Читать книгу: «В поисках», страница 2

– Славка!

Рыбакин собственной персоной – тот, кого Славе меньше всего хотелось бы видеть. Один из тех знакомых, которых лучше не знать. Но Рыбакин был одноклассником Пеструнова, и они даже дружили прежде, потому разговор был неизбежен. Приехав сюда, Славка надеялся, что большая часть его бывших товарищей разъехалась, как и поступали выпускники здешней школы, но с «Рыбой» это едва ли было возможно.

– Ты чего здесь? – спросил Слава, неохотно останавливаясь возле бывшего друга, который не знал, что стал «бывшим». Небритый, дурно пахнущий, в каких-то лохмотьях Рыба лишь отдаленно напоминал себя самого, потому задерживаться рядом с ним еще хоть на минуту Пеструнов решительно не желал.

– Да вот, коли бесплатно кормят, че не поесть? – хихикнул Рыба. У него в руках была пустая, но грязная тарелка. То ли он уже получил свою порцию и стоял за второй, то ли принципиально не пользовался водой, чтобы очистить посуду.

– Действительно, – не нашел, что возразить Славка.

– Струнный, ты как у нас, надолго? – заметно оживился Рыбакин. Он почесал нос грязным пальцем, и Слава разглядел на костяшках татуированную надпись «Рыба».

– Нет, – мотнул головой Пеструнов, делая шаг назад от не меньших забулдыг, чем Рыба, что толпились в очереди. – Имя свое подписал, чтоб не забыть?

– Ну да, а то знаешь, как оно бывает…

Слава знал, да вспоминать не хотел. Рыбакин – это была крайняя степень того, каким мог стать и Пеструнов, но он пока, к счастью, умел вовремя остановиться и избежал подобной участи. От алкоголя, правда, было уйти не так-то просто, но Слава старался.

Очередь Рыбакина подошла, он утратил интерес к общению и жадно взялся уплетать полученный суп прямо руками, прихлебывая бульоном. Пеструнова передернуло.

– Присоединяйтесь, – приглашающим жестом предложил отец Борис, завидев его.

– О нет, я не стану отбирать еду у по-настоящему нуждающихся, – он хотел употребить другое слово, глядя на собравшихся, но не стал материться при священнике. – Вы сами готовите?

– Нет, – усмехнулся священник. – Матушка Ольга постаралась для этих добрых людей, – Пеструнов отвернулся, намереваясь уйти. – Слава, вы мне не поможете?

Обращение отца Бориса к нему удивило Славку, и он обернулся с вопросом в глазах.

– Я? – озвучил он свое недоумение. Пеструнов полагал, что отпугнул батюшку своим видом, однако тот совсем не выглядел устрашившимся, хотя Слава и не переодевался.

– Мне еще нужно зайти с этим поздним обедом к больным. Вдвоем было бы сподручнее, если вы не заняты.

– Нет, не занят… – растерялся Слава. – Ладно.

– Дорогие братья и сестры, оставим же немного еды и для других ваших собратьев, – обратился к очереди, что никак не кончалась, отец Борис, закрывая кастрюлю крышкой.

– Батюшка, а как же мы? – спросил кто-то из толпы.

– Ты приходишь всего раз в две недели, а больницу каждый день! Где твоя хваленая божья справедливость? – выкрикнул второй.

Отец Борис стоял, бледнея, плотнее прижимал крышку, которую уже норовил отобрать стоящий ближе всех наглый пузатый мужик в майке и драных штанах. За ним едва держалась на ногах женщина, которая негромко подначивала его не только забрать крышку, но и кастрюлю. Славка обалдел от такого неуважения народа к своему же священнику и прекрасно представлял себе, какой бардак развернется дальше. Они, конечно, вряд ли прихожане, но отца Бориса-то знать должны и относиться как к «своему», а не «чужому».

– Братья и сестры, должны мы быть человечными и уметь делиться, – он мягко отстранил загребущие руки мужика. – Вашему фельдшерскому пункту, где содержатся больные, не хватает средств.

– А мы что, хуже них? – заорали люди. – Долой этих немощных, сильный побеждает слабого!

– Это ведь ваши соседи…

Славка смотрел, как у мужчин чешутся кулаки, а у женщин в глазах пробуждается жажда крови. Рыбакин хищно поглядывал на него, собираясь увлечь за собой. Но Пеструнов и не думал помогать в создании хаоса, у него, в отличие от этих людей, были принципы и четкие понятия о том, что недопустимо.

– Эй, вы, вечно голодные, а ну расходитесь! – громко заявил Слава.

– А ты что за черт такой выискался? – ополчились на него.

– Это кореш мой! – крикнул Рыбакин. – Струнный, давай лучше с нами, отстоим свои права!

– Ты свои права уже отъел! – пылко бросил ему Слава. – Как и вы! – остальным. – Человек для вас постарался, доброе дело сделал, а вы в него плюете! Ну-ка, взяли и разошлись по-хорошему!

Он видел их горящие ненавистью глаза, но и не думал отступать.

– Поколотим этого слюнтяя и возьмем свое! – предложил пузатый мужик.

Ему хором ответили «да!». Славка принялся закатывать рукава куртки, тогда как отец Борис вышел и загородил его собой.

– Не нужно насилия, – сказал он. – Забирайте, что хотели, а мы уйдем.

– Батюшка, – воспротивился Пеструнов, выходя из-за его спины, – я хочу защитить ваше достоинство.

– Нет, Слава, мне такая защита не нужна.

Рыбакин погрозил Славке кулаком. Пеструнов почти показал тому средний палец, но отец Борис вовремя опустил его руку.

– Ради Христа, уйдем, – шепнул он.

Глаза, полные мольбы, заставили Славу передумать воевать и послушаться здравого смысла – священника. Более двух десятков жителей уже занялись опустошением кастрюли, позволив отцу Борису и первому их на селе врагу уйти.

Они отошли на достаточное расстояние, чтобы не ощущать злобных взглядов на своих спинах и не слышать чавканья. Славка злился, но не на них, а на отца Бориса, что позволил им так с собой обращаться, а ему не дал защитить себя. Обидно было за это. Тем не менее, наблюдая за возвращающимся к батюшке умиротворением и за легкой улыбкой на устах, он и сам угомонился. Пеструнов даже не осознал, что они движутся к церкви, и он почему-то все еще не оставил священника одного.

– А как же больные? – спросил Слава.

– Слава Господу, что их всего пятеро сейчас, – ответил батюшка. – Матушка Ольга успеет сварить для них кашу вместо супа.

– Я не помню, чтобы в нашей больничке кто-то, кроме родственников, носил еды. Там кормили и вовсе всего дважды, да так отвратно, что легче было доползти до дома самому. У меня так было, когда я сломал ногу. Плевал на все режимы и боль, плелся домой за нормальной жратвой, а потом обратно за уколами.

– Поэтому мы и предложили помощь, медики не против, – с улыбкой ответил отец Борис. Они остановились у низеньких ворот церкви. – Продуктов и средств на них, правда, не всегда хватает. Но ничего, прихожане более понимающие, чем эти на площади… Помогают содержать и церковь, и своих односельчан, временно недееспособных. Районная администрация тоже выделяет нам средства.

– А местная?

– Местный глава – неверующий, так что ждать помощи не приходится, а просить – ни к чему.

– Я понимаю больных кормить, а этих-то обормотов зачем? Это же первые бездельники, которые только и ждут бесплатной подачки. Они неблагодарные.

– Ваш крестный тоже часто об этом говорит, – усмехнулся батюшка. – Однако Христос учил не отворачиваться от слабых духом, а помогать им. Я совсем недавно начал раздавать еду на улице. Поначалу приходило меньше людей, и проблем не возникало. Но очереди стали длиннее. Придется что-то придумать, как это разрешить. Вы вмешались вовремя и вели себя смело, но такие методы не подойдут.

– Против быдла именно такие и подойдут, – возразил Слава, выражаясь напрямую, в лоб, – Вы их развращаете. Они и без того ничего не делают, а станут еще хуже.

– Я так не думаю, – ответил отец Борис, но прозвучало не очень уверенно.

– А надо бы, – добавил Слава. Он успел окончательно остыть, и робость перед человеком в рясе начала к нему возвращаться. Особенно после того, как Пеструнов практически отчитал его. Он не считал себя верующим, хотя и знал Библию, тянулся к ней, потому и испытывал почтение к священникам. Однако определенного мнения насчет религии у него пока не сложилось. Как и отношения к деятелям церкви. У него был негативный опыт общения с попами, чего он ждал и от отца Бориса. Но общаясь все дальше и дальше, Слава убедился, что этот священник другой. И с ним в самом деле хотелось говорить, хотя их точки зрения разнились. Возникало совсем новое чувство к батюшке и религии, которого Пеструнов пока не осознал, потому немного боялся и робел. Весьма личный вопрос также вертелся у Славы на языке.

– Вы с Рыбакиным приятельствуете? – спросил отец Борис внезапно.

– Да с таким другом и врагов не надо. Были когда-то хорошо знакомы, – честно сказал Слава.

– Он – в моем приходе.

– Серьезно? А за еду готов был первым бросить в вас камень.

– Я знаю, что он не самый искренний прихожанин… Другие верующие его обходят стороной. У меня были сомнения насчет веры каждого из них. Но на самом деле даже Рыбакин верит, просто не может побороть свои искушения, – поделился отец Борис, поражая своей откровенностью. – Поэтому я в большей степени верю в людей, в их доброе начало. Столкнувшись с теми, кого не встречал на службах, я стал больше ценить своих прихожан, – добавил батюшка. – И по-другому взглянул на мирян в целом. Вот, для чего я выхожу кормить обездоленных на улицу – они все заслуживают шанса на любовь и внимание. Только таким образом мой диалог с ними, не посещающими мою церковь, возможен. Даже если они меня пока не слышат.

– Батюшка, ради куска хлеба они растерзают вас, как волки, – проговорил Слава. Речь священника воистину вдохновляла, но Пеструнов не мог согласиться с ним. Он знал эту реальность с изнанки. – Придумайте другой способ общения. Я серьезно, долго вы не проживете.

– Я не хочу отворачиваться от них, когда только-только повернулся… – озадачился отец Борис. – Но нужно хорошо подумать, правда. Зайдете в церковь?

– В другой раз, – Слава почувствовал, как першит в горле. Он и не знал, чем объяснить, почему не может переступить за порог, но это действительно казалось трудной задачей.

– Мне нужно продолжить с больными. Вы все еще готовы помочь?

– Вам же еще готовить? Давайте я приду позже.

– Да, думаю, уйдет около часа. Будет хорошо, если вы придете, Слава. С вами интересно вести беседу.

– Взаимно, – не стал кривить душой Пеструнов. – До встречи.

Он спешил полакомиться своим особым печеньем и чем-нибудь посущественнее. Недавний запах супа разбудил его аппетит.

ГЛАВА 3. Любопытство

Пеструнов вернулся к отцу Борису, как договорились. Слава взял у батюшки большую кастрюлю, после чего они отправились в фельдшерский пункт. У дома культуры давно все разошлись, осталась только горка грязной посуды, а сверху гордо возвышалась помятая кастрюля. Священник грустно вздохнул, проходя мимо. И сообщил, что приберется по возвращению. А Славка видел погромы и покрупнее, ему приходилось и не такие завалы разгребать после собственных концертов, проходящих на улице. Полиция и организаторы были сильно недовольны.

Больничка находилась в центре поселка, рядом с красивым зданием администрации. Помещение, выделенное для лечения местных, конечно, не выдерживало никакой критики по сравнению с администрацией. Палат здесь хватало ровно на десятерых, потому тем пяти еще повезло, что лечились они в вольготных условиях. То были, в основном, пожилые, но нашелся и бедолага со сломанной ногой, мигом напомнив Славке его самого. Отец Борис, накинувший белый халат поверх своей черной рясы, прошелся по палатам, ловко накладывая кашу в протянутые больными тарелки. Из него вышел бы неплохой помощник повара. Пеструнов выполнял роль носильщика, и в разговоры батюшки с пациентами особо не вслушивался. А тот после кормежки непременно беседовал с каждым из своих подопечных.

Добрались они до последней палаты, когда в коридоре столкнулись с Любой. Та мыла пол. Подняла глаза на батюшку, одернула серое платьице, поправила платочек на голове. Зацвела, распушилась девчонка, щеки покрылись румянцем. Красивая, непорочная, возвышенная. Голову склонила перед отцом Борисом. Он бережно коснулся ладонью ее лба, что-то прошептал и ушел в палату. Она так и стояла, прикрыв глаза, словно запоминала его присутствие, впитывала… Славке стало неудобно с ней говорить в такой момент, хоть он и хотел воспользоваться случаем. Но пришлось следовать за батюшкой.

Когда они закончили с больными, Любы и след простыл. Отец Борис переговорил с фельдшером, вежливо попрощались.

– Присядем? – указывая на лавочку, предложил Слава, когда они оказались на улице.

Отец Борис был не против, и они устроились на скамейке под березой.

– Можно спросить? – обратился Пеструнов к священнику.

– Разумеется.

– Как вам удается воздерживаться, ну в том плане, что в ваши молодые годы, когда вокруг много женщин… понимаете?

– Понимаю, – усмехнулся отец Борис. – Я дал обет в очень раннем возрасте. Не церкви, а самому себе. Потом понял, что мне мирские развлечения претят, они мне тоже не нужны. И подался в монахи, дав клятву уже перед Богом. А через некоторое время любовь к людям привела меня сюда.

– Это все понятно, но вы же человек, неужели даже мысли не возникает?

– Соблазн всегда где-то рядом. Важно не то, может ли он возникнуть, а то, как я с ним справлюсь. У меня ощущение, что вы заплутали, Слава, – вдруг сказал отец Борис, кивая на футболку Пеструнова. Сейчас было теплее, и он явился к больнице без куртки. – И приехали сюда за ответами. Если так, то я готов помочь.

– Я сам не знаю, зачем приехал, – провел ладонью по лицу Слава. – Устал от популярности. От удушливого города. От всего.

– От внешнего мира полезно отдыхать. Появляется время заглянуть внутрь себя, и понять, кто вы есть, – сказал священник, показав себе на грудь. – Пора мне отобедать, – он поднялся со скамьи.

Время было за три часа дня.

– Отужинать, вы хотели сказать? – переспросил Слава.

– Мой обед слегка позже, чем у всех, – с улыбкой пояснил священник и размеренным шагом направился к церкви.

Слава все больше проникался к нему уважением. Хотя Любочка и ее влюбленность в отца Бориса не давала ему покоя.

Пеструнов возвращался домой к крестному, когда на него неожиданно налетела женщина, страшно ругаясь и вопя. Он даже не сразу понял, что крики адресуются не ему. Она бежала прямиком на Славу к дому напротив, он едва успел посторониться. Через забор оттуда махнул мужчина в одном белье, сжимающий в руках туфли и рубашку. Брюки, видимо, забрать не успел, да так и помчался огородами прочь. Не сумевшая его перехватить женщина сыпала тому проклятия вслед. Потом прекратила и внимательно посмотрела на Славку. Ни слова не говоря, подошла и крепко поцеловала его в губы. Он до того обомлел, что никак не отреагировал, застыв столбом.

– Будешь моим любовником? – оторвавшись, спросила та.

Слава в другой раз, может, и не отказал такой пылкой женщине, пусть она и старше его, но сейчас твердо ответил «нет». Она залепила ему пощечину и удалилась восвояси. Пеструнов, поглаживая щеку, поплелся дальше.

– Эдак тебя угораздило, – проговорил Григорий, впуская крестника домой.

– Одна ненормальная набросилась, – прокомментировал Слава, проходя сразу в жилую комнату и падая на тахту. – Сперва гналась за своим то ли мужем, то ли сожителем, а потом и мне прилетело.

– А, это, должно быть, Генка и Ирка Челноковы. Он – главный гуляка на селе, а она – с виду тихая, но если взбесится – никому спасу нет, – сказал он, прислонившись к дверному косяку.

– Ага… – зевнул Славка. – Дядь Гриш, мы немного поговорили с отцом Борисом о том, о сем – так, случайно пересеклись.

– Молодец, отец Борис – незаурядный, хотя и немного не от мира сего.

– Слушай, а почему у отца Бориса жены нет?

– Так он из черного духовенства, им нельзя.

– То есть если он захочет жениться, ему не разрешат?

– Я думаю, уже нет. Монахи дают обет.

– А что будет в нарушение?

– Сана лишат, от церкви отлучат, наверное. Я не знаю деталей, – прервался Григорий. – Зачем спрашиваешь? Ты что, заметил за отцом Борисом подобные мысли, действия?

– Нет. Но он молодой, а вокруг девчата вьются – как он может быть уверен, что не поддастся? Ну, положим, не женится, а так, разок…

– Слава, ну что ты все опошляешь. Поговори с ним о воздержании, коли так любопытно.

– Я поговорил. Не убедило.

– Девчата вьются… Я, кажется, понял, куда ты клонишь: с Любой познакомился?

– А ты как понял?

– Да сам видел, что она как раз-таки возле отца Бориса и вьется. Он даже злился по этому поводу, обругал ее. А теперь свыкся. Романтическое всё это, пройдет. Но ты же не за его честь беспокоишься, правда? И не за ее. Понравилась тебе?

– Проехали, дядь Гриш, забудь, – отмахнулся Славка.

– Оставь ее, Слава, – посоветовал крестный.

А крестник уж и заснул.

***

Пеструнов пробудился после обеда, мучимый жаждой. Выпив своего гостинца, он выбрался на улицу и застал дядю Гришу, который заталкивал в кузов небольшого грузовичка лавку. На земле стояли еще две. Крестник выскочил и подсобил дяде.

– Сам делал? Куда везешь?

– Угу, для церкви делал, туда и везу, – ответил Григорий. – Коли силы есть, поедешь со мной? Мне еще продуктов закупить, а там выгружать все это добро некому.

– Не вопрос, только подожди минуту.

Слава переодел футболку на белую, захватил куртку. Перстни всегда были при нем. Тяжелую обувь, недолго думая, сменил на кеды, предусмотрительно привезенные с собой.

Только у церкви, когда они с крестным все закупили, Пеструнов понял, что вот ему и придется зайти внутрь. Была-не была. Взяв лавку, он понес ее в храм. Где его и встретила, очевидно, та самая матушка Ольга, что умела быстро готовить. Она осмотрела Славу с ног до головы строгим взглядом. Пеструнов улыбался через силу – жутковато стало от ее пронизывающих глаз. Потом он воротился со следующей лавкой и с еще одной. А матушка не покидала своего наблюдательного поста.

– Что, боитесь, не только принесу, но и унесу чего-нибудь? – не удержался и сдерзил Слава.

– И в мыслях не было подозревать тебя в воровстве, юноша, – отозвалась та с достоинством. – А вот в невежестве твоем не ошиблась.

– Меня уже и кадилом обхаживали, и Сатаной обзывали, и вором – тоже, – сказал Слава едко. – А вы глядите так, словно намереваетесь сделать одно из трех.

– Каждый по себе судит, – развела руками матушка. – Но все происходит не без причины.

– Доброго дня, матушка, – в церковь вошел и Григорий.

Та благодушно кивнула ему и ушла.

– Ты ее удивил.

– Мягко сказано, – мрачно проговорил Слава, поглаживая себя за плечи.

Он хотел поскорее выйти, однако не сдержал любопытства и поднял голову, увидев прекрасные иконы, расписной потолок. Чувство тихого блаженства наполнило душу Славы. Когда Пеструнов засмотрелся на Иисуса, такая волна счастья накатила на него, что он надолго выпал из реальности.

Крестный тряс Славу за плечо, возвращая из грез.

– Слава, что с тобой? Ты плачешь?

Пеструнов провел пальцем по щекам. Он и вправду плакал. Но не от грусти.

– Все хорошо, – ответил Славка. – У нас все?

– Да, мне пора на работу возвращаться.

Они с Григорием вышли на улицу, где Слава вновь заметил Любу. Она разговаривала с двумя девочками помладше. Крестный оставил его, и Пеструнов незамедлительно приблизился к девчонкам.

– Привет, – с широкой улыбкой поздоровался он, вставая рядом и вальяжно опираясь о ворота.

Но Люба и не собиралась с ним говорить. Она усмехнулась, помахала девочкам и упорхнула. Слава, словно тянутый за веревочку, проследил за ней, не особо таясь, и добрался до внутреннего дворика церкви. Там был обустроен сад, огород. В клумбах распускались первые цветы. С ними и возился отец Борис. Любка устроилась рядом с ним. Пеструнов повздыхал и оставил их – что тут было поделать?

Тем временем, отец Борис пребывал в замешательстве. Бунт нуждающихся во время раздачи пищи напугал его. И к Вячеславу тоже пока не знал, как относиться – как к спасителю или смутьяну? Из равновесия священник был выведен, и ему было важно заняться тем, что успокоило бы его. Вот батюшка и устроился в саду. А потом вдруг заметил подле себя Любу – еще одну возмутительницу его спокойствия. Она взялась обрезать яблоню. Он старался не замечать ее, забыть те страшные слова, что выкрикнул девушке, и ему отчасти удавалось это. Хотя уже и не чувствовал раздражения от Любиного присутствия, да и она перестала быть навязывающейся. Словом, момента для извинений лучше и не найти.

– Простите мне мою грубость. Знаю, я должен был сказать это еще три недели назад…

– Я не злюсь и не обижаюсь на вас, батюшка, – ответила Люба.

– Нельзя было сравнивать вас с демоном, это недопустимо, – отчитывал сам себя отец Борис.

– Теперь и мне неловко, что вы извиняетесь. Будто я нарочно выпрашиваю, – значительно тише проговорила Люба.

– Но я действительно был неправ, – он осмелился посмотреть ей в глаза. И понял, что сильно заблуждался, напрасно считая ее блудницей.

– Я пришла помочь настоятельнице… – пролепетала Любовь. – Увидела вас и забылась.

– Вы пропустили, – он взял у нее из рук секатор, подцепляя веточку, и вдруг осознал, что только что коснулся кожи девушки.

– Я пойду… – Люба оставила его.

Отец Борис вконец смешался. Что-то происходило с ним в этом месяце, что-то совсем незнакомое.

Храм всегда был его защитой, всем его миром, которого хватало. Отец Борис не нуждался ни в друзьях, ни в любимой, ни в другом доме – у него был Господь. И вот внезапно этого стало мало. Та служба, на которой священник посмотрел на прихожан другими глазами, породила в нем червь сомнения. Чувство недостатка и пустоты, одиночества. Григорий частично помогал ему заполнить эту образовавшуюся дыру. Но никакие добрые дела, которые он выполнял все с растущим усердием, уже не приносили отцу Борису тихой радости бытия и спокойствия, как должно и как было раньше. День за днем пустота расширялась.

Сейчас ему отчего-то стало особенно тяжело оставаться на месте. Отец Борис отправился поискать Григория, который как раз должен был вернуться с работы. Однако далеко от церкви и не ушел, как натолкнулся на Тимура – одиннадцатилетнего мальчишку.

Отец Борис машинально коснулся его синяка.

– Подрался?

– Я не хотел, – шмыгнул носом Тимур, понуро опустив голову.

– Защищался?

– Защищал свою честь.

– Ты храбр и честен, открыт. Добрый малый, но тебе надо сделать усилие, чтобы сохранить это. Учиться защищаться не только кулаками, но и словом.

– Я не умею иначе.

– Приходи на занятия в воскресенье, не пропускай, Тимур. А после них на чай со мной. Договорились? Наши ребята никого не задирают.

– Ладно, батюшка, приду.

Глядя на шалопая Тимурку, отец Борис вспомнил о Славе, заскучал по нему. Но разыскивать не стал – парень до того вездесущий, что сам объявится. А пока стоило бы все-таки вернуться в храм, не искушать себя мирской жизнью, которой и так стало слишком много.

***

Прошло несколько дней, душевные мытарства на время улеглись. Пастырь проводил очередную проповедь – о роли добра и прощения, – когда среди прихожан заметил Вячеслава. Отец Борис знал, что этот юноша рано или поздно придет сюда. Еще тем утром, когда Слава ввалился к Григорию в полуадекватном состоянии в этих черепах и сатанинском наряде, священник уловил, что он небезнадежен. Отмыть, переодеть – это же наносное, поправимое. Пастырь, конечно, поостерегся и опешил, но после почувствовал, что Вячеслав – самый искренний из всех, кого отец Борис знал. Особенно после того, как тот вступился за него на площади во время раздачи еды. Слава, возможно, был одним из немногих, кто жил по совести и стремился к правильным вещам. И потому было важно, что он-таки пришел в церковь. Поймать нужный курс не каждому дано.

Выглядел Слава растерянным. Вот и одноклассник его, Рыбакин, что грозился «прибить», смотрел на Пеструнова со смирением, а не злобой. Храм примирял и менял людей. Пусть на время, но души их освещались добром. И это, пожалуй, неплохо. Мало по малу, да с пользой. Вполне могло случиться, что Рыбакин и Пеструнов подерутся сразу за воротами – оба горячи, с них станется. Но здесь, в стенах божьих, они будут братьями по вере. Григорий был прав: в церкви люди вели себя иначе – чуточку лучше. На это она, в общем-то, и была нужна.

Меж тем, Славка старался не крутить головой и не зацикливаться на присутствии других прихожан подле себя. Он любопытничал, когда решил заглянуть на проповедь, но неожиданно проникся и не захотел уходить. Ему стало важно остаться, не получить очередных косых взглядов на себе. Не выделяться здесь, а слиться с толпой. О чем Пеструнов все же заблаговременно позаботился, надев белую футболку вместо привычной черной.

После проповеди отец Борис подошел к нему.

– Как служба?

– Э-э, нормально, – Слава и не знал, что сказать. – В смысле, очень поучительная речь, пастырь. Но, на мой взгляд, вам чуток не хватает голосовой палитры, – нашелся он. – В смысле темп повествования поубавить, монотонности избегать, может, и отдельные слова сделать попроще. Тогда и проповедь зазвучит доходчивее.

– Не думаю, что Божье слово нуждается в чем-либо еще, – тактично ответил священник.

– Нет, конечно, нет, – поспешил ответить Слава. – Но публичное выступление – нуждается. Я лишь хочу помочь советом – дело ваше. У меня какой-никакой сценический опыт.

– Я слышал. У нас не рок-концерт, – решительно отмел идею священник.

– Куда уж мне, – он и хотел выдать что-то язвительное, но прозвучало жалко. – Отец Борис, вы скажите, как есть, – Слава взял себя в руки, – если я вам не нравлюсь, не желаете видеть меня на службах… Люди на меня косятся, но это ерунда – важно ваше мнение. Я знаю, как монахи и священники ко мне относятся – с настороженностью или пренебрежением. Вы вроде бы другой, либо просто стесняетесь признаться и прогнать.

– Не нужно себя принижать, вы хороший человек, – с легкой улыбкой ответил отец Борис.

– Спасибо, пастырь… – ему пока не верилось, что священник говорил с ним так не из вежливости.

– Вас прогоняют, смотрят недоверчиво из-за того, что за вашим внешним обликом не видят больше ничего. Как писал Матфей в Евангелии, горе вам, фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых.

– Да, наверное, я слишком вызывающе одеваюсь.

– В каждом обществе есть свои правила, и люди имеют право ожидать, что их будут соблюдать те, кто пришли к ним со стороны. Богу нет разницы, во что вы одеты, какие кольца носите, что за рисунки на себе рисуете – он видит не тело, а душу. Однако прихожане, священнослужители – люди. Потому и оценивают себе подобных так, как привыкли.

– Но не вы.

– Было бы самонадеянно сказать «только не я». Иногда получается, а иногда и я сужу слишком поспешно.

– У меня очень черная душа, – проговорил Пеструнов тихо.

– Не бывает чистого зла, Слава. Как и чистого добра. Я вот считал, бывает, и глубоко заблуждался. Если вы осознаете свои грехи, то уже на пути к прощению.

Он ощутил в себе потребность немедленно высказаться, да так откровенно, как ни с кем не говорил. Во всяком случае на трезвую голову. О вопросах религии не столь просто в принципе рассуждать, тем более делиться с кем-то, не сойдя за помешанного. Для Славы это всегда было важным, но, пожалуй, по-настоящему поделиться тем, что в душе, ему ранее не удавалось.

– Вся эта идея с Христом очень красивая и оттого нереальная, – высказался Пеструнов. – Да, он пострадал за людей, но предателей и всяких уродов меньше не стало. Добро зачастую не побеждает зло, а грешники даже и живут дольше, творя бесчинства. Никто их не карает. Каков же смысл?

– В чем, в религии?

– В ней.

– В надежде, – прошелся взад-вперед отец Борис. – Иисус дал своим последователям надежду. На то, что их страдания не зря, и они обретут покой – я так это понимаю. Ну а грешники живут дольше – им и исправлять больше. Господь всем дает шанс на искупление. И неправда, что не карает – баланс всегда существует.

– А почему умирают дети? Нет ответа?

– Мой ответ вас не устроит и разозлит.

– Ну а вы скажите – увидим.

– Они тоже как Иисус присланы сюда стать жертвой… Пострадать за своих родителей, например. Они – их искупление за прошлые грехи.

– Наворотили дел, а расплачиваются дети?! Где же справедливость в этом?! – Слава вышел из себя.

– Дети со смертельным диагнозом – испытание. Это их изначальное предназначение.

– Чушь несусветную городите, пастырь.

– Я предупреждал, что ответ вас не устроит.

– Причем тут я?! Дети умирают за родителей? Большего бреда в жизни не слышал! Хорошо же Бог придумал, ничего не скажешь.

– Я не могу вам ответить за него. Нельзя забывать, что есть еще и Дьявол.

– Сатана, ага. Ладно, пастырь, извините, что накричал, – он понял, что погорячился. – Вы не Он, всего знать не можете.

– Что-то случилось с вами в северной столице, что вы приехали сюда?

– Случилось, пастырь. Не хочу говорить об этом. Но мне хотелось к храму, правда. Мне приснился дядька, я решил наведаться к нему, не зная, что тут вы, церковь. Так что… Судьба или типа того, что-таки нашел нужную церковь в нашей глуши. Но сомнений по-прежнему полно.

– Что вполне естественно для человека думающего, – заметил священник.

Слава ничего не ответил на этот счет.

– А над интонированием поразмыслите, – сказал он в чем, был уверен.

***

Вечером того же дня Славка к дяде Грише домой, где застал отца Бориса и какого-то мальца с чумазым лицом. Григорий отмывал пацана, а священник занимался любимым, похоже, занятием – пил чай. На сей раз от напитка пахло мятой.

Сам Слава вернулся с затянувшейся прогулки. Сразу после выслушанной проповеди он предпринял еще одну попытку завязать знакомство с Любой, выведав ее адрес у сговорчивой Раисы и не преминув им воспользоваться. За что и поплатился – Любин отец-мясник вышел на него с топором и аргументированно объяснил, почему Славка должен немедленно отстать.

Потом Пеструнов встретил неприятного знакомца Рыбакина, с которым они едва не подрались. Но, видимо, Рыбакин пребывал сегодня в «прилежном» настроении, потому отступил и предложил посидеть вместе, примириться. Слава согласился, но до мира у них так и не дошло. В разговоре он поделился своими мыслями насчет Любы, Рыбакин оскорбил девушку за то, что та «таскается за чистейшим преподобным», и вся их ссора разрослась заново…

Так что день у Славки прошел, мягко говоря, разнообразно и нескучно. В былые времена случалось и не такое, но он в деревню приехал не за приключениями всех мастей, а за покоем. Пеструнов устало рухнул на табурет рядом с отцом Борисом, откинулся спиной к стенке и внимательно посмотрел на пастыря. Негустая борода, отсутствие морщинок, глубокий взгляд – вроде бы почти ровесник Славке, ничем особо не выдающийся, а сколько между ними внутренних различий. И не хотел Пеструнов увлекаться священником, беседы с ним вести, а тянуло к нему, как к отдушине. Даже несмотря на то, что понравившаяся Вячеславу девушка предпочитала Бориса, невзлюбить его не получалось. Душа сама рвалась к этому конкретному обладателю сана. Ко многим священнослужителям он относился с долей скепсиса. Не к православию, а к тем, кто ставил себя превыше всех людей только из-за наличия у себя рясы. В отце Борисе ничего подобного не читалось. Как бы ни пытался Слава спровоцировать его, как бы ни вел себя – грубо или попросту глупо, – священник оставался вежлив с ним и ни разу не упрекнул. Его главный «соперник» за сердце дамы оказался его же единственным… другом.