Читать книгу: «Мир меняющие. Книга 1. Том 2», страница 2

Поразмыслив немного, дети решили, что надо идти в Блангорру, что там Прим и кастыри, там взрослые, которые знают, что делать с драконами и их властелином. Вальд хотел заикнуться о том, что надо бы найти его маму, но вовремя замолчал, памятуя о своей драгоценной ноше. Он решил никому про нее не говорить. Пока лежали на холме, он оделся и перепрятал то, что нес, во всякие секретные кармашки и карманчики, которых у любого мальчишки предостаточно. Он заметил, что Кир смотрит на него внимательно-внимательно, подмигнул ему и прижал палец к губам, призывая молчать.

Холмы были огромными, и предстоял еще длинный путь, чтобы попасть хотя бы к торным путям. Быстрым, легким шагом добрались до опушки, нашли там ягодник, который острые глаза астрономов и потрясающий нюх весовщика обнаружили издалека и в темноте. Досыта наелись спелых темно-синих ягод – дети знали, что они съедобны, но не помнили, как называются. Да это было и не важно. Потом немного передохнули и решили, что нужно идти, пока драконы не проснулись и не обнаружили, что клетка опустела.

Глава 2. Нежданные встречи

Селена и Лентина спешили, что было сил, нетерпеливое предчувствие гнало их вперед. Они не могли спать, ели на ходу, останавливаясь лишь для того, чтобы пополнить запасы воды и дать передохнуть коню. Надежда гнала их вперед, боязнь опоздать подстегивала. Молили Семерку, чтобы дети оставались живы к их приезду. Молили всех богов сразу, чтобы помогли, чтобы не отвернулись. Когда увидели лес и холмы возле Речного перекрестка, а вскоре должна была показаться Пещера Ветров, у обеих бешено бились сердца и пересохли губы. Спешились, решив соблюдать максимальную осторожность, на которую только были способны. Коня привязали покрепче – так, чтобы он мог дотянуться и до травы, и до воды, и, крадучись, начали пробираться к входу в Пещеру Ветров. С трудом дождались, когда дневные светила спрячут свои пылающие лики за горизонтом, ночных светил сегодня не предвиделось – наступала ночь новолуний. Знакомые с детства созвездия прорезали бархатную ткань ночного неба острыми лучами, свет их умирал над Зорией в немыслимой высоте. Резким диссонансом выделялись семь звезд, выстроившихся в прямую линию, почти в самом центре ночного небосклона, окончательно разрушая веру в то, что все, может быть, изменится к лучшему само собой. Лишь астрономы, которые одинаково хорошо видят в темноте и на свету, могли идти быстро и туда, куда нужно в такую темень. Лентина внезапно вспомнила что-то, дернула кровницу за рукав, которая, повернувшись на ходу, прошипела сквозь зубы:

– Ну, что еще? – аж подпрыгнула, нервы натянуты, словно струна.

– Ты про эту Пещеру вообще слышала хоть что-нибудь? В Диких мирах про нее тебе ничего не говорили? Или с детства, может быть, помнишь?

Селена отрицательно помахала головой, продолжая быстрым шагом приближаться к темневшему во мраке провалу.

– У нас говорят, что всякий вошедший в Пещеру Ветров выходит оттуда, если вообще выходит, глубоким старцем, в истлевших одеждах, изъеденный болезнями и потом живет совсем недолго. Ты, правда, хочешь войти туда?

– Ну что ты за человек такой, а, Лентина? Какая мне разница, какой я выйду, если мой мальчик там? Если он ждет меня и думает, где же эта мать его? Почему она до сих пор не пришла? Почему она не догадалась раньше, что я жив? Да я в хронилища спущусь, отдам свои уши, лишь бы он жил. А если выйти мы не сможем, так, по крайней мере, мы будем вместе – а там – выйдем или нет, пустое все это. Я, Селена, астрономова кровь, хотя бы попытаюсь спасти одного из последних детей Аастра, и помогу тем, кто в этом нуждается, клянусь временем.

Селена, сама не зная того, вспомнила древнюю клятву астрономов, которую произносили шедшие на неминуемую гибель. Потом она еще долго кипятилась, призывая на рогатые головы похитителей все кары мирские и небесные.

– А зачем ты спрашиваешь? Ты передумала? – подозрительно прищурила глазища – жизнь в Диких мирах учит недоверию, выбивая наивность песчаными кнутами.

Лентина стояла, скрестив руки, молча улыбалась.

– Постой-ка, ты же думаешь так же, как я! Зачем, зачем ты спрашиваешь, а? – недоверие сменило недоумение.

Лентина прищурилась:

– Чтобы знать, затем и спрашивала. Лучше я буду знать, что мы пойдем до конца вместе даже без ушей. Вперед?

Шагнули. И случилось странное: с холма, с той части, которая вся заросла какими-то темными кустами, стоявшими плотной стеной, кубарем скатились пятеро ребятишек. Один из них, врезавшись на полном ходу в девушек, прошипел сквозь зубы, запыхавшись так, что мог только шипеть:

– Вы же люди, да? Вы же настоящие? Бежим, бежим, надо подальше убежать, потом мы все расскажем.

Голос мальчика казался Селене таким знакомым, таким родным, но выяснять было некогда. Ужас в его голосе заставлял переставлять ноги как можно быстрее. Мальчик несся первым, девушки, схватив остальных детей за руки, бежали следом. Потом Лентина заставила всех свернуть к их повозке. Тут и остановились, чтобы отдышаться и, наконец, объясниться. Селена и Лентина едва не сошли с ума от радости, видя, что их сыновья живы: чумазые, лохматые, в каких-то отрепьях, исхудавшие, но живые. Хохочут, словно сотворили такую шутку, которая понятна только им одним – только смех тот нервный, еще чуть, и прорвутся слезы. Но смех все-таки помог. Ужас понемногу пропадал из глаз детей. Трое других ребятишек стояли чуть в сторонке, с опаской разглядывая встретившихся. Вальд подбежал к своим маленьким спутникам, затормошил, закружил, запрыгал вокруг:

– Это же моя мамка, моя мамка! Понимаете?! Она шла за мной, она меня нашла!!!

Селена усмехнулась:

– Надо еще посмотреть, кто кого нашел… Вы откуда тут взялись?

Лентину ноги не держали, она сидела на камнях, вцепившись Киру в плечо, целуя и обнимая мальчика так, словно боялась, что он сейчас исчезнет.

Из тройки неастрономов вышел мальчик, дитя кланов повитух и пастырей, как почувствовалось, Вальд сказал, что его зовут Абрахам, Эйб. Он-то скороговоркой, хотя и немного косноязычно и рассказал, что произошло с того момента, как драконы перенесли их в эту пещеру. Селена и Лентина, долго не раздумывая, быстро посадили всех детей в повозку, прикрыли их, чем пришлось – нарвали веток всяких, листьев больших, накидали сверху. Прятали, не надеясь особо на такое укрытие. Теперь все решала скорость. Если им удастся добраться до Блангорры за ночь – они, может быть, еще увидят рассвет.

Это была сумасшедшая ночь – дети, натерпевшиеся за последнее время, уснули в повозке, несмотря на то, что трясло немилосердно. Девушки гнали повозку по тем дорогам, которые казались им короче, тем, что могли привести в Блангору до рассвета. Петляли между деревьями, скатывались с крутых откосов, едва не застряли в невесть откуда взявшемся здесь болоте. Через мост ехать не решились, взяли сильно левее, Лентина откуда-то помнила, что там должно быть мелко. Повозка со всего маху съехала с пологого берега в реку. И в самом деле, было мелко – едва по ступицу колеса, но дно было таким рыхлым, что колеса застревали. Пришлось Лентине спуститься в холодную ночную воду, вздрагивая от обступившей ее прохлады, взять коня под уздцы и помочь ему переправить всю ораву. В какой-то момент она оступилась и попала ногой в ямку, сердце замерло, потом рванулось, призывая идти, спасать спасенных, спешить, спешить… И Лентина поспешила, сделала рывок и нащупала на дне твердые камни босыми ногами, с размаху ударившись пальцем об один из них. Пульсирующая боль отвлекла от подступающей паники, и путники благополучно выбрались на берег. Дети даже не проснулись, лишь девочка беспокойно заворочалась во сне, потом сунула чумазый большой палец в рот, и снова засопела. Селена заставила кровницу снять мокрую одежду, закутала ее в одеяло и уложила рядом со спящими, сказав, что нет нужды торчать на козлах вдвоем, ворчливо прибавив при этом:

– Если ты, лягушка, сейчас не замолчишь и не заснешь, я привяжу тебя к повозке, чтобы не потерялась, и заставлю бежать за нами, – потом добавила: – А то простудишься.

Через минуту Лентина уже спала, крепко прижав к себе таким чудесным образом найденного Кира, другой рукой она обнимала того мальчика Эйба, постепенно все дети сползлись к ней поближе. Селена, оставшись одна бодрствовать, пустила конька бодрой рысью, не позволяя себе подгонять его чаще, чем нужно, из опасения, что загонит животину. Теперь могла расслабиться. Она безмолвно благодарила Семерку за произошедшее, смахивая слезы ладошкой. То, что случилось, нельзя было назвать никак иначе, это могло быть только чудом. Пятеро детей, сбежавшие от драконов. И еще Вальд шепнул ей, что они сделали такую штуку, ну такую, ты может быть, конечно, заругаешься, но потом не будешь. И уснул, а мать теперь мучалась от неутоленного любопытства, задаваясь вопросом, какую такую штуку задумал ее не в меру сообразительный отпрыск? Но она сейчас была счастлива так полно, что ей хотелось обнять весь Мир, не задумываясь о том, что могли дети натворить. В кои-то веки, не пришлось никому ничего доказывать, не нужно ничего придумывать, не нужно сражаться – судьба и Семерка пошли навстречу. Или это дети оказались не по зубам этим монстрам. Ее немного беспокоил лишь тот «страшный дядька», который обещал поговорить с ее мальчиком по поводу того, почему он жив. Но сегодня Селена решила, что не будет забивать себе голову, а будет наслаждаться этим чудесным моментом. А завтра – будь, что будет. Имело значение лишь то, что они вместе.

Утро застало путешественников вблизи Блангорры. Занимающийся рассвет выкрасил крепостные стены столицы в яростно-розовый цвет, издалека казалось, что камни пылают. Повозка едва тащилась, подпрыгивая на каменистой дороге, девушки обе сидели на козлах – коня уже не подстегивали, опасаясь, что он падет перед самыми воротами, привлекая к ним ненужное внимание. Лентина проснулась перед рассветом, оделась, укутала потеплее все еще спящих детей и, подрагивая от предрассветной свежести, уселась на козлы рядом с кровницей. Ближе к городу они переоделись в плащи, в которых путешествуют купцы, чтобы сбить с толку любого, кто заинтересуется ими. Они понимали, что сейчас быть предметов всеобщего внимания совсем ни к чему – а что они истинная редкость, знали точно. Проснувшихся детей зарыли среди поклажи на самое дно повозки, велев сидеть тихо-тихо. Малыши с такой серьезностью согласились это сделать, что у обеих защемило сердце. О подробностях пережитого в плену у драконов помалкивали, на вопросы отвечать не хотели, отводили глаза, начинали хныкать. Да кровницы и не настаивали, понимая, что там пришлось несладко. Усталый конь из последних сил тащил повозку к воротам, еще рывок – и вот уже каменистая дорога сменилась предмостной площадью, которая была выложена крупными речными камнями, подобранными так искусно, что получавшийся узор складывался в имена великой Семерки.

Несмотря на ранний час, ворота были открыты, люд сновал туда-сюда. Лентина рассчитывала на то, что в это время улицы столицы будут пустынны, и они незаметно попадут в Храм Виты, где надеялась встретить мать Оливию. Впрочем, в толпе затеряться – тоже вариант неплохой, среди этого столпотворения можно было прошмыгнуть к Храму. Оставалось лишь узнать, по какому поводу толчея и почему сонная обычно в этот час Блангорра уже кишмя кишит народом. Выяснять не пришлось – прямо над подъемным мостом был натянут огромный кусок белоснежной ткани, на котором торжественно объявлялось появление наследника Прима. Родился новый царенок, и сегодня его должны были представить народу царственные супруги. Совет кастырей собирался заслушать представление верховного кастыря повитух и отчет о рождении наследника на главной площади ровно в полдень. На мосту путникам преградили дорогу охранники – из города выезжала кавалькада весовщиков и пастырей по каким-то срочным государственным делам, и все движение было перекрыто. В толпе зашептались, что в первых рядах сам Маршалл весовщиков, Лентина хотела было броситься под ноги всадников и просить аудиенции у кастыря, так удачно подвернувшегося, но что-то ее остановило, какое-то гнетущее чувство. Потом из повозки высунулась ручонка Марка, маленького весовщика, он крепко схватил Лентину за запястье, сквозь ветки глаза блестели непролитыми слезами, отрицательно покачал головой, останавливая ее порыв. Девушка решила довериться интуиции двух кланов и попятилась к повозке, пережидая затор. Проезжавший Маршалл в этот момент, словно его кольнуло что-то, повернулся, не останавливая движения, и начал разглядывать толпу, почуяв какую-то опасность, что таилась среди этого безликого люда.

После того, как всадники проехали, движение возобновилось, Селена и Лентина беспрепятственно провели свою драгоценную повозку мимо охраны, которые даже не подумали проверить поклажу – были они свободнокровными, интуиция и чутье у них были обычными человеческими, притупленными.

Девушки решили не светиться, пробираясь в Храм повитух – там сейчас столпотворение, наверное, и повернули в тот самый памятный Лентине «Приют разбитых сердец». Монет было немного, как раз по тамошним расценкам, и вопросов лишних не задавали, если немного добавишь. Человек за конторкой был, как и мостовая охрана, из свободнокровных, записал Лентину, как «госпожу Архобал с сестрой и семьей» – пришлось прикрыться именем из прошлого, но в этом случае все средства были хороши. Несколько блестящих кружочков сверх требуемого сделали свое дело. Документы не потребовали, досмотру не подвергли, к пастырям с доносом никого не отправляли – разве что втихую. Дело было обычное, на то он и «Приют», чтобы любой мог укрыться – и незаконная девка; и любой другой люд, который не желает быть узнанным, даже и беглецы от Кодексов – впрочем, эти-то не надолго, если кровавые, их быстро ловили – весовщики свое дело знали.

Вскоре всю их дружную ораву заселили в неприглядный трехместный темный номер. Но, по крайней мере, там было тихо, была вода, три широкие лавки, покрытые ветхими одеялами и массивный деревянный стол. Лентина, еще плотнее закутавшись в плащ, походила по небольшим магазинчикам, набрала одежды и еды – все были изрядно обтрепаны и голодны. А за появление в праздничный день в отрепьях можно было загреметь в Тайную канцелярию на допрос, почему всенародный праздник тебя не радует. Поэтому надо было либо не высовывать носа на улицу, либо принарядиться. Попасть на площадь нужно было обязательно, пришлось потратиться и на наряды из скудных общих средств. Пока Лентина ходила за покупками, Селена перезнакомилась, наконец, со своим новым «семейством». Перемыла мальчишек всех по очереди, закутала в серые от частых стирок гостиничные простыни, и усадила сушиться на лавках, а сама занялась девочкой. Дети были в таком плачевной состоянии, что ей приходилось незаметно, до боли закусывать губы, чтобы не расплакаться, хотя для нее такие близкие слезы – это странно и непривычно. Заставить Селену заплакать – даже раньше, в счастливые деньки юности надо было сильно постараться, чтобы это случилось, а теперь и вовсе. Дикие говаривали про нее: «Камень-девка, ей надо было воином родиться. Крепкий мужик был бы». Селена горько усмехалась тогда, не зная, хорошо это или плохо. Теперь решила, что все-таки хорошо, что она – камень. Отмывая маленькое тельце девочки, которая была такой худенькой, что, казалось, хрупкие косточки могут прорвать тонкую кожицу, Селена, в который раз прокляла Хрона и все его воинство за то, что они сотворили с детьми. Отмытые ребятишки притихли, отвыкнув от такой заботы и купания, теплая вода разморила, и они опять уснули, кто где сушился, среди простыней и полотенец сомнительного белого цвета. Вошедшая Лентина остолбенела, потому как стала свидетельницей непривычной картины. Селена, которая за время их путешествия была строгой, жесткой и непреклонной; Селена, которая могла голыми руками поймать и убить змею; которая могла без промаха бросить кинжал, нож – все, что могло вонзиться, в цель – эта самая Селена, на цыпочках ходит среди спящей детворы и укрывает их изношенными одеялами. И она вытирает распаренными руками катящиеся по щекам слезы. Да уж, было тут от чего впасть в ступор. Но медлить и раздумывать долго не приходилось. Пока дети спали, девушки перекусили, с наслаждением вымылись, выхлюпав всю остававшуюся горячую воду. Потом разбудили свою маленькую армию, накормили их – изголодавшиеся ребятишки ели так, словно никак не могли насытиться – торопливо, едва прожевывая. Управившись с едой, начали наряжаться.

Лентина, с присущим всем женщинам астрономов природным вкусом, на ту малую сумму, которая была, умудрилась приодеть все «семейство» в красивые и изящные наряды, пусть и не новые. Каждому досталось по костюму, подчеркивающему природные достоинства и обозначающему принадлежность к родному клану. Лишь для Вальда, Кира, для себя и Селены ей пришлось подбирать одежду, готовых костюмов не было – потому как, за отсутствием спроса на женскую и детскую одежду для клана астрономов ее просто перестали шить. Дети, переодевшись, стали выглядеть старше своих лет, но взамен этого появилось спокойное достоинство. Врожденные качества кланов, теперь проявлялись так явно, что даже свободнокровке было ясно – кто какую печать в крови носит. Кир и Вальд, одетые не совсем в клановую одежду, тем не менее, выглядели истинными детьми Аастра: узкие темно-серые штаны, белоснежные рубашки с широким воротником, серые же косынки, спрятавшие темно-каштановые кудри одного и светло-каштановые, почти рыжие, выгоревшие волосы другого, темно-синие плащи с капюшонами сделали их неуловимо похожими друг на друга. Мальчишки теперь всюду ходили вместе, разглядывая друг друга в новых одеяниях. Эйб получил немного из костюма пастыря и немного из повитухиных одежд: широкие штаны и узкая рубашка без воротника, все – серого цвета, темно-серый широкий и длинный плащ с капюшоном, который закрывал лицо. Марка нарядили в черно-красную парадную одежду весовщиков: алые, как кровь, штаны, черный камзол и белая рубаха под ним; ко всему этому полагалась шпага – ее с успехом заменил купленный тут же по случаю кинжал. Маленькой Мирре досталось яблочно-зеленое платье с завышенной талией, лимонно-желтая нижняя рубашка, кружева которой кокетливо выглядывали в квадратном вырезе платья, серо-зеленый длинный плащ, позволявший укутаться в него с головы до ног, с остроконечным капюшоном. Шляпу, которую носили купцы в своих путешествиях, решили не одевать – заплели роскошные соломенного цвета волосы в косу и обернули ее вокруг головы. И маленькая худенькая девчушка внезапно превратилась в наследницу всех именитых и безымянных купцов – принцессу Торга. Селена выглядела такой прекрасной в длинном блестящем светло-сером платье с белоснежным кружевным округлым воротником. Декольте украсило колье из фальшивых камней, очень похожих на натуральные – и на те, что в Часовых башнях. Одеяние завершил темно-синий плащ, такой же, как и у Лентины. Лентина – в снежно-белом атласном платье с серо-стальным воротником и с подобным ожерельем.

Когда все закончили свои туалеты, еще раз обговорили план действий. На площадь нужно было попасть как можно более незаметно – для этого и необходимы плащи, в которые можно закутаться. Хотя слишком прятаться тоже не стоило, могли что-нибудь заподозрить и утащить опять же в ту самую Тайную канцелярию, а там господин Магистр уж позаботится обо всех спасителях Мира… Прибыв к Дворцу Примов, после праздничных увеселений, и процедуры символической передачи власти будущему наследнику, необходимо было попасть на частный прием, на котором Примы с новорожденным царенком на руках отвечают на любые задаваемые вопросы.

Селена вела за руки Эйба и Мирру, Лентина – Кира и Марка, Вальд шел чуть впереди, с восторгом разглядывая все, что попадалось на пути. Лишь строгий наказ матери «не задавать вопросов», удерживал его от расспросов, мальчик присутствовал на празднике в большом городе впервые в жизни. Собственно, он и городов-то раньше не видел – вся его предыдущая жизнь прошла среди диких, которые городов не строили. Вокруг бурлил карнавал, по случаю представления наследника город не скупился – бродячие артисты давали представления на предмагазинных площадках тут и там, переодетые горожане веселились напропалую, в фонтанах вместо воды текло вино, аромат которого разносился далеко вокруг, одуряя в наступающей жаре. Жареное мясо, от запаха которого текли слюни, всевозможные фрукты, овощи, пестрота всевозможнейших товаров – все, чем богат Мир, было сегодня здесь. После Торговища, где товары сбывались за границу, блангоррские празднования в честь представления наследника были следующими по популярности среди клана купцов – торговля случалась такой, что только успевай поворачиваться. Перед выступлением Прима, до того, как все высокопоставленные господа соберутся на площади, толпы народа развлекались представлениями: танцы, песни, состязания, фокусники, гимнасты – кого только не было. В этот день даже тиманти могли выступать на площади, конечно же, не в своей родной ипостаси, но были допущены к празднованию.

Праздник близился к своему апогею. Глашатаи на всех углах оглушительно орали традиционную формулу, которая звучала перед церемонией признания новорожденного царенка:

– Всех граждан Мира и гостей его приглашаем к Пресветлому Дворцу славных наследников небесного Прима! Касты и кастыри, свободнорожденные господа! Прим всемогущий, отец небесный, передает отцу мирскому свое дитя – новорожденного царенка. Славься всемогущая Семерка, прошедшая путь мирской и помнящая о детях своих!

К дворцу Примов тянулась огромная вереница желающих поглазеть на великое чудо – появление говорящего младенца. Это зрелище не приедалось – как же, воплощение того, что боги еще живы и посылают своего сына к ним, ничтожным мирянам. Это, знаете ли, как-то бодрит, что ли. Внушает страх перед неизбежной карой, если грешен вдруг – есть кого бояться, да и есть перед кем каяться; если праведен – можешь рассчитывать на признание заслуг. Свободнокровым и гостям Мира, у которых были свои боги и своя вера, было просто любопытно – как так, младенец и столько много говорит.

Церемония началась. Шли чередой вслед за Примом верховные кастыри. Астроном с часами; повитуха с черной коробкой в левой руке и ножом в правой, в сером фартуке; пастырь в темно-серой, почти черной рясе с капюшоном, закрывающим лицо; каменщик – с молотом и циркуле; весовщик – с завязанными глазами и весами в руках; лишь купцы, дети Торга, шли с пустыми руками, позолотив ладони. Отец Торг не нес в руках своих ничего, что не смог бы продать, а продать он мог все, что попадалось. Согласно Кодексу Торга, его дети не могли обвешивать, обманывать, оговаривать, создавать нечестную конкуренцию, обсуждать клиента, назначать товару неверную цену, сбывать негодный товар. Дети божественных предков свято чтили Кодексы, оставленные им в наследство. И на представление новорожденного Прима являлись неукоснительно, только смерть могла избавить их от участия в церемонии. Попасть на такую церемонию – величайшая честь для живущего с печатью крови. В толпе шептались, что Магистр и Маршалл ненастоящие, настоящие утром куда-то спешно отбыли. И вот, наступило время.

Дневные светила достигли апогея, о чем возвестил верховный астроном. Он стоял немного поодаль от остальных кастырей. Верховная повитуха, шедшая с той, которая обнаружила царенка, сдвинула рычаг на черной коробке – этому устройству так и не придумали никакого другого названия за все время службы. Коробка воспроизвела слова древнего проклятия, которое слово в слово должен повторить новорожденный, если ему суждено стать Примом. Проклятие прозвучало так, как и должно было. На преддворцовой площади воцарилась тишина – кто-то в толпе уронил кошель – и все услышали звон упавших монет в нем; где-то вдалеке всхлипнул ребенок – и это тоже было слышно всем. Не каждый день случалось такое событие, некоторые успевали родиться, возмужать, наплодить потомства и умереть, так и не застав смены Примов. А тут – такой случай выдался. Прима подняла ребенка, который становился теперь ее сыном, высоко вверх на вытянутых руках, которые, несмотря на кажущуюся хрупкость правительницы, легко вознесли пухлого младенца и удерживали его столько времени, сколько потребовалось для свершения церемонии. Шесть кастырей прошли мимо, каждый по-своему благословляя божественного ребенка. Смертные родители царенка в этот момент переставали быть таковыми, словно забывая о существовании отданного ребенка. Никто и никогда не узнавал, кем были эти смертные, что с ними происходило далее, кроме господ из Тайной канцелярии – тех самых, с бегающими глазками – свободнорожденных, работающих на весовщиков, незаметных в толпе. Этих подручных по именам и в лицо никто не знал, но они были – информация, быстрота реагирования и кажущаяся вездесущность детей Веса зависела именно от этих безликих. Шестерка кастырей выстроилась за Примой, которая теперь могла прижать мальчика к груди. Прим, становящийся отцом, подошел к своей супруге, и они вместе произнесли памятный диалог. Прим-отец звучным голосом возгласил:

– Жена моя, дитя это объято ужасом и принесет нам только ужас, нужно лишить его жизни. И лишить ушей, чтобы его душа не смогла вернуться и пройти тропой времен в Мире.

Потом вступала Прима:

– Муж мой, дитя не может быть виновно в том, что оно напугано. Убей меня, но оставь его в живых. Возьми мои уши, но не тронь его.

Затем Прима передала ребенка его отцу, что она и сделала, как и много правительниц до нее. На этом сама церемония признания ребенка родителями заканчивалась. Черная коробка, свидетельница произнесенного заносилась в реестры весовщиков и пастырей, потом записи из нее переписывались слово в слово, заверялись печатями всех кастырей, и отправлялись на вечное хранение в монастырь, название и местоположение которого было тайной.

Примы и кастыри теперь должны были отвечать на вопросы, которые подготавливались в течение всей жизни многими жителями Мира, с пустяковыми вопросами никто не подходил, осознавая серьезность происходящего. Те, кому не о чем спрашивать, отправились продолжать праздник на площади и улицы города. Осталось довольно-таки много народу, которые образовали некое подобие очереди. Стояли спокойно и тихо, каждый из просителей был погружен в свои мысли, не мешая соседям. Лентина, Селена и дети оказались где-то в середине очереди, все еще закутавшись в плащи, хотя становилось нестерпимо жарко. Господа с шустрыми глазами сновали мимо очереди, оглядывая быстрыми, почти незаметными взорами каждого просителя. По обычаю, даже преступник, заслуживший казни, мог задать свой вопрос Примам в такой день, оставшись неприкосновенным. Но девушки решили на всякий случай подольше сохранять инкогнито. И, лишь оказавшись почти в самом начале очереди, скинули свои жаркие одеяния, к тому моменту ставшие слегка влажными от пота – полдень, жара. Доселе просители равнодушно стояли друг за другом, вперив взгляд в спину впереди стоящего, и поначалу не обратили никакого внимания на компанию, снимавшую плащи. Сыскари к тому моменту уже ушли в хвост очереди. Но стоящему перед девушками полному невысокому мужчине, похожему на мельника, приспичило отлить, он решил ненадолго покинуть свое место и, не желая потерять занятую позицию, повернулся предупредить о том, что он скоро вернется. Открыл уже было рот, да смог только выдохнуть и ахнуть в изумлении. Прошло уж много лет с тех пор, как кто-либо видел женщин клана астрономов, о них слагали сказания и легенды. Мужчины-астрономы были еще живы, некоторые даже полны сил, но весь Мир понимал, что их клан обречен – мужчины не могли даже смотреть с вожделением или любовью на женщин не своего клана – не получалось ничего и все тут, лишь неизбывная тоска сквозила во взглядах обреченных кровников. Только свои, с печатью астрономовой крови могли быть вторыми их половинками. А тут – двое, девушки из клана астрономов, воскресшие, во всей красе, еще и с детьми. Немудрено было так изумиться человеку-мельнику – перед ним стояли живые легенды – стройные, осанистые, сверкающие этими самыми их глазищами, и такие нестерпимо прекрасные, что захватывало дух. Промямлил, что-де скоро придет, и на подламывающихся ногах ушел. И вот уже пополз шепоток, что в очереди сами астрономши стоят. Слух этот взволновал люд, всегда жаждущий сенсаций. Долетел шепоток до сыскарей, и вот уже весовщики на площади. Вот подходят к девушкам, нижайше кланяются и просят их пожаловать после приема Прима в Тайную канцелярию для прояснения ситуации. Из очереди-то увести нельзя, слишком заметно и не по обычаям. Селена хмыкнула, насмешливо сузив глаза – ха, как же – в Тайную, а потом прямо на блюдечке и к Магистру, а уж он постарается весовщикам глаза запорошить и уши заштопать. Оставалось лишь надеяться, что потом все будут заняты другими делами, и ни о какой канцелярии речи уже не будет. Но эти серенькие господа прилипли и не уходили – стояли, как почетный, пока почетный, караул.

Селена и Лентина уже начали переглядываться, придумывая, как улизнуть от этих серых. В очереди пронесся шепоток: «Ди Астрани, кастырь, кастырь…». От шатра, где расположились Пресветлые, быстрым шагом приближался кастырь астрономов, желающий посмотреть на своих якобы кровниц. Подошел и замер от неожиданности, расцветая счастливой улыбкой. Представился, предложил помощь. Но нет, ему пришлось беседовать со кровницами тут же – в очереди, потому как девушки не хотели терять свое место, зная, что очередь сурова и никого потом не пустит и не узнает. Тем более что оставалось всего ничего – два человека. И девушки наотрез отказались пройти без очереди, пряча притихших детей за спины. Впереди стоящий, тот, что первым их узнал, нет-нет да косился на стоящих позади – ему было жутко любопытно, да еще и главный астроном тут, тоже не каждый день увидишь. Селена заупрямилась, сказав, что они должны встретиться с Примами сейчас во что бы то ни стало и именно по обычаю – отстояв очередь. Астроном – Аастр Нейри Ди Астрани, из южных башен, величайший наблюдатель, по праву ставший старшиной клана, был еще и неплохим чтецом душ. Эти невесть откуда появившиеся девы напоминали первых дочерей Аастра – истинная страсть бурлила под их тонкой прекрасной оболочкой. Обманчиво равнодушный вид не смог ввести Ди Астрани в заблуждение, скрыть важность того, что они должны донести до Примов. И это что-то было очень важно. Кастырь астрономов хотел было откланяться, договорившись о дальнейшем разговоре, но Лентина, до этого момента молчаливо наблюдавшая за происходящим, попросила его остаться, сообщив, что и в нем будет необходимость. Аастр побледнел: если это то, о чем он думает – верно, тогда Мир ждут страшные перемены. Вот уже за белоснежный полог зашел тот, кто стоял впереди, а к ним подошел старший офицер караула, который вел записи о посетителях – кто, какого клана, звания, откуда и вопрос для рассмотрения. Некоторые просители вопросы не озвучивали на улице, соглашаясь говорить только с Примами. И такое право было у всех. Но девушки этим правом не воспользовались. Офицер сосредоточенно писал в своей книге, с каждой записью поднимая удивленные брови все выше и выше: