Читать книгу: «Стыд», страница 2

Шрифт:

Часть 2. ДОМ МАДАМ НИНОН

Глава 1

Вообще, вся эта история с наследством не укладывалась у меня в голове. Неожиданное появление дома, о существовании которого я не догадывалась, земли́ вокруг дома на многие километры от Бурпёля, знакомство с мэром городка – всё походило на приключения из романа, не современного, а старинного, века девятнадцатого.

Я вышла во двор и, сев на каменную скамью в тени столетней акации, проникалась размером наследства от почившей, неизвестной тётушки. Два месяца назад я и знать не знала о её существовании.

Дом был очень солидным, четырёхэтажным. Считается, что именно в таких домах живут «приличные люди». Я рассматривала классический партер, сложенный из гранитных блоков. Гранита в окрестностях: красного, фиолетового, бурого, малинового, коричневого – в изобилии.

Переливаясь через широкие ладони гранитных валунов, в тёмных скалах, поросших зарослями колючей акации, грецкого ореха и молодыми дубками, питаемая многочисленными родниками и ручьями, стремительно неслась река Вьена. Ближе к Луаре, в которую она впадала, река вырывалась из каменного ложа на плоскую, как блин, равнину и несла зелёные воды спокойно и широко. В Бурпёле бурливую Вьену усмирили две плотины, и река разлилась широким морем, зажатая между ними.

Все четыре этажа дома смотрели на реку. Три верхних были сложены из кирпича: с балконами, эркерами, окнами в каменном обрамлении. Последний, четвертый – самый высокий, с пятиметровыми потолками. Судя по огромным окнам, через которые летнее солнце за день проходило насквозь, там когда-то была оранжерея.

На первом этаже потолки тоже очень высокие, до четырёх метров. К парадной двери вела лестница, завивающаяся спиралью с двух сторон, обрамлённая перилами с чугунными завитушками. Два боковых входа утопали в зарослях белого шиповника, ронявшего широкие лепестки на розовый гравий. Шиповник так разросся, что верхние ветви уже хватались за чугунные украшения балкона четвертого этажа и норовили зацепиться за крышу.

Дом главенствовал над другими домами, хотя стоял у самой реки, гораздо ниже других строений. Соседи смотрели на мой дом с горы сверху вниз, но за высокой террасой сада вряд ли им была видна хотя бы крыша. Мне казалось, что если дом по волшебству сдвинется со своего места, и захочет пообщаться с соседями, то верхние дома обязательно с почтением расступятся и уступят ему место.

Бывают такие дома, память о которых заходит в сердце и остаётся в нём навсегда. Так вот, это был именно такой дом. Я знала, что он будет мне сниться, и я всегда буду возвращаться в его стены, родные и тёплые. Мне уже казалось, что дом снился мне раньше, и не раз, просто я не узнавала его среди других домов в чужих, незнакомых странах. А теперь обязательно узнаю, где бы он ни стоял – в полях, в стриженной стерне ржи, или в горах, под снежной вершиной. Хотя именно здесь, в Пуату, ему самое место. Дому сто семьдесят лет.

– Наполеон труа, – пробормотала я, увидев шато впервые три дня назад, подавленная мощью особняка.

Местность в этой части Пуату не похожа ни на одну другую, в которой мне случалось бывать раньше. Казалось, ни время, ни люди не имеют здесь своего влияния. В центре Франции, обжитой и цивилизованной, кое-где всё ещё чувствуется сила природы, изжитая в современных городах.

Ряды жилых домов шестнадцатого века поднимаются от реки на холм, к лугу, где пасутся ослы. Ослы спариваются и оглашают окрестности громким рёвом. На противоположном берегу вросла в землю церковь VIII века. Церковь действующая, сложена из серого гранита, по-католически очень высокая, широкая и в основании, и в плечах. В голове – колокольная башня с каменным крестом. Старый гранитный мост времён Великой французской революции перекинулся дугой с берега на берег и собрал вокруг себя и реку, и церковь, и дома по обеим берегам, и ослов, и ряды гнутых электрических фонарей.

Фонари гасят в полночь. В городе после полуночи работают только светофоры. Они мигают, как маяки в безбрежном море чёрной, кромешной темноты, переключаясь поминутно с красного на зелёный, с зелёного на красный…

Над рекой возвышаются стены средневекового форта. На небольшом острове, соединённом с землёй каменным мостом, стоит водяная мельница. Здания мельницы уже нет, но остался дом мельника под черепичной крышей, сложенный из глыб гранита. Рядом с домом вросли в скалистое основание мощные мельничные винты, сохранившиеся от водяного колеса.

Гигантские платаны в парке в центре города предоставлены сами себе. Под ними жёлтый гравий, чистый, сочный цветом, растоптанный за многие годы в пыль прихожанами церкви, свадебными и похоронными процессиями. Напротив – здание мэрии, построенное при Робеспьере. На площади тихо и жарко. Иногда с реки веет ветерок, и флаги Французской Республики у мэрии лениво шевелятся на флагштоках, и широкие листья платанов машут широкими ладонями. Рядом с церковью стоит памятник погибшим горожанам в I и II Мировых войнах. Простой обелиск из неотшлифованного серого гранита, метра четыре в высоту, на котором высечены имена погибших.

Нетронутые дубравы по берегам реки скрывают множество ручейков, бегущих к реке. Люди с белой кожей, светловолосые и чернявые, голубоглазые и кареглазые, улыбаются и здороваются при встрече.

Время здесь, кажется правда, остановилось.

Неужели неведомым образом я пересекла временную черту и перенеслась на полтора столетия назад…

* * *

Надо сказать, чувства, которые испытываешь, находясь в доме, которому всего-то сто семьдесят лет, по силе ощущений не уступают посещению столичного музея искусств, например. С той разницей, что в комнатах нет смотрительниц пенсионного возраста и все экспонаты можно трогать руками.

Скрипит под ногами натёртый до блеска тёмный дубовый паркет. Палисандровая мебель излучает сияние твёрдого, как камень, лака. Мягкие диваны и кресла, набитые упругим конским волосом, изумляют сочностью плюшевой обивки, а сочетание старинных лионских тканей горчичного и голубого цветов повергает в шок!

Мраморный камин…

– Это не мрамор, а порфир, очень редкий, – уточняет нотариус, – а на столешницах сине-зелёный мрамор из Индии.

Порфировый камин, над ним зеркало в бронзовом окладе. На стенах картины в тяжёлых рамах, а за рамами изысканные манящие сюжеты со светлым летним небом. Старинные лампы мягко рассеивают свет на шёлковый ковёр с голубыми ирисами и на горчичные шторы. Лён такой плотный и блестящий, будто его только что накрахмалила и отгладила прачка. У окон – пустые кашпо без цветов. Это грустно.

– Здесь десять спален и десять ванных комнат, три гостиные, две столовые, одна из них с террасой, две буфетные комнаты, две кухни, два кабинета, библиотека, в цокольном этаже прачечная и ещё один дополнительный туалет и ванная, – продолжал объяснять нотариус.

– Не возражаете, если я осмотрю их позже, месье?

– Конечно, – кивнул нотариус.

Из гостиной две двери вели в комнаты, назначение которых мне было неизвестно. В ближнем дверном проёме я заметила круглый стол в окружении четырёх стульев с высокими спинками и бархатной зелёной обивкой. В дальнем – пестрел на старинном паркете сине-лиловый ковёр, и несколько таких же ядовито-зелёных стульев стояли у окна и у следующего распахнутого дверного проёма. С моего ракурса была видна лишь та часть комнаты, где находился камин белого мрамора, в котором я могла уместиться в полный рост. Массивный портал подпирали четыре мраморные колонны.

Я сглотнула подступивший к горлу комок.

«Значит, именно так выглядят старые деньги. Это тебе не дом нуворишей на Рублёвке. Здесь каждая вещь помнит хозяев. Господи… десять ванных комнат!»

Я оперлась рукой об индийскую мраморную столешницу, стараясь справиться с волнением. Рядом на столике стоял жёлто-красный цилиндр барабана с наполеоновскими пчёлами на ромбах.

Я покосилась на соседнюю дверь. Сейчас, звякнув мамелюкской саблей, из неё выйдет какой-нибудь месье Колло, офицер 1-го гусарского полка, качнёт меховым кивером с высоким плюмажем, кивнёт и выйдет восвояси, звеня шпорами.

– Налог на дарственную вы оплатили. Осталось только подписать бумаги, всё заверить в конторе и в мэрии, и шато «Колло» по завещанию в вашем полном распоряжении, – вновь прервал мои раздумья нотариус.

Я взглянула на него рассеянно. Так не вязался он с моими мыслями и мамелюкской саблей.

Молодой человек учтиво улыбался. Он был одет не в гусарскую форму, а в хороший синий костюм, белоснежную сорочку с пурпурно-коричневым галстуком. Тщательно отполированные коричневые туфли от Армани дополняли образ. Богатый сукин сын.

Нотариус посмотрел на часы и вновь учтиво улыбнулся:

– Если мы хотим успеть до обеденного перерыва, нам следует поторопиться. Вам понравилось шато, мадам?

– Мадемуазель… Да, очень красиво. Так чисто… Не верится, что здесь никто не жил уже пятнадцать лет.

– Восемнадцать лет, – мягко поправил нотариус. – Но за домом постоянно следили. По распоряжении владелицы – родственницы, подарившей вам шато, за домом была назначена опека.

– Вот как? – мне неудобно было сразу заводить разговор о деньгах, но учтивый молодой человек это понял.

– Опека назначена на двадцать лет. Так что, ещё два года вы можете не беспокоиться за оплату счетов за воду и электричество.

– Вот как, – повторила я.

– Всё ежемесячно списывается со счета в банке, – продолжал нотариус. – Вы получите бумаги в юридической конторе вместе с ключами и свидетельством о собственности. А завтра зайдёте в банк и откроете счёт. Вы хотите оформить вид на жительство?

– А можно?

– Почему бы и нет? В копеечку встанет, но вполне возможно.

– И сколько это, «встанет в копеечку»?

– Если предоставите дело вашему покорному судье, то обойдётся с оформлением всех документов и доверенности в шесть тысяч евро. Другие конторы возьмут дороже, – ответил нотариус невозмутимо.

– Намного дороже?

– Тысяч десять.

– Ого! А почему мне такие льготы?

– Для своих у нас другие расценки. Сегодня понедельник. На следующей неделе начнём процедуру. Мой секретарь позвонит вам и согласует день встречи для оформления заявления в пятницу, скажем, часов в одиннадцать утра. Вам удобно?

– Удобно! Спасибо, что возитесь со мной, мэтр Моро!

– Не стоит благодарности, мадемуазель Ева.

Моро пропустил меня вперед. У входа он отдал ключи:

– Теперь они ваши.

* * *

Мы вышли из дома и направились к машине, стоявшей на обочине:

– Прошу вас, – Моро учтиво открыл пассажирскую дверь.

«И не жарко ему в костюме?»

Впрочем, костюм нотариусу шёл. Он обошёл машину и энергично плюхнулся рядом. От молодого тела шла жаркая волна.

Я откашлялась, отгоняя от себя мысли о его сексуальности, и спросила:

– Вы знали мадам Нинон?

– Видел как-то, когда отец взял меня с собой в контору. Давно, ещё в юности.

– Ваш отец был поверенным мадам?

– Да, мне было тогда всего пятнадцать.

– Жаль, что вы её не запомнили.

– Я очень хорошо её запомнил, – пронзительные синие глаза скользнули по моему лицу, – впрочем, если вас интересует внешность мадам Нинон, то в шато, в столовой, есть её портрет в молодости.

– Но меня интересует не только её внешность!

– Что же ещё?

– Почему мадам оставила наследство мне, внучатой племяннице?

Я, конечно, знала, от мамы и от бабушки, что где-то в Монте Карло (или в Ницце?) у нас осталась родня, сбежавшая за границу после Революции, но всё это казалось скорее выдумкой, чем реальностью. И тут – на тебе! Наследство от двоюродной прабабки Нинон Колло, о которой я слыхом не слыхивала.

– Почему я? Насколько я знаю, мадам была замужем и…

– Супруг, месье Колло, скончался ещё в девяносто девятом.

– Восемнадцать лет назад?

– Совершенно верно. Детей в браке не было, вне брака тоже. Мадам Нинон была единственным ребёнком в семье. Ближайшая родственница, оставшаяся в живых – её младшая кузина, ваша бабушка. Она тоже почила.

– Но моя мама, её двоюродная племянница, ещё жива!

– Я не спрашивал, почему шато наследуете вы, а мадам не говорила. Вероятно, мадам Нинон хотела, чтобы её владение попало в более молодые руки. Она решила по своему усмотрению распорядиться наследством, оттого и оформлена дарственная. Шато «Колло» – всего лишь часть владений. Вы уже знаете, что мадам завещала бóльшую часть имущества и земель Фонду поддержки сирот в Барселоне.

Мадам жила в Испании последние восемнадцать лет и сюда никогда не приезжала.

– А отчего скончался месье Колло?

– Он пропал без вести. Ушёл из дома и не вернулся.

– Из дома? Какого? Моего?

Нотариус кивнул.

– Поэтому мадам Нинон уехала отсюда?

– Вероятнее всего. Его долго искали.

– Не нашли никаких следов?

– Только носовой платок со следами крови. В платок был завернут камень. Вероятно, кто-то хотел избавиться от орудия убийства.

– Вы хотите сказать, что где-то на моей земле нашли окровавленный платок месье Колло?

– Ну да.

– Значит, он пропал где-то неподалёку?

– Мы этого уже никогда не узнаем, мадемуазель.

– Можно просто Ева.

– А меня зовите Анри, – улыбнулся молодой человек.

* * *

Разговор состоялся три дня назад. Сегодня четверг, и с понедельника я не была в шато «Колло», ночевала в отеле.

Я набралась храбрости и вошла в дом со стороны бокового входа. Вход был заслонён брандмауэром и был совершенно незаметен со стороны улицы.

Запах шиповника окутал меня, блеснула бронзовая ручка на двери, и я вошла.

Нижний этаж, цокольный. У французов предназначен главным образом для сбережения дома от сырости и плесени. Дверь ведёт в гостиную через служебное помещение и кухню.

Поднимаюсь по невысокой лестнице в коридор, ведущий в гостиную и в столовую. Все звуки пропали. Ни пения птиц снаружи, ни жужжания газонокосилки, ни шума дороги D10.

D10 – это путь к отступлению. Обычная дорога местного значения. Никогда не бывает пробок. Лишь на мосту у светофора собирается пять-десять машин, и то в час пик. Дорога нежно блестит после дождика, и воздух над ней всегда дрожит.

В доме я одна. Ни души вокруг.

В комнатах пахнет пылью и, вероятно, каким-то моющим средством с ароматом лаванды. Позднее, я догадалась, что это запах средства от моли. Других признаков жизни нет. Ни запаха жаркого или супа из шампиньонов, ни жареной картошки, ни ни вкуса кипячёного белья, ни мяуканья кошки.

Нотариус сказал, что в доме дважды в неделю убирается приходящая прислуга.

Мебель в доме только расчехлили, и идеальной чистоты льняные шторы цвета горчицы спадали высокими колоннами вдоль окон. Обстановка состояла из трёх диванов, обтянутых нежно-мятным репсом, стоявших буквой «пэ» вокруг мраморного камина, двух кофейных столиков и одного журнального посередине. На камине возвышалась разноцветным грибом внушительная лампа в стиле «Тиффани», её близнец-торшер расположился у дивана. На противоположной от камина стене, вероятно, когда-то висела картина. Её след светлым пятном выделялся на светло-лимонных обоях. Потолок в молдингах, лепнине, как и ожидалось от дома эпохи Наполеона III.

В окнах, заслоняя полнеба арками перекрытий, раскинулся виадук – ровесник дома. Раньше по виадуку проходила железная дорога, но в пятидесятые годы из-за нехватки металла в стране железную дорогу в Пуату разобрали. Из моих окон были видны крыши бывшего вокзала и привокзальной гостиницы. Об этом рассказал нотариус, встречавший меня в Пуатье утром в понедельник. Более в этом городке мне ровно ничего не было знакомо. Ни дома, ни улицы, ни деревья, ни люди.

Я прошла на кухню и посмотрела в окно на соседский дом. В нём жила мадам Сабль. Костлявая и крепкая старуха лет восьмидесяти семи. Об этом мне тоже сообщил нотариус.

На улице Вьен было всего два дома: мой и мадам Сабль. За домом с обрыва террасами спускались фруктовые сады, и до самой плотины строений не было – только земли моих новых владений и мадам Сабль.

Когда я расплачивалась с водителем такси, мадам Сабль вышла из калитки своего сада и первой поздоровалась с нотариусом:

– Здравствуйте, мэтр Моро! Как поживаете? Как здоровье уважаемого папаши Моро?

– Здравствуйте, мадам. Са ва! Как вы поживаете?

– Са ва! – улыбнулась старуха и вопросительно на меня посмотрела.

Нотариус представил меня старухе:

– Это ваша новая соседка, мадемуазель Ева! Ева, это мадам Сабль.

– Называйте меня Марион, дорогая! – улыбнулась Мадам Сабль, – мы же теперь соседи! Заходите на кофе, когда закончите с делами!

Я поблагодарила мадам Сабль и обещала зайти.

Теперь мадам Сабль, увидев меня в распахнутом окне кухни, помахала рукой и показала на два аппетитных кекса на тарелке:

– Заходите ко мне, Ева. Выпьем чаю в саду!

Честно говоря, мне совсем не хотелось пить с ней чай, но и отказывать старушке было неудобно.

Мадам ловко накрыла стол в саду, и когда я вошла в калитку, на серебряном подносе уже стояли две фарфоровые, костяные чашки и высокий, начищенный до зеркального блеска кофейник.

Я вспомнила все дежурные фразы, заготовленные дома на случай нежданного знакомства, и, хотя в Москве они казались напрасными хлопотами и тратой сил, здесь, в Пуату, на первый случай очень даже пригодились. Французский я знала благодаря стараниям моей матери. Она будто чувствовала, что французский когда-нибудь мне пригодится, и с детства вдалбливала мне незнакомые слова.

Как сейчас, помню. Дня не проходило!

– Ева, скажи: гарсон!

– Гарсон!

– Что это значит?

– Мальчик!

– Правильно! Скажи: юн мейзон!

– Мейзон!

– Что это значит?

– Дом!

– Правильно! Скажи: ан тэ!

– Ан тэ!

– Что это значит?

– Чай!

– Правильно! Скажи: юн тас!

– Тас!

– Что это значит?

– Чашка!

– Правильно! А теперь сложи все слова вместе! Скажи: мальчик, дайте мне чашку чаю, пожалуйста!

– Мёсье, доне муа юн тас де тэ, сильвуплэ!

Я ещё не читала и не писала по-русски, но уже знала, что такое гарсон, мейзон, тэ, тас, ваз и прочее. И всё же, несмотря на десятилетнюю подготовку дома и в спецшколе, говорить на неродном языке было сложно. Кажется, мадам Сабль это поняла и задавала вопросы медленно, чётко разделяя слова:

– И что же вы будете делать с домом, дорогая? Сдавать внаём или продадите?

Мадам было так любопытно, что она совершенно потеряла чувство такта.

Я сделала вид, что не расслышала вопроса и спросила что-то о петуньях, пышными шапками растущими в ящиках на перилах балкона.

Мадам Сабль скользнула равнодушным взглядом по петуньям и добавила:

– Продать будет трудно. В доме печное отопление. Последний раз реконструкция в особняке была, кажется, в пятьдесят третьем. Да, да, в тот год разобрали железную дорогу на виадуке. Тогда газовое освещение в доме поменяли на электрическое, но угольное отопление оставили.

– Как угольное? – переспросила я.

– Дом топят углём, разве вы не знали, дорогая?

«Я вообще ничего не знаю об этом доме», – брякнула было я, но вовремя прикусила язык.

– В трубах вода разведена по всему дому, так что зимой во время морозов, нельзя оставлять дом не прогретым – трубы и батареи разорвёт. Раз в полгода в ваш дом завозят уголь и сбрасывают в цокольный этаж.

Я вспомнила, что у западного входа действительно есть ворота, через которые мог вполне проехать грузовик с углём.

– Так что, если захотите разжечь плиту или согреть воду для ванной, придётся топить печь в топочной.

Я захлопала глазами. В двадцать первом веке топить печь для ванной! И я припомнила её, чугунную, колченогую, с плоским носиком медного крана и латунными ручками на гладкой белоснежной полочке.

– Но вы не переживайте! Топить достаточно один раз в день! Горячей воды хватит до следующего утра! Но если вы все же хотите продать дом, придётся ставить бойлер. Мазут выходит, конечно, дороже, чем уголь, но зато гораздо чище в топочной!

– Да, да! – кивала я головой, совершенно сбитая с толку.

– Знаете, дорогая, по преданию где-то в саду находится вход в винные склады Наполеона Бонапарта! Подземные ходы были прорыты ещё в средневековье. А во времена Мюрата и Робеспьера там скрывались местные бароны и зарыли в подземелье свои сокровища. Старые городские карты сгорели во время пожара в мэрии во время Первой Мировой. Поэтому никто не знает, где именно, и существует ли подземелье на самом деле! Но многие искали эти склады! В том числе и покойный супруг мадам Нинон!

Мадам Сабль решила, что достаточно меня напугала и улыбнулась:

– Как вам наш адвокат, мэтр Моро?

Я пожала плечами:

– Очень любезный молодой человек.

– Не женат, – многозначительно посмотрела мадам Сабль.

– Вот как, – не нашлась я, что ответить.

– Вы, я слышала, приглашены на свадьбу к сыну мэра в следующее воскресение.

– Д-да, – неуверенно ответила я, – но ещё не решила, стоит ли идти. Незнакомое место, незнакомые люди…

– Конечно, стоит! – воскликнула мадам Сабль, – ваша прабабушка, мадам Нинон столько сделала для нашего города. Все смотрят на вас, как на продолжательницу её добрых начинаний! Она – Почётная гражданка нашего города! Вы, благодаря ей – часть истории Бурпёля! Вы должны пойти обязательно! Познакомитесь со всеми! Я вам помогу!

«Она рехнулась! – подумала я. – Часть истории Бурпёля!»

– Вы тоже там будете?

– Конечно! – мадам Сабль замялась. – Вы видели портрет мадам Нинон в столовой?

– Видела, – соврала я, не моргнув глазом.

«Что же это за портрет такой! Вот и мэтр Моро о нём упоминал!»

Мадам Сабль взглянула на меня из-под очков:

– Я слышала, что мэтр Моро будет вас сопровождать на свадьбе?

«Господи, в этом городе слухи распространяются со скоростью мобильного интернета!»

– Если я пойду, – кивнула я.

– В таком случае вам, дорогая Ева, нужно кое-что знать о нём.

– Что же я должна знать? – совершенно растерялась я.

– Я расскажу вам историю, а вы уже сами сделайте соответствующие выводы.

– Хорошо.

Я подумала, что старуха совершенно чокнутая и, пока я не выслушаю её, не отвяжется.

Я дружелюбно улыбнулась.

– История совсем не длинная. Я не займу у вас много времени, дорогая!

* * *

Мэтра Моро я знаю с детства. Он родился и вырос в нашем городке. Отец – городской судья. Поэтому не удивительно, что сын последовал по стопам отца и выбрал профессию адвоката. Я преподавала ему французскую литературу в старших классах. Ох, как время летит! Это было пятнадцать лет назад! В то время я называла его Анри. Вихрастый, черноволосый подросток. Задумчивый, всегда с книгой.

Анри рос вполне обыкновенным ребёнком, если говорить об учёбе. Учился неплохо, но и не отлично. Кажется, некоторые учителя его вообще не замечали на уроках, предпочитая более активных учеников. Одноклассники также не особо выделяли его.

Но было нечто, что отличала его от других. Он был без памяти влюблён в свою одноклассницу Шарлот Ричардсон. Она была очаровательна. Белокурый ангел! Девочка приехала к нам с матерью, после её развода с отцом-англичанином из Лондона. Анри тогда учился в одиннадцатом классе. Дети подружились. Всем казалось, что любовь была взаимной и после окончании школы они поженятся. Очень он её любил.

Но после школы они не поженились. Решили со свадьбой повременить. Родители настаивали, что обоим надо продолжать учёбу в университете. Анри поупорствовал, подёргался, но против воли отца не пошёл. Записался в Легион и ушёл в армию на два года. Когда вернулся, его было не узнать. Вырос, возмужал, окреп, похорошел. Исчезла юношеская угловатость, скованность, появилась уверенность в движениях, походке. В общем, вырос мальчик.

Первым делом отправился к Шарлот, узнать, почему она не отвечала последние полгода на его письма. Конечно, он догадывался почему, но решил, вероятно, услышать ответ от неё. Но ответ он получил не скоро. Шарлот вышла замуж. Вышла за самого отъявленного негодяя в нашем городе, Жюля Жарни. Ох, и живодёр же был этот Жарни! Ещё в детстве, помню, поймает двух-трёх котов, свяжет хвостами и лупит палкой! Коты орут, бегут в разные стороны, а ему потеха! Подлый и жестокий человечишка, но всегда умел выйти сухим из воды. Знаете, у него было очень неприятное рябое лицо и кривая ухмылка.

Что уж Шарлот нашла в этом мерзавце – большая тайна. Ладно бы был красавцем! Рожа рябая, ухмыляется так противно! Они уехали в Париж. Жарни получил там контракт техника-технолога на фабрике по производству йогуртов и увёз Шарлот с собой.

Анри отправился в Париж. Разыскал Шарлот. К тому времени он уже забеременела от Жарни. Шарлот была несчастна с Жарни – тот постоянно её избивал, даже беременную. Дело кончилось дракой между Моро и Жарни. Анри за занесение побоев угодил в тюрьму на два месяца, а когда вышел и заявился к Шарлот, та сказала, что больше не хочет видеть его, и чтобы он не вмешивался в её личную жизнь.

Анри вернулся в Бурпёль. Прошло ещё два месяца. Вернулась домой и Шарлот. Она была на шестом месяце беременности. Сбежала от мужа к матери, не в состоянии больше выносить его побои. Жарни заявился через два дня. В общем, все кончилось очень плохо. У Шарлот отошли воды, и начались преждевременные роды. Её увезла скорая, и несмотря на старания врачей не допустить родов, она родила крошечную девочку весом всего кило двести.

Этот придурок Жарни зачем-то заявился утром в госпиталь с букетом цветов – поздравить молодую мать с рождением дочери. Утром-то малышка умерла. А у бедной Шарлот началась горячка, и к вечеру того же дня и она отошла в мир иной.

Мерзавец Жарни даже не был на её похоронах. Он сбежал из страха перед местью Моро. Накануне тот ворвался к нему в дом, и, если бы не отец Жарни и ещё пара крепких парней, бывших тогда в доме, наверняка бы убил его или отделал до полусмерти. Моро кричал, что найдёт Жарни, где бы тот ни был, из-под земли достанет и убьёт.

Но мерзавцам всегда везёт. Жарни получил контракт на дочерней фабрике в Америке, и пока Моро искал его в Париже, благополучно улизнул.

Моро переживал страшно, исхудал, покрылся крапивницей, пару месяцев пил в баре, пару месяцев сидел безвылазно в доме папаши-судьи, но потом вдруг исчез.

Он вернулся из Бордо через шесть лет с дипломом мэтра юриспруденции и лицензией адвоката, основал в Бурпёле нотариальную контору и с тех пор живёт здесь. Скромно, тихо, очень благопристойно. Ни о Жарни, ни о бедняжке Шарлот никогда ни словом не упоминал с тех пор. А прошло уже двенадцать лет.

Мадам Сабль грустно улыбнулась.

Поначалу я слушала растерянно, но постепенно история мэтра Моро захватила меня, и я не могла скрыть волнения.

– Какая грустная история!

– К сожалению, она ещё не закончилась, дорогая! Дело в том, что мерзавец Жарни вернулся из Америки год назад.

– И что же будет?! – ахнула я.

– Кто знает… Пока всё тихо. Жарни за версту обходит Моро стороной, но тот и не думает приближаться к нему. Будто Жарни и не существует.

– Значит, всё в прошлом, мадам Сабль?

– Я бы так не сказала. Мэтр Моро каждую неделю навещает могилу Шарлот.

Дело в том, что она похоронена не на городском кладбище, а здесь, недалеко. Место уединённое, скрытое от людских глаз. Никто не видит, кроме меня. А могила – вон она. Видите, вон там, за виадуком, у самой воды надгробие в зарослях ирисов? Из вашего дома не видно, а из моих западных окон на втором этаже могила очень хорошо видна. Мэтр Моро приходит всегда по субботам. Вроде бы с собакой гуляет, но я-то знаю, что не просто так. Будьте осторожны, дорогая.

– Но я-то тут причём?

Мадам Сабль пожала плечами:

– Может, и не причём. Но вы же русская…

* * *

Рассказ мадам Сабль оставил неприятный осадок. Я представила мэтра Моро, одетого в тёмно-синий костюм, в дорогих коричневых туфлях, с короткой стрижкой. Открытый умный взгляд, приятное, гладко выбритое лицо и вежливые манеры. Не вязался мэтр с образом непримиримого мстителя.

«Вы же русская!»

Ну и что! Что за странные здесь люди! В гостинице, где я поселилась, хозяйка тоже очень удивилась и воскликнула: «Вы – русская?» – так громко, что испугала кота.

Я приехала в Бурпёль три дня назад. Мэтр Моро, оформлявший сделку о наследстве, встретил меня на вокзале в Пуатье и привёз в Бурпёль. Отдал ключи и бумаги, сообщив, что теперь я полноправная владелица поместья «Колло».

Так уж вышло, что, вступив в права владения, я, увидев огромный особняк, побоялась ночевать одна в пустом доме. В тот день шёл дождь, и дом показался мне неприветливым, мрачным. А сегодня, когда солнце светило с утра, заливая ярким светом реку, сад и дорогу D10, комнаты излучали приветливость, шторы нежность и мягкость. Вид на реку из окон завораживал красотой.

Конечно, глупо платить за гостиницу, когда в моём распоряжении огромный особняк, прекрасно меблированный к тому же. Поэтому я села в арендованный «Рено» с твёрдой уверенностью переехать в дом завтра же днём, сразу после посещения конторы мэтра Моро.

Я отправилась в ближайший супермарше и накупила еды и мелочей для уюта. Вспомнила про пустые кашпо в гостиной и заехала в садовый центр. Загрузила «Рено» до самой крыши. Вернувшись, первым делом вынесла из гостиной круглый стол и ярко-зелёные стулья. Стулья были частью столового гарнитура, разбросанного причудами приходящей прислуги по первому этажу. В столовой собрала вокруг длинного обеденного стола всех зелёных беглецов. Стульев оказалось двенадцать, а вокруг круглого ломберного стола полагалось стоять четырём зелёным креслам, ютившимся до этого вдоль стен. Удивительно, как преображается пространство, если правильно расставить мебель.

Я люблю цветы и купила их множество. Расставила в гостиной кашпо с пальмами и монстерами, вазы с фруктами, бросила на ментоловый диван у камина пушистый плед и пару подушечек, поставила свечи в канделябры. Из московской квартиры я привезла несколько книг на русском, положила на столик у лампы. «Война и мир», два толстых тома, как нельзя кстати подходили по содержанию к интерьеру, где наполеоновская символика была повсюду. Наташа, Пьер, Андрей – любимые герои, которых я со школьного возраста искренне считала частью моего мира, поселились в стенах дома, и комната удивительно преобразилась, наполнилась домашним теплом, характером хозяйки.

Я видела, что мадам Сабль наблюдает из окна, как я выгружаю из багажника ящики с цветами, посуду и утварь, одеяла, подушки, постельное бельё, пакеты с едой и вином.

«Да, да, осваиваюсь, старая сплетница!» – я улыбнулась и махнула ей рукой.

Мне было радостно и легко на душе. Будто я вернулась домой из дальнего странствия!

Освоившись в гостиной и столовой, я отправилась на кухню. Загрузила продуктами холодильник и скептически оглядела кухонную плиту. Огромная, в шесть конфорок. Питание из газового баллона. Его-то я и забыла купить.