Читать книгу: «Сказки из старых тетрадей», страница 5

Русалка

Они приходили сюда почти каждый день – мальчик и его мать. Река протекала глубоко в ущелье. Чтобы достать воду, нужно было тащить с собой длинную веревку, на которую они привязывала ведро. И все их соседки неодобрительно провожали их взглядами, а иной раз – и едкой насмешкой. И все-таки мать упрямо брала воду только в реке, и никогда – в колодцах или протекающих мимо селения красных ручьях.

Мальчик вперед матери вбежал на узкий мост, висевший меж скал. Остановился ровно посередине, просунув голову между толстыми канатами, привычно поздоровался с рекой, что серебрилась внизу. Острым, как у орленка, взором он разглядывал траву, что послушно и мерно шевелилась в воде. Радостную игру сверкающих бликов и глубоких теней. Разноцветные камешки на дне.

Вот подошла мать. Ловким движением перебросила привязанное к веревке ведро через перила, улыбнулась, глядя на сына и явно любуясь им. Она сама иной раз удивлялась, как, такая слабая и тоненькая, смогла выносить и родить этого подвижного, сильного, красивого ребенка. Невольно закралась мысль об его отце. Десять лет назад, когда их сын был еще совсем крохотным и только-только начинал ходить, ее юный муж ушел на войну, что длилась уже не одно десятилетие.

Ни один человек не знал, с кем и за что воюют их народ. Но все привыкли к той страшной дани, что платили они неведомым злым силам, к тому, что не оставалось среди них ни одного здорового и сильного мужчины. Только юнцов да изуродованных болезнями калек и можно было увидеть в селах и городах. Все меньше становилось детей, поскольку не от кого было женщинам рожать. Не было ни одного старика, поскольку некому было стариться. Не было ни одного человека, возвратившегося с войны, пусть бы и покалеченным, искореженным, но живым. Не было и ни одного тела воина, которое бы вернули родственникам, чтобы те могли его оплакать и похоронить с честью.

Если когда-то давно война велась на дальних окраинах страны, и не доносилось до жителей ни одного ее звука, то теперь все меньше оставалось мирных земель, все плотнее сжималось кольцо нескончаемой битвы.

С тех пор, как началась она, вода стала красной, густой и сладковатой на вкус. Поначалу, как говорили старухи, а им рассказывали их матери, люди боялись брать эту воду. Но долго ли может человек сопротивляться жажде, когда рядом есть источник? Да и жрецы объявили воду, смешанную с кровью воинов, священной и единственной пригодной для добронравных граждан. Постепенно к ней привыкли. И если где изредка еще и встречалась прозрачная вода, ее брезгливо обходили стороной, считая скверной.

Мать мальчика перестала пить красную воду, когда однажды в полночь болезненно заныла ее душа, и она поняла, что ее муж погиб, и его кровь тоже смешивается теперь с водами ручьев, рек и питающих колодцы родников. Взяв сына и самое необходимое из скарба, перебралась она в соседнее селение, где в горах текла река, не смешанная с кровью воинов. Там поселилась на отшибе, в небольшой заброшенной хижине. Через несколько лет эта хижина уже не казалась убогой – такое количество красивых цветов и пышной зелени окружало ее.

Но вот люди не любили их. У мальчика не было ни одного друга, с кем бы можно было просто поиграть или поболтать о том о сем. Кто знает, то ли он уродился таким, то ли любовь к матери сделала свое дело, только он почти никогда не грустил о том, что одинок, не держал в душе ни обиды, ни злобы к кому бы то ни было. Было хорошо уже и то, что никто не обижал их, что зажиточные селянки давали матери работу и платили за нее по справедливости, не меньше, чем другим женщинам. Так не по годам мудро рассуждал про себя мальчик.

Сейчас он уже совсем готов был броситься к матери, чтобы помочь ей вытащить ведро, наполненное совсем прозрачной водой. И вдруг его внимание привлекло что-то внизу. В темном затоне около правого берега увидел он тонкий силуэт: на дне, положив голову на сложенные руки, лежала женщина. Было видно, как отливает перламутром кожа на ее плечах и спине, как стелятся по течению ее длинные, темного шелка, волосы. Мальчик заметил даже, как мимолетная дрожь пробежала по стройному телу – от нежных рук до рыбьего хвоста с бронзовой чешуей. Женщина спала.

Мальчик тихо позвал мать. Она подошла и встала рядом. Молча любовались они чудесным существом.

– Кто это? – шепотом спросил мальчик.

– Русалка, – так же тихо мать, – Я думала, что они остались лишь в сказках. Есть старинная легенда о том, что они могут очищать от всего злого одним лишь своим прикосновением. Сейчас-то считают их исчадием ада, несущим проклятие той воде, где они живут. Только мне не верится в это. Больше верю я древним преданьям.

Снова замолчали мать и сын, тихо улыбаясь явленному им чуду. Но вот обычную здесь тишину прервал тревожный звук боевого рожка. Он был еще далек и едва слышен, но словно черный камень упал в куст белоснежных лилий. Мать встрепенулась, прищурив глаза, взглянула вдаль. Потом быстро схватила сына за плечи.

– Надо идти, Нэд. Надо очень быстро уходить отсюда – сказала она, – И, боюсь, совсем скоро мы не сможем брать воду из этой реки тоже. Придется искать новый дом. Я слышала, в нескольких милях от нас есть городок, где бьет прозрачный ручей.

Она тянула сына за собой. Но тот словно прирос к месту.

– Русалка, – проговорил он, – она спит, она совсем беззащитна. Разве можем мы оставить ее вот так, одну? Может быть, она последняя. И уже никто никогда не увидит ее. И никто в мире не сможет больше очищать от зла одним своим прикосновением.

Мать всплеснула руками.

– Ах, Нэд! Что же мы можем поделать? Смотри, разве возможно спуститься по этим скалам к реке?

Нэд оценивающе взглянул на почти отвесные каменные стены. Понял, что мать права, пожалуй. Но тут его взгляд упал на веревку. Мать догадалась, что он задумал.

– Нет, это невозможно! Ты можешь сорваться и разбиться о выступающие из воды камни. Или утонуть. Да и ты просто не успеешь. Слышишь, как быстро приближается битва?

И правда, слышны были уже свист пуль, взрывы и крики многих тысяч голосов, сливавшихся в один непрерывный стон, полный злобы и смертельной тоски.

Но Нэд уже наклонился, поднял веревку, отбросив в сторону ненужное ведро. Протянул матери. Она поняла, что ее мальчик не уйдет отсюда, пока русалка не будет в безопасности.

«Ну, что ж, – подумала женщина, – Он хочет спасти чудо, может быть, единственное оставшееся в этом темном, наполненном страданием, мире. Мне ли мешать ему?». Она взяла лицо сына обеими руками, с любовью посмотрела в его светлые – отцовские – глаза, убрала непослушную прядь с его лба. На миг прижав к своей груди, отпустила. Взяла веревку, обвязала ее вокруг своего запястья.

Нэд с совсем взрослой серьезностью и жалостью поглядел на нее. Как будто впервые увидел, какой хрупкой и нежной она была и какие мозоли покрывали ее маленькие ладошки. Мальчик уверенно развязал узел на ее руке, привязал веревку к перилам моста, дернул посильнее, проверяя на крепость. И вот он уже заскользил вниз. Мать молча стояла рядом, только глаза выдавали ее напряжение и страх.

Нэд погрузился больше чем по пояс в ледяную воду. Течение так и подхватило его, унося еще дальше от затона, где спала русалка. Ему не оставалось ничего другого, как только отпустить веревку.

Мать, не дыша, смотрела на то, как в волнах мелькает темная мальчишеская голова и руки. Но слишком быстрой была река. Нэда относило все дальше и дальше. Женщина вскрикнула, увидев как ее сын скрылся под водой. Вот вынырнул он, уже почти не борясь, понесся по течению, к каменной глыбе, что возвышалась посреди реки. С силой ударило мальчика о блестящий черный валун. Собравшись с силами, превозмогая боль во всем теле, он вскарабкался повыше, и замер, лежа на животе, тяжело дыша.

– Нэд! – позвала его мать. Он только мотнул головой, показывая, что слышит, но не открыл глаза, не откликнулся. То ли боль и усталость не давали ему пошевелиться, то ли обида и горе от бесплодности попытки спасти русалку, от собственной беспомощности. Женщина лихорадочно пыталась сообразить, что же им теперь делать, и все-таки готова была смеяться от облегчения: сын жив, это главное.

Но тут до ее сознания дошло, что звуки битвы за ее спиной стали совсем близкими. Она быстро оглянулась: да, уже видна масса людей, черная, шевелящаяся, ежесекундно меняющаяся, издающая пронзительный рев. Словно страшное чудовище ползло по скалам, разбрасывая вокруг, как сгустки кровавой слизи, изуродованные тела. Уже сбегали в реку красные ручейки.

– Нэд! – перегибаясь через перила моста, с мольбой и ужасом позвала она сына. Нэд зашевелился, сел на камне. Бросил мимолетный взгляд вдаль. Встал на ноги.

– Мама, мамочка, беги, беги отсюда! – закричал он, – Пожалуйста, ну, пожалуйста, спасайся! Прости меня, у меня ничего не вышло.

Женщина метнулась на другую сторону моста. Схватилась за привязанную веревку и почти спрыгнула вниз. Синим колокольчиком взметнулась синяя юбка. Обожгла холодом вода. Захлебываясь, судорожно взмахивая руками, плыла она к сыну. Он быстро спускался в воду, чтобы успеть перехватить ее, не дать ей удариться о камень. Поймал ее. Помогая друг другу, вскарабкались они подальше от воды. Мальчик, забыв о том, что он взрослый, бросился к матери на грудь, и затих там, обнимая ее изо всех своих сил за шею. Мать крепко прижимала к себе свое дитя.

Черно-кровавое чудовище приближалось, изрыгая смертоносный огонь. Но, как бывает у некоторых людей в минуты опасности, самое главное, казалось бы – желание выжить, спастись, животный страх смерти – не появились у этих двоих, крепко обнимавших друг друга. Почти радость и умиротворение испытывали они от того, что смогли быть рядом в этот миг.

Мальчик вдруг оторвался от матери. Не выпуская ее рук, повернулся, пытаясь разглядеть русалку. «Странный мой малыш, – думала с нежностью женщина, – вот смотрит он, горюя о том, что может исчезнуть чудо. А то, что мы сами скоро умрем, он как будто бы не принимает в расчет. Мой добрый малыш, тебе было бы тяжело жить в этом мире. А скоро, совсем скоро тебя бы оторвали от меня и отправили на эту бойню, что сейчас поглотит нас. Так, может, даже лучше, что ты погибнешь невинным, славным, чистым ребенком, не успевшим хлебнуть настоящего горя, погибнешь не среди измученных, чужих людей, а в объятиях матери, что любит тебя больше всех на свете. А я? Как жила бы я без тебя? Меня минует самое страшное: жить, потеряв свое дитя».

Нэд как будто услышал мать. Обернул к ней лицо, ласково и задорно улыбнулся: «Я знаю, мама, русалка не погибнет. Она спасется. Ее уже, наверное, и нет в том затоне. И она обязательно очистит весь мир от зла. Правда ведь, мама?». Мать уверенно кивнула в ответ: «Да, сынок. Когда-нибудь вода во всем мире будет прозрачной. И будет царить тишина, если только птица защебечет, дождь зашуршит или русалки запоют красивую песню, играя в солнечных лучах». И они тихонько засмеялись, снова обнимая друг друга.

***

Русалка быстро плыла против течения. Совсем недавно она крепко спала на теплом мелководье после долгого пути, и ее разбудил странный шум, как будто кто-то плескался в воде и кричал тоненьким смешным голоском. Наверное, то был сон, но как вовремя он ей приснился: позади дрожала от взрывов земля. А на дальнем берегу величавого сиреневого моря ее ждали сестры, собравшиеся со всех краешков земли, из самых потайных, не доступных человеку рек и озер. Слишком долго пребывали в обиде на людей и неге беззаботного существования. За это время мир оказался за гранью безумия, почти погиб. Но ничего, ничего! У них есть еще время и силы все исправить. Русалка улыбнулась и поплыла еще быстрее.

Ангел-хранитель на подхвате

Я – ангел-хранитель на подхвате. Когда-то я был человеком. Мне было плохо. И я убил себя. Я не попал в ад за нарушение религиозного табу. Я не попал в рай за страдания. Ада и рая не существует. Кто и зачем их придумал? Почему миллионы людей продолжают верить в эти абсурдные сказки? Тот, кого они называют господом, не настолько глуп и расточителен, чтобы не самое худшее свое творение после нескольких десятков лет существования (которые для него, как верно подмечено, один миг) помещать навечно и бесцельно поджариваться в пекле или умиленно распевать аллилуйю среди лазоревых кущ.

Бытие не ограничивается одной-единственной земной человеческой жизнью. Об этом, впрочем, давно и многие уже знают. Более того, есть проблески идеи существования в разных мирах, причем не обязательно последовательное существование, начинающееся после смерти в одном из миров.

Ну, а кроме того, каждое одухотворенное существо выполняет свою функцию, при этом на каждом этапе своего многомирного существования не прерывается единая бесконечная цепочка смысла. Даже сейчас, когда я не скован узкими рамками человеческой логики, я не могу охватить пониманием всю эту сложно-сочлененную, осмысленно сплетенную ткань духовного бытия, не имеющего границ ни во времени, ни в пространстве, ни в сознании. Но теперь я знаю совершенно точно, что нет окончательного и абсолютного добра и зла, нет окончательно и абсолютно плохого и хорошего, есть лишь разные проявления сознания, как отдельные штрихи в общей картине. И каждое одухотворенное существо не за что награждать или наказывать, оно лишь выполняет то, что ему надо выполнить. Конечно, выполнить свое предназначение можно миллионами разных способов. Именно в этом – в выборе способа, в ежесекундном выборе того или иного движения души, ума и тела – и состоит свобода. И именно свобода выбора определяет состояние человека, которое можно условно отнести к награде или наказанию. Кстати, пару тысяч лет назад толпа людей, перед которыми стояли на возвышении омывающий руки прокуратор и четверо преступников, тоже имела выбор. Спасение многих ведь – не обязательно через распятие одного, поверьте. Спасение могло бы прийти и через милосердное «Помилуй его!».

Мое сегодняшнее предназначение является логическим продолжением моего человеческого существования. Я знаю и помню малейшее движение души и ума самоубийцы – от первой мимолетной мысли до последних пульсирующих образов, совпадающих с предсмертными судорогами тела. Поэтому я и появляюсь там, где человек готов свести счеты с жизнью и где необходимо мое вмешательство. Большинство других моих собратьев незачем обременять этим знанием – знанием того, как именно возникает жгучее, непреодолимое желание уйти от того, что существует, избавиться от себя, каково это – стремиться к уничтожению себя. Ведь, не смотря на то, что все самоубийцы разные (как можно сравнить, например, стоика, холодным рассудком делающим выбор в пользу гордой смерти перед скудной жизнью, и глупую веснушчатую девчонку, страдающую от того, что симпатичный одноклассник не пригласил ее на вечеринку), именно это желание ухода, избавления, исчезновения есть то главное, что их всех объединяет. И не каждое даже мудрое и древнее существо может выдержать без ущерба для собственной целостности те знания и ощущения, которые принадлежат мне, как реализовавшемуся самоубийце. Конечно, самоубийцы были до меня, будут и впредь. Но для большинства «ушедших от себя» благом бывает забыть эти ощущения и это знание, выбросить их вместе с отжившим телом. Я же отличаюсь тем, что могу совмещать принятие и понимание себя и своего места в мире, со знанием того, как это – не принимать себя и свое место в мире.

Сейчас под моим крылом находится Анна. Я знаю ее давно. Лет восемь назад, в период сложной подростковости Анны, когда мысль ее отчаянно стремилась к холодным вершинам абстрактных истин, а тело медленно, постепенно, незаметно для сознания, но неотвратимо становилось жарким, жадным, неспокойным телом женщины, с ней работал мой коллега. Он учил ее жить с этим неосознаваемым и непонятным ей тогда, уничтожающим ее противоречием, находить ступеньки из растерзанного и превратившегося в темный хаос сознания, из бессмысленности существования. Анна помнит того странного крылатого старика, что приходил к ней. Но, конечно, она не помнит другое странное крылатое существо – меня, незаметно для нее иногда находящегося рядом. Она не помнит ангела на подхвате – бывшего самоубийцу, который в многовариантной текучести ее судьбы увидел неизбежность наступления момента, когда и она захочет уйти из своей жизни.

Надо сказать, что любое наше вмешательство в человеческую жизнь имеет неизвестный нам и часто абсолютно непредсказуемый результат, что несет в себе риск повлиять на свободу человека. Сам Творец не может знать, как именно поступит в следующий миг человек, даже если этот миг – рядовой, обыденный, один из мириад других, казалось бы, неотличимых друг от друга. И, кстати, чаще всего именно в такие вот рядовые и обыденные, незапоминающиеся моменты и совершаются самые важные действия. Конечно, взрывающие повседневность события (такие, как, например, явление архангела с трубой пред очами изумленного индивидуума) запоминаются гораздо лучше, поэтому делать их вехами жизни куда как проще. И редкий человек может сообразить, что решающий выбор пути был сделан им тогда, когда он, например, решил купить книгу, или прогулял лекцию в институте. Ну, или пробежал, опаздывая куда-то, мимо старушки, чистенькой такой старушки с прозрачными глазами, которая робко, стыдливо, непривычно для себя протягивала руку за милостыней. Повторюсь, что нет конечного и абсолютного греха и добродетели. Поэтому и торопливость эта не станет заноситься кем-то в учетную книгу ваших поступков, которая будет потом открыта и тщательно изучена на Страшном суде, дабы определить круг ада или рая, где вы и будете пребывать в вечности. Тьфу ты, что за злая фантазия тварей божьих… Каждое действие важно как элемент, формирующий систему, а не как контрольная работа, за которую строгий педагог ставит оценку. Важно то, какое чувство появилось в вашем сердце после этого, какая мысль родилась, какой импульс они дали вашим дальнейшим поступкам.

Но, продолжу: помимо риска повлиять на свободу человека, наше вмешательство зачастую просто не имеет смысла. И, опять-таки, в силу того, что человек в итоге выполнит свою функцию – тем или иным способом, тем или иным путем. В таком случае, зачем вмешиваться в процесс, если при любом его течении будет получен нужный результат?

И все-таки не так часто, но происходит наше тесное общение с отдельными людьми. Преимущественно из сугубо гуманных целей, когда человек выбирает непосильную для себя ношу, или когда слишком уж мучителен для него выбор – то есть, в тех случаях, когда цель не оправдывает средства. А иногда, хоть и редко, бывает так, что человек умудряется заплутать в бессмысленности, когда путь его превращается в тяжелое, бесконечное в силу замкнутости блуждание по одному и тому же кругу, и ни о каком выполнении предназначения и речи нет; человек будто исчезает, превращается в ноль, его словно и нет, и не было, и не будет никогда. Тут уж без помощи свыше, дабы откорректировать ситуацию – никак. Вот для этого и нужен ангел-хранитель на подхвате. И, надо сказать, не всегда спасение жизни является моей целью и задачей, иногда даже совсем наоборот – я помогаю выбрать смерть.

Хоть новая встреча с Анной не была для меня неожиданной, но я не мог предвидеть до какой степени плотности и напряженности сподобится эта молодая особа сжать свою судьбу. Какой бы ни была беспощадной внешняя сила, комкает свою жизнь всегда сам человек, найдя и умело используя эту силу. Ах, как много среди моих подопечных тех, кто очень искренне, казалось бы, стремится к счастью, созиданию и прочим добрым вещам, но вся внутренняя сущность которых направлена на поиск и осуществление саморазрушения и самоуничтожения. Даже когда некоторые из них мужественно и рьяно начинают бороться с видимыми уже результатами разрушения, это остается лишь изощренной благообразной ложью, в первую очередь – ложью самому себе, поскольку каждый из них в глубине души, на границе сознательного и бессознательного, знает истинные причины и цель происходящего.

Все последние месяцы Анна «погружена в обыденность» – именно так она это называет. Но это не совсем точно: не столь погружение в обыденность, сколько оторванность от вечности. Я хорошо помню, как это тяжело, когда мир кажется грубыми, безвкусными, глупыми декорациями, а люди – пошлыми или страшными масками. Когда в каждый момент твоего существования тебя переполняет отвращение ко всему, от неба над головой до камешков под ногами, отвращение такой силы, что моментами едва не теряешь сознание. И тело становится тяжелым, удушающим, превращается в тюрьму, из которой ищешь выхода, любого – лишь бы освободиться. Это состояние не может продолжаться долго. Из него уходят, так или иначе. И для иных уйти означает расстаться с жизнью: бывает так, что этот путь оказывается наилучшим. Но не для нее, не для Анны. Она не воплотила, не отдала в мир многое из того, что способна воплотить и дать, и при этом не обнулена возможность реализации ее потенциала, то есть, не исчезли для мира смысл и ценность ее жизни.

Она сейчас идет по улице. Совсем юная, легкая, но настолько погруженная в себя, настолько не видящая ничего вокруг, что сама стала почти невидимкой для других людей. Ясный теплый день ранней осени, совсем золотые в солнечном свете тополя и глубокое небо. Воздух, какой бывает только в это время – свежий и спокойно-ласковый. Невысокие кирпичные дома, которые кажутся более уютными и веселыми, чем обычно. Даже глаз Анны, даже ее души, сжатой в тугую пружину болью и тоской, едва заметно коснулась незамысловатая прелесть окружающего. Наверное, тем, кто пережил душевные страдания в том или ином их виде и напряжении, не надо объяснять, что в такие моменты красота зачастую причиняет только лишнюю боль своей якобы фальшью и ненужностью; для некоторых же – еще и диссонансом между внутренним и внешним, что воспринимается утонченным издевательством со стороны внешнего. Но сегодняшний день так искренне весел и чист, что даже страдающая душа не могла не улыбнуться, пусть слегка, пусть почти через силу, в ответ. Взгляд Анны тихо-тихо поднимается из глубин, становится живее, она начинает замечать мир и людей вокруг. И тут вдруг перед ее глазами вырисовалась идущая чуть впереди высокая худая женская фигура в нелепом, порядком изношенном и даже слегка засаленном пальто. На ногах этого странного существа – стоптанные мужские ботинки. Волосы подстрижены коротким кружком, почти обнажающим ее затылок. При взгляде на этот затылок Анна почувствовала такую дурноту, что вынуждена была прислониться к стене дома. Она даже не пыталась сообразить, почему такое сильное впечатление произвел на нее этот жалкий кружок из густых седоватых волос, этот беззащитный затылок. Она просто пыталась устоять на ногах. А та, что стала причиной этой слабости, вдруг резко повернулась и, не замедляя шага, подошла к Анне. «Что это с вами?» – раздался совсем не жалкий и не разболтанный, а, напротив, глубокий, хорошо поставленный голос. Анна подняла голову. Я понимаю, что она испытала едва ли не большее потрясение, чем пару минут назад, увидев трезвое, умное лицо и ясный сочувственный взгляд необычных, дымчатых, почти прозрачных глаз. Ей стыдно от того, что она почувствовала отвращение к этой женщине, от того, что это отвращение было так безоговорочно, безусловно – и так несправедливо. Она тихо, немного смущенно и виновато улыбнулась, но ничего не ответила, ожидая, что женщина пойдет дальше по своим делам.

– Да, иногда этот мир кажется не очень-то уютным местечком, но, если быть чуть терпеливее к его недостаткам, можно увидеть, что в нем много прекрасного. Вот как сегодняшний день. И имеет смысл не слишком-то стремится сбежать из этого мира побыстрее, – сказала вдруг женщина, и не думая уходить.

Пока Анна ошеломленно пыталась осознать сказанное, женщина внимательно рассматривала ее. Затем вновь раздался ее голос:

– Такое, конечно, не каждый день встретишь! Чтобы юной деве да жизнь опостылела! Надеюсь, для этого хотя бы есть веские причины?

Почему-то Анну утешила легкость и естественность, с которыми были произнесены эти фразы. И в то же время в лице, в голосе, в удивительных глазах сквозило такое непритворное сочувствие, что Анна ощутила почти детскую благодарность к этой случайной встречной.

Женщина повернулась и пошла по тротуару, но почти незаметный кивок был приглашением продолжить беседу. Анна, немного замешкавшись, поспешно догнала новую знакомую. Какое-то время они шли молча, нисколько не мешая друг другу, словно обе были привычны вот так идти рядом – красивая, молоденькая, хорошо одетая девушка и бродяжка со странной прической, со странными хрустальными глазами, в стоптанных мужских ботинках. Попутчица Анны снова прервала молчание.

– А знаете, я вот убеждена, что умирать надо счастливым. Так что мелодраматический финал, когда все обрывается на пике торжества, не лишен смысла, – она слегка усмехнулась, – Ну, если уж не повезет с ощущением счастья, то уходить надо хотя бы спокойным. Мне категорически не нравится, когда смерть становится… ну, первой попавшейся дверью, что ли, за которую человек в панике выскакивает, как ошпаренная кошка.

Анна, наконец, решилась спросить:

– А откуда вы узнали, что я думаю о смерти?

Женщина хмыкнула, неопределенно пожала плечами, ответила почти легкомысленно:

– Да профессия у меня такая, знать все. Лучше скажите, как вам моя мысль? Неплоха ведь? Я жажду признаний и аплодисментов!

– Аплодисменты ваши! Это просто гениальная мысль. Ошпаренная кошка, выскакивающая за дверь… Чудесненький образ, в меру нелепый и убогий!

Опять смотрели в упор на Анну хрустальные глаза:

– Ого! Откуда столько горечи и самоуничижения, юная дева? Только не говорите, что уже пытались провернуть операцию по поиску этой самой пресловутой двери?

Анна насупилась, покраснела. Заинтригованность и какое-то облегчение от того, что мучившие ее ощущения вдруг так просто были вытащены наружу, оказались сильнее желания холодно распрощаться, гордо вздернуть голову и уйти, чеканя шаг.