Читать книгу: «Яйцо в вентиляторе», страница 2

Глава 2

Я настолько некоммуникабельный, что, начиная разговор, уже думаю, как буду избавляться от трупа.

Анекдот

В какой-то мере Дуговы недоумения можно было понять. Вот уже лет пять я живу в 64-х верстах от города, одна – рядом только собаки, ласковые, добрые, бестолковые, никому, кроме меня, ни за каким шутом ненужные.

Конечно, я стараюсь воспринимать одиночество как несомненный Божий дар, только подаренный навырост. Пусть пока не могу в должной мере оценить ни тишины, ни ясности никем не задуренной головы – но уж зато не приходится каяться ежедневно вечерним Правилом в осуждении ближнего, за неимением под рукой такового.

…А как необходима вдумчивая ясность седой головы, когда напоследок особенно остро переживаешь каждую минуту, каждый миг бытия, а они мелькают, как финальные титры киноленты, с последними метрами которой домотается на жёрнов Дороги и твоя собственная жизнь – и экран погаснет. Наверное, поэтому так близка и понятна е ело ду а, меня, как пьяный до радио?!нника не встретилда, осенняя тревожность облетающих лесов: листопад сорвал пожелтелые паруса крон, и дом представляется одиноким судном, заброшенным бурей к необитаемому острову, а подступающие к стенам ели кажутся вставшим на дыбы прибоем… Суета, спешка, недовольство, роптание и пустые хлопоты – все это осталось где-то там, за бурей, а здесь – прочные бревна сруба, темные потолочные балки, сухие букеты на полках, как память о далекой родине – лете.

Лете года, лете судьбы.

Сейчас шорох опадающей листвы сопровождает меня повсюду, и от него невозможно укрыться, как от звука прибоя на маленьком острове. Когда налетает ветер, шорох нарастает до тихого гула, а иногда в него вплетается шепот дождя, такой, с чуть металлическим резонансом, как будто кто-то перебирает и встряхивает ёлочную мишуру. В начале осени лист редел совсем незаметно – казалось, он не облетает, а просто множится, прибывает, потому что подрастал золотой слой на земле, а на кронах оставалось всё то же непроглядное солнечное сияние. Но к октябрям в кронах сияния стало заметно убывать, а снизу прибавляться – проснулись песочные часы осени.

Теперь, перед самой зимой, золото под ногами потускнело и съежилось от холода, и уже не шелестит по веранде, а едва слышно поскрипывает, как пепел недавнего лесного пожара, хотя по-прежнему остро и тревожно от палого листа пахнет морем. И, может быть, самым последним, самым удивительным странствием, из которого нет возврата.

Мой дом «в Зоне» есть добротная бревенчатая изба-пятистенка, построенная наемной бригадой из республики, которая с некоторых пор безусловно входит с состав нашей Федерации, но находится за непролазными горами. До присоединившей её к нам Войны эта республика жила автономно и, по нашим меркам, уныло, так что к культуре Страны отношения почти не имеет, и фольклора не знает. Это я к тому, что байки о Зоне до них не дошли, слава Богу. Крепкие ребята деловито расчистили от леса соток 12, споро собрали сруб на первом уступе обрывистого берега Реки, получили надлежащую щедрую плату и уехали, упустив навсегда уникальный шанс прикоснуться к местным легендам.

Неширокая, но буйного нрава Река под обрывом, истоки которой лежат в высокогорных ледниках, голосиста и непредсказуема, но я люблю потрепаться с ней, когда больше не с кем. Она огибает мои владения скандально: головокружительно падает с крутых порогов, тонет под крутоярами лесистых склонов в омутах и водоворотах, торопливо щебечет птичьими голосами на быстринах и плёсах. Моста через неё нет, во всяком случае, в Зоне. Обычно я перебираюсь к Городу на Кузе через брод, о котором кроме меня уже, поди, никто и не помнит, – в километре от дома, где Река вдруг рассыпается ровным каменистым перекатом. Ну, а в периоды затяжных дождей или снежных заносов Кузе приходится карабкаться таежной просекой вверх по сопке, сворачивать налево, и по устланной сосновой и кедровой хвоей грунтовке скакать до железнодорожного переезда в распадке, за которым можно выехать уже на нормальную трассу. Навыки экстремального вождения я усвоила ещё только попав в эти края, а было это, было это… Строго говоря, это было жизни две-три назад.

Все полторы дороги до цивилизации я старательно поддерживаю в должном состоянии при помощи маленького трактора-универсала, к которому Кузя меня беспочвенно ревнует. Во всяком случае, после особо долгого общения моего с трактором, Кузя всегда заводится с подчеркнутой неохотой.

Про климат Страны у нас обычно говорят так: если тебе не нравится погода – подожди минут десять. Вот и сегодня поздняя осень выкинула очередной фортель – воссияло солнце. От ночного заморозка уже к одиннадцати часам утра и памяти не осталось, оттаяли не только белые кораллы покрытых изморозью трав, но и запахи, – опять потянуло по-над огородом нагретыми сосновыми стволами, укропом, тимьяном, яблочной падалицей… В солнечном дымном луче видно было, как на припеке разрезвилась повылазившая откуда-то невиданная прозрачная мошкара.

Разве вот у родника за домом, по окоему бочажка, трава льдисто топорщилась. Но там и так тень лежала вековечная, от недоупавшей, мордой в реку, пихты. Да и вообще уже стояло предзимье, с крепкими (до -10º) ночными заморозками и голым лесом, только лиственница ещё не всю огненную крону сбросила на подмерзающую землю; по вечерам на небе показывались особенно многочисленные и яркие, как волчьи глаза, звезды – всё как-то подобралось и поджалось в преддверии близких снегопадов; прилетающие только на зиму стайки свиристелей и снегирей уже совершали налёты на оставленную специально для них на верхушках кустов черноплодку, боярышник, рябину… И не играл больше с лесом утренний шаловливый зефир, а набрасывался на добычу к ночи суровый, родства не помнящий ледяной киллер-норд.

Но вчера у него, видимо, случился отгул, и такая сегодня теплынь-расслабуха неожиданно пала на окрестность, что я, дура старая, пошла проверять, не вошли ли озимые чеснок с луком на грядах. А с какого перепугу было б им входить – посажены поздновато, 2 недели назад, в последнюю декаду октября… Убедившись, что под редким наваленным лапником никаких противоправных всходов не намечается, я занялась обычными своими сиротскими – се ля ви! – делами.

Набила ещё одну кривоватую (уж какая нашлась) сосновую плашку на подгнившую ступеньку крыльца; нарезала мха, навязала в пуки, и заткнула ими отдушины подпола; убрала в сарай огородный шанцевый инструмент; подвязала кусты у дома – чтоб не обломало лавинами снега с выносов крыши; утеплила старым одеялом щит из вагонки, прикрывающий сруб колодца, – все никак не доходят руки заказать приличное навершие, а если не прикрыть – в первые же морозы за -20º замерзнет труба, подающая воду в дом.

…Сняла с чердака просушенные травы, промяла их, разложила по банкам – на чай, настойки, от моли, от простуды, собакам на витамины… Проверила в холодной кладовке консервы. Ранние овощи уже, пожалуй, можно есть – свеклу, которую я мариновала в уксусном меду, баклажаны, фаршированные грибами, сладкие огурчики-корнишоны с амарантовым листом, салаты из яблок и хрена с ореховым маслом… А вот осенним грибам надо ещё постоять, особенно моховикам с груздями – пусть гуще пропитаются маринадом с пряными травами.

…Устала, присела отдышаться. С удовольствием оглядела сухие букеты – индиговый синеголовник, лошадиные хвосты пампасной травы и камыша; всё ещё розовые, воздушные и трогательные облачка валерианы; плети хмеля, брутальные красные прутья дёрена, саксофонные клавиши ярутки. Я обожаю сухоцветы, поэтому они у меня везде, – на камине, книжных полках, на музыкальном центре… Когда-то в прошлой жизни Микада даже прозвал меня за эту страсть «заслуженной экибанкой Страны», негодяй.

Собак визуально не наблюдалось – видимо, охотились в лесу, на радостях, что сезон охоты открыт официально, и я отправилась варить собачью похлебку. Делать это приходилось каждый день, потому что оба пса были ростом с элитных кабанов, с соответствующим же аппетитом, а вёдерная кастрюля – это мой потолок, что бы там не трепал скандалист-Дуг, больше мне не поднять. Ну, хорошо кушают собачки, дай им Бог здоровья. Ну, аппетит у них. Выселки, тайга, спортивные игры на свежем воздухе, то-се…

Хотя могли бы охотиться и по серьезному, дичи полон лес. Ага… Щас! Булька весело гонял всякую мелкую (и не очень) живность, но так до конца и не мог определиться, кого гоняет: потенциальную пищу, или нового товарища веселой игры. Катька же упорно мышковала в доме. Само по себе это было неплохо, за неимением кошки, кабы Катька, мгновенно в азарте теряя разум, не устраивала многоходовое сафари с переворачиванием мебели, сдиранием не вовремя подвернувшихся под лапу штор и футболом с питьевой миской, с дальнейшим – а как же! – вселенским потопом. Упрёки мерзавка воспринимала крайне болезненно, обижалась насмерть, уходила в огород, и пряталась в кустах облепихи (старательно расстелив хвост поперек дорожки), а потом долго и вдумчиво вылизывалась на диване, подчеркнуто не замечая моих попыток сначала воззвать к её совести, а потом – помириться. Иногда я, вконец остервенившись от растоптанных комнатных растений или загнанных под шкаф тапочек, на мировую идти не торопилась. И это была вовсе не вздорность характера, потому что убираться-то приходилось мне; а между тем старость, как известно, это время, когда нагнувшись завязать шнурок, прикидываешь – что бы там, внизу, ещё заодно сделать… В таких случаях Катька несколько выжидала, а потом начинала внезапно возникать из-под локтя, заглядывала преданно в глаза, делалась непроходимой и непролазной, застила всё на свете, пока не потреплешь по загривку и не признаешь, что всё ей простила…

А вот Булька ещё объедал виноград, до которого только мог дотянутся, и медовый крыжовник, и черную смородину, а однажды выворотил с грядки кочан цветной капусты, и обгрыз.

Катьке было 17 лет, её сыну, герцогу Бульонскому, – на полтора года меньше, но они на возраст, в отличие от меня, плевали, и частенько вели себя, как дурные дети.

Вспомнив, кстати, о диване, я протерла его влажной тряпкой. Благо он кожаный, черный (Катька терялась на нем совершенно), ещё нами с Джой собственноручно купленный в Юне, опять же с четверть века назад. Потом, уж до кучи, протерла полы, мельком подумав, что пустое это дело – опять собаки грязи нанесут… И тут обнаружила, что нынче сама исправно сработала за кошку, которая, говорят, всегда вылизывается к гостям. Оказалось, не зря наводила я на дом марафет: в дубняке у брода заорали истошными голосами сойки, а это могло означать одно – у меня посетители. Сойки в здешнем хозяйстве выполняли рабочую функцию колокольчика на калитке, за что я их любила, привечала, и строго-настрого наказала собакам по сойкам не баловать.

Гости на хуторе случались разные, хотя, слава Богу, по эту сторону Реки редкие. Мог забрести медведь – но поздней осенью медведи уже укладываются в берлоги. Мог лось пожаловать, и тогда не худо было бы объявиться собакам, так как набеги всяких копытных на огород я обычно пресекала решительно и непреклонно, в идеале – чтоб на долгую память. К сожалению я, как и собаки, совершенно не могла здесь охотиться, рука не поднималась – разве что в случае совсем уж недвусмысленной угрозы жизни и здоровью, чего, слава Богу, доселе не случалось. Только что попугать… Но для лосей голодное время наступит гораздо позже, они пока кочуют по дальним предгорьям, по дикой тайге. У маралов как раз сейчас гон, но они недолюбливали собак, и даже в апогее любовной лихорадки наших краев избегали… Кроме того, в этом году я ещё не видела ни одной росомахи, хотя в прошлый сезон они с постоянством, достойным лучшего применения, всё покушались на ледник и компостную кучу, но, атакованные собаками и выстрелами в воздух из карабина (моего, естественно), постепенно все от нас отстали. Я была уверена, что нынешней осенью, как придет время наглому молодняку искать собственных территорий, они опять объявятся, и всё начнётся с начала – ан нет, видимо, про хутор среди росомах закрепилась дурная слава. Кабаны?.. Да ладно, дубняк совсем небольшой, и склоны для кабанов каменисты и крутоваты…

Я могла бы до вечера гадать на кофейной гуще и перемывать косточки соседям – окрестной фауне, – но тут закричали сороки.

Сорока – птица из породы людоведов и душелюбов, селится возле жилья. Их радостная истерика уже означала решительный стук в парадную дверь, и я запоздало встревожилась. Не то чтобы я боялась гостей – чего мне их бояться? – ну, живет себе дикая бабка в чумовом месте, подумаешь… Просто привыкла к своему затворничеству, и никаких сюрпризов не ждала и не хотела. Хватит уже с меня сюрпризов.

…А может, Дуг всё же набрался храбрости?.. Да нет, он деликатный человек – во-первых, сначала бы на сотовый позвонил, в крайности СМС скинул, а во-вторых…

Во-вторых, Дуг, конечно, тарков знал как лупленных, но городских, одомашненных. В естественной же, так сказать, природе он с ними, в отличие от меня, никогда не общался, – поэтому, несмотря на свой вполне пенсионный стаж проживания в Стране, не имел о тарках, если честно, ни малейшего представления.

Нет, кое-какое имел, и вполне верное, но очень неполное.

К примеру, в свое время тарки обучили меня, среди прочего, нескольким хитростям, касавшимся безопасности жилища. В Городе, в Стране, где воровства спокон веку не ведали и сроду дверей не запирали (потому что тебя всегда накормят, если голоден, и оставят ночевать, если негде), эти секреты никому задаром были не нужны, а вот мне теперь пригодились. Хитрости делились на «пугалки» и «отпугивалки». «Отпугивалки» предназначены были для людей, не до конца определившихся в намерениях. Мало ли, что с человеком случится – шел в комнату, попал в другую… И чтобы проще сделалось принять верное решение, в узенькую трещину скалы вставлялось: по классическому рецепту – тростниковая дудочка определенного сечения, а по современной практике – отбитое горлышко стеклянной бутылки. Зная (а это знает любой абориген) местную розу ветров и генеральные направления воздушных потоков, ничего не стоило устроить в близлежащем распадке, и так имеющем в народе худую славу, эдакую ночь в опере в исполнении горных троллей, которая в момент заставит досужих любопытствующих перекрыть все олимпийские рекорды бега по пересеченной местности. По трассе отсюда – и до обеда.

Пугалка же могла представлять из себя, например, «падающее» поперек дороги дерево, сложность задачи которого заключалась в том, чтобы, Боже упаси, не ушибить ненароком непрошенного гостя, а только ошарашить и деморализовать, а хозяину подать сигнал: слоны в городе. Для этого бралось не толстое, не тяжелое, но очень развесистое полено, навешивалась система нехитрых рычагов… Гость неминуемо наступал на определенный сегмент тропки, срабатывал рычаг, полено разрывало веревку, и на тропку перед пришельцем обрушивался небольшой камнепад. Я слышала грохот, видела поднявшуюся столбом пыль и делала соответствующие выводы; гостю же ставилось на вид, что хозяин кротко удивляется – с чего это вдруг пришелец решил, что по нему тут так уж соскучились… Ничего особенного, если разобраться: в старинные времена было куда как веселее. Ведь тарки до поры-до времени жили, так сказать, в подполье, имелась там одна давняя распря… Долгое время тарки к чужакам вынуждены были относиться с осторожностью. Поэтому вблизи таркских поселений где умело направленный солнечный рикошет вызывал «призраков» плясать над тропинкой, а то и вовсе ослепить на минуту непрошенного гостя; или запах пренеприятнейший заставлял вдруг расчихаться до слез, или звук нешуточной лавины настигал и гнал прочь… Чего только не выдумывали эти затворники-затейники, всего и не перескажешь.

Короче, о любом прямоходящем сапиенсе я была бы извещена не только сойками. Конечно, оставалось ещё небольшое количество людей, которые могли бы пожаловать запросто, – для них все эти домотканые мышеловки-самостроки были даже не таблицей умножения, а так, подготовительной ясельной группой.

Но они не придут. Потому что многие знания, слава Богу, дарят не только многие печали, но и доброту с мудростью. Потому что на капканы-то им плевать, а на мои пожелания – нет, а я просила не тревожить. В конце-то концов, мои годы дают право хотя бы на причуды…

От соек до сорок было полчаса пешей ходьбы, от сорок до хутора – минут 15. Я вышла на крыльцо и огляделась придирчиво. Всё-таки Дуговы фантазии здорово меня встревожили.

В огороде точно ничего эпатажного не наблюдалось, да и в доме… Хотя, если рассуждать пристрастно, имелось в моем доме одна неоднозначная штука.

Отчего-то почти каждый сочинитель кровавых триллеров (а также обморочно-заумной фантастики), вознамерившийся ужаснуть обывателя до злой икоты – пусть он, сладкий зайка, непременно так напугается, чтоб встали дыбом власы, и выпал из задрожавшей руки стаканчик с попкорном, чтоб выкатилась в коридор, в черную тьму, бутылка с пивом, и раздался предсмертный безмозглый визг – Ва-а-а-у-а-я-я-я!! – так вот, для достижения такого градуса паники писатели-ужастики идеальным средством полагают перенести сюжет в некий зловещий, по их мнению, интерьер, стопроцентно обещающий запредельные страхи.

И если это не кладбище, то уж обязательно библиотека.

Почему хранилище мировой мудрости внушает некоторым пишущим людям такую панику?! – в толк не возьму; где бы ни жила я, эту зону риска в своем доме всегда с особой любовью обустраиваю.

Вот и сейчас в доме отличная библиотека – три стены, до потолка, в крепких сосновых полках, и на каждой книги в два ряда. Классика, современная литература, искусство, справочники по геологии, судоходству, садоводству, рисованию, вязанию; жизни замечательных людей, мемуары, поэзия, сказки всего мира; художественные альбомы, лоции, энциклопедии, словари… Вот триллеры не жалую, особенно мистические. Всё, что касается магии, принимаю только «с дальнейшим её разоблачением», что-нибудь типа того анекдота:

– Что делать, если за мной гонится бешеный дракон, сбесившийся слон, и сумасшедший кенгуру?!

– Сойдите с каруселей…

Я часто сижу в Интернете – читаю книги онлайн, и кое-что скачиваю, если нет возможности или желания покупать бумажный вариант. Но это совсем не то. Запах клея и картона, и краски от обложки, и аура бумаги, впитавшей в себя труды сочинителя, редактора, художника, наборщика, корректора, каждый из которых внес свою малую лепту в конечный результат, – вот этой всей энергетики у электронной книжки нет. Как написано у одной из моих любимых авторов, в наше время искусство начало уходить из ремесла. Но ладно бы писатели – точно так же, кстати, наблюдается и явственная девальвация искусства чтения. Ведь на самом деле только с того момента, как книгу берет в руки понимающий человек, и начинается её настоящая, не виртуальная жизнь – будни, наполненные взлётами и поражениями. Стебелёк травы, которым заложена удивившая страница; пятна непонятного происхождения – слёзы?.. вино?.. Или читатель, поливая газон, никак не смог оторваться от захватывающего повествования?.. Резкие пометки на полях – согласия или несогласия, но – ура! – неравнодушия. И окончательная победа над белым безмолвием чистого листа: торопливо, случайным стилом (шариковой ручкой, роллером, детским фломастером, карандашом для подводки глаз), срываясь и оступаясь в не разграфленном пространстве полей – мелко и густо, от сердца набросанные собственные непричёсанные, самые искренние мысли читателя, навеянные автором… Вот состоявшаяся судьба, вот истинный смысл настоящей книги!

Кроме библиотеки, единственного известного мне лекарства от роптания на судьбу, отчаяния и безумия, в моей жизни был ещё очаг, – основа бытия, защита от холода и бесприютности; кухня и огород, в равных правах обеденный стол и грядка, хлеб насущный в поте лица, – места сиюминутного, смертного будничного волшебства: навыка, мастерства… Искусства? – да, искусства быть самой собой, наверное. Потому что безусловно, по сравнению со стажем работы в любом, даже самом замечательном «присутствии», теперешнее моё пенсионное времяпрепровождение со стороны могло показаться ленивой праздностью. А на самом деле это была просто возможность заниматься тем, чем действительно умеешь, любишь и хочешь заниматься, уже без оглядки на хлеб насущный: ни от кого не зависящая реализация собственного навыка и мастерства, что шишки с две придет довеском к первому пенсионному чеку, как унизительный арифметический подсчёт прожитых тобою лет. Нет, по Гамбургскому счёту эта возможность оплачена каждым днём и часом жизни, и раскорчёвана, и вскопана предельным крестьянским напряжением сил, – и засеяна накопленным за жизнь семенем мастерства, на тихих полянах, в экологической нише старости.

…Да ты с ума сошла, милая, спохватилась я наконец: сказки хороши, чтобы развлекать близких – детей, друзей, в крайности подросших внуков, как-нибудь вечерком за чаепитием с капелькой кальвадоса. Но уж точно не сейчас, когда в Зоне посетители, лучше подумай, что ещё может показаться странным досужему гостю… Я призадумалась. Конечно, диковато гляделись в Стране с зимними морозами за 40º и мускулистые лозы винограда, захватившие веранду с юга, и вечнозеленый плющ, вывезенный из вполне себе умеренных стран с мягкой зимой, дополнявший картину с востока, запада и севера, и ещё кое-что, заметное, правда, только летом; для мистически настроенных гостей можно было бы только вывесить табличку с описанием особенностей земледелия в районе с геотермальными источниками. Кроме них, густая сеть ручьёв, ручейков и родников, в сочетании с ярко выраженным горным рельефом, обеспечивает тут отличный дренаж, что всегда способствует повышению плодородности почв.

От леса, где гомонили сороки, до дома тянется обложенная камнями дорожка по саду-огороду, проложенная с таким расчетом, чтобы с веранды иметь время разглядеть гостя. Я успела разглядеть – тот самый тихий куст, что сидел у Дуга в мой последний визит. Высокий, худой, с палочкой и во флеке. Ничего конкретного это о нем не говорило – в Городе спокон веку ходят во флеке все, кроме дипкорпуса, национальной гвардии и тарков, то есть тех, кому положена строгая форма. А этот обычный гражданский камуфляж, несмотря на название, имел отношение не столько к цвету, сколько к удобству – он на все случаи жизни, а жизнь в Стране, как я уже говорила, стрёмная. У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба… Отсюда и со старинных времен сохранившееся напутствие: «Чтобы ты дошел туда, куда идешь». Это пожелание даже в нынешние электронные времена актуально, потому что в Стране всё внезапно: например, снежные шквалы могут в считанные часы занести улицы до вторых этажей, а затяжные ливни – сбросить с гор, которые сразу за порогом, грязевые сели. А метель низовая, полирующая дороги в лед, дней на пять? А землетрясения регулярные, балла так на два-три?.. А туманы непроглядные, всесезонные, неделями? А ледяные дожди?.. Нет – флек, флек, и ещё раз флек. И карманов с полсотни, и под погоду он сориентирован, и шьют его теперь Джоевы пошивочные фабрички вполне модельно, где-то даже брендово.

Встретила я гостя, как положено, на крыльце.

– Мир сему дому, – вежливо поздоровался он.

Местный, решила я: говорит без малейшего акцента, хотя и не похож на местных внешне, – седоватый шатен, короткий ежик на голове… Этнические жители черноволосы и сероглазы. И стройны, как юные князи, на зависть всему остальному человечеству, к которому принадлежу и я.

Скорее всего гость, как мы все, давно и прочно обосновавшийся здесь гринго. Собственно, «гринго» – слово из другого языка, пущенное когда-то в обиход опять же нами с Джой. Ну, мы-то ещё на родине начитались Майн Рида, а вот простодушные местные жители решили, что это общепринятое самоназвание всех иностранцев во всем мире, и даже улицу, где поначалу селились первые переселенцы, назвали улицей Сумасшедших Гринго. Правда, в местном языке слово «сумасшедший» имеет не такое диагностическое значение, как в европах: оно обозначает просто человека, чьи привычки непривычны лично тебе. Титульная нация Страны стара, мудра и великодушна.

– Ладно, пусть мир, – ответила я, задумчиво его разглядывая, – миру – мир, войне – кукиш с кедровым маслом, а каждому гостю – по гостеприимному хозяину.

Последовала многозначительная пауза, в течение которой пришелец, – я надеялась! – пытался визуально определить, в уме ли бабка, а я – понять, удалось ли мне его шокировать. Гнать захожанина с порога в Стране считалось беспредельной низостью, а с другой стороны – на какую лебеду он мне тут сдался?..

Оба так ничего и не определили; гость перемнулся с больной ноги на здоровую, нахмурился и сказал:

– Меня зовут Берт, и я пришел с вами поговорить, если позволите.

– Вы как сюда добрались, для поговорить? – спросила я, не сильно торопясь с приглашением в дом, – на палочке верхом?

– Нет, на одной попутной корове.

– То есть, до переправы вас на яке подкинули…

Спрашивать, как поживает мое развесистое бревнышко, было бы несколько бестактно; следовало понимать, что захожий Берт принадлежит к почтенной касте старожилов, и надо срочно менять тактику разговора. Я почти растерялась, но тут подвалили собаки. Увидев чужака, они от изумления залились лаем, вполне самостоятельно им захлебнулись, и, поскольку никаких вводных от хозяйки не последовало, завиляли хвостами и принялись гостя обнюхивать.

– Полезете обниматься – шкуры спущу, – предупредила я, глядя на их лапы, извазюканые в подзольных почвах. И потом уже гостю: – Они отчего-то всех людей считают моей любимой кровной родней, потерянной в детстве, и обязательно лезут здороваться, как после горькой разлуки.

– Да, – сказал гость, – понимаю. В Стране собаки исстари члены семьи, а вы тут затворничаете… Да ещё с их габаритами…

– В Стране на них зимой ещё и ездят. Впрочем, а на ком – нет… С их же габаритами в Городе мне на них габаритные маячки пришлось бы навешивать, – проворчала я, – а Дуг ещё спрашивает, чего я их с собой не беру…

– А на самом деле отчего не берете? – вдруг спросил незнакомец.

– Потому что транспортный налог платить придется, – буркнула я. – Давайте уже, заходите в дом…

Собаки ни минуты не сомневались, что моё приглашение относится и к ним тоже, и протиснулись следом.

– Присаживайтесь, – сказала я. Собаки (кто бы сомневался!) и это приняли на свой счет, и начали шумно устраиваться на диване. Я приняла мужественное решение плюнуть на хамов, и не связываться. Отодвинула для гостя дубовый стул от дубового стола, и включила электрический чайник.

– Ух ты, – сказал гость, – электричество-то здесь откуда?

– С той стороны сопки, недалеко, военная часть. Мне оттуда кабель пробросили.

– Господи, сколько ж это стоило?!

Его удивление было вполне понятно, да и вообще гость производил впечатление человека внятного и разумного.

– Честно говоря, мне это ничего не стоило, у меня в этой части сын работает полковником.

– Вот оно что, – усмехнулся гость, – ну, поскольку в нашей благословенной Стране, по официальным данным, нет не только воровства, но ещё и ни кумовства, ни коррупции, то чай будет наверняка с цикутой. Или с белладонной?.. Вы свои жертвы в огороде закапываете, или собачкам скармливаете?..

Вопрос был задан с таким неподдельным человеческим любопытством, что собаки наставили уши, а я расхохоталась наконец.

– Пейте спокойно. Я тут числюсь смотрителем объекта, официально… Только не спрашивайте, что за объект – не беру в голову.

Строго говоря, смотрителями должны были бы числиться собаки, потому что именно они осуществляли догляд за странноватым сооружением по ту сторону сопки, – территории, не входившей в понятие бывшей Зоны, – и мужественно защищали строение от лосей, медведей, росомах, кабанов, сорок и соек – то есть всех тех, кто никогда и никоим образом вреда объекту нанести не смог бы. На самом деле это имело какое-то отношение к ПВО, но первый и последний инструктаж по «охране» показался мне неким дежавю: более полувека назад до этого события мой бывший муж Фрэнк давал мне первые уроки вождения; пришло время объяснять устройство двигателя внутреннего сгорания, чего и я, и супруг ожидали с ужасом. В результате Фрэнк – опытный человек, бывший гонщик и недурной психолог, – принял верное решение, подвел меня к капоту, открыл его, сунул меня туда лицом и произнес торжественно и мрачно:

– Смотри. И запомни раз и навсегда: никогда в жизни больше туда не заглядывай. Я тебе говорю.

Надо было быть полной идиоткой, чтобы пренебречь столь мудрым советом, а полной идиоткой я не была – не случилось как-то.

Предположив, что гостю сложно сразу в лоб начать разговор о том, какие удивительные капризы судьбы занесли его в наши неприветливые дали, я предложила техническую паузу.

– Чай или кофе?.. Только предупреждаю, как честный человек – чай травяной, местный, всякого целевого назначения. А кофе магрибский, от кутюр. Что будем пить?

– Мэм, да мне как-то неловко…

– Бросьте. Неловко было вам, с вашей палочкой, по тропинке скакать так, чтобы мои ловушки не сработали – однако, как-то проскакали…

Гость улыбнулся – насмешливо, но не зло, без вызова:

– Я тут уже больше четверти века. И много работал и со странниками, и с тарками.

– Значит, кофе, – кивнула я, и полезла в буфет. Собаки опять завозились на диване – Булька для чего-то встал, начал топтаться… Наступил, бегемот, Катьке на хвост, та предупреждающе рыкнула…

– Лежать, бояться, – не оборачиваясь, сказала я, – ситуация под контролем.

Готовить кофе меня учили профессионалы – слава Богу, в молодости по свету я попутешествовала от души, так что краснеть не пришлось. Гость тоже в кофе толк знал, потому что, как только запах пошел, лицо его приобрело выражение задумчивое. Если не сказать лирическое.

Время было ближе к обеденному, и я подала на стол домашний хлеб, холодный жульен из дикой утки с грибами, и рыбно-мясную нарезку домашних копченостей, что когда-то у нас с Джой называлось «ленивыми бутербродами». Новоявленный Берт не стал чиниться и отдал дань угощению – по местным правилам таежного этикета из этого следовало, что явился он не с дурными намерениями, а действительно только поговорить. Когда с едой было покончено, и даже мятущиеся от несбыточных надежд собаки перестали оббивать хвостами ножки стола, я разлила в чашки по новой порции кофе, уже по-имперски, то есть с имбирем и кардамоном, и сказала:

– Ладно, а теперь колитесь – что вам от меня надо?

Гость выпрямился, поставил на стол недопитую чашку, нахмурился и спросил: