. Лыскову стало понятно, что спорить сейчас не стоит. Горобова втянула щёки и сказала ещё жёстче:

– Да будь это хоть среднее ухо, товарищ Лысков! Вопрос не в этом. Будьте любезны, потрудитесь к новому учебному году хоть как-то обновить стенд. Это же лицо вашей кафедры, – декан постучала по макету брюшного пресса, – ваш престиж, – указала на плакат с изображением спинного мозга, – ваши перспективы увлечь студентов преподаваемым предметом! – широко размахивая руками, она прислонилась спиной к схеме мочеполовой системы. Лысков хмыкнул, потёр переносицу. Поймав его смущённо-опущенный взгляд, Наталья Сергеевна обернулась и уткнулась, что называется, носом в «самое святое» из изображённого. Резко отшатнувшись, она тут же схватилась за виски: боль дернула электрическим током. В глазах потемнело, женщина пошатнулась.

– Вам плохо? – Лысков кинулся поддержать.

– Плохо – не то слово, – вид у декана был болезненным, но она отстранилась волевым жестом. – А на стадионе к тому же «один-один» сдаёт лёгкую атлетику. Нужно идти контролировать и там. Куда без меня?

Лыскову стало жаль женщину: «Баба – есть баба, даром что деканша», – он, всё ещё держал руки навытяжку, готовый подхватить Горобову в любой момент.

– Да не переживайте вы так, Наталья Сергеевна, – предложил он миролюбиво, – среднее ухо так среднее ухо. Чего уж проще? Сделаем!

– Ну вот и давайте, – она слабо махнула рукой в ответ и побрела к лестнице. Нет, было совершенно ясно, что гроза придёт не скоро, а вот мигрень уже тут как тут: «Здрасьте, живите со мной как хотите». Рабочий день ещё далеко не закончился, а энергии и здоровья явно не хватало. «И какой чёрт дернул меня пять лет назад согласиться на работу руководителя? – в который раз подумала декан, добравшись до кабинета и укладывая на лоб мокрый носовой платок: – Была бы простым преподавателем по теории спортивной тренировки. На худой конец могла бы заведовать кафедрой. Чего мне было нужно? Упёртая карьеристка, и только. Тридцать семь лет, а у меня ни семьи, ни детей, ни друзей. Все от меня шарахаются, даже этот… Одни заботы, и вот – головная боль». Помочь женщине в её непростой жизни было точно некому.

17

– Так, Шумкин, а ты что у нас барьеры – один бежишь? – Рудольф Александрович Бережной недоумевающе посмотрел на спортсмена в шиповках.

– Не знаю, – оглянулся Миша на Серика и Армена. В поисках раздевалки они пропустили стометровые дистанции. А так как никто толком не знал, чем можно заменить недостающий экзамен по спринту, теперь спокойно ждали принятия решения.

– Эй, аксакалы, идите сюда, – махнул Бережной ребятам. – Барьеры бегать умеете?

Серик первым замотал головой:

– Как не умеете? Канешна умеете. Мой конь Берик их зынаете как перепрыгивает?!

Бережной наморщил лоб, не понимая:

– Какой ещё конь? Ах, да! Ты же у нас…, – преподаватель посмотрел на секундомер в руке, подумал, спросил снова: – А без коня, сам, умеешь через барьеры… того?

– Не зынаю, таварышь пыреподавател. Я ныкогда не пыробовал.

– Угу. А ты, Малкумов? – Рудольф Александрович стал скептически разглядывать белоснежные спортивные штаны кавказца с ярко-красными лампасами. – По виду ты тоже кавалерист?

– Нэт. Я – спортивное ориентирование, – Армен поднял вверх указательный палец. Бережного это не впечатлило.

– А насчёт барьеров как? Ориентируешься?

– Какая мнэ разница: барьеры, нэ барьеры. Давай попробуем.

– Понятно, – повторил Бережной. Зная особенности восточных языков, он на тыканье не обиделся. – Идите тогда на высоту, – и добавил тише, – записали же вас на мою голову к нам на кафедру! – Бережной посмотрел на ребят, затем на спортсмена, готового к забегу, и предупредил его: – Шумкин, бежишь один! – Голос Рудольфа Александровича был «стартовым».

– Да я – всегда пожалуйста, только их всего два, а не десять, Миша указал на дорожку, где стояли барьеры, принесённые Бережным ещё утром.

– А, да… Забыл. Ну, это мы сейчас поправим. Эй, вы, двое! – окликнул преподаватель приятелей, уже направившихся по футбольному полю к сектору высоты, – возвращайтесь!

Кавказец и казах послушно повернули назад. Бережной вновь досадливо мотнул головой: все вокруг волновались, бегали, суетились, а эти двое ходили по стадиону широким шагом, с высоко поднятыми головами и руками в карманах, как в парке Культуры и отдыха.

– Вон того товарища на финише видите? – указал Бережной в сторону Джанкоева. Плотно окружённый абитуриентами, Тофик Мамедович вёл активные разъяснения по результатам забегов и соответствующим им оценкам. Дождавшись кивка, Рудольф Александрович протянул связку ключей: – Идите к нему и скажите, что я попросил принести с кафедры ещё восемь барьеров.

– А вы кто? – Малкумов смотрел почтительно. Бережному понравилось такое уважение, и он представился:

– Я – заведующий кафедрой лёгкой атлетики. Вы, как я уже понимаю, – будущие студенты этой кафедры. Значит я – ваш старший преподаватель, Рудольф Александрович Бережной.

Серик, согласно кивавший до сих пор, сильно сморщил лоб и брови:

– Пырастите, как вас зовут, товариш сытарший?

– Рудольф Александрович.

– Алекысандрович, – повторил казах отчество, даже не пытаясь запомнить имя, а уж тем более фамилию.

– А гдэ мы там их должны взять? – Армен подкидывал ключи на ладони. Чтобы не вспылить от такой безмятежности, Бережной незаметно ущипнул себя за ногу. Поступление Шандобаева и Малкумова было условным: спортсменов со столь редкими спортивными специализациями, да ещё из «глубинки», брали в столичные институты как лимитчиков – по разнарядке. Сами ребята тоже об этом знали. Иначе чем ещё можно было объяснить их олимпийское спокойствие и не совсем спортивную обувь? Серик стоял в туфлях, отдалённо напоминающих кроссовки, на Армене были мокасины.

– В кладовке найдёте, – мужчина сделал жест рукой, приказывающий действовать. – И побыстрее идите! – крикнул он уже в спину.

– Как побыстрее? – уточнил кавказец

– Поступью римского воина без доспехов, – огрызнулся Бережной любимой фразой.

– Ты понял? – переспросил Армен у Серика на всякий случай. Казах сглотнул слюну. Русский язык предстал перед ним в первый день поступления во всем его пугающем разнообразии. Время перевалило за одиннадцать утра, и солнце шпарило теперь вовсю. Ребята согласно кивнули, но пошли по стометровке всё тем же значимо-неторопливым шагом. Бережной вздохнул и покачал головой, но остался на месте; Бражник был прав – не пристало ему, в сорок лет и заведующему кафедрой, самому таскать барьеры, когда стадион ломился от поступающей молодёжи.

18

В холле общежития шланги растянулись во все стороны. Приехавшие сантехники откачали воду из душа и ушли на перекур – думать. Система водоснабжения в этом здании была не новее системы канализационной и построена по тому же типу: слив шёл в один «котёл». Необходимо было выяснить, в каком крыле трубы дали течь, а для этого пройти по всем этажам. Поджидая работников у входа, дежурная общежития держала наготове тряпку.

– Э-э, чего это вы мне тут устроили? Чего устроили? – ткнула ею тётя Аня на грязь и воду из шлангов, заливших не только холл, но и лестницы. – У нас тут самые экзамены, а вы тут…

– Это не мы тут, это вы сами тут, – старший в бригаде сантехников с охающей старухой церемониться не собирался. Да и к жалобам сродни этой привык: Малаховка был давним поселением, старых домов в ней – девяносто процентов, так что работы для сантехников всегда хватает. Подтянув шланги в клубок больших змей, мужчина огрызнулся: – А не нравится, покупайте спасательные жилеты!

Старуха приложила ладонь к уху:

– Ась? Чё сказал-то?

– То и сказал. Если прорыв не найдём, всплывёте совсем! Латаем вас, латаем… Э-эх, Малаховка! – сантехник безнадёжно махнул рукой. Повсюду по стране трубы ветшали и при износе не менялись, так что «латать» для него было делом привычным. И всё же мужчина в синей спецовке расстроился. Благодаря институту местные жили лучше и веселились по-современному: дискотека, продлённая линия автобуса, учащённый график электричек, наконец, новый продуктовый магазин, а в нём всегда то, что нужно для души простого работяги. Это позволило такой глуши, как Малаховка, зваться «посёлком городского типа». Что автоматом означало повышение цен на землю, выгодное для местных, и общий престиж. Сантехник был местным, деньги считал, престижем гордился, а студентам ничего плохого не желал. Свистнув напарникам, он погнал их на самый верх.

– Начнём, мать, с четвёртого, глядишь, до вечера найдём, – уверил он дежурную с определённой долей оптимизма в голосе. Тётя Аня, потерев лоб, решила всё же доложить об аварии начальству. Завхоз Мирон был в отгуле. Проректора по хозчасти Сергея Сергеевича Блинова, которого все звали не иначе как «Коржик», потому что любую выпечку, от торта до сухаря, он называл только так, уже отправили в отпуск. Оставалось надеяться, что удастся найти кого-то в администрации института. После серии безответных звонков Анна Леонидовна набрала Горобовой.

– Декан спортивного факультета. Слушаю!

Слушать Наталье Сергеевне пришлось долго. Начав с того, что Мирон, пьяница и плут, никак не хочет выполнять свою работу, дежурная не обошла нелестными характеристиками и строителей здания, и руководство института, глухое к жалобам по общежитию. Досталось и студентам.

– А чё им-то? Они – молодые, здоровые, только и делают, что ходят, куда нельзя, и ходят. И воду льют, и краны не заворачивают. А как их заворачивать, если они расхлябанные? – пожаловалась дежурная. Отметив то, что машина аварийной службы уже на месте, Горобова оборвала речевой поток звонящей и пообещала явиться.

– Вот не хватало мне только заниматься ещё и канализациями! – громко посетовала она в пространство, опустив трубку на аппарат. С одной стороны, можно было не обращать на аварию внимания, дать время рабочим решить проблему, понадеяться на то, что Анна Леонидовна, с её известной активностью, не позволит пребывать общежитию «в грязи и дерьме», как она только что доложила, а самой погрузиться в свои дела… Наталья Сергеевна раскрыла одну из папок, сложенных на столе. Начала читать, но с мыслями собраться не могла. «А с другой стороны, если проблему сегодня не решат, завтра общежитие действительно всплывёт, – сморщилась декан от неприятной мысли. Кому, как не ей было известно про гнилые трубы и протёртые хомуты на них во всех, без исключения, зданиях института! Под классификацию «на грани катастрофы» не попадал только зелёный дом, да и то потому, что трубы там были заменены за счёт проживающих. В остальных же зданиях сливы и стоки того и гляди норовили прорвать. По причине вечного безденежья Министерства образования капитальный ремонт учебных заведений не предусматривался не только для МОГИФКа. Вот и приходилось слесарям и сантехникам кулибить каждый раз, изобретая немыслимые конструкции для сдерживания всеобщих институтских потопов.

Поняв через несколько минут, что проблема в общежитии не только отвлекает её от главной работы, но и обещает продлить мигрень, Наталья Сергеевна дерзнула позвонить ректору. Орлов находился в отпуске, но был на месте: не далее, как утром Горобова столкнулась с ним у входа на территорию института. Потому она решила сразу ввести его в курс дела, не дожидаясь, пока авария примет глобальный масштаб.

После пробежки Иван Иванович расхаживал по квартире в прекрасном настроении и напевал. Строки песни «Мы красные кавалеристы, и про нас…» знали наизусть все обитатели зелёного дома. Когда-то это была любимая песня дедушки Орлова. Прилипнув в раннем детстве, она не отлипала всю жизнь, регулярно всплывая в виде таких вот сольных выступлений. Голос у ректора был громкий, звучный, поэтому песня была слышна даже на улице. Тем более что все окна дома, затянутые марлей от комаров, были широко открыты. Иван Иванович обожал Малаховку, институт, свою работу, коллектив, студентов и вообще весь мир. Он был благодарен судьбе за всё: что живёт в райском уголке, что работает ректором престижного вуза, что может каждый день дышать лесным воздухом, купаться летом в озере, и ещё за многое. Женат ректор был на Валентине, которую обитатели дома считали доброй мещанкой с лёгким характером. Когда-то в детстве ректор сильно болел, и это грозило ему на всю жизнь остаться хилым – сказывалось нелегкое военное детство. Помог случай: в самый разгар войны, в 1943 году, восьмилетний Ваня увидел на плакате в бомбоубежище портрет многократного рекордсмена СССР Серго Амбарцумяна и с той поры мечтал быть таким же сильным и известным. Знаменитым штангистом Орлов не стал, но здоровье его заметно улучшилось. Выражая свою признательность спорту, Иван Иванович сразу после армии, поступил в МОГИФК, бывший тогда республиканской учебно-спортивной базой. Закончил он его в начале шестидесятых, когда учреждение уже переименовали в Центральную школу тренеров РСФСР, и остался работать тут на кафедре тяжёлой атлетики, а потом в администрации. Десять лет назад, в 1971 году, тридцатишестилетний преподаватель оказался самой подходящей кандидатурой для того, чтобы возглавить филиал Смоленского государственного института физической культуры – МОГИФКом институт стал только в 1976 году. Тогда же ректор сформировал свою команду деканов и заведующих кафедрами. Тридцатидвухлетняя Наталья Сергеевна вошла в число избранных. Впрочем, любимчиков в институте у Орлова не было, и это являлось главным качеством руководителя. Он любил всех и, соответственно, все любили его. А когда любишь – бережёшь. Поэтому, услышав от Горобовой про «прорыв» в общежитии, мужчина стянул халат с плеч, облачился в шорты с майкой и, шлёпая оранжевыми резиновыми сланцами по пыли дорожек, направился к месту катастрофы. Помочь рабочим он мог вряд ли, но подумал, что его присутствие наверняка простимулирует их труд, а ловко прочищенная труба или очередная поставленная заплатка позволят дотянуть до августа. А тогда уж пусть себе меняют старые трубы на менее старые, варят, пилят, прикручивают, натягивают, как положено и везде, где положено. Впереди новый учебный год, и во время него ректор никак не допустит подобных авралов.

– А Блинова, Наталья Сергеевна, уже сегодня отзовите из отпуска моим приказом, – Орлов говорил, сдвинув брови и сильно сжав губы. На него смотрели со всех сторон поварихи, рабочие, студенты, родители абитуриентов, приехавшие с чадами на экзамены. Перед входом в общежитие собралась толпа, и люди слушали внимательно, кто, загорая, кто, разинув рот от любопытства, кто просто от нечего делать – воду-то всё равно отключили. Перед столь обширной аудиторией терять лицо Ивану Ивановичу было ни к чему, и он строжился, хотя глаза у него оставались добрыми, какими они бывают у некоторых больших собак вроде лабрадоров. – Пусть Коржик…, то есть Блинов, узнает, что такое досрочно вернуться из отпуска. Раз это его головотяпство, ему и отвечать. Пока порядок не наведёт, никакого ему отдыха!

– Правильно, Иван Иванович, – дерзнула поддержать реактора дежурная по общежитию. Ещё час назад положение казалось Анне Леонидовне безвыходным. Теперь же, с появлением большого начальства, выход будет найден; женщина знала это по опыту. В такой стране, как СССР, даже ветер по приказу мог повернуть облака в нужную сторону, не то что сантехники починить трубы. Посмотрев поверх очков на дежурную и поняв, что в данной ситуации она – основной рулевой элемент, ректор не ответил. Он снял очки, по разу дыхнул на стёкла и стал вытирать их краем майки.

– Правильно, Иван Иванович, – согласилась и Наталья Сергеевна, записав что-то в блокнот. Сразу за ней стояла с ведром и шваброй старшая повариха тётя Катя, – а то я, вместо того чтобы следить за ходом экзаменов, должна бегать тут с тряпкой и шваброй, а Коржик…, то есть Блинов, на даче, как пить дать, прохлаждается. – Горобова отступила, повариха вышла на первый план, протягивая декану ведро. Наталья Сергеевна решительно взяла его и высоко подняла, показывая толпе.

– Безобразие, и только! – Орлов проникся жалобой, жестом задвигая повариху на прежнее место. Ни с какой тряпкой и шваброй Горобова и в помине не бегала, это-то уж Иван Иванович знал, не тех она была понятий, но, по сути, была права. А так как она умела работать, и это ректор тоже знал, то обязан был посочувствовать и поддержать. – Идите, Наталья Сергеевна, куда вам положено, – мужчина махнул на ели. Где-то там за ними находились стадион и кафедры, – проследите за ходом экзаменов. Например, у группы один-один, – особый тон отметил важность чего-то, что было понятно только двоим начальникам. Горобова кивнула и тут же шагнула из круга. Но ректор удержал её, указывая на ведро, про которое женщина забыла, настолько важна была для неё элитная группа. – Наталья Сергеевна, вы же не с этим на стадион собрались? Верните инвентарь профессионалам, – ректор отобрал у декана ведро и передал поварихе. Тётя Катя приняла бадью, как дорогой подарок, и благодарно кивнула.