Читать книгу: «Баллада луны», страница 3

Всю ночь и следующий день, сидя у изголовья постели, она поила госпожу травяным отваром, чтобы сбить горячечный жар, и обтирала раствором уксуса, но ее страдания не становились легче. Хуже того – она впала в беспамятство, и начался бред… Даже герцог, забеспокоившись о жене, приходил несколько раз, и присев на кровать, подолгу смотрел на метавшуюся Агнес и хмурился. И вдруг случилось нечто ужасное. Герцог сидел возле бредившей Агнес, когда она совершенно отчетливо простонала: "Сандро!"

Повитуха, бывшая рядом, в первый миг застыла в недоумении, а потом ей стало страшно – так дико исказилось лицо герцога. Оцепенев, она невольно попятилась и вжалась в стену, не в силах отвести взгляда. Герцог приник ухом к самым губам жены, и прислушиваясь, замер в ожидании… Агнес тихо бормотала что-то неразборчивое, а потом, мучительно запрокинув голову, опять позвала с тоскою: "Сандро!" Лишь тогда Паулина опомнилась и тенью скрылась за гобеленом. Герцог опустил глаза, и даже под бородой было видно, как яростно ходили его желваки. Он тяжело поднялся и молча вышел.

***

И еще одна бессонная ночь подходила к концу. Повитуха, почти не отходя, лишь изредка забываясь ненадолго, прислонившись к спинке стула, сидела возле Агнес и уже теряла надежду ей помочь. Она готовила в своей каморке травяной отвар и слышала шаги герцога, но никак не ожидала увидеть того, что вдруг предстало ее глазам, когда с кружкой она выглянула из-за ковра. С перекошенным от ненависти лицом, он зловеще наклонился над колыбелью и уже занес подушку над спящей девочкой, явно намереваясь ее удушить! Паулина, не сдержавшись, громко ахнула. Герцог тут же отпрянул и пробормотал:

– Вот показалось, что голове ей слишком низко. Хотел подушку подложить, да не знаю, как взяться… Помоги-ка!

– Ах, Ваша светлость, младенцев нельзя класть на подушку – спинка сгорбится.

– Да? Я не знал.

Резко повернувшись и даже не взглянув на мучительно стонавшую Агнес, он вышел из спальни. А испуганной Паулине вдруг спешно понадобилось забежать в маленький чуланчик в дальнем конце коридора. Когда она уже оправляла юбки, то услышала совсем рядом на лестнице, хотя и приглушенные, но вполне различимые мужские голоса – это были герцог и его верный слуга и оруженосец Йохан.

"… велю сейчас привезти лекаря из города, раз сама ничего не может, а ты поедешь с ней. Чуть мост минуете, кольнешь ее по-тихому и прикопай где-нибудь в лесу. Проще бы скинуть в ров, но могут сверху заметить – пойдут слухи. И запрягай скорее, а то светать начнет!

Услышав такие слова, Паулина обмерла и чуть не осела в поганое ведро. Это же о ней говорят! Ведь это ее герцог сейчас приказал убить за то, что она видела и знает! Да и за услышанное раньше вряд ли оставили бы в живых – как она не сообразила? Внезапно всю спину и ноги до самых пят обдало холодным потом… Но известно, что всякая повитуха, по роду ее занятий, должна обладать бестрепетным сердцем и быстрым умом. Убедившись, что шаги на лестнице стихли, она на цыпочках мимо комнаты кормилицы, неслышно проскользнула в спальню. Несчастной Агнес теперь едва ли кто поможет, головой-то вовсе с подушки съехала и все бредит… Ох, горе! Паулина торопливо перекрестила ее, запахнулась в теплую накидку с капюшоном, схватила мешочек со снадобьями, а деньги она всегда держала при себе в потайных карманах широкой юбки. Рука дернулась было к любимым агатовым четкам Агнес, но их нельзя будет ни сохранить на память, ни продать в крайней нужде – слишком приметная вещь.

И она уже метнулась к двери, как взгляд, обежавший напоследок спальню, на мгновенье задержался на колыбели. Малышка была сыта – кормилица только недавно принесла ее, и сладко спала. Необъяснимое чувство толкнуло в сердце, и подчиняясь ему, повитуха вдруг прижала к себе девочку, закрыв накидкой, а в карман поспешно сунула пару тонких пеленок – первое, что попалось на глаза, и так же быстро прошмыгнула обратно в чуланчик. Она знала, что там была дверца на черную лестницу, по которой служанки утром уносили ведро и поднимали воду. Держа на одной руке ребенка, повитуха с трудом протиснулась через узкую дверцу – просто чудо, что девочка не заплакала, и впотьмах спустившись по винтовой лестнице – когда жить захочешь, еще и не то сделаешь! – оказалась на хозяйственном дворе.

***

Уже светало, хотя было пасмурно и накрапывал мелкий дождик. На ее удачу, во дворе никого из слуг замка Паулина не увидела, зато стояли две крытые повозки, и заспанный паренек впрягал в них лошадей. Повитуха в отчаянии бросилась к нему, и хватая за руку, умоляла подвезти до ближайшей деревни. Ей и притворяться нужды не было – так била ее дрожь, зубы стучали от страха, а по щекам неудержимо катились слезы. Парень даже опешил и скорее позвал отца или, может, старшего из них. Тот человек оказался очень сострадательным, молча кивнул и подсадил Паулину в повозку. Она торопливо забилась в дальний уголок и закрылась большими кусками выделанной кожи, лежавшими там внавалку. Мужчина заглянул внутрь: "Только смотри, мать, за ребенком – товар нам не попорти!"

Через короткое время тронулись в путь. Старший сидел на козлах – они разговорились. Это оказались кожевники, приехавшие сюда торговать из другого города. Накануне, долго выбирая и торгуясь, их допоздна задержал управитель, да еще пошел сильный дождь, и они побоялись, что по размокшей дороге им не добраться к ночи до постоялого двора, и упросили остаться до утра в замке. Управитель позволил с условием, чтобы лишь только рассветет и откроют ворота для крестьян, привозящих продукты на кухню, они быстро уехали и не мешались под ногами – герцог чужих в замке не терпит.

Пока он говорил, повитуха, слушая одним ухом, лихорадочно придумывала свою историю. Она должна быть настолько жалостливой и правдоподобной, чтобы кожевник, не затребовав платы – ведь одета она чисто и не бедно – довез ее до какой-нибудь дальней деревни, где она укрылась бы на первое время, а там видно будет. Нельзя и виду подать, что у нее есть деньги, слишком опасно судьбу искушать – вдруг введешь людей во грех, а дорога-то не ближняя… Хоть она неплохо в человеческой природе разбиралась и видела, что этим вполне можно довериться, но все-таки бабьи слезы и причитания были надежней. Что-что, а уж рассказывать – да так, чтобы слушатели себя забывали, повитуха умела! Правда, врать по-настоящему ей прежде редко доводилось, разве что успокоить будущих рожениц, но то дело самое обыкновенное, утешительное – иначе и нельзя. Ну помогай, Господи!

И слушая горестную повесть Паулины, никто бы не усомнился в ее правдивости – ни в едином слове! Там была и умершая на днях родами единственная дочь. И бессердечный зять – служилый человек герцога, так ждавший появления наследника, что от злости выгнал из дому тещу с этой вот новорожденной девочкой. Кормилицу ей теперь надо где-то сыскать. И дочку, ирод, схоронить не дал, и голову им негде преклонить… Окончив свой печальный рассказ, не раз прерывавшийся всхлипами и тяжкими вздохами, Паулина прижала мокрый платок к заплаканным глазам, и ее оставили в покое – пусть вздремнет немного и отдохнет, пока доедут. Правда, одну деревню они уже миновали, но повитуха уклончиво попросилась ехать дальше. Еще когда они только отъехали от замка, ей послышался стук копыт по мосту, постепенно затихший в отдалении -значит, ее хватились и поскакали в сторону города. А если обшарив ее скромное вдовье жилище, слуги герцога вспомнят, что заметили чужие повозки, и погонятся следом по этой дороге? И повитуха глаз не смыкала от страха, опасливо поглядывая в уходящую даль и зорко осматривая незнакомые места, по которым они проезжали.

***

К тому же девочка проснулась и запищала тихонько, а скоро и вовсе голодная раскричится – беда! И тщетно стараясь укачать малышку, шепча ей ласковые слова, повитуха все думала про несчастную Агнес – как она, жива ли еще? – и горестные мысли разрывали ей сердце. "Мать я не уберегла – вечный мой неизбывный грех! – так ребенка должна выходить, хоть костьми лягу!" А в скором времени малышка уже кричала изо всех силенок. Подоткнув под нее складки юбки – животу стало тепло и влажно, повитуха прижимала ее к себе, беспокойно глядя вокруг.

Неожиданно в стороне от дороги, почти у кромки леса, показалось одиноко стоявшее жилье с хозяйственными постройками. Когда подъехали ближе, то увидели приземистый светлый домик среди фруктовых деревьев, подернутых прозрачной весенней зеленью, и чуть дальше на холме – белых пасущихся овец. А у крылечка сидела женщина, и по ее позе, по нежной сосредоточенности, повитуха прежде, чем разглядела – сердцем поняла, и оно не могла обмануться! – что это мать кормила грудью ребенка. Радостно вскрикнув, Паулина попросила возницу остановиться и высадить ее здесь, иначе ребенок совсем зайдется в крике. От всей души она поблагодарила добрых людей за помощь, и спотыкаясь затекшими ногами, кинулась к домику.

Подбежав, с причитаньями неуклюже плюхнулась на колени перед молодой женщиной, умоляя ее покормить девочку. " Дочка моя померла вчера. А зять из дому выгнал с ребенком – так разозлился, что не сына родила. И куда идти мне теперь, не знаю… Помогите, ради Христа, приютите хоть на пару дней, внучку мою спасите!" Молодая женщина сначала только растерянно и испуганно смотрела на плачущую повитуху, но потом отняла от груди своего уже засыпавшего младенца, и положив его рядом на лавку, взяла на руки девочку. На рыдающий голос Паулины из дома вышел крепкий старик, повязанный фартуком, она со слезами и его стала умолять помочь им. Он молча выслушал ее горестный рассказ и ответил просто:

– И вовсе у нас живи, коли с хозяйством сможешь управиться.

– Смогу, родимый, все смогу!

– Вот и ладно. Руки нам теперь очень нужны, а то, видишь, сноха пару дней, как родила – едва стоит еще… Взяли было девчонку из деревни, да неумехой оказалась. Сыновья-то мои оба при овцах, а скоро и стрижку начинать! Сам вот кухарю… А ты, небось, тоже есть хочешь?

– Да не откажусь…

– Ну, пошли в дом. Звать-то тебя как?

– Ханна.

И осталась повитуха с девочкой жить у пастухов. Вскоре детей окрестили вместе в ближней деревне, как брата и сестру, а муж с женой приняли сиротку, как родную. Назвавшаяся Ханной, Паулина упросила их не говорить девочке об ее умершей матери, а сама она будет считаться ей тетушкой. Да еще, исполнив пожелание бедной Агнес, дала малышке имя Розалинда, Рози.