Читать книгу: «Кружева зимы. Сборник рассказов», страница 2
Андрей Краус
71 год, Москва, пенсионер. Пишу около одного года. Публикации рассказов в двух коллективных сборниках и двух номерах газеты «Завалинка».
Самый одинокий Новый год
Максим Львович, пожилой мужчина, вполне стройный для своего возраста, с изрядной залысиной среди седых волос, со спокойным, умным лицом, покрытым сеткой морщин, отражавшей частые размышления и веселье, сидел в кресле в глубокой задумчивости.
Жена уехала проведать внуков, и он остался в доме один.
До Нового года оставалась неделя.
Каждый год в последнюю неделю он подводил итоги прошедшего года и строил планы на наступающий. Он был доволен: многое сделано, много нового освоено, масса интересных впечатлений. Планы на следующий год в общих чертах были понятны, но, по опыту, всегда происходили какие-то события, которые меняли или дополняли план. Так даже интересней, если не думать о каких-то неприятных или трагических событиях.
Однако не это сейчас занимало его мысли. Ежегодно перед наступлением Нового года на Максима Львовича накатывала чудовищная волна одиночества. Ощущение своей ненужности, бессмысленности и бесполезности своих усилий, отсутствия поддержки и сопереживания давило на него. Такое состояние посещало его регулярно, и он много лет пытался понять причины.
Активная и насыщенная жизнь, работа, постоянное окружение множества людей не позволяли всерьез задуматься о жизни, цели, смысле и предназначении.
Перешагнув за шестьдесят пять лет, Максим Львович стал интересоваться предметами, которые ранее его не трогали.
Выйдя на пенсию, он принялся читать литературу по психологии, социологии, о мозге, о карме, о религии, о душе. Из всего этого получилась такая каша, что разобраться и сделать какие-то практические выводы было невозможно. По отдельности каждый предмет был как-то понятен и находил отклик, но из всего вместе создать стройную картину мира не удавалось. Понятна была общая установка, что к миру и к людям надо идти с добром и любовью, нельзя плодить зло. Но что делать с собой и со своими проблемами, ответ не складывался.
Чтобы во всем этом разобраться, Максим Львович поступил в этом году на онлайн-курсы по психологии. На этих курсах он стал многое понимать, но особенно его затронула информация о психологических установках, паттернах. Преподаватель рассказала, что в раннем детстве надо искать свои проблемные установки, которые преследуют всю жизнь.
Максим Львович с большим трудом и явным нежеланием начал погружаться в далекое прошлое.
В дошкольном возрасте он был очень слабым и болезненным ребенком. Много раз лежал в разных больницах, где ему было очень плохо и одиноко. Он плакал от тоски и одиночества, а когда приходила мама, просил ее со слезами: «Мамочка, забери меня отсюда!» Но она не могла этого сделать…
В связи с Новым годом всплыла в памяти одна история, которая оставила след на всю жизнь. Максим Львович закрыл глаза и начал вспоминать: «Мне было восемь лет. Семья готовилась к встрече Нового года. Должны были прийти гости: папины друзья с женами и мамины подруги с мужьями. Мама готовила праздничный стол: закуски, напитки, а на горячее – утка с яблоками. Разложили большой обеденный стол, придвинули его к дивану и поставили вокруг стулья. Стали собираться гости и рассаживаться за стол. Я залез на диван и ждал начала праздника. Рядом со мной села моя старшая сестра, которой уже было пятнадцать лет. Она вдруг сказала, чтобы я ушел в маленькую комнату, праздник для взрослых, и мне тут нечего делать. Естественно, я был не согласен, мне очень хотелось встретить Новый год со всеми. Сестра начала выталкивать меня с дивана. У нас началась драка, я отбивался от нее руками и ногами. Наконец пришла мама, схватила меня за руку и увела в другую комнату, несмотря на мое сопротивление. Там она меня отшлепала так, что я заплакал, и сделала внушение: «Разве можно так обращаться с сестрой? Она же девочка! Сиди здесь, а через полчаса ложись спать. Приду проверю».
Я сидел и плакал от обиды, чувствуя себя несчастным, одиноким и никому не нужным. Во мне созрело решение. Я тихо вышел в прихожую, оделся и пошел на улицу. У меня не было какой-то цели, просто брел по улице. На тротуарах было совсем немного прохожих, спешащих на встречу Нового года. Проезжали с грохотом редкие последние трамваи. Медленно шел мягкий, пушистый снег. Я смотрел в окна домов, в которых были видны елки и светились новогодние гирлянды. От этого мне было еще больней. Я представлял, как у нас дома веселятся гости у новогодней елки, которую мы наряжали с папой. Идти мне было некуда: бабушек-дедушек нет, друзей тоже особо нет, да и кто ночью примет одинокого мальчика, ушедшего из дома? Тут же отведут домой, а я туда не хотел. Довольно долго я шел по пустой улице. Пешеходов уже не было. Наверное, наступил Новый год. Мне казалось, что я один такой во всем этом пустом и равнодушном городе.
Наконец я устал, развернулся и пошел обратно. Через наш двор прошел в последний подъезд дома, поднялся на чердак, сел на подоконник и стал смотреть на улицу через маленькое окно.
Во дворе ходили какие-то люди. Наверное, уже отметили Новый год и вышли гулять. Через некоторое время во двор заехала милицейская машина. Вокруг нее столпились люди. Мне стало интересно, и я вышел из подъезда посмотреть.
«Да вот же он!» – услышал я восклицание и увидел идущего мне навстречу папу.
– Где ты был? Мы с гостями вместо встречи Нового года бегали по дворам и улицам, искали тебя. И милиция тоже тебя искала.
– Я гулял. Зачем я вам? Вам и без меня хорошо.
– Максимка, глупый. Как ты мог такое подумать! Ты у нас самый дорогой и любимый. Никогда так не поступай».
Максим Львович открыл глаза, тоскливо огляделся и подумал: «Да. Это был самый одинокий Новый год в моей жизни. Понятно, откуда это одиночество. Но что с ним делать? Оно от меня никуда не уйдет».
В это время раздался звонок в дверь. Максим Львович встал и пошел открывать. На пороге стояла жена, бодрая, веселая, румяная от морозца. Она вошла и с ходу затараторила:
– Максимка! У меня для тебя радостная новость. 31 декабря к нам придут все дети и внуки в полном составе! Быстро собирайся и иди в магазин за продуктами. Список сейчас напишу. Потом вернешься, будешь елку ставить и наряжать.
Через полчаса Максим Львович с сумками и огромным списком вышел из дома на улицу. Сыпал тихий, легкий снежок. «Вот оно – лекарство от одиночества», – подумал он и впервые за весь день улыбнулся.
Надежда Воронжинская
Г. Санкт-Петербург. Работала геологом, агентом по недвижимости. Пенсионер, два года назад (в пандемию) начала писать посты в соцсетях, участвовать в марафонах. Первая публикация, первый рассказ. Написан на основе реальных событий. Удивительная история – своя жизнь и ближайшего окружения.
Отец
«Не может быть. Это правда?» – спросила меня подруга.
Не верилось, но знала – не выдумка.
Под Новый год Иван наконец-то дозвонился до мамы. Пенсионерка Любовь Сергеевна осталась жить зимой на даче, где связь барахлила. Ветер еще летом нарушил антенну, так и не починили. Несколько раз приезжали ремонтные бригады, но без толку. В декабре нежданно грянули лютые морозы, иногда пропадал свет. Дом хлипкий, магазин только в сезон работает. Ленобласть, дачный поселок, от Петербурга сто километров. Температура ниже тридцати градусов – редкость для здешних мест.
– Мама, пожалей себя, и меня заодно, волнуюсь, холод такой, а ты на даче, одна. Возвращайся в город.
– Сынок, печка не подводит, ладную справил, в доме тепло, да и не одна я, нас много.
– А с кем ты? Рыжик нашелся? – сказал Иван с усмешкой.
– Появился защитник, приезжай, сам увидишь.
Любовь Сергеевна – женщина сердобольная, кота Рыжика достоинства лишить не смогла. Прибился к ней котенком: шла как-то из магазина домой, присела на скамейку отдохнуть, сумки тяжелые нагрузила, позвонила внучке, чтобы вышла помочь. Вдруг слышит, мяукает кто-то в кустах. Обернулась, стоит коробка, а там рыженький котенок. Один, выбраться не может, плачет, голодный. Достала молоко, булочку, рада, что с собой еда оказалась, да и не смогла расстаться больше с чудом. Внучка подошла на подмогу, обрадовалась, что малыш появится, с детства просила. Вырос красавцем: густая рыжая шерсть, белый треугольник на груди, зеленые глазищи, пушистый хвост. Ласковый, но характер твердый, отстаивал право на личную жизнь. Отчаянно бил гормон кошачьей страсти. Весной вел себя агрессивно. Однажды разодрал так руку женщине, что пришлось идти в травму и зашивать. Летом сокровище брали на дачу, там Рыжик неизвестно где пропадал сутками. Приходил питаться не чаще чем раз в три дня, совсем не забывал о любимой мисочке с домашней едой. Бывало, появлялся побитый и разодранный. Бойца лечили, кормили, журили. Осенью забирали кота в город, где он зимовал в полной тоске в ожидании весны. В тот год летом совсем загулял, переживали, что Рыжик давно не появлялся, пропал. Ходили по соседям, искали, но никто ничего подсказать не смог. Грустили, надеялись, что вернется. Но Любовь Сергеевна осталась, ждала любимца. В город еще не уехала, чтобы внучке не мешать, сложно, когда они в одной комнате. Надеялась, что жизнь личную быстрее без нее устроит. Скоро тридцать лет, а не замужем. Иван злился, что мать не собирается возвращаться в город, но поехал на дачу проведать и привезти продукты. Машину кидало из стороны в сторону, заносило на поворотах. Пошел снег, дорогу замело, ехать стало еще сложнее, гнать опасно. Только к вечеру добрался. Поселок во тьме, видны редкие огоньки из окон, большинство людей не испытывали судьбу, из-за аномальных морозов уехали. Вошел в дом и обомлел: в комнате на диване играли пять котят, Любовь Сергеевна суетилась у печки, по аромату понял, что там томится наваристый борщ. Тепло, уют, аура блаженства проникала в каждую клеточку гостя, кот Рыжик вальяжно подошел к Ивану.
– Мама, что это за зверинец у тебя здесь? – Сын рассмеялся и сел за стол, где его ждал салат и пирожки.
– Не шуми, сынок, это дети нашего Рыжика, три дня назад всех привел, мороз крепкий, спас малышей от беды, умница. – Женщина улыбалась, смотрела на любимого сына.
– А где их мать?
– Кто это знает? Неизвестно. Слышу вечером, что кто-то под дверью мяукает и скребется, открываю, а там наш пропавший семейство свое привел. Натрудился с весны, паршивец.
– И куда их теперь, мама, девать-то?
– Разберут, не переживай, но останусь на даче.
Не уехала Любовь Сергеевна в город, морозы закончились. Котят пристроили, одну рыженькую девочку оставили. Спокойная, никуда не убегала, помощница по защите дома от мышей. Рыжик весной вновь пропал, в этот раз навсегда. Зимняя история прославила в поселке кота. Стал легендой о заботливом отце и крутом отцовском инстинкте. Соседи долго спрашивали: «Отец не вернулся?»
Светлана Мезенцева
54 года, пгт Верхошижемье, Кировская область, Россия. Пишущий индивидуальный предприниматель-бухгалтер. Соавтор семи коллективных сборников. Обложки двух из них украшают ее фотографии. Публиковалась в районной газете и областном литературном журнале «Ротонда».
Огни Ленинграда
Мария Ивановна уже шесть лет жила с внуком Иваном и его семьей – женой Верочкой и чудесным бесенком в юбочке – Анюткой.
Ваню бабушка воспитывала с рождения и очень любила. После болезни Мария Ивановна не смогла жить самостоятельно, и, когда на семейном совете решалось, с кем будет жить Мария Ивановна, внук встал и заявил: «Бабуля будет жить с нами. И возражения не принимаются». К тому времени Иван уже женился на красавице и умнице Верочке и крепко стоял на ногах. А когда в доме появилась Анютка, Верочка с удовольствием принимала посильную помощь от Марии Ивановны. Анютка росла гиперактивным ребенком. Вот и сейчас, за ужином, она постоянно что-то проливала или роняла на пол.
Ужинали втроем. Иван, как всегда, задерживался на работе.
– Чаю, Мария Ивановна? – спросила Верочка, вставая из-за стола.
– Да, пожалуй, – ответила Мария Ивановна.
– А мне, а мне какаву. – Анютка отодвинула тарелку с салатом и нечаянно столкнула кусочек недоеденного хлеба на пол. Она приложила указательный пальчик к губам. Этот всем известный жест предназначался бабулечке Машулечке и означал «Не выдавай!»
– Анюта, я все вижу, – сказала Вера. Хотя она и стояла спиной к столу, но присущим только мамам зрением она видела все, что творит ее ребенок.
– Ну что это такое? Выбрось немедленно хлеб. Не хватало еще есть с пола.
Анютка посмотрела на бабулечку Машулечку. Ведь именно та всегда ей говорила, что хлеб нужно беречь. Мария Ивановна озорно подмигнула девчушке, незаметно взяла кусочек, поднятый той только что с пола, и спрятала хлеб в карман жилетки.
* * *
В комнате царил полумрак. Лишь старая лампа освещала разобранную ко сну постель. У окна сидела в инвалидном кресле Мария Ивановна. Она достала кусочек хлеба из кармана, и глаза наполнились горькими слезами воспоминаний.
За окном зажигал свои огни красавец Ленинград. Мария Ивановна так и не смогла привыкнуть к новому названию – Санкт-Петербург. То тут, то там зажигались все новые и новые огни. Где-то среди этих огней на Фонтанке засверкал новогодним убранством Аничков дворец.
* * *
Декабрь 1941-го.
Посредине промерзшей комнаты огромной коммуналки, коих было много в Ленинграде, стояла холодная буржуйка. Уже три дня она не топилась. В комнате кроме печки остались только кровать да два чемодана. Кровать не пошла в топку только из-за того, что была железной. В чемоданах хранились те немногие вещи, которые решено было все-таки не менять на продукты. На кровати, подвинутой к холодной печке, лежали двое – брат и сестра. Маленький Сережа шести лет, больше похожий на сморщенного старичка, и Маша. Она была сейчас за старшую, хотя ей летом исполнилось всего двенадцать лет. Сережа подул на замерзшие ручки и спросил:
– Маша, а мама Поля Сергеевна сегодня придет?
Маша всегда удивлялась: «Почему Сережа называет маму именно так, а не просто мамой?»
– Не знаю, если отпустят, то придет. – Маша встала с кровати.
Когда началась война, мама пошла работать на военный завод, оставив свою библиотеку. Потом началась блокада, и дома она бывала редко.
– Вставай, Сереж, надо греться.
– Маш, я не хочу. – Сережа зябко поежился и спрятал нос в воротник пальтишка.
Маша начала уговаривать братишку:
– Сереженька, миленький, надо. Иначе замерзнем.
Она помогла подняться ему, и они начали свой путь.
– Давай-давай, Сережка-моркошка, – девочка как могла старалась подбодрить младшего брата. – Помнишь, тебя так папа называл?
Мальчишка улыбнулся.
– А тебя он звал Машка-промокашка, – он испытующе посмотрел на сестру. – Папа ведь вернется? Убьет Гитлера и вернется?
Маша проглотила комок, подступивший к горлу. От отца уже два месяца не было весточки.
– Конечно же вернется. Давай-давай, Сережка-моркошка.
– Давай-давай, Машка-промокашка.
Дальше их прогулка по комнате пошла веселее.
– Скоро Новый год. Маму обязательно отпустят, и она принесет нам еды. – При слове «еда» желудок у девочки предательски сжался, но она продолжала: – А ты помнишь, как пахнут мандарины? А елка?
Где-то хлопнула дверь. Сережа остановился, посмотрел на сестру.
«Мама?» – спрашивали глаза мальчика.
Дети замерли в ожидании. Нет, шаркающие медленные шаги прошли мимо и направились по бесконечному коридору большой квартиры. Брат и сестра продолжили свой путь. Три шага до двери, шесть до холодной печки, восемь до окна. Внизу снова хлопнула дверь. Но на этот раз дети не остановились. Теперь они двигались от окна до кровати.
– Маш, Сереж.
Дети оглянулись. Прислонившись к косяку двери, стояла мама.
– Мама! – Глаза маленького Сережи ожили. – Мама Поля Сергеевна! – Он улыбнулся.
Мама привезла на санках целых шесть досок, и к вечеру в комнате чуть потеплело. Сережа уже спал, съев маленький кусочек хлеба.
Маша и мама сидели на корточках у потухающей буржуйки, от которой шло живительное тепло.
– Маша, на заводе давали билеты на новогоднюю елку в Аничковом дворце. Вот. – Мама достала из-за пазухи билет.
Девочка дрожащими руками взяла помятую бумажку.
– На елку? Уже завтра?
– Да, доченька, завтра. – Мама сняла с буржуйки чайник. – А ты вон какая чумазая. Помыться бы тебе. Правда, у нас даже тазика не осталось.
– У тети Клавы есть тазик. Я сейчас. – Маша сорвалась с места.
Через несколько минут она появилась в дверях с тазиком в руках.
– Тетя Клава… – Маша всхлипнула. – Она умерла. Я взяла тазик. Я потом отнесу.
Она стояла словно каменная. Полина Сергеевна встала, взяла из рук Маши тазик. Прижала ее голову к себе.
– Ничего, все будет хорошо. Все будет хорошо. – Мама ласково погладила дочку по голове. – Завтра я тетю Клаву на санках увезу. А ты давай по-быстрому раздевайся. Будем мыться, пока чайник не остыл.
Мама достала старый обмылок, чудом сохранившийся на дне чемодана. Она быстрыми движениями намочила дочери голову.
– Завтра ты будешь самая красивая, я заплету тебе косички.
Ласковые мамины слова убаюкивали. Девчушка вспомнила прошлый Новый год. Темная комната ожила. В углу стоит сверкающая большая елка. Сильные папины руки подбрасывают Сережку под потолок. Тот радостно хохочет.
– Замерзла? Давай садись поближе к печке – грейся. – Мамин голос вернул Машу в холодную и темную комнату.
Та послушно села. Мама достала гребень из волос и стала причесывать Машины кудряшки.
– Там на елке обед будет, так ты много сразу не ешь, – давала наставления Полина Сергеевна. – Плохо будет. Ну вот и все. Красавица. – Она поцеловала дочку в макушку. – Ты ложись, а я к тете Клаве схожу. Тазик отнесу.
Она ушла, а Маше не спалось. Она все представляла завтрашний день и елку.
– Ах ты сволочь проклятая! – вдруг послышался крик мамы.
Маша выскочила в темный коридор коммунальной квартиры, где когда-то то и дело раздавался чей-то смех и всегда над входной дверью горела лампочка Ильича. Сейчас здесь была темнота. Совсем рядом мелькнула темная тень. Глухо стукнула чья-то дверь.
– Мама, – шепотом позвала перепуганная девочка. На ощупь она дошла до двери тети Клавы, толкнула ее. На столе тускло горел огарок свечи. Тело тети Клавы было уже во что-то завернуто и лежало на полу.
– Маш, ты чего не спишь?
Полина Сергеевна вытащила из угла узел с каким-то барахлом.
– Мама?.. – дочь с ужасом смотрела на мать, обворовывающую мертвую соседку.
Та с трудом подтащила узел к двери.
– Мама! – вскрикнула Маша и прижала руки к щекам.
Полина Сергеевна выпрямилась.
– Что? – зло спросила она и кивнула на тело тети Клавы. – Ей это уже не нужно, а нам сгодится. Все равно все растащат. Вон уже один приходил, – она заправила выпавшие из-под гребенки волосы, – а я выменяю на что-нибудь из еды. Давай, помогай. Еще шкаф нужно разобрать, дня на четыре хватит вам печку топить.
Маша попятилась назад. Ее детский ум никак не мог принять, что ее мама стала воровкой. Мама, которая все время ее учила, что чужое брать нельзя…
Маша бросилась в свою комнату. Слезы душили ее. Она легла рядом с братом и бесшумно заплакала. Маша отказывалась верить в происходящее в комнате соседки.
«Нет! – Билось у нее в голове. – Так нельзя! Нельзя!»
Сережка заворочался, Маша прижала к себе брата. Она закрыла глаза.
«Никогда. Никогда я не буду брать чужого».
Утром Полина Сергеевна протянула дочери карточки на хлеб. Это были не те военные, которые она приносила с завода. Маша поняла – это карточки тети Клавы. Маша отрицательно закивала головой.
– Бери! – Полина Сергеевна насильно вложила бумажки в руку Маши. – Не мы, так кто-нибудь другой. Мне пора, я там у Клавы бидончик нашла, – она кивнула на узел в углу. – Ты возьми его. Вдруг еды много будет, Сережке принесешь. Все, я пошла. Мне еще тетю Клаву тащить.
Она поцеловала Сережу. Маша от поцелуя уклонилась.
Она так и стояла с карточками тети Клавы в руках.
* * *
За окном сиял множеством огней красавец Ленинград.
– Бабулечка Машулечка, – из-за приоткрытой двери высунулась милое личико Анютки, – иди скорей, посмотри, какую нам папа елку принес. Настоящую! Пахучую!
* * *
Пахучую. Запах той елки в Аничковом дворце Мария Ивановна помнила всю жизнь. Терпкий, лесной. Его даже не мог перебить запах еды. Изголодавшиеся дети не могли дождаться конца представления. Все ждали обед, а Машу будоражил аромат елки. Аромат Нового года.
Поела она совсем немного. Давали почти прозрачный суп из чечевицы и макароны с котлетами. Но Маша и половину всего этого не съела, вывалила в бидончик, который тайком пронесла с собой. Ведь дома ее ждал Сережа. А в конце обеда всех детей ждал сюрприз. Мандарины! Настоящие!
Маша поднесла оранжевый шарик к носу. Но тут обнаружила в нем дырочку.
– Пуля! Смотрите, у меня в мандарине пуля! – вдруг крикнул кто-то из ребят.
Маша посмотрела на свой мандарин, поняла, откуда взялась эта дырочка, и ужаснулась. Может быть, кто-то даже погиб, чтобы доставить эти мандарины в блокадный Ленинград.
* * *
– Бабулечка Машулечка, ты почему не идешь елку смотреть?
Егоза Анютка снова просунула головку в комнату, а потом и сама подбежала к креслу-каталке.
– Смотри, что у меня есть! – Она разжала ладошки, протянутые к прабабушке. – Хочешь?
* * *
– Сережка, смотри, что у меня есть! – радостная Маша достала из-за пазухи мандарин. – Он настоящий! Понюхай, как пахнет.
– Я спать хочу, – чуть слышно прошептал брат.
– Ты что? Как – спать? День на дворе.
Она замерла. Сережка лежал на кровати, прижав ноги к груди. Белое лицо брата резко выделялось на грязных вещах, которыми они укрывались.
«Спать? Нет! Нельзя спать! Нет!»
Она что есть силы принялась трясти его.
– Сережка, миленький, нельзя спать! Слышишь? Нельзя спать. Я тебе еды принесла. Ты слышишь? Еды!
Голова Сережи моталась из стороны в сторону.
– Какой еды? Нет у нас еды, – шептал побелевшими губами брат.
– Есть! Есть! – уже кричала Маша. – Я сейчас! Сейчас!
Она быстро растопила печку. Поставила кастрюльку на буржуйку. Выковыряла ложкой замерзший суп из бидона.
– Ты только не спи! Слышишь! Не спи!
* * *
– Бабулечка, а почему ты плачешь?
Анютка, успевшая уже забраться на колени к Марии Ивановне, маленькими ручонками вытирала ей слезы, застрявшие в морщинках, избороздивших ее лицо.
– Ты почему не спишь еще, егоза?
– Я елку наряжала, – гордо ответила Анютка и улыбнулась. – Ты не плачь, бабулечка. Скоро Новый год! Папа сказал, что плакать в Новом году нельзя, даже когда упадешь и коленку разобьешь.
Тут Анютка заботливо посмотрела на бабушку и спросила:
– Ты, случайно, не упала, бабулечка? Коленку не разбила?
– Нет, милая, не упала, – успокоила правнучку Мария Сергеевна.
Девчушка слезла с коленей, оставив мандаринку в руках бабулечки. Встала перед ней и, подбоченясь, серьезно приказала:
– Если ты не упала, то пойдем чай пить. Папа пироженок вкусных принес.
И убежала.
Мария Ивановна поднесла мандаринку к носу. Так пах их с Сережкой чай, который она тогда заварила из корочек того самого мандарина…
В кармане зазвонил телефон. Мария Ивановна достала его и улыбнулась. В трубке сиплый мужской голос произнес:
– С наступающим тебя, Машка-промокашка! Как ты?
– С Новым годом, Сережка-моркошка!
За окном сиял новогодними огнями праздничный Ленинград. Мария Ивановна так и не привыкла к названию Санкт-Петербург. На подоконнике лежали маленький кусочек хлеба и мандаринка.
