Читать книгу: «Сказки города Н. Часть первая – По кромке зла», страница 4

– Ну, это же была шутка! Или нет?

– В каждой шутке лишь доля шутки. А все остальное – правда, и потому в прежние времена ее доверяли оглашать только шутам. Остальных она приводила либо на костер, либо на плаху. А в лучшем случае – в сумасшедший дом.

– И что в этой книге? – Лелька ткнула пальцем в томик. Она хотела вернуть разговор из общих дебрей к конкретике, боялась, что Алю сейчас унесет, как не раз бывало с ней в последние годы их брака с Олегом. Собственно, из-за этого брак, в итоге, и развалился – превращение жены из тихой хозяйственной мышки в пророчицу оказалось не по силам господину Завалишину, и он капитулировал. Сначала просто сбежал в недостроенный дом, а потом, решившись достроить, встретил Лелю. И понеслось.

– Если вкратце, есть там некая Паша, в этом публичном доме, о котором роман написан. Она больна, Куприн рисует ее недуг как начало безумия, и пишет, что именно эта болезнь заставляет ее искренне и жадно отдаваться любому мужчине, кто бы ее ни выбрал. И что якобы в бордель она попала добровольно. Хозяйка ее из-за этого недуга балует всячески, оберегает. А Паша зарабатывает так много, что ее к обычным гостям даже и не выводят, она, как говорят теперь, ВИП-вариант. И что интересно, многие из ее постоянных клиентов в нее даже влюблены, пусть и на уровне «ниже пояса». А сама она в обычной жизни – добрейшее существо, бессеребренница, мягка, приветлива, и очень старается наладить дружбу с товарками, которые ее несколько презирают за это невольное сладострастие.

– Ты хочешь сказать, что Глаша больна психически?

– Это вряд ли. Она слишком рассудительна для этого. Но, уверяю тебя, те же эскортницы, те, что зарабатывают бешеные бабки, они – все как Паша. Точнее, как Глаша. Без искренней любви к тому, чем занят, успеха не будет. Это аксиома любого бизнеса. Да и любой жизни, в принципе.

– Это, как с зеленым светофором? – Леля, кажется, начинала понимать, зачем Аля все это рассказывает. Хочет обелить дочь. Нет, не обелить, просто дать понять, что Глаша в порядке, и что она живет так, как она хочет и может и не надо ей мешать.

– Угу. Видишь ли, с определенного момента, мы, лицемерные существа, начинаем помнить только то, что долг детей – помогать родителям, но забываем, что долг родителей – не мешать детям. Отпустить их. Иначе они так никогда ничему и не научатся. Глаша молода, она вполне может вернуться к нормальной, моральной жизни..

Леля засмеялась. Алевтина погрозила ей пальцем, сделав «страшные» глаза.

– Помоги ей, Лель. Не оставляй ее. Олег ей не помощник, Вадик – тоже. Они – мужчины. Ты помоги, если что. И не говори им, не надо.

– Даже не собиралась. Ни сейчас, ни потом. И не скажу. А ты по врачам пройти не хочешь? Что-то больно мрачны твои речи.

– Я там уже была. Пока – ничего серьезного. Будет плохо – я тебе скажу. А речи… Под Богом все ходим, Лелик… сегодня есть мы, завтра – нет. На улицу вышел, на остановку встал, и тут пьяный мачо не ту ногу на педаль поставил – и остановка всмятку, и ты туда же. А ничто не предвещало. Дорогу переходил – и не перешел. Примеров – бездна. Утром встал – вечером лег, насовсем. Как там говорил Воланд на Патриарших: «Плохо не то, что человек смертен, плохо, что он внезапно смертен, вот в чем штука». Поэтому и прошу – пригляди за ней. Она хорошая девочка. Вон – и деньги, и по дому, и массаж мне делает безотказно. Ноги, шею. Шея очень болит последний год, и крестец еще. Сижу много. И стою. А уже нельзя после пятидесяти. После пятидесяти – или ходить, или лежать. Стоять, сидеть – противопоказано.

Аля повертела солонку в руках, поставила, снова взяла в руки.

– И кстати, массаж она делает действительно хорошо. У нее руки – большие, теплые. Когда массирует, они у нее словно нагреваются, от них прямо жар идет, будто печечки маленькие. Я порой даже целителей вспоминаю, тех, что наложением рук лечили в легендах да сказках. Может, это вообще как-то связано. Вот эта животность, эта страсть к тактильности, к осязательным ощущениям, схлестнутая с бешеной эмоциональностью, тягой к неизвестному, с отвагой безбашенной и любопытством, что сильнее страха. Может, это как оборотная сторона того, что ей еще не дано, может, судьба еще вывернет ее куда следует. Она и массажем могла бы зарабатывать не меньше, я думаю. У нее же не только техника, после ее рук, кажется, земля под ногами прочнее становится. У них на курсе была еще девочка, тоже руки чуть ли не как у хилера филлипинского, а в итоге ушла.

– Почему?

– Сказала, что терпеть не может трогать людей. Барьер. Канал эмоционально-тактильной связи с окружающим миром оказался закрыт.

– А может, эти руки …. – Леля осеклась. Мысль была интересной, но слишком неприличной.

– …и там ей помогают, где она сейчас, ты хотела сказать? – Аля внезапно рассмеялась. – А что, все возможно. Но чаевые ей, действительно, отваливают порой просто громадные.

– Ты, кажется, гордишься ею? – вылетела из Лели еще одна искренняя бестактность.

Алевтина не смутилась, не возмутилась, только улыбнулась светло.

– Я люблю ее, Лель. Она – моя. Какая бы ни была. И она ведь никого не грабит, не убивает. Она не врет, не ворует. Если кого-то она и губит, так только себя. Но тут одно из двух – или остановится сама или погибнет. Буду насильно останавливать – уйдет от меня совсем, уедет, переедет. Тогда я и знать не буду, если что плохое случится. Нет уж. Пусть будет так, как есть. В конце концов, у нас в институте была одна. Дочка каких-то крупных чиновных лиц, мама – где-то в сфере культуры, папа – по налоговой части. Девица спала со всем факультетом, без разбору. Просто из любопытства. Бесплатно. Ну или почти – на коньяк, который она любила, кавалерам тратиться все же приходилось. Думаешь, так лучше? Тут, в этом салоне за ними хоть какой-то присмотр. Кожно-венерический, по меньшей мере.

У Лели вытянулось лицо. Аля покачала головой.

– Не обращай внимания. Это я себя так успокаиваю. Потому что, да, иногда хочется ее за волосы взять и башкой о стену, и орать дурниной, чтобы прекратила, чтобы бросила, надела «белый верх – черный низ», и в институт, за парту. Но знаю – бессмысленно. И посему только и остается, что изобретать парадоксы. По типу названия салона этого.

– А как он называется?

– «Рай на окраине»

Леля громко фыркнула и чуть не подавилась печеньем. Аля пододвинула ей стакан, где еще плескался чай. Леля помахала рукой, давая понять, что обошлось.

– Ишь, как завернули! Неоднозначно…

– Скорее, многослойно. Начнем с того, что они и впрямь на окраине. На выезде из города. Там потише, понезаметнее. Места много, аренда дешевая. Хотя у них наверняка в собственности домик этот. Потом, рай, он ведь, если так можно выразиться, всегда на окраине – на краю мира, вдали от суеты. Ну и наконец, просится еще мысль о том, что рай можно найти где угодно, даже на обочине, в степи, у черта на куличиках – если очень постараться. Такой вот парадокс. И, как видишь, я ими тоже страдаю. А что делать?

– Говорят, парадокс – одна из форм истины.

– Это правда, Лель!

– Тогда ты все делаешь правильно. А про здоровье твое мы еще поговорим, не обижайся.

Леля посмотрела на часы.

– Хочешь поехать? На ночь глядя? Оставайся, поедешь утром.

– Не могу. Там Олег уже косточками моими мысленно похрустывает, отсюда слышу. Надо выдвигаться. Еще и пробки сейчас. Пока до трассы доползу, к полуночи подкатит.

Аля вышла в прихожую, включила свет. Несколько минут они молчали. Леля сосредоточенно натягивала сапоги, Алевтина смотрела в зеркало.

– Ты меня услышала?

Леля подняла голову. Алевтина смотрела поверх ее головы. Лицо было бледным, губы обметаны, как в лихорадке. Там, на кухне, свет был жиденьким, темно-желтым – и было незаметно, а здесь, под яркой лампой, ватт в 150, да еще и без плафона – здесь это прямо бросалось в глаза.

«Совсем сдала», – подумала Лелька, а вслух спросила:

– Ты про что?

– Я про Глашу. Я просила тебя..

– .. присмотреть. Да, Аля. Я тебе, вот, крестом клянусь…. – Леля вытащила из-под свитера маленький крестик на тусклой, медной цепочке. Крестик был очень старый, края были словно обточенные, оплывшие, как восковые свечки перед алтарем в конце службы. Алевтина расширила глаза.

– Какой он у тебя… никогда не видела…

– Я его только в дорогу надеваю. Когда очень в даль, и за руль. Оберегом. На повседневку не трачу, храню. Он не любит суеты.

– А я думала, ты мирская до мозга костей.

– Этакая насквозь приземленная?

– Ну, да.

– Ну, вот и нет.

И обе засмеялись. Леля тут же посерьезнела, подняла крестик на уровень губ, приблизила ко рту, так, чтобы дыхание его касалось.

– Я тебе обещаю, – сказала она тихо и глухо. – Я обещаю тебе смотреть за Глашей, за рабой Божией Глафирой, и прийти ей на помощь, когда она попросит, или когда Боженька позовет. Клянусь в том.

И легко поцеловала – сначала крест, потом Алевтину.

Обняла крепко, сдернула с плечиков шубу, подхватила сумку, и шагнула в открывшуюся перед ней дверь.

Алевтина погасила свет в коридоре, зашла в комнату рядом с кухней, включила маленький ночничок, встала у окна и смотрела, как Леля отъезжает. Помахала рукой – она не увидит, конечно, но на душе легче, попрощалась, и потом долго сидела у окна.

Скоро уже невозможно будет скрывать от родственников правду. Начнется химиотерапия, полезут волосы, скоро все полезет наружу. Как бы ни швырялась она, Аля, громкими словами, о том, что легла бы костьми, спасая Глашу, чтобы вернуть ее на путь истинный – это были только слова. Сделать то, что она говорила, означало наложить на себя руки. А с этим пока не были готовы согласиться ни она, ни Глаша.

4. ЛЕЛЯ, ЗОЯ, ГЛАША. ТРЕУГОЛЬНИК БУДУЩЕГО

Заснеженный проспект, плавно переходивший в безымянный выезд на трассу, что огибала город, отходя от линии залива и возвращаясь к ней, был под завязку забит машинами. До того места, где от широкой асфальтовой ленты начиналась другая, поплоше и поуже, и приводила чуть ли не прямо к воротам их загородного дома – до этого места было еще далеко. Пока что вокруг Лели был ад – коллапс, паралич, а на часах стрелки уже летели к полуночи. И это она, Леля, еще даже до трассы не доехала, до нее и в свободном-то режиме нужно было бы минут сорок еще катить, а тут…. Тут – она подозревала – выйдет часа полтора, а то и два. Ей надо было, конечно, либо уезжать раньше, либо надо было остаться – но теперь все эти рассуждения были ни к чему. Теперь – она застряла, и до дома доедет, в лучшем случае, завтра ввечеру. Потому что на свою трассу, по прямой, она встанет теперь уже не раньше половины третьего. Леля любила ездить по ночам, но при этом всегда старалась подгадать так, чтобы предрассветные часы – самые муторные и опасные – встречать где-нибудь рядом с пунктом назначения. Чтобы, если что – заехать на заправку и подремать там, прямо в машине, пару часов. После такого сна полноценно ты не восстанавливаешься, это без базара, но сил на паручасовой бросок до дома хватит однозначно. А здесь получалось, что именно на эти предутренние часы и придется самый длинный и сложный кусок дороги. Плюс, пока она дотолкается в этой пробке до «большой воды», она устанет, как чертова мать, и это еще больше все осложнит. Наверное, стоит попробовать объехать «затык», если конечно, ее выпустят отсюда соседи по дороге. Если нет, придется тихо рулить к обочине, искать затишек, и ложиться спать на пару часов. Или искать тут, в округе, какую-то гостиницу или мотель, и порываться туда. Заплатить за сутки, и лечь спать – часов хотя бы до пяти, – а потом, отдохнув и поев, ехать, теперь уже не останавливаясь и не отвлекаясь. Тогда, возможно, она окажется дома к обеду и попадет хотя бы на вечерний прием. Банкетный зал, конферанс и концерт, были заказаны и оплачены, а роскошное платье из шифона цвета угольных сапфиров ждало ее уже больше двух недель. Ее коротенькой стрижке, к счастью, были не нужны услуги парикмахеров, макияж она делала всегда сама, а платье в этот раз было красоты настолько умопомрачительной, что к нему не требовалось ничего, кроме правильно подобранных туфель, которые тоже уже были наготове. К своему платиново-черному, геометрическому прокрасу волос, Леля нашла обувь в том же стиле, на высоченной иссиня-черной шпильке, перехваченной узкими концентрическими кругами из плотной металлической ленты. Круги шли по всей высоте, сверху донизу, и от этого каблуки походили на небоскребы, опоясанные кольцами света через равные промежутки этажей, или на приборную панель, или на коридор космического корабля. Серебристо-белый верх, как меловой утес, вырастал из черных геометрических завитков, шедших понизу, узкой каймой, вокруг всего носа и боков. Туфли были похожи на город на берегу моря, платье – на ночное небо, а прическа Лели – на полную луну в нем. И тонкий, молочного оттенка, узкий шифоновый шарфик, закинутый через горло назад, концами за плечи, вполне мог сойти за облака, посеребренные ночным светилом.

Леля могла быть разной, но она всегда была сногсшибательна. И при полном параде на званом ужине, и матерящаяся, в грязном ватнике и резиновых сапогах, заляпанных известкой. Она всегда была непререкаемо эффектна, и только она и Бог знали, чего ей это стоило.

Соседи по дороге ее выпустили, но объезд не задался. Навигатор упрямо наливался красным, бесконечно перестраивая маршрут, пока она металась по узким улочкам в стороне от проспекта. В конце концов, ей надоело это занятие, она приткнулась у какого-то двухэтажного здания и сняла телефон с подставки. Пора было написать, что, мол, задерживаюсь, и найти место для отдыха. Звонить Олегу не хотелось, проще было написать, что за рулем, что пробка, что еду, приеду, целую – и на этом все. Разнервничается – сам позвонит, а нет – значит, нет. Собственно, она была уже не так и далеко от края города, если ей повезет, и она найдет что-то приемлемое, то около половины пятого утра можно спокойно стартовать, в эти часы пробок не существует в принципе.

Леля жалела, что не уехала от Алевтины раньше, и жалела, что не могла остаться. И еще очень жалела, что не довелось встретиться с Глашей. Аля сказала, что у той сегодня ночная смена, но может быть Глафира просто не хотела видеть Лелю. Она всегда была не слишком приветлива с новой папиной женой. У нее были сложные отношения с миром, во всяком случае, в те годы, когда Леля с ней познакомилась, но самые непростые из них были именно с отцом. Кажется, Глаша его очень сильно не жаловала, многое, как подозревала Леля, дочь делала ему назло, и порой Леле даже приходило в голову, что Глаша хочет рассорить родителей, разлучить их. Если так – своего она добилась, правда, не очень понятно для чего ей было это нужно. Зато было понятно, что хотя Алевтина и сотой доли не рассказала из того, что следовало бы, высказанную ею просьбу придется исполнять. Она, Леля пообещала, и вовсе не по принуждению, а от чистого сердца. Но одно дело сказать «я сделаю», другое – сделать. А она так торопилась – даже телефон строптивой девицы не взяла у матери. Дома у нее был записан какой-то номер с пометкой Глаша, но фиг знает, может, она меняла номер, или еще что-то. Она подумала, что утром надо позвонить Алевтине и взять телефон. И не забыть заказать духи! И все-таки попытаться еще раз поговорить с Алей о ее проблемах со здоровьем, хотя бы уговорить ее пройти основных – кардиолога, невролога, гастроэнтеролога того же. Ладно, не вышло, так не вышло. Значит, пока не время.

Она вспомнила фразу, слышанную когда-то, на каком-то party, устроенном на берегах лазурного озера, в солнечной Италии, на вилле какого-то итальянского олигарха, куда она попала совершенно случайно, в период страстного романа с одним футболистом. Они познакомились когда ее контора подрядилась строить ему дом. Футболист играл за местную итальянскую команду, которую спонсировал этот самый олигарх по причине того, что происходил родом из этих мест, и когда-то, еще ребенком, защищал цвета этой команды на футбольном поле.

Фраза нравилась ей по дрожи. От нее несло ароматом неумолимой судьбы и «черным воронком» сталинских времен.

«Когда вы будете готовы – за вами придут».

Вот именно. Боженька и судьба умнее нас, грешных, когда надо будет – тогда и сложится.

А пока – хорош разлагаться, надо искать ночлег.

Леля занесла руку над дисплеем, и тут сзади резко гуднули. Она вскинула глаза – черный «Чероки», похожий на катафалк, крякая нетерпеливо, объехал ее, взметнув тучу снега с обочины. Его клаксон длинно и возмущенно проорал что-то, явно матерное, красные стоп-сигналы вспыхнули, и черная туша свернула к гостеприимно распахнутым воротам, вделанным в высокую узорную ограду дома, у которого она припарковалась.

– Ой, – подумала Леля. – Нехорошо вышло. Это, наверное, его дом, а я тут, под забором тусуюсь, как побродяжка. Надо отъехать, а то еще охрану вышлет, разобраться.

Она включила зажигание, проехала немного вперед и встала у соседнего дома. Бросила взгляд в зеркало заднего вида, просто из любопытства, и оторопела. Под крышей двухэтажного особнячка, у которого она стояла только что, яркими огнями переливалась надпись «Рай на окраине».

Вот это было полное и окончательное «да», включая черный «Чероки», похожий на так некстати вспомнившийся «воронок». Или, все-таки, кстати?

Она хотела увидеть Глашу? Пожалуйста.

Она хотела ее телефон? Что ж, возможно и это у нее получится.

Она хотела ночлег, то есть подремать немножко?

Нет сомнений, что даже если здесь в этом раю на окраине нет номеров для поспать, она совершенно точно может справиться здесь, где они могут быть в радиусе пары километров

И это заведение совершенно точно работает ночью, вот они в поиске, она нашла. Да, «Рай на Окраине», салон красоты, массажный салон, баня, сауна, кафе. Работаем круглосуточно, по записи и без. Мэйлы, номера телефонов, фотки интерьеров и мастеров прически и маникюра. Расценки на грани неприличных, но интерьеры очень крутые. Если мастера не хуже – тогда все в порядке и с расценками. Леля медленно сдала назад и повернула на боковую аллейку, которая вела к воротам. Ехидно ухмыляясь, заехала на парковку и встала рядом с черной тушей «Чероки». Проверила в зеркальце макияж, подправила помадой рот, скорчила сама себе рожицу.

– Ну что, к подвигам готовы?

Вышла, заперла машину и пошла к входу в особнячок, провожаемая пристальным взглядом видеокамер.

Черноволосая фея в белом халатике гостеприимно распахнула дверь.

– Добро пожаловать! Замерзли? Чай, кофе? Чем вам помочь?

– Мой список может оказаться бесконечен, милая, – пропела Леля, и стряхнула с плеч осыпанную снегом шубу прямо на грудь девице. Та автоматически прижала ее к себе и только тут осознала глупость содеянного. Рывком оторвала шубу от себя, но поздно. Ржаво-рыжий, длиннющий, пушистый лисий мех щедро поделился влагой с тонкой тканью халата, проступили очертания бюстгальтера и сорочки. На судорожно вытянутых руках девица понесла шубу к вешалкам, стоявшим в углу у окна.

Жест Лели был продиктован не вредностью, но расчетливостью. Люди нервничают, встречаясь с поведением «не по стандартам», они начинают суетиться, перестают толково соображать, и в итоге делают то, что им говорят или о чем их просят, гораздо менее строптиво, чем могли бы. Такие «барские замашки» обычно принято считать демонстрацией силы. Конечно, есть те, кто способен противостоять «наезду», но клерки на ресепшн к этой категории, как правило, не относятся. Черноволосая девица не стала исключением. Минутная оторопь сменилась покорной услужливостью. Она сдернула легкий шарфик – возможно, часть корпоративного наряда – со спинки своего стула и повязала на шею, спустив концы на грудь, чтобы прикрыть влажное пятно.

– Добро пожаловать в «Рай на Окраине»!

– Как-то безлюдно в вашем раю сегодня… – Леля повела руками раздумчиво. – У вас всегда так? … – подумала мгновение и добавила – … на вашей окраине?..

Девица, старательно удерживая улыбку, запротестовала:

– Ну что вы! Просто время позднее. Но у нас и в сауне, и у массажистов все равно клиенты сейчас есть. Скажите, чем мы можем вам помочь? Что бы вы хотели?

– Пока не знаю, – капризно надула губки Леля. – Это зависит от того, что вы можете предложить. Дайте прейскурант, что ли!

Девица наморщила лоб.

– Простите?

Леля вздернула бровь и смерила ее взглядом.

– Кресло, кофе, прайс. Прайс на услуги. Так понятнее? – Девица затрясла головой, мол, да, поняла.

– Все принесите сюда. – Леля кинула сумку на низенький столик рядом с умопомрачительно-розовым, кожаным диваном. – Я буду тут. Идите. Кофе с сахаром. Две ложки с горкой. Кофе горячий. Не растворимый. Крепкий. И воду со льдом к нему.

– Эспрессо? – перевела на понятный себе язык девушка.

– Йес, – ухмыльнулась Леля. – Эспрессо. Только не в бадье на пол-литра. 40 милликов. Не больше. Не понравится – верну. Будете сами его пить, а мне варить новый. Пока не сделаете как надо. – Леля резко повернула к ней голову. – Ай капито?

Девушка судорожно сглотнула.

– Это по-итальянски, – сжалилась над ней Леля. – В смысле, андерстэнд? Поняла?

Девица закивала и унеслась в соседний зал. Там, похоже, как раз и было кафе. Можно было просто пойти туда, но так было и неинтересно и без пользы для дела.

Девушка вернулась, взяла со стойки тяжелую папку, тоже розовую, кожаную, но с поверхностью не гладкой, а выделанной под змеиную кожу, и положила ее перед Лелей.

– Вот, это наш каталог.

Леля лениво листала страницы, периодически придираясь то к лицам на фотографиях, то к цветосочетаниям в интерьерах. На странице «услуги массажиста» она остановилась.

– О. Массаж. Хочу массаж. У вас отдельные кабинеты, я надеюсь.

– Разумеется. И у нас великолепные мастера.

– Меня после массажа клонит в сон. У вас тут случайно нет номеров, чтобы поспать?

– Нет, чтобы поспать – нету.

– То есть, если я засну под конец массажа, вы меня разбудите, кинете в меня моей сумкой и сапогами, и велите убираться вон, я вас правильно понимаю?

Девица пошла красными пятнами.

– Нет, конечно! Как вы могли подумать? Нет, мы…

– Что – вы? Что вы сделаете?

– Ну, мы просто оставим вас отдыхать, пока вы не проснетесь сами. Просто, ну стоимость сеанса будет несколько… – она замялась. – Ну вы же, понимаете…

– Понимаю, – с готовностью откликнулась Леля. – Вы посчитаете мне сеанс массажа не полтора часа, а на все то время, пока я буду занимать кабинет. Посчитайте мне тогда сразу до пяти утра. И включите в счет еще душ, утренний кофе и завтрак. И услуги будильника, то есть вас. В смысле, разбудите меня в пять, понимаете? В кабинете есть туалет?

– Н-нет.

– Тогда покажите, где он, зовите массажиста, и посчитайте мне общую сумму.

Девица помялась.

– Массаж придется подождать немножко. Сегодня Андрей Евгеньевич, он сейчас занят.

– Мне не нужен Андрей Евгеньевич. Мне нужна вот эта. – и Леля ткнула пальцем в фото Глаши, под которым было написано «массажист-стажер».

– Она не работает отдельно, – возразила девушка, – только в паре с мастером. И она тоже сейчас занята. Вместе с Андреем Евгеньевичем.

– Я уже сказала, меня не интересует ваш Андрей. Я не люблю мужчин. Они мои конкуренты, – Леля отбросила каталог. – Считайте. И не тяните резину. Ночь не бесконечна.

У черноволосой девицы вспыхнули глаза. Она защелкала ногтями по клавишам калькулятора.

– С вас… – она назвала сумму вдвое большую максимальной по прайсу, но Леля и глазом не повела.

– Теперь откройте мне свободный кабинет… – она прищурилась. – У вас есть свободный кабинет с мягкой кушеткой? Или только это розовое чудовище? – она постучала ладонью по дивану.

– Да-да, – подскочила девица, – конечно. Я вас сейчас проведу.

– Отлично! – хлопнула в ладоши Леля. – Давайте, я расплачусь сразу, а потом ведите. Я подремлю пока, в ожидании вашей прекрасной девы. Не с вами же тут сидеть. И принесите вина. Красное. Сухое. Бокала будет достаточно.

– Франция, Испания?

– Да упаси Господи. Даже если у вам есть что-то приличное, пить его здесь, в таких условиях – чистый моветон. Несите Южную Африку, Чили, Австралию – если есть. Лучше Южную Африку. И ягод каких-нибудь свежих к нему.

Через несколько минут она блаженно вытянулась на кушетке. Не мягкой, конечно же, но приемлемой… для массажа. Африки, увы, у них не оказалось, нашлось чилийское, тоже вполне себе приличное. Она тихонько отпивала по глоточку. В райских закромах нашлись малина и ежевика. Ежевику Леля велела принести с вином, а малину потребовала оставить на пять утра, к кофе и круассанам. Жизнь становилась воистину прекрасна. Оставалось только постараться не заснуть и дождаться Глашу.

Когда через час Леля уже почти спала, дверь открылась и в кабинет вошла высокая девушка, статная, широкобедрая, с очень белой кожей и яркими, фиалкового цвета глазами. Их разрез был необычным; как говорят иногда, «русалочьим», удлиненным, с внешними уголками чуть приподнятыми к вискам. Соболиные брови разнились – одна лежала ровно, другая, заломленная, была приподнята, будто в удивлении. Тонкий, изящной лепки нос, и красивый рот с очень пухлой нижней губой. Присмотревшись, вы понимали, что нижняя эта губа увеличена искусственно. Контраст смущал настолько, что в первое мгновение хотелось отвернуться – как от уродства. Но дальше, эта диспропорция начинала удерживать взгляд, она тревожила и возбуждала. Темные косы, уложенные вокруг головы, свитые из толстых, небрежно закрученных прядей, давали тот же эффект. Припухшая, словно от укусов, губа, встрепанные волосы, все работало на один и тот же образ, за всем виделось одно и то же – ласки, экстаз, оргазм. «Возьми меня». И это был почти приказ.

На девушке был надет полупрозрачный халатик, под ним четко просматривались белые трусы и лифчик, гладкие, без кружев и ленточек. DIMовский стиль спортивного минимализма в данном случае выглядел гораздо сексуальнее, чем все то навороченное эротическое белье, которое принято у стриптизерш.

Леля с трудом разлепила ресницы. Девушка приблизилась, их взгляды встретились. Леля улыбнулась. Глаша – а это была она – замерла на мгновение, потом сделала непроизвольное движение к выходу из кабинета, и вновь остановилась.

– Угомонись, – тихо произнесла Леля. – Иди сюда. Я не кусаюсь. – Она обвела глазами помещение. – Камеры есть?

– Только видео. Звук не пишут.

– Ну да. Тут же ничего интересного, наверное. Разве что сплетни, но это вы и сами расскажете, если что.

Глаша усмехнулась.

– Ну, что-то в этом роде. А вам зачем?

– Ну, ты же не думаешь, что я пришла на массаж?

– А зачем вы пришли?

– Мимо ехала. Хотела найти место поспать не за рулем, до утра. И еще жалела, что тебя не увидела. Не поговорила.

– О чем?

– О маме твоей хотела.

Глаша помрачнела.

– Нечего тут говорить.

– Она попросила меня о тебе позаботиться. Я волнуюсь. Мне не понравился этот визит.

Глаша присела на кушетку рядом с Лелей, положила руки ей на плечи.

– Я видела ваш заказ. Давайте так. Я сделаю вам массаж. Я хорошо делаю. И вы потом поспите. После моих рук будете спать лучше. А в пять я вас разбужу. Если оплатите еще час моего времени – я с вами позавтракаю. И поговорим. Сейчас не получится. Они все время смотрят камеры. Будет что-то непривычное – будут вопросы. Мне это не нужно.

– Ну да. Я уеду, а тебе тут жить. Хорошо. Давай.

Аля была права. Руки у Глаши были просто волшебные. От них шло тепло, от них шла уверенность. Леля даже не заметила, как сон смежил ей веки. Во сне сильный ветер поднял ее на крылья, вокруг искрилась прозрачная, ледяная синева, а земля была далеко внизу. Многоцветье трав и белые шапки гор бесконечным ковром стелились под ее ногами, а она была свободна и вольна лететь, куда ей хотелось. Но ей хотелось просто парить и просто смотреть по сторонам.

А потом ласковые руки ветра опустили ее на землю, она свернулась комочком на траве, и тут бархатный, глубокий голос позвал ее. Она не разобрала слов, но поняла, что ей пора.

И проснулась.

Глаша улыбнулась и протянула ей ключик с розовым кубиком-брелком.

– Направо по коридору. Там туалет и душ. И вот халат, дойти.

Леля потянулась сладко.

– Такой же, как был у тебя вчера?

– Нет. Этот махровый, обычный. Мой – эксклюзив. Его, знаете ли, еще заработать надо!

– Тогда, боюсь, мне он не светит. Я уже вышла из призывного возраста.

– Да, тетя. Сознайтесь, что удача не на вашей стороне!

– Признаю. – Леля скорчила сокрушенное лицо. – Кстати, а почему ты не в нем? Он тебе очень к лицу.

– Ну, мы же в кафе сейчас пойдем. Он там не комильфо. Да еще и с утра.

– А у вас по утрам все прилично?

– У нас всегда все прилично. И ничего личного. Только бизнес.

– Терпеть не могу эту поговорку. Бизнес без лица – это монстр, Глашенька. А в вашем случае, и вовсе – оксимюрон.

– Ну, здесь это – стиль жизни. Точнее – иконостас.

– Ты хочешь сказать, что сильно рискуешь?

– Если они пишут звук, то да. Если нет – выкручусь. Не берите в голову, тетя. Идите в душ. Я буду ждать вас в кафе.

– Вот, падла, – с чувством произнес бритый атлет в строгом костюме и лаковых штиблетах. Штиблеты были с закосом под ретро, черные с белыми носами, костюм сидел как вторая кожа, цветастая шелковая рубашка длинными кончиками воротника свободно разлеглась на плечах. Атлет был хорош собой – мощные плечи, глаза цвета горького шоколада, опушенные длинными, девичьими ресницами. – Вот, сука, смотри, дообзываешься щас…

Красивая женская рука змеей скользнула по рукаву пиджака, потрепала бритую голову – так треплют злого охранного пса в награду за послушание.

– Костик, уймись. Она все правильно сказала.

Костик непонимающе уставился на женщину, сидевшую перед компьютером, на монитор которого были выведены камеры наблюдения. Сейчас на экране крупным планом был дан массажный кабинет, из которого только что вышли Леля и Глаша.

– Не понял… – растерянно протянул он.

– И понимать нечего, – пожала плечами женщина. – Оксимюрон – это греческое слово. Обозначает понятие или ситуацию или фразу – не важно что, что угодно, но в чем содержится внутреннее противоречие. Понял?

– Ээээ… яяя … – только и смог выдавить из себя бритоголовый.

Женщина расхохоталась громко, по-детски:

– Э, Ю, Я…! Букву Ю забыл назвать.

И добавила, дразнясь как девчонка:

– Тоже мне, грамотей! А еще костюм надел!

И снова засмеялась.

Костик насупился.

– Смеетесь… Знаете же, что у меня семь классов только… Нечестно…

– А ты – честный? Ты здесь что, честными делами занимаешься? Ладно, не бычь. Объясняю на пальцах. Вот смотри. Я тебе говорю – «у нас тут прям звенящая такая тишина». Ты понимаешь, о чем речь? Ну, сечешь, что это такое, почему я так сказала?

Костик нахмурил лоб.

– Ну, секу. Это значит, тихо очень. Так, что ты ее прям чувствуешь, эту тишину. Она прям как комар в ухе звенит.