Цитаты из книги «Москва мистическая», страница 2

И вот однажды, пообщавшись с духами, Горьев составил завещание относительно своих похорон. Во-первых, написал он, мы твердо знаем, что умирает только телесная оболочка, духовная же живет вечно. Во-вторых, «к чему же тогда плач и гореванье, это же противно закону судеб». В-третьих, настоящие друзья должны только радоваться, что душа их собрата встречается с душами иных, уже ушедших людей, которых он любил и почитал. Ну а из всего этого следовал парадоксальный вывод:

«На моих поминках прошу веселиться, кутить и вспрыскивать. Не должно скорбить, а должно провожать меня с шампанским и танцами. Ибо душа моя будет уже пребывать в лучшем мире, но увидит происходящее, не перестав присутствовать с моими друзьями и соратниками.

Хочу, чтобы душа моя, потерявшая тяжелую земную оболочку, не впадала в грусть и печаль, а забылась бы в вихре искреннего вальса на жизненном пути счастливого мертвеца».

Но однажды фотограф слег. Соседи всполошились. Кто-то же должен за ним ухаживать! Конечно, участковый мог бы вызвать скорую и сдать старика в больницу. Но, собравшись всем миром, соседи решили, что пока не стоит предпринимать таких радикальных мер. Можно по графику приносить фотографу еду и сидеть с ним, чтобы развеять скуку. А там, глядишь, Иван Алексеевич и поправится. В больницу же упечь человека всегда можно.

Сказано — сделано. Соседи стали по очереди являться к болящему. Тогда это казалось обычным делом. Но, глядя из «сегодня», я понимаю, что это было проявление соседской самоотверженности, если не подвига. Кто сейчас будет сидеть со стариком из соседнего дома?! Никто! Мы потеряли чувство сострадания и понятие доброты. Стали воспринимать окружающее как некое виртуальное пространство, где все — нереал. И все — не наше дело! Мы перестали жить — носимся по пространству и времени как неприкаянные души. Отсюда и пустота внутри, которую мы никак и ничем не можем заполнить. И начинаем носиться с еще большим ускорением. Мы достигаем того, в чем тут же и разочаровываемся. Ищем того, что, находясь, оказывается совершенно ненужным.

Хуже того — все здания и церкви Алексеевского монастыря предполагалось вообще снести, а на их месте выстроить… памятник победе над Наполеоном — огромнейший храм Христа Спасителя. Он должен был послужить «благодарностию Богу за спасение России» и сохранением «вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и Отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ российский, и в ознаменование благодарности нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели».

Ну что у нас за вечные дикие парадоксы — дабы вознести благодарность, надо разрушить давно намоленное, создать новое, надо обязательно снеся старое, особенно если это память веков и произведения искусства, как храмы, иконы, картины и мозаики самой старинной в городе Алексеевской обители?! Никак не можем, чтобы не покорежить имеющееся…

Впрочем, в ранних редакциях романа Булгакова эта фраза звучала несколько иначе: «Здесь в государственной библиотеке большое собрание трудов по черной магии и демонологии». А знаете, чье собрание трудов было самым обширным и полным в Библиотеке имени Ленина? Конечно же самого Владимира Ильича! То есть именно он и сочинял книги о самой наичернейшей магии и демонологии — теории и практике революции. Удивительно точное определение тайного смысла всех этих революционных рукописей, где рефреном идет то глагол «расстрелять», то термин «диктатура», то пометы «безжалостно» и «категорично».

Наш великий вождь народов однажды, вытряхнув своей иссохшей рукой табак из знаменитой трубки, решил, что и бедного Михоэлса пора вытряхнуть из жизни — слишком уж велики стали его влияние и известность в стране и мире. Словом, в 1948 году Соломон Михоэлс разбился на машине где-то под Минском. Похороны в Москве были наипышнейшими. Только народ все равно шептался: великого актера убрали по приказу сверху.

Вот такая наша Москва — великий град, и мистика ее велика есть. Любая, казалось бы, простейшая история, начинаясь здесь, на улицах и площадях великого города, становится великой. Рассказ вырастает в легенду, а легенда становится кирпичиком городского эпоса. Ну а эпос города определяет уже судьбу страны.

Впрочем, горожанам все эти легенды видятся обычными городскими историями — это случилось вот на той улице, а это — вон в том доме. Обыденная жизнь смешивается с мистической, дневная с ночной.

Мистики говорят, что этот полночный поезд везет особых пассажиров — тех, кто погиб на прокладке и стройке метрополитена. Кто знает, сколько народу засыпало землей при проходке станций, сколько умерло от истощения и усталости на этой стройке коммунизма? Сначала, чуть не вручную, напрягая все силы, используя заключенных, как скотину, чья жизнь ничего не стоит, строили в 30-х годах первое метро от «Сокольников» до «Парка культуры» с ответвлением на «Смоленскую», потом возводили подземные дворцы после войны, уже в 50-х. И опять — почти без помощи машин, на людях, как на тягловой силе. Сколько же строителей и прокладчиков погибло! И уместились ли они в один поезд, или по Кольцевой линии бродит тьма таких поездов-призраков, в которых до сих пор, как в бессмертной ленте Мёбиуса, «крутятся» загубленные души, не находя покоя?

Знаешь, у каждого места есть собственный дух. Его называют гением места. Так вот гений места у дома Игумнова не слишком добрый…

Гааз работал тюремным врачом, но имел столь щедрое сердце, что и осужденные, и их родственники, и простые москвичи, давно знавшие, что от тюрьмы да от сумы не уйти, звали его не иначе как спасителем и заступником. Это доктор Гааз придумал и всегда повторял фразу, ставшую крылатой и совершенно забывшуюся в наши дни: «Спешите делать добро!»

Да и лекарства недорогие на окраине города спрос найдут, тем более что в монастыре лечили только травами. Так уж положено по монастырскому уставу. Но мать настоятельница понимала: в миру устав не долог, заболеешь, так любую химию выпьешь.