Читать книгу: «Вдовий полог», страница 2

– Так у них только передние рабочие, остальные резервные. – Смущённо проговорил Сёмочка. – Если акула теряет рабочий зуб, ему на смену выдвигается новый из ближнего ряда.

Музыка стихла и все повернули головы в сторону проходящей мимо парочки. На этот раз поднял голову и Витька. Несколько секунд он внимательно рассматривал Сёмочку, потом снова опустил голову и ударил по струнам. У двери подъезда Ида отпустила руку Сёмочки.

– Дальше я сама, – покосилась через плечо Сёмочки на компашку.

«Тёплое место, на улице ждут отпечатков наших ног», – затянул Витька, чеканя слова так же, как это делал Цой. В это момент он был прекрасен. И только нагло ухмыляющаяся физиономия Инки у него на плече портила впечатление. Её превосходство было очевидно. Всем и даже Иде.

– Ну что, до завтра? – чересчур громко сказала Ида и, приподнявшись на цыпочки, чмокнула Сёмочку в пухлую щёку.

«На зажатый… За нежатый», – сбился Витька, и нервно сплюнул сквозь щербину зубов.

– Не нажатый… – подсказал кто-то, но Ида уже этого не слышала. Она бежала по ступенькам вверх, слыша только стук собственных ботинок о кафель. Ботинок и сердца.

Глава третья

– Ты что, сдурела? – Дилля вдавила костяшки пальцев в стол. Красиво вычерченные брови зависли, подпирая сморщенный в негодовании лоб. – Какое замужество? Тебе семнадцать!

– Восемнадцать, – уточнила Ида.

– Неделю назад исполнилось! – Брови опустились, но посиневшие от давления костяшки продолжали торчать укором в сторону Иды. – Тебе образование надо получить.

– Зачем оно мне? – пролепетала Ида, напуганная тёткиной реакцией. – Науки мне в школе надоели. Не хочу я больше.

– А что ты хочешь? Всю жизнь в халате у плиты простоять, по полу с тряпкой ползать да мужнины портки стирать?

– Да.

– Что да?! Что да, Ида?! – Дилля расслабила пальцы. – Хотя чего я удивляюсь? – опустилась на стул. – Яблоко от яблони… Мать твоя тоже в семнадцать замуж выскочила. Ни образования, ни профессии. Вот и расхлёбывает теперь. Ты тоже так хочешь? – Дилля пододвинулась и взяла Иду за руку. – Ну зачем тебе это, Идочка? Сама подумай. У тебя вся жизнь впереди, успеешь ещё замужней бабой стать. Ну что же ты сразу в рабство себя… Я понимаю, Сёма – партия для тебя очень хорошая, мы с Розой Францевной такой вариант обсуждали, но торопиться-то зачем? Ты же не нагулялась ещё…

– Я беременна.

– Что?! – Брови вернулись к исходной точке разговора. – Вот уж чего я от Сёмочки не ожидала… Сколько?

– Точно не знаю. Задержка две недели.

– Две недели – не показатель. Может ещё сорвёшь, тебе надо пресс покачать.

– Не буду я ничего качать. Я хочу ребёнка… И мужа… Я семью хочу. Мы уже всё решили.

– Ой-ё! – Дилля вдавила пальцы в аккуратно залакированную причёску. В возникшей паузе громко щёлкала секундная стрелка в настенных часах. Дилля посмотрела на часы. – Так, ладно. Что ж делать. Как говорится, чему быть, того не миновать. Не всё так плохо. Сёма – хороший парень и…

– Я за Витьку замуж собираюсь.

– За какого ещё Витьку? – взревела Дилля.

– Глухого.

– Что?! – Вопль тётки оглушил Иду. – Глухого?! А чего не слепого или безногого! Вон у церкви много инвалидов крутится, чего же ты…

– Глухой – это фамилия!

– Фамилия! А Марголис тебя чем не устроила? Красивая, благородная, старинная еврейская фамилия. Хочешь всю жизнь Глухой ходить? Это же надо выбрать себе…

– Я на своей фамилии останусь. Я уже решила. Останусь Рябовой.

– А дети? Дети Глухие будут?

– Не знаю, мы не решили ещё! Может, тоже Рябовы.

– Ещё не решили? Какая радостная новость. Заделать успели, а с фамилией не определились. – Дилля выудила из причёски пальцы и застучала острым маникюром по столу. – Глухой! Подумать только! Да откуда он взялся?.. Постой, постой, не тот ли это Витька, что бренчит тут под окнами постоянно?

– Ага, он.

Дилля подобрала со стола пачку сигарет и нервно стукнула ею о ладонь. Из отверстия выскочила длинная узкая сигарета.

– И когда только успели? Вы же вроде с Сёмой всё время. – Дилля щёлкнула зажигалкой, но не прикурила. Ида молчала. – Врала, значит, что с Сёмой в кино?..

– Не врала. Мы действительно с ним в кино ходили. И гуляли в парке. Он про Витьку не знает.

– Ах ты ж зараза, – Дилля поболтала сигарету во рту и наконец прикурила. Было непонятно, к кому относилась последняя реплика. Ида решила, что к сигарете.

– Сёма, конечно, хороший парень, очень хороший, но он такой…

– Какой такой?

– Ни рыба ни мясо, ходит за мной, как телок на верёвочке, даже поцеловать боится. А Витька он другой.

– Угу, – Дилля прищурилась, выпуская дымовую струйку. – Кобель. Как же он подлезть-то к тебе сумел, если ты с Сёмой всё время?

– Так Сёма меня до подъезда проводит, а Витька уже внутри на площадке поджидает. Как схватит сзади, как зажмёт – не вырвешься, косточки трещат. И целует так, словно выпить всю хочет, до самого дна. И не отпускает. Так мы с ним и целовались часами в подъезде.

– Видимо не только целовались, раз задержка случилась.

– Ну да, – Ида опустила голову. Рассказывать, как отдавалась Витьке на тёткиной кровати, пока та на работе, не стала.

– Охо-хо, знаю я таких, как Витька твой. Ничего хорошего тебя с ним не ждёт. Только и умеют, что трахать. Детей наплодит, и будешь, как мамаша твоя, тоже с животом замуж выходила, а он на пьянки да гулянки. Хлебнёшь с таким. – Дилля загасила сигарету в маленькой пепельнице. – Значит, так. Витьке этому дашь отворот-поворот, поняла?

– Как же? А беременность? Я аборт делать не буду.

– И не надо. Опасно это в твоём возрасте.

– Так что ж мне, без мужа рожать?

– Сделаем так. Про беременность свою никому, поняла? Хорошо, срок маленький. Замуж за Семёна пойдёшь, я в загсе договорюсь, отнесу пару пакетов кому нужно, распишут вас за неделю.

– Как же так? Это же не его ребёнок?

– Об этом никто не узнает. Витьке скажешь, что ребёнок от Семёна, что у вас с ним давно всё было и по срокам выходит. Как узнает, так сам от тебя сбежит, вот увидишь, я этот контингент знаю. За Сёму замуж выйдешь, через месяц скажешь, что беременна, а ребёнка можно и недоношенного, ну типа того, родить. Мужики в этих бабских делах всё равно не соображают.

– Но это ведь нечестно?

– Нечестно?! Ты глянь-ка, она о чести вспомнила. – Дилля жадно затянулась. – В общем, я сейчас к Розе Францевне пойду, с ней мы быстро сговоримся. Скажу, что любовь промеж вас с Семёном случилась, да увести могут, в общем, придумаю, что сказать. Глядишь, к вечеру Сёма придёт просить у тебя руки и сердца.

– Но я не хочу за Сёму, мне Витя нравится.

– Цыц! – стукнула Дилля кулаком по столу. – Забудь про Витьку своего, за Сёму выйдешь, поняла? Сама подумай, он не абы кто? Интеллигент, в филармонии работает. А Витьки твой что? Дрынди-брынди, балалайка. Нищеброд.

– Он строитель.

– Это он после стройбата строителем стал? Что он строит? Целыми днями во дворе ошивается. На что жить собрались? На меня в этом случае можешь не рассчитывать. Я своего дармоеда прогнала не для того, чтобы твоего на шею повесить. А вот, если за Сёмочку выйдешь…

– А что, в филармонии много платят? – ехидно спросила Ида.

– Хм, больших денег в филармонии, может, и не заработаешь, но это как посмотреть. Роза говорила, что ему уже гастроли в Италии предлагают. Представь, Сёмочка будет в зарубежные поездки ездить. Привозить импортные шмотки и вообще. Может, и тебя с собой брать. Мир посмотришь.

– Нужен мне этот мир. Что я там не видела?

– Не будь дурой. Я всё устрою. И помогать вам буду. Розины хоромы разменяем. Отдельную вам квартиру сделаем. Будете жить как сыр в масле кататься. Но только если ты меня послушаешь. А ты послушаешь. Пока я за тебя ответственность несу перед матерью твоей.

– Матери всё равно.

– А мне нет. И не спорь. За Сёму выйдешь, поняла меня?

– Угу.

Кольцо не лезло. Не лезло, и всё тут. Застряло на средней фаланге пальца – ни туда, ни сюда.

– Плохая примета, – не упустила случая съехидничать Инка Никитина.

Ида сцепила зубы и с силой надавила на кольцо. От усердия лицо её перекосило, а губы изогнулись в поникшую запятую. Именно этот момент и успел запечатлеть на память фотограф Мишка Крутых.

– Палец не сломай, – усмехнулся Витька, и кольцо продвинулось.

– Объявляю вас мужем и женой, – выдохнула работница загса, женщина бальзаковского возраста, с грустными, много повидавшими на своём посту глазами.

Интеллигенты и аристократы, бандитки и проститутки, фрики-акционисты, стареющие развратники и трогательные циники, святые и не очень, любители джина с тоником и кулинары-экзорцисты – никого из них на свадьбе Иды не было. Впрочем, что касается стареющих развратников и не очень святых, таковые, возможно, а то и наверняка, среди приглашённых были, но умело скрывали свою тёмную сторону натуры. Во всяком случае, никто из присутствовавших со стороны жениха родственников своего отношения к его выбору не высказывал. Только натрескавшийся в зюзю водки сожитель свекрови Толик, косясь на живот невесты, поджимал губы и понимающе кивал.

Застолье по случаю бракосочетания устроили в доме свекрови. Ветхое жилище с барского плеча Музы Львовны было передано молодожёнам для совместного проживания.

Муза Львовна душевной широтой не отличалась, а невиданная щедрость была обусловлена личной заинтересованностью. Природная предприимчивость позволяла Музе Львовне любую, даже негативную ситуацию переворачивать в выгодную для себя. Раз уж домишко переходит в пользование сыну с невесткой, то извини, Толик, подвинься, а придётся тебе всё-таки делить свою квартиру с любимой. Может, оттого и надрался Толик, что хочешь не хочешь, а деваться некуда.

Подарки складывали в пустующий угол. Настольный светильник, одеяло, комплект постельного белья и другая домашняя утварь образовали горку размером со свадебный стол. Денег никто дарить не стал. Деньги они как бы и самим нужны, они лишними не бывают, а какая-нибудь «ненужность» в доме всегда найдётся. Такая, что и самому без надобности и другому отдать не жаль.

На самой вершине образовавшейся горки красовалась бронзовая статуэтка пузатого китайского божка. Живот китайца, по словам дарительницы Инки Никитиной, служил залогом будущего финансового благополучия, а то и процветания молодой семьи. Для этого надо лишь всего ничего – потереть божку живот. В довесок к китайцу Инка преподнесла в дар грустную песню «Чужая свадьба». Аккомпанировать, естественно, попросила Витьку. Пока Витька бил аккорды, а Инка выводила рулады, Ида рассматривала уже натёртый кем-то до блеска живот китайчонка, сравнивая его со своим собственным. Перевес в размерах был всё-таки в пользу китайца. Эх, вот бы и правда его живот помог её животу, а то ведь без тёткиной помощи трудновато им придётся. А рассчитывать на то, что Дилля смилостивится и поддержит Иду, не приходилось. Она даже на свадьбу отказалась прийти. Мать тоже на свадьбу не приехала. Сказалась занятой – дети и подворье не на кого бросить. Обиду Ида проглотила.

Охочие до гулянок гости засиделись до полуночи. Последним под благовидным предлогом первой брачной ночи из-за стола Муза Львовна выволокла Толика, который плакал то ли с горя, то ли с радости.

Наконец, убрав пустую грязную посуду и сдвинув к стене лавки, молодые остались одни.

– Ну что, переходим к первой брачной ночи?

– Боязно мне!

– Я осторожненько, чего ты. Если за приплод боишься, то давай сзади.

Слово «приплод» Иде не понравилось, резануло, но не ссориться же с мужем в первую законную ночь.

– Как-то не по-человечески это!

– Да прям!

Витька властно развернул её и дёрнул молнию на спине. Платье благодарно разъехалось, обнажив мясистые складки под лопатками. Витька прищипнул пальцами складку:

– Раздобрела ты, мать.

– Это кожа, – смутилась Ида, которая и до беременности худышкой не была, а за последние месяцы набрала неприлично много.

– Кожа?! – рассмеялся Витька и подтолкнул её к стене. – Давай прогнись малость, а то у меня уже колом стоит.

– Нет, – отпрянула Ида от настырных рук мужа. – Нельзя так.

– Почему? – грозно приподнял Витька одну бровь.

– Боюсь я.

– Да чего ты всё боишься?

– Его, – Ида кивнула на перегородку.

Кусок гипсокартона разделял комнату на две зоны. Основная часть, где проводилось застолье, считалась гостиной, ниша за перегородкой – интимной территорией, так называемый альков.

– А чего его бояться. Ему без разницы, чем мы тут занимаемся. Он своё уже оттрахал.

– Ему, может, и без разницы, но нехорошо это.

– Блин, – Витька схватил Иду за руку и потащил к перегородке. Подтолкнул к узкому дверному проёму. Приоткрыл. – Ну?! Смотри! Это же просто труп.

– Господи! – Ида отшатнулась и закрыла лицо руками. – Не буду! Говорят, покойники после смерти всё слышат.

– Ну пусть послушает напоследок. Завтра закопаем и концы в воду.

Деда, скончавшегося накануне свадьбы, закопали на следующий день на старом кладбище. Завернули в допотопный, истёртый до марли ковёр и вывезли на Толиковом «Запоре». С трудом затолкали худого и длинного, успевшего закоченеть, деда в салон куцей машинки. Всё говорило о том, что уходить на тот свет дед не собирался. Более того, старался всячески заявить о себе, выпрастывая из домотканого кокона то голову, то ноги. Когда сверток всё-таки запихнули, выяснилось, что дед в прямом смысле откинул сандалии. Растерял по дороге от дома до машины. Сандалии искали долго, хоронить деда без обуви Муза Львовна отказывалась. Без гроба – ладно уж, но без обуви совсем не по-людски. Сандалии нашлись в разных местах. Один выковыряли из-под кровати, той самой, где дед и помер, другой нашли под машиной. Налезать на ноги сандалии не хотели.

– Ладно, пусть босиком едет. Там натяните! – распорядилась Муза Львовна.

– А если не налезут? – поинтересовался Толик.

– С ним положите. – Муза Львовна перекрестила машину и повернулась к Иде. – Я карточку его нашла. Старую. Он там, правда, с матушкой своей, ну да другой нет. Пойдём, поставим ему свечку.

– Зачем?

– Положено так. Вроде как осветить путь покойному.

– Ааа, – поджала губы Ида, ничего о православных традициях до этого не слышавшая. Откуда? Привить интерес было некому. Тетя Дилля в Бога не верила, религию называла «опиумом для народа» и мракобесием, доверяла только науке и традиционной медицине. Ида религией тоже не увлекалась. Молитв не знала, крест не носила. И откуда ему взяться. Мать Иду не крестила, некогда было, а тётка тем более.

– И стакан с водкой поставим ему, любил он её, через неё, видать, и помер.

Дед Григорий, седьмая вода на киселе, прибыл за день до свадьбы, и прямо с порога заявил, что у него «трубы горят» так как ехал он долго, а проводница в поезде пить мешала, грозилась высадить на ближайшей станции и даже вызвать дорожную милицию. Дед Гриша, хоть и не робкого десятка, но портить свадьбу молодым хлопотами по вызволению его из кутузки не хотел. Потому терпел всю дорогу. О чём по приезде за ужином горестно жалился Толику, безошибочно вычислив в нём родственную душу. К ночи накачался Григорий Алексеевич изрядно и со словами «теперь и умереть не жаль» уснул прямо за приготовленным к свадебному сабантую столом. Почти мёртвого деда отволокли за перегородку и уложили спать на тахту в «чём был», а именно: в замусоленной тельняшке, брюках-галифе и сандалиях. Там же его и обнаружили наутро мёртвым, только не «почти», а «уже». Какое-то время его тормошили, хлестали по щекам, заставляли дышать на зеркало, но тщетно, дед признаков жизни не подавал.

– Вот это сюрприз! – Муза Львовна сокрушённо прижала ладонь ко лбу. – Чёртов дед!

По-хорошему свадьбу надо было отменять. По-правильному. Покойник в доме. Да и не такая уж дальняя, как выяснилось, родня. Родной брат Музиного отца. Отменить, похоронить и выдержать траур. А какой траур, когда живот у Иды на нос лезет. Вот и порешили. Деда никто не видел, никто о нём не слышал, никто толком не знает. Ну, помер и помер, не менять же из-за него свои планы. Лежит и пусть лежит, пока свадьба пройдёт. Никто его там не увидит, а если и увидит невзначай, то всегда можно сказать, что не дождался дед застолья, не вытерпел, упился до потери сознания на радостях за молодых и уснул. «Вечным сном» можно не добавлять. И вроде правда, почти так и есть.

Всё прошло как по маслу. Заморозили бутылки с водой, обложили ими деда, никто и не заметил приторного запаха тлена в гуще ароматов цыплят табака и квашеной капусты.

Высунувшаяся голова деда Гриши тряслась и подпрыгивала на ухабах, Толик нещадно матерился, Витька, заткнув уши наушниками, слушал Гарика Сукачёва. Через двадцать минут, потея и задыхаясь от пыли, они прибыли на место.

День занимался жаркий. И предыдущий был такой же. И ещё пятнадцать перед ним такие же. Жаркие и сухие.

Пока Толик с Витькой долбили лопатой пересохшую кладбищенскую почву, укладывали завёрнутого в ковёр деда в лунку, засыпали и притаптывали твёрдые комья земли, Ида с Музой сооружали мемориальный комплекс из дедова фото, свечки и стакана водки с ломтиком хлеба.

То, что произошло дальше, по утверждению Музы, было ничем иным, как проклятием. А началось всё с того, что Ида почувствовала тяжесть внизу живота. К моменту, когда вернулись Витька и Толик, Ида кричала и корчилась от боли.

– Рожаю… – орала, согнувшись в три погибели, Ида, просовываясь в «Запорожец». – Рожаю, помогите!

– Босого… – орала Муза, обнаружив сандалии деда на резиновом коврике автомобиля. – Босого похоронили!

– Заткнитесь… – орал Толик, вытирая потный лоб и выжимая сцепление. – Оглохнуть можно!

И только Витька был спокоен, как удав. Не вынимая из ушей наушников, он прошёл в кухню, «опрокинул» 50 грамм водки, зажевал солёным огурцом и, хлопнув дверью, вышел из дома. Воздушная волна от хлопка пронеслась по коридору и устремилась к форточке, свалив по пути свечку. Пламя лизнуло фото и стало разгораться.

Когда битком набитый «Запорожец», выжимая допустимый скоростной предел, выехал со двора, огонь от упавшей свечки доел деда с бабкой и перекинулся на стопку квитанций.

Через час Ида благополучно разрешилась от бремени. К моменту возвращения Музы, Толика и Витьки от дома осталось лишь чёрное пепелище. Среди обугленных головешек Муза нашла бронзовую статуэтку китайского божка с серым от сажи пузом.

Глава четвёртая

Вот уже несколько месяцев настроение у неё оберегательно-счастливое.

Филька сладко посапывает в своей кроватке. Витюша так же сладко похрапывает в своей… В их.

Ида встаёт рано. С вечера ставит будильник на полшестого, утром переводит его на полседьмого, натягивает халат и идёт на кухню. Мужнина жена! Ей нравится. Нравится быть хранительницей очага. Слово «очаг» вызывает горечь. Напоминает о сгоревшем доме. «Это всё дед… Дед», – вспоминает Ида слова свекрови. – «Отомстил старый чёрт. За сандалии свои… Как пить дать».

Ида в месть деда не верит, но со свекровью не спорит, поддакивает. Ссориться со свекровью нельзя, иначе и этой коммунальной комнатки лишит. Муза Львовна хоть и не питает к ней любви, но всё же о благе сына радеет. Вот и выбила им комнату в коммуналке.

В такую рань на кухне никого. Соседка Лада встаёт поздно, её появления в местах общего пользования можно ожидать часам к девяти. Лада – полная противоположность Иды. Красивая, голубоглазая брюнетка, да ещё и фигуристая. Не чета ей, Иде.

У Иды лицо картофелиной. В общем, обычное лицо, с натяжкой можно назвать симпатичным. И фигура так себе, ноги короткие, зад тяжёлый. Иногда Ида ловит взгляд мужа на коротком подоле соседкиного халата. Но это её не очень беспокоит.

Лада замужем. Муж Лады красивый, высокий, с залихватскими усами, к тому же лётчик. Витька против него не потянет, хоть и жгучий взгляд у мужа, хоть и усы «под соседа» себе отпустил, да всё равно не то, жидковаты усы, да и профессия малопрестижная – строитель, так что шансов заинтересовать соседку у Витюши ноль.

Зато Ида хозяюшка, заботливая мать и жена. Встаёт раньше мужа, готовит полноценный завтрак, горячий и питательный. Когда Витюша выходит на кухню, на столе уже дымится каша, яичница с колбасой. Творог, настоящий, деревенский, не магазинный, в пиале горкой торчит. И обязательно какая-нибудь вкусняшка – наисвежайшая булка с маком или ватрушка. После этого Ида готовит для Фильки смесь, попутно кладёт в турку кофе, заливает водой и ставит на газ. Витюше только и остается, что спичкой чиркнуть.

Холодильник у Глухих-Рябовых всегда полный, тётка помогает. Ида не гордая, пошла повинилась. А куда деваться? Ласковая теляти двух маток сосёт. Тётка тоже отходчивая, посердилась малость, да простила племянницу, помогать стала. Провизией и не только.

Сама Ида – тоже не промах. Где что достать – знает. Тётка стенку болгарскую, Ида диван, тётка ковёр, Ида компотницу. Чудо чудное, диво дивное – компотница эта, кастрюлька керамическая с крышечкой – объект зависти соседки Лады. Одним словом, деловая Ида, толковая. Хлопотушка! Хозяюшка! С такой женой Витюша как у Христа за пазухой. Да и сам с усам – рукастый оказался, хозяйственный. Если прибить чего или отремонтировать поломку – не вопрос. Одна беда – любит Витюша выпить, да гульнуть. Ида не ропщет, на всё глаза закрывает. Знала, за кого замуж шла. Тётка предупреждала. Так чего теперь-то вздыхать. Её выбор, её.

В семье соседей всё по-другому. Первым встаёт муж Лады, Дмитрий, ставит чайник на плиту и уходит на утренний моцион. Когда возвращается, плюхает в чашку кипяток, добавляет старую заварку и сахар, мажет батон маслом и, булькая удовольствием, завтракает. Когда он уходит, Лада ещё спит.

Ида Ладе не завидует и не осуждает. У каждого своё счастье. Лада с Дмитрием живут как Ленин с Крупской в ссылке. Пустая комната заполнена старым ломаным диваном-книжкой, журнальным столиком на трёх ногах и полками для книг. Полки Дмитрий сколотил из посылочных ящиков. Слава богу, этого добра хватало. Книг у Иванихиных много. Очень много. И книги все такие… Разные. Есть совсем старые, с буквой «ять» в тексте. Лада, когда показывала, говорила о книгах с придыханием. Ида головой кивала, но смотрела с равнодушием: зачем они в доме нужны, да в таком количестве? Ещё и такие, что труха с них сыпется. Были и новые книги, эти, возможно, и почитать бы дали, но читать Ида не любит, да и некогда ей.

Несмотря на разницу в интересах, живут они по-соседски дружно, вместе коляски выгуливают, когда нужно отлучиться в магазин или ещё куда, друг на дружку дитятю свою оставляют. Такая взаимовыручка между ними, такое доверие, что никаких трений и быть не может. Больше того – Лада Идой восхищается. Её женской самоотверженностью и самопожертвованием. Для неё Ида – героическая женщина. Ни свет ни заря вставать, чтобы приготовить мужу завтрак, ребёнку смесь, всех накормить, да ещё и с собой Витюше еду завернуть. Всё у Иды продумано до мелочей. Лада за ней наблюдает. Учится, как надо за мужем ухаживать. Блюда разные готовить. А Ида всегда готова помочь, угостить дефицитом или подсказать, если надо, а то и самой за подругу сделать. Пока Лада спит, Ида все пелёнки перестирает. И свои, и соседские.

– Зачем ты, Ида?

– А что? Я заодно. Долго, что ли?

– Вот всегда так, – жалуется Лада, – только муж из дома, всё рушится. Как мне надоели эти командировки его.

– А что случилось? – Ида закончила намывать свою посуду, взялась за соседскую.

– Да оставь ты её, я сама потом помою.

– Потом засохнет. А мне не трудно. – Ида подхватила со стола чашку, намылила пенистой губкой. Трёт так, что многослойный коричневый налёт исчезает, будто и не было его. – Так что у тебя случилось?

– Замок в двери сломался. Что-то щёлкнуло внутри, и всё… Язычок торчит, ни туды ни сюды. А Димка только через неделю вернётся. – Лада качает повисшим на пальцах ноги тапком с лебяжьим помпоном.

– Ну это не беда. Витюша вечером придёт, починит.

День, обычный, такой же, как и все предыдущие, перекатился в вечер с розовым закатом.

Сегодня они много гуляли с детьми. Надышались. Вовочка уснул почти сразу, даже без обычных получасовых убаюкиваний. Перед сном Лада переоделась в синтетический халатик, почти точь-в-точь как у Светланы Светличной в «Бриллиантовой руке», взяла с полки книжку Мориса Дрюона, прилегла на диван. Ей нравилось читать про королей. Про придворную жизнь. Роскошь. Балы. Кареты. Всё-таки и в командировках мужниных есть своё удовольствие. Можно посвятить время себе любимой. Прочувствовать себя в той части внутреннего мира, где происходит слияние обыденной простоты, красоты и гармонии.

Лада поправила подушку, приняла красивую царственную, как ей казалось, позу, одной рукой подпёрла голову, другую, с книгой, немного вытянула вперёд. Поправила рыжий абажур торшера так, чтобы свет не попадал на детскую кроватку, и углубилась в чтение.

Через пять минут книжка плюхнулась на кровать – закемарила. В полудрёме нащупала рукой выключатель, щёлкнула. Уже сквозь сон услышала, как скрипнула дверь, приоткрыла глаза. В окне на бархатно-синем небе неоновым прожектором висела луна, а в дверном проёме затаилась чёрная фигура.

– Ну, привет! – произнесла фигура голосом соседа Витьки. Даже это короткое приветствие сосед умудрился произнести с интонацией сладострастия. Лада нахмурилась, потянулась было включить торшер, но передумала: Вовочка спит чутко, яркая вспышка может его разбудить.

– Вить, я уже сплю. – Лада вложила в голос показательную твёрдость и холодность.

– Хм… Так это… Замок, вроде, починить надо.

– Не надо. Муж приедет, починит.

– Муж?! – Витька достал из кармана пачку сигарет. – Когда он ещё приедет…

Вспыхнул огонёк зажигалки. В коротком свете пламени Лада рассмотрела жгучий взгляд соседа и быстро поправила распахнувшийся на груди халатик.

– Выйди, – сказала строго. – Меня не устраивает, что ты открыл дверь и куришь.

– Хм, – снова хмыкнул Витька, выпуская струйку дыма в потолок. По этому «хм» Лада догадалась, что Витька пьян. Не совсем чтобы в стельку, но изрядно. – Меня тоже много чего не устраивает…

– Убирайся, я сейчас позову Иду. – Лада протянула руку и щёлкнула выключателем. Рыжий, как сок апельсина, свет брызнул в глаза. Витька на мгновение зажмурился.

– Хм… Красивая ты! Не то, что моя!

– Дурак! Такая женщина тебе досталась, а ты…

– Хм, – повторил Витька, – ты – женщина, а она – нет.

– А ты сволочь неблагодарная! Она в полшестого встаёт, чтоб тебе завтрак приготовить…

– Вот именно. Женщины в это время ещё спят, а она не женщина, она – ломовая лошадь.

В кроватке заворочался Вовочка, чихнул, пукнул и залился возмущённым криком. Лада вскочила, бросилась к сыну. Подхватила на руки, обернулась. Витька выпустил в потолок очередную порцию дыма, хмыкнул и поплёлся к себе в комнату.

Обидно уходить с вечеринки, когда она ещё не завершена. Витька достиг той степени кондиции, когда в голове уже лёгкий сумбур, а в ногах ещё достаточная крепость. Значит, рано, не его норма, его – когда задница начинает проседать.

– Может, пойдём? – Ида теребит мужа за рукав. – Лада одна с двумя детьми не справится.

– Справится, – Витька оттолкнул руку жены, встал. – Покурю.

Не любит Ида подобные мероприятия, чем дольше живёт, тем меньше любит. Ей нравится сидеть дома, в тишине или под бурчание телевизора. Гладить Фильке распашонки, а мужу рубахи или вязать. Вязать – у неё хорошо получается. Ида склонила голову, любуясь вязаным жакетом, который плотно обтянул фигуру. Хороший жакет получился, мохер ей свекровь подарила на день рождения. Цвет неяркий, горчичный, похожий на хумус Розы Францевны, но зато узор Ида подобрала умопомрачительный. Две широкие косы ложились на грудь извилистыми дорожками. Это был лучший её наряд. Она как раз успела его закончить, словно подгадала. И сегодня рассчитывала произвести впечатление. Но получилось по-другому.

– Сама вязала? – скривилась Инка Никитина, окидывая Иду придирчивым взглядом.

– Да, – не чуя подвоха, кивнула Ида, передавая имениннице в подарок чайный сервиз.

– Заметно! – Инка перевела взгляд на ромашки в Витькиной руке. – Это мне?

– Кому ж ещё! – Витька протянул букет.

– Ну нет, так не поздравляют. – Инка вернула Иде чайный сервиз и, обхватив Витьку за шею, впилась в него поцелуем.

«Как пиявка», – потом будет жаловаться Ида, отвечая на расспросы Лады о ночной перебранке. Она расскажет только этот эпизод и больше ничего. О самом главном умолчит, потому что стыдно. Стыдно было искать ушедшего курить мужа, стыдно подслушивать под дверью ванной комнаты, стыдно стучать кулаками в дверь, стыдно видеть ухмыляющееся лицо Инки и обслюнявленную физиономию Витюши… Стыдно не столько перед Ладой, сколько перед собой. Так стыдно, что невмочь. Стыдно и больно.

Скомканный жакет цвета хумуса так и пролежал всю ночь и весь следующий день на полу после того, как, стянув с себя, она отхлестала им Витюшу по мордасам. Сначала хлестала, а потом отмахивалась, защищаясь от его тумаков.

Утром Ида встала в полшестого, перевела будильник на семь и пошла на кухню готовить мужу завтрак.

Права была тётка. Вот как предсказывала, так и получилось. Как в воду глядела, где их с Витюшей совместная жизнь отражалась. Всё так и даже хуже с каждым днём. Пьянки да гульки стали частыми. Скандалы да драки – постоянными.

– Где кольцо твоё?! – Голос сорвался, и Ида закашлялась.

– Какое кольцо, что ты пристала ко мне? – Витюша развалился в плюшевом кресле, закинув руки за голову.

– Обручальное, какое…

– Не помню, сунул куда-то.

– А снимал зачем?!

– Я не снимал, оно само слетело, так я, чтоб не потерять, его в карман сунул. Только не помню, в какой.

– Врёшь, гад. Не могло кольцо слететь. Оно и надевалось с трудом.

– Отстань! – Витюша приподнял зад, вытащил из-под него пульт от телевизора, нажал на красную кнопку.

– Сволочь! – Ида замахнулась полотенцем, но рука зависла, а потом безвольно опустилась.

– Может хватит соседей развлекать своими воплями. Сегодня я же вовремя пришёл. Сразу с работы. Чего тебе ещё надо?

– А что случилось? У Никитиной месячные?

– Тьфу ты, дура…

– Всё, с меня хватит! – Ида отвернулась к шкафу, резко дёрнула дверцу, застучала вешалками.

– Уходишь, что ли? – Витюша зевнул и сладко потянулся.

– Ухожу! Видеть тебя больше не могу!

– Вот и правильно! Иди навести тётку. Я хоть матч спокойно посмотрю. – Витька переключил канал. На экране шумели трибуны. До начала первого периода оставалось три минуты.

– А! Ну, теперь понятно, почему ты вовремя пришёл. Матч! – Ида дёрнула платье с вешалки. – Ни ради меня, ни ради Филички, ради футбола своего сраного.

– Ты ещё здесь?

– Сволочь, – почти шёпотом произнесла Ида, натягивая платье. Платье налезало с трудом, за последний месяц она набрала пять выпирающих на спине под лифчиком дополнительной складкой килограммов.

– О, разожралась! Скоро платье на тебе треснет.

Ида прикусила губу и хлопнула дверью.