Читать книгу: «За границами легенд», страница 2
Мать лежала на постели тихо, нарядная. В лучшем платье своём, как я её нарядила. От приданного её: сама вышивала в молодости, тогда ещё готовясь и мечтая о свадьбе. Жизнь её была трудна, она так и не потолстела с тех пор. И в моё отсутствие ни цветочка, ни нового украшения на ней так и не прибавилось. Мама спала, продолжая хмуриться. Видимо мучительной боль в сердце её была, до того, как навеки рухнула. Или там, за Гранью, ей виделось, встретилось печальное что-то или слишком бессмысленное. Родственники может на том свете, в другом том мире, ругали её за опрометчивость или что не так она воспитала меня. Но для меня она всегда будет самой лучшей из всего, что у меня было. И кусочком, осколком семьи моей единственным.
Я покрасивей разложила цветы у неё в руках, вокруг головы, обсыпала тело её и кровать узкую, девичью, цветами и лепестками. Наклонившись, нежно поцеловала в лоб и в щёки. И губу закусив до боли – снова закровила – к сараю вышла.
Курица – одна из наших малочисленных кормилиц, маминых любимиц, мимо пролетела, ударилась о стену дома близ крыльца. Хрустнуло. Свалилась безвольною тушкою. Осип плотоядно улыбнулся.
– Так бывает с самыми строптивыми, – уточнил парень серьёзно.
Я перегнулась через перила. Весь двор в перьях, шесть ещё неподвижных тушек, заколотых вилами. Хренло пакостно улыбнулся, встретившись со мной взглядом.
Тут материнская сестра во двор выскочила, мол, не стоит так озорничать. Заборы ломать, мол, не стоит.
Ушла в дом, дверью хлопнув. Из подпола, скудных остатков с зимы, все кувшины с маслом повытаскивала, подсолнечным, конопляным, льняным. Выплескала повсюду. И вокруг матери особо. Дров разложила горками и зубчиками.
В печке ещё тлели угли. Недолго было разжечь. Недолго было подхватить соломы, метнуть повсюду.
Закат закончился и тихо смеркалось. Тихо белели по траве перья и дохлые курицы. Тихо шушукались люди за забором. Любопытные, лживые, лицемерные морды.
Я вышла из дома, в последний раз вдохнуть запах поздней сирени. Нашей с мамой любимой.
Приметила платье моё праздничное, да обычное, осеннее, шерстяное, что на верёвке за домом висели. Три ленты красные. Рушник новый, мама зимою только этою вышила. Да полотняная сумка. Григорию за заботу об огороде и ней мать вышила, что травами лечил её. Но… он ушёл и не забрал ничего. Даже моей тоски.
Сердце сжалось от горечи. Вот, значит, куда воды она столько выплеснула. Устала сидеть у окна тихонько, меня поджидая и ягод, когда я вернусь из лесу. Постирать вздумала одежду мне. А потом и за новою сходить надумала водой. В раз последний.
Подхватила два платья, рушник, скомкав, их запихав в сумку. Случайно так получилось, что пригодится. Или она чего-то предчувствовала? Или надеялась, что я за Григорием сбегу? Или что он с запозданием вернётся ко мне? Поздно.
– Дым! – первым заметил брат Осипа, девятилетка. – Что-то горит!
Я в последний раз оглянулась на дом, сумку прижимая к груди.
Дым медленно – сначала медленно – вытекал наружу. Потом и огонь показался, из окон пламенем и жаром дом на улицу чуть прохладную дыхнул. От дыма, ветром разнесённого, люди закашлялись.
– Ополоумела! – вздрогнул Славобор.
Дожди короткие прошли, солнце хорошо прогрело старое дерево. Дом быстро обхватил огонь, утопил в жарких своих объятиях.
Люди застыли, смотря на пожар и на меня. Я сумку через плечо перекинула и молча пошла мимо застывших односельчан. Мимо мне ненавистных лиц. И их никогда не увижу больше, и дом мой они никогда не получат.
Зловещая тишина за мной. Даже этот Хренло не вылез с непристойными своими предложениями. У него от братьев вдов и детей по лавкам полно. А у меня ничего не осталось теперь.
Путь в никуда. Куда ноги бредут. Нет мыслей. Чувств нету. Тишина вокруг. Пустота. Всё внутри выгорело. Осталось только одно желание: уйти подальше от этих людей и им не оставить ничего от себя. Разве что огород…
За поворотом дороги, с холма, я остановилась и обернулась. Отсюда как раз видно было, что крыша черневшего дома уже провалилась. Стена рушилась на моих глазах, от мамы останки укрыв под собой, тёмным и плотным таким одеялом угля. Похоже, наш с нею дом сочли проклятым. И даже родственники с руками загребущими не кинулись его спасать. Или им всем так хотелось, чтобы я осталась без всего, раз я такая гордая. Разве что огород… я овощей прихватить не додумалась. А кот наш подох давно, года три иль четыре назад.
Отвернувшись от деревни, в которой родилась и выросла, я пошла в ночной лес.
Они шептались у реки, что в последние недели меня не найти в лесу, словно ушла я в лес и совсем исчезла, прямо на ровном месте. А вроде я и не делала ничего особого. Разве что…
Уже перейдя границу берёзовой рощи, я опустилась на колени и головою коснулась земли. Как это Григорий научил меня делать.
– Здравствуй, Лес! – повторила, как научил он. – Приюти меня и обогрей! Не выдай меня никому из моих врагов: ни хищному зверью, ни людям!
Тело болело, и силуэты деревьев плыли. Расплывались, ярче горели среди ночных сумерек тускло видные отсюда огни крайних домов.
Отойти ещё немного. В попытке найти овраг, который мы с ним нашли, тихо запрятали под еловыми лапами. Да на змей бы не наступить. Хотя всё равно. Хотя змеи почему-то давно мне не попадались в лесу.
Ноги подкосились. На траву и сухие хвоинки рухнула.
– Сбереги меня… Лес! – и на спину обвалилась.
Веки сомкнулись, тяжёлые, глыбами.
Сюда ветер запах дыма не доносил. И комаров как будто и не было.
Тихий лес. Тихий запах раздавленных трав. Конец пути. Или конец мечты о доме, которого больше не было…
***
Лошадиное ржание прорезалось сквозь мутный сон.
– Вот вы где! За глиной, что ли, собрались?
– Угадал, Воислав! Сам-то куда путь держишь?
В деревне нашей парней с такими именами не водилось, да и глина… да её у реки полно, на хрена она нужна вообще, чтобы за нею отдельно ещё идти да потом докладывать?
Веки разлепила, настороженная говором чужих голосов.
Хвойные лапы обхватывали серое небо надо мной. Спина затекла от долгого лежания на досках, едва прикрытых неплотной шерстяной тканью. Я лежала в окружении мелких мешков, полных чего-то твёрдого, с острыми и закруглёнными краями, да среди мешков надутых и больших, сквозь плотную льняную и конопляную ткань которых прокрадывался ко мне и щипал за нос запах разных трав и сушёного лука.
Хвойные лапы… но ведь их же ж в таком количестве у нашей деревни не водилось, хвойных этих деревьев!
– В Школу с докладом, – доложил, помедлив, спешившись видно, неизвестный.
Я замерла, прислушиваясь. Нет, торопливо шевельнула руками и ногами. Не связанная лежу. Синяки и мышцы натруженные ещё болят, но не так сильно, как в день проводов мамы. То ли я не один день провела без сознания, то ли меня не только подобрали люди не местные, но ещё и раны обработали. Кстати, голову чуть повернув, заметила поверх моего платья, с воротом надорванным, другое, льняное, с красной вышивкою по вороту, но тканной.
– Куда посылали-то хоть?
Возле меня никто не сидел, проверяя, очнусь али сдохну. Да и увезли куда-то в сторону от дома. Надо б понять, что за люди меня подобрали, когда я ушла.
Тихо вздохнула, вспомнив, как бестолково маму проводила. Довершат ли проводы соседи и родня её, если меня случайно увезли далеко?..
– В Тайноземье. О, сбитень! Благодарю!
Напряжённо застыла. В эту приграничную страну Синего края с нашей страны люди особо не ездили. И не потому, что воевали так долго, как со Светопольем и Новодальем. Нет, своя шкура всегда дороже, а чего ожидать от страны, где не только королём признали алхимию, но и «творцы камней» живут на каждом углу, не только не скрываясь, но и опыты свои проводя без смущения, когда им того вздумается! Наши люди туда и не ездят, а если и ездят, то вот не всегда возвращаются живыми. С Черноречья в Тайноземье часто шастают разве что…
– Вячеслав поручил о книге той разнюхать.
– Какой такой книге? – голос другой, женский, молодой уже.
– Учебник всплыл по магии камней. Автор подписался, но имени его даже самому Вячеславу и Гостибору не известно. И бает такие слова про известные вроде составы и смеси, что волосы дыбом встают и уши в трубочку. Правда, люди простые нашли, а алхимик, которому поднесли, пытаясь разобраться, что за летопись со странными знаками, ценная али нет, купит ли… он, короче, мало чего запомнил. Но запомнил такое, что на голову поставит любого. А потом книга побыла-побыла, стала темой бесед приграничного града алхимиков да всплыла. И никому не ведомо куда.
У меня струйка пота потекла по спине.
Как говаривали в простом народе, «Проще сразу утопиться, чем с алхимиком дружиться!». А меня… меня эти полоумные что ли подобрали?!
– Ищут книженцию теперь по Тайноземью, – голос стал приглушённым. – Предполагают, что то остроухие али крылатые потерять могли свой учебник али заметки. Что в приграничных селениях, что в главном граде – все на ушах стоят, алхимики шастают, стражи ищут.
– А ты-то чего ушёл? – спросил первый мужик недовольно.
– А я-то кой-чего подслушал, первого увидевшего опоив. Да вообще, там наших четверо ещё остались, которых… – кажется, он оглянулся и, быть может, на меня даже посмотрел, сплю или нет – и я замерла, торопливо глаза закрыв, чтобы не быть зарезанной за подслушание тайны какой-то государственной. – Вяч, в общем, оставил там кого-то из молодых. Но мне всех называть не велено.
– Да я и не удивлён. Вячеслав выгоды не упустит!
Я лежала, притворяясь невидимкой. Сердце сбивалось с ритма, как заподозрила, что лежу, быть может, на телеге среди ядовитой какой-то заразы в мешках. Или что стоит мне не туда чихнуть – и разлечусь над лесом и над полоумными, чего-то жрущими и пьющими, кровавыми ошмётками.
– А у вас чего? Много нашли? Сейчас из Школы или обратно?
Перечисление разных видов глин и трав я пропустила мимо ушей. Лежала, боясь шелохнуться или взлететь на воздух с опалённым задом. Запоздало осознала, что школа упомянутая – то должно быть единственная школа алхимии в Черноречье, что при согласии и участии Мстислава выстроили на некотором расстоянии от столицы. И Вячеслав… не этот ли книжный червь, странный этот средний сын короля?
– Ну, неплохо так. Можете, видно, уже возвращаться.
– Нам б звездчатку ещё найти, пару больших мешков.
Да кому на хрен сдался пакостный этот сорняк? На любом огороде надрать можно! Пользы разве что коз накормить и свиней!
– Да, уже недалече, – голос женский, довольный, мягкий. – Кстати… – пауза незначительная, голос возбуждённым стал, дыхание – прерывистым: – А про эльфов чё-нибудь слыхал, Воислав?
– А что с остроухими не так? Я, что ли, чёй-то пропустил? – оживился гонец из Синего края.
Тут напуганная я и сама с любопытством прислушалась. Всё-таки морды эти остроухие обособленно в своём Эльфийском лесу живут, редко услышишь про них новостей. И правитель у них там по нескольку сотен лет один и тот же бывает и дворцовой резни почти нет. Да послы от них к людям шастают нечасто. Сидят себе в своём лесу, позакрывшись ото всех. Григорий-то и сам то ли мало про нынешнее их знал, то ли просто не болтал об известном. Но говорил, что живут остроухие лет по двести-триста и большую часть жизни танцуют, рисуют да наслаждаются музыкой. Будто у них там итак хорошо всё растёт, неурожаев не бывает: магия у них, говорил, особая. Жаль, в детстве раннем от них сбежал, мне по поводу моего огорода и улучшения урожаев не сказал ничего толкового.
– Эльфы, грят, озверели и ополоумили! – голос уже девочки, взволнованный.
– Да они всегда мыслили не как мы! – кажется, усмехнулся посланник.
– Так ведь тихо сидели всегда в своём лесу! А теперь пошли по приграничным селениям и в Дивограде людей хватать и руки им резать!
– Насовсем? – напрягся Воислав. – Многих уже искалечили?
– Не калечат. Толпою подкараулят, навалятся, чик-крак коротким ножом и… – девочка замолкла.
– И?.. – не выдержал мужчина.
– И ничего, бросают. Магией своей испаряются, как будто и не было тут да ничего не делали.
– Не похоже на объявление войны, – мужчина произнёс, заговоривший первым. – И на разбойников… ну мало похоже. Но если у них там кто-то рехнулся из остроухих, то недолго ждать беды. А нам эти разборки на кой?
– И не объясняют, что ли? Зачем посреди дня людей хватать?
– Сбегают, не объяснив. Двух пацанов порезали, баб семерых и около двадцати мужиков. Но, может, и больше. Может, их стражи схватили уже. Просто я посчитал, о скольких говорили в трактирах.
– Дело странное, – ответил посланник растерянно. – Не было никогда, чтоб просто так вылезали к нам, хватали, причём баб даже и детей – и резали. Ладно эти… – слово совсем непристойное, про поганцев со Светополья и Новодалья. – Но эльфы… не понятное поведение!
– Вяч сказал, что с людьми оне воевали редко, – голос женский, другой, молодой, – лет семьсот было прежде, как с Новодалья и Лысегорья кто-то порезал ихних послов и купцов. Нашли всех причастных с порезанными горлами.
– А я читала, что лет семьсот шестьдесят назад какой-то ополоумевший полуэльф едва не пожёг селения все и лес приграничный из Тайноземья!
– Да сами они его сожгли, чо уж! Школа ихних учёных вроде нашей моложе.
– Не, был там обезумевший эльф. И не один, – посланник надолго примолк. – Но хоть убей – не вспомнить. Я прогулял все уроки по летописям старины.
– Вячеслава надо спросить! – огорчённо сказала девочка.
– Да вроде был кто-то, – мужчина прибавил первый. – Я тоже когда не помню. Но что с Новодалья и Лысегорья оба войска костьми в приграничье Эльфийского леса все полегли и ни один не вернулся – то помню. Это было… когда то было-то?..
– Да есть идите уже! – голос весёлый, молодой, женский.
Я лежала, боясь шелохнуться. И жрать хотелось, и тайны подслушивать было не хорошо мне. Тем более, если у них там послание для этого книжного червя. Говаривали, что среди «творцов камней» мягкотелый и охочий до знаний средний принц имел некоторый вес. Мне, конечно, плевать на него было – надо бы до зимы или до новой войны с соседями куда-то пристроиться, заработок какой-то найти, пристойный. Или всё-таки вернуться домой. К пепелищу точнее. Проверить, правильно ли мать проводили наши родичи. А больше… а больше задерживаться мне там незачем. Как я буду жить средь них, они хорошо показали в день, когда у матери с губ сорвался последний вздох. А куда мне теперь идти – неизвестно. По Черноречью много ходит сирот и вдов. Дом я сожгла… продать бы могла и уйти. Или… разве что за бесценок. Или бы матери сестра меня совсем бессовестно из дому моего выставила?.. Ишь какие, сестру ей не проводить, хотя сыновья крепкие, и кто-то даже вернулся с войны, а как селить в наш с мамой дом погорельцев…
Мягкая рука тронула меня за плечо.
– А девочка-то, похоже, проснулась! – голос женский, бодрый такой.
– Зови к костру!
Вроде как на опыты меня ловить и убивать не собирались они вовсе.
Я посмотрела на ту приветливую…
И, резко сев, шарахнулась подальше от неё, поясницу зашибив о борт повозки.
Голос женский, молодой, но лицо… одноглазое, в шрамах бугристых! Чудовище с кошмарных снов, а не человек!
– Не вопи так, слушать больно, – сказала жуткая женщина недовольно, рукою в шрамах с семи глубоких порезов, да в шрамах схожих, бугристых, у самого почти локтя, обнажившихся от сползшего рукава, поспешно достала из-за спины капюшон и укрыла лицо под тенью до самого почти подбородка. Разве что из тонкой ткани, чтобы снаружи всё просвечивало.
– Когда в деревне нашей все подохли, мы с сестрою продались на опыты.
Я робко посмотрела на мужчину, который сопровождал алхимиков и рассуждал о магии камней спокойно и будто со знанием дела.
Пол лица в тех же шрамах жутких, руки спрятаны в отрезах ткани, обмотаны под рукавами длинными так, что только пальцы из-под ткани торчат. Живая часть лица даже красива, спокойные черты лица. Глаза оба целы. Одежда – как и у всех чернореченцев.
– Лучше от яда сдохнуть, чем стать потаскухой, – добавила горько женщина с изуродованным лицом.
Я напряжённо оглядела других.
Посланник оказался парнем лет шестнадцати-девятнадцати. Шрамы портят лицо, от ножей. На руке, под рукавами закатанными – шрамы от хлыста, кожи живой не оставили прежде. Сбежал, что ли, из-под пыток? И семь молодых женщин. Льняные, белёные или светло-серые одежды. У двоих – красная вышивка по вороту, рукавам, предплечиям и подолу, пояса красные, ниточный и тканный красно-белый. У пятерых – вышивка по вороту, по рукавам да подолам чёрная, да нашивки вышитые по предплечьям – как будто разрезаны на две неровных половины прямоугольников, чёрные, волосы либо в косу собраны, как у незамужних, либо отрезаны до плеч, либо косы собраны в петли у шеи, чёрными лентами обвязаны, без бантов. Пятеро вдов и две незамужних ещё девчонки. Четверо обычные. У двоих руки в шрамах, страшных, непонятно от чего. Девочка поджимает ногу, на голени… с толстой, зелёноватой шерстью.
– Мы из тех, кто пережил опыты, – сказала девочка с зелёными ногами и с нитями седины между тёмно-русых волос. И отвернулась, размешивая что-то в котле.
Продаться в Школу алхимиков близ Связьгорода на опыты… таких смельчаков из нищих немного было. Да домой возвращались не все. Слухи об этих несчастных разные ходили.
– Есть суп гороховый с нами будешь? С бараниной он да… – девушка со шрамами смутилась. – Да с травами поколдовали мы с Лебёдкой кое-что.
– Приправы просто! – хмыкнул посланник. – Но, коли не хочешь – уходи, не держим. Люди не очень любят нас.
С мясом суп…
Кажется, я не прикрыла брезгливость.
– Обычный есть картофель, из запечённого вчерась в угле. Сегодняшний не готов ещё! – бодро сказала та, на чьё лицо страшно было смотреть.
И просто так подобрали, и даже отпустить готовы. И… есть, если честно, то всё же хотелось.
– Мне бы немного картофеля, – сказала смущённо и слезла с их повозки, подальше б хоть от сомнительных мешков.
– А ещё лопухи есть! – сказала бодро уродливая. – Тоже их запекли. И тоже без трав. Разве что Лебёдка…
– Не, ничего не ложила! Цикорий мы с каноной ушли копать!
Я робко подошла к костру, пристроилась с боку. Краем глаза отметила чёрного красавца-коня, щипавшего траву поодаль двух лошадей с повозки.
Мне тут же протянули широкий лист лопуха с прожаренными клубнями. И даже ложку сметаны. Даже уточнили, что сметана и честно не добавляли ничего.
– Чистая-чистая! – сказала, кажется, та самая Лебёдка.
Я торопливо и жадно ела среди этих странных, но неожиданно приветливых людей. Картофель был удивительно вкусный и, если честно, то в края лопнувшие надсыпано было тмина и чёрного перца. Очень был вкусный.
Люди из школы алхимиков сами ели, супа горохового уже по второму кругу накладывали Лебёдка и Малина. Тихо трещал костёр. Неожиданно приветливые люди рядом, которые обо мне ничего не знают. И потаскухой меня не зовут. Разве что мама… хорошо ли мать проводили, когда я, натворив делов с запалу, ушла неизвестно куда и неизвестно зачем?..
Нечислав первым напрягся, меч подхватил с земли.
Шестнадцать мужчин и парней, подросток один среди них, бородами обросшие, в одеждах с прорехами, с мечами и с вилами, один – с оглоблей, окружили телегу. Одноглазый бородач плечистый мечом пропорол несколько мешков, брезгливо сморщился.
– Травники али купцы!
– Совсем, чо ли, ничего ценного? – проворчал однорукий юноша с вилами.
Нечислав, Воислав и второй мужчина с алхимиков, всё время молчавший и которого по имени ни разу не назвали, вскочили. У второго тоже оказался меч, а посланник с Тайноземья выудил кинжалы из широких рукавов с синей вышивкой и меховой оторочкой.
– Мы – люди короля, – сказал степенно Нечислав, – он численность наших знает и за людьми следит.
– С гнилыми лицами Мстислав никого не признает, – «утешил» нас одноглазый.
Уродливая Малина затеребила нервно кулон из красного камня на груди.
– Заодно с бабами развлечёмся, – бодро сообщил однорукий с вилами.
Малина резко кулон оборвала.
– Отойди, – едва слышно сказал Нечислав, – не сейчас.
Женщины отступили за своих мужчин. Я и прежде сидела в стороне и счас оказалась сбоку. Ухватила из большого костра длинную палку, прогоревшую копьем на одном конце, да миску глиняную, выроненную Малиной. Вряд ли охранники вдов и сирот со школы алхимиков позаботятся и обо мне. Ну, может, хоть немного продержусь с тем, чему научил Григорий?
Воислав и другой алхимик переглянулись, вперёд выступили.
– Отойди! – прошипел на меня брат Малины.
С воплями торжествующими разбойники бросились на вышедших вперёд.
Трупы Воислава и другого, ещё дрожащие, с руками обрубленными, переступили, да по спинам прошлись ногами, издеваясь, только восемь из грабителей. Остались только женщины обезображенные, среди которых было две девчонки да я. Нечислав замешкался…
От миски глиняной один уклонился.
Как оно из меня вылезло – не поняла. То ли «вихрь» со слов Григория, то ли иная какая-то заноза, громко звучащая. С разбитыми головами рухнули трое из напавших, ступивших было ко мне. Одному я раскалённым концом между ног всадила. Не хрен было уточнять, что он со мной собирался сделать!
Нечислав вперёд выступил, встал возле меня. На голову упавшему.
Он двоих уложил, я – одного. Потом меня рукоятью меча в живот пырнули. Да ногой наподдали. Рухнула. Обнаружила остриё меча у шеи, как потянулась, чтоб встать.
Несколько выпадов от мечника отбил Нечислав. От последнего, семнадцатого удара, не успел уклониться. Отшатнулся, рукою прикрыв пламенеющую розу на рубашке распоротой.
Ухмыляясь, меня с ног сбивший, провёл краем лезвия по вороту платья моего, надетого поверх, и безрукавки, грудь обнажая, царапая…
Вскрикнула, когда в лицо мне приземлился, в глаза мучной какой-то пыли насыпав, мелкий и пухлый мешочек. Потом Малина оборванный кулон метнула в телегу.
Синее пламя за миг окутало и мешки все, и лошадей, полыхнуло до крон деревьев, расползлось вокруг, по поляне, утопив меня… в ледяном, сердце сковывающем огне. Всё-всё в кошмарном льде утонуло!
Никто не знает, когда он переступит Грань, да отчего, да зачем, за что. Я, честно сказать, думала, что после ухода матери утоплюсь, не выдержав издёвок, или паду от очередной резни между чернореченцев или ворогов, ну, с голоду сдохну в голодный год. Но подыхать, когда весь мир вокруг, тело всё закованы в синий лёд, когда кромкой льда от неба перекрыло всё, да из хрупкой, уродливой, изломанной клетки-тюрьмы ледяной ни сдвинуться, ни продохнуть, ни вылезти… жуть!!!
Наверное, я поседела. Или ждала, что лёд синий и клетка его меня разъест, до костей. Поговаривали, что после экспериментов алхимиков кое-где находили опалённые и зеленеющие скелеты иль трупы. Но…
Спустя какой-то дикий, жуткий час или жестокий, кошмарный какой-то миг… лёд сполз, и я шарахнулась, на колени упав, освободившись из сползшей водой ледяной клетки.
Женщины, которые работали на алхимиков, стояли целые все, нетронутые. Стонал, зажимая зеленеющую кровь, Нечислав, согнувшись. Лошади, из телеги две, рванулись отсюда подальше, в разные стороны. Телега да мешки, оружие грабителей и погибших алхимиков истлели. От Воислава, безымянного того да от шестнадцати разбойников, вместе с конём посланника с Тайноземья… остались обугленные скелеты. С чуть краснеющими искрами на покрытых копотью костях.
– А вдруг бы мы… – Нечислав закашлялся. – Их спасли?..
– Ты у меня из родни последний, – пугающе равнодушно произнесла Малина.
Из руки, на бедро бессильно упавшей, выпал на нетронутую траву, к не тронутым ни огнём, ни льдом зловещим, корням сосны, шнурок от жуткого украшения, сделанного алхимиками.
Меня била дрожь. Руки тряслись. Встать не могла.
– Негоже девке по лесу одной бродить! – проворчал Нечислав. – Хоть с палкой обугленной, хоть так. С нами пойдём, хоть до града ближайшего. Мы прикроем. У нас ещё кое-что осталось в запасе.
– Только травы придётся заново рвать, – поморщилась Лебёдка.
– И объяснять Вояте пропавшего коня, – вздохнула женщина красивая. Внешне не тронутая ничем вдова.
– Может, вы опосля меня провожать будете?!
Я заорала, в ужасе отшатнувшись от человека, вмерзшего в дерево. Знакомого, кстати…
Воислав медленно плечами повёл, древесину с себя скидая… то есть бурое, шершавое вещество, с зелёной мякотью, нет, искрами зелёными блестящее в центре.
Нечислав, поморщившись, разогнулся. Подобрал, подошёл, отрезанные руки парнишки, высвободившиеся из-за рассыпавшихся «веток», к ранам багровеющим приложил.
Говаривали, что руки отрезанные не воротишь, но то, что они на моих глазах сделали…
– Терпимо? – спросил, нахмурившись, старший алхимик.
– Пальцы гнутся плохо, – вздохнул Воислав, – похоже, мы ошиблись в прогнозах. Плоть отрезанная должна быть максимально свежа, чтобы можно было прирастить её обратно.
И они так спокойно говорят?! О чуде невиданном таком?!
– Мстиславу рано пока цепи показывать, – проворчала Малина.
– Я итак говорил: не хрен тратиться на разработки, – поморщившись, руку, немного пожелтевшую, прирощенную, поднял посланец из Тайноземья, разминая шею со спины. – Не годится оно для войны. Слишком долго и дорого!
– А по ощущениям как? – спросила, робко взгляд горящий подняв, Лебёдка.
– Да будто игл ледяных натолкали в каждую клетку тела! Хуже, чем в пыточной у светопольцев! Брр!
Про меня они не сразу вспомнили, обступив да разглядывая не ставшего калекой алхимика, ощупывая его со всех сторон. Разве что за места срамные женщины его щупать не осмелились, а так все мордочки были любопытные. Ну, кроме той, самой красивой вдовы, нервно теребившей край чёрной ленты у косы, свитой в узел у шеи со спины. Да у меня и сил говорить не было. Я слыхала, конечно, как наши воины прогоняли с нашей земли да в бегство обращали ворогов, запалив ледяные костры, но это… это!..
– За травами и глиною больше не пойдём! – решил за всех Нечислав. – Воиславу в любой миг может стать дурно.
– Да скажи прямо: в миг любой могу издохнуть, так никто и не узнает про наше чудо! – осклабился тот.
Внезапно неслучившийся и поразительно спокойный для беды недавней и для чуда недавнего калека ко мне развернулся:
– С нами в школу пойдёшь? Травы собирать можешь или помогать на кухне. Там Вяч сирот хотел натащить новых.
– Н-на опыты? – я, поднявшаяся было украдкою, шарахнулась.
– Да зачем на опыты? – усмехнулся вдруг мужчина. – Опыты мы обыкновенно ставим сами на себе!
– Но говаривают…
– Да редко наши покупают людей, – похлопал меня, сжавшуюся, по плечу молодой алхимик. – После битв хватает и трупов, и пленных.
– А вот дыму наглотавшись до кухни и до готовки доползти сил нету! – рассмеялся посланник.
– Угу, когда теорию засиделся, слушая да записывая, прямо много сил, чтобы побежать на кухню! – руки скрестила на тощей груди Малина.
– Н-нет… – я отступила от них. – Нет!
Мне побоище и пламя льдистое это в кошмарах долго ещё будет сниться! Лучше бы просто меня зарезали! Всё равно мне пойти некуда…
– Кстати, хорошо дерёшься, – вдруг произнёс Нечислав, – для девки любо диковинно. Тока обучали тебя недолго и стиль не из нашинских. Просто для самообороны.
– Ну… – я смущённо протёрла дрожащей рукою висок. – Да.
– Если вот эти все… – Воислав с трудом пальцы с левой руки сжал и разжал, ругнулся: – Тьфу, как я меч и ножи буду теперь держать?! – на меня посмотрел обратно. – На войне девке делать нечего. Да и не пощадят тебя мужики, если вылезешь. Но, коли охранницей для купчих али знатных морд в столице или крупном городе наняться – выживешь, скорее всего. Деньги будут платить. Бабы знатные больно трусливые, да не всех отцы и мужья готовы терпеть возле них мужиков и охранников. Как бы это…
– Как бы сраму не принесла в подоле, – я улыбнулась.
Из жуткого вороха чувств и недавних событий, как из туч грозовых, прорвавшихся, мне внезапно забрезжил осколок неба и полукруг радуги.
Ни за что не пойду к алхимикам, у которых, говаривают, каждую недели или вовсе каждый день кого-то из школы хоронят! Тем более, если они людей убивают… вот так! Да или просто заманивают меня, на опыты. Чтоб осталась без рук, ожидая, с сердцем трепещущим, прирастят или не прирастят веществом неисследованным, али вовсе осталась калекою такой безобразною, как Малина! Но и в травники… где мне травников искать, чтобы взяли учиться? И немного я всего из рассказов Григория запомнила. Да Григорий никогда не будет меня искать. И я знаю уже тайну его страшную. Но… если стать воином… ну, прислугой, немного защитницей для девки или женщины из знатных… это ведь хорошее вроде решение?..
– Я тебе могу кое-что подарить… – задумчиво начал парнишка.
– Нетушки! Нет! – я от него отмахнулась. – Лучше уж сразу пусть зарежут, если им попадусь!
– Сразу не отпустят. Женщину, – помрачнела Лебёдка.
– Но она в целом-то неплохо дерётся, для девки-то! – похлопал меня по плечу Воислав. – Опаньки, теперь нормалёхонько уже двигается!
Но конечность его… на глазах то побагровела, то посинела.
– В перчатках разве что придётся ходить, – не смутился юный алхимик, – до конца жизни.
А когда наступает у них он, конец жизни, у учеников да прислуги из школы алхимиков, промолчал он.
Поморщившись, Нечислав наклонился. Нож тонкий, узкий, без видимой ручки, из единого листа металла сплавленный, достал из-за голенища. Мне протянул.
– На, возьми. В благодарность за защиту сестры и наших девок. Расщиплешь ветку, будто трость для больной ноги, вставишь нож между щепок. Будешь чрез лес и по поселениям будто калека али больная с посохом ходить. А нападут – с копьём будешь. Тебя, кажется, и рукопашному, и владению копьём немного учили?
– Вилами, – я смущённо поскребла затылок. – Но да, как палкой махать – Григорий мне тоже показывал.
– Ну хоть так пойдёшь, – улыбнулся вдруг широко мужчина, – а то негоже отпускать беззащитною девку.
– Я тебе два серебряных могу отсыпать и шесть медяков, – бодро сказала Малина, – в конце концов, нас Гостибор и Вяч собирали в дорогу, а тебя никто не заставлял вступаться за нас.
– Шесть серебряных, мелочью, на шею под одёжу, – брат потребовал. – Серебро нам в обратный путь, прикупить лошадей да трав у лекарей поселений ближних. Воислава надо срочно отправить в школу.
– Я, кстати, заметки не сжёг и… – но под взглядом Малины отрок, до разговоров охочий, заткнулся.
Мы прошли ещё немного с алхимиками. Нечислав сознание потерял, его с Малиной сообща на лошадь закинули. Чтоб сестра поддержала. Воислав, то бледнеющий, то синеющий лицом, но неустрашимый, по пути осинку обломал, да сделал мне самодельное копьё, под видом немного кривого посоха.
Здравствовать пожелали друг другу – на шатающегося, чуть зелёного лицом уже, парня было страшно смотреть – да разошлись. Их участие в опытах да близость к алхимикам жутким учитывая, может больше уже не свидимся. Никогда.
