Читать книгу: «Я однажды приду… Часть III», страница 2

Подумал немного, я от возмущения даже не могла ничего сказать, и добавил:

– Ты несерьёзно сердилась, я знаю, когда ты бываешь совсем сердита, это опасно.

– Опасно?!

Наконец, я обрела дар речи и стукнула его по груди – я тебе сейчас покажу настоящую опасность, только кулаку больно по его груди бить. И что вот с таким мужем делать? Видите ли, ему нравится смотреть, как я сержусь, несерьёзно, видите ли, он точно знает, когда опасно. Но я сразу развеселилась, позволила себя поцеловать, а причину отказа я завтра выясню, не терять же из-за этого ночь любви. Глеб сразу почувствовал моё настроение, он ведь мысли прочитать не может, только язык тела ощутил и правильно понял.

Как сладко мириться после маленького недоразумения, снова ощутить губы, руки, жаркое тело и радость от любви и единения, бури энергии в наших телах. И поцелуи по всему телу, и вихри, и счастье тела и души.

– Я люблю тебя, милая моя, я с тобой, всегда с тобой.

Он обнимал меня, прижимал к себе, шептал слова любви и млел от прикосновения моего тела, так я и уснула в его объятьях.

Проснувшись утром на груди Глеба, я лишь успела сказать ему:

– Привет.

Он меня сразу поцеловал и заявил:

– Привет, приехал Олаф. Ты из бассейна к обеду выйдешь, или всё-таки к завтраку?

Я торжественно поклялась, что к завтраку, Глеб ещё раз меня поцеловал и ушёл. Накупавшись в бассейне, совсем немного по моим меркам, я проходила мимо какой-то комнаты и увидела Олафа, который о чём-то говорил с Самуилом, и лица их мне совсем не понравились – такая в них была тревога. Олаф обернулся на меня, сразу улыбнулся и радостно поздоровался, но каким-то восьмым чувством я поняла – говорили они обо мне.

– Здравствуй, Олаф, как дела?

– Катенька, я так рад тебя видеть, ты стала настоящей красавицей, глаза так и горят.

Я стала краснеть, но Самуил меня спас.

– Катя так много плавает, Олаф, она и раньше много купалась, но после твоего замка совсем как рыба, только и мокнет, всё дно ищет. Скажи ей, что так нельзя, надо всё-таки и на суше иногда бывать.

Олаф только улыбнулся, рыба она и есть рыба. Улыбался, но глаза оставались тревожными, тёмными. Он посмотрел мне за спину, я обернулась и увидела Глеба.

– Я готова завтракать, идём?

– Ты иди, я поговорю с Олафом.

А чтобы я не передумала, он подхватил меня и перенёс в комнату.

– Глеб, я понимаю у вас дела всякие, но всё, что касается меня, я должна знать!

Он остановился у порога, постоял спиной ко мне, потом повернулся и ответил:

– Ты всё узнаешь.

– Я ничего не боюсь!

– Я знаю.

И ушёл. А глаза как два провала, Олаф ему уже что-то сказал обо мне. Я долго стояла в гардеробной совершенно без мыслей. Потом решительно выбрала яркое зелёное платье с шикарной отделкой из белого кружева. Кружево итальянское, очень красочного мелкого плетения, даже узор сложно разобрать, оно красиво легло на воротник и волнами расходилось по краю рукава. Подумала, надела ожерелье Глеба и кольцо с изумрудом.

Когда я вошла в столовую, все встали. Не зря я вчера весь день боролась с Глебом, лицо жены командора явно проявилось на моей физиономии. Пожалуй, я погорячилась в оформлении своего решения всё узнать. Глеб, сидевший на диване в яркой футболке, почти как у Андрея, и джинсах, округлил глаза в изумлении. Олег с Виктором сразу подскочили и вытянулись как бойцы, руки по швам, никакой улыбки на лице. Олаф тоже поднялся, хотя не очень понял почему. Самуил сначала тоже встал, потом посмотрел на Глеба и сел, подумал, и опять встал весь в сомнении.

Глеб подошёл ко мне и спросил:

– Катя, я что-то пропустил? Мысль или уже решение?

– Мысль. И решение.

Он постоял рядом со мной, приподнял бровь и сделал лицо командора, футболка этому не помешала. Обернулся на всех и скомандовал:

– Свободны.

– Глеб, подожди, не свободны, я со всеми хочу поговорить!

Но командор есть командор – все исчезли, даже Самуил как-то умудрился испариться. Глеб уселся напротив меня на пол и, улыбнувшись, заявил:

– Изрекай своё решение. И мысль.

Совершенно растерявшись от стремительного командорского поведения, я промычала что-то нечленораздельное и плотно замолчала.

– Я тебя не совсем понял, повтори, пожалуйста.

Вздохнув, я сложила руки на коленях и шёпотом сказала:

– Глеб, я же понимаю, что-то случилось, что-то Олаф узнал обо мне, я готова на всё и всё пройду. Я не хочу, чтобы ты один об этом думал, я тебя знаю – будешь молчать, и мучиться один до последнего. Придумал вчера меня сердить, но я же понимаю, не просто так, что-то за этим стоит.

Я опять вздохнула, и поступивший в легкие кислород принёс ответ.

– Эмоции. Что-то с моими эмоциями, тебе нужны были мои эмоции. Так?

Глеб побледнел, но не ответил, только крепче сжал руки на коленях. Я взяла ладонями его лицо и спросила:

– Всё по кругу? Всё заново, эмоции, память… и всё остальное?

Он закрыл глаза, и я поняла – всё началось заново, всё, что я уже однажды прошла, придётся проходить по полной программе.

– Глеб, мы теперь уже готовы, знаем, что делать, уже легче.

– Кому легче? Тебе?

Подхватил меня на руки, прижал к себе, уселся со мной на руках на диван и скомандовал:

– Входите.

Они всё слышали, и только Олаф удивился моей прозорливости, смотрел как на привидение, остальные приняли как данность – Виктор только пожал плечами, а Олег улыбнулся. Самуил сел за стол и заговорил первым:

– Катенька, может так и не получится, может и не придётся опять всё проходить, никто ничего не знает. Олаф только определил, что Сельма дала команду словами, Олаф, объясни.

– Катя, это Арно мне напомнил, что Сельма владеет таким знанием, она может направленно закодировать слова, и когда ты их услышишь, в твоём организме может сработать эта кодировка. И я решил тебя проверить.

– Ты меня проверял?

Моё изумление его обрадовало, он улыбнулся и объяснил:

– Мне не нужно как Самуилу проводками тебя обвешивать. Я тебя на балу посмотрел.

– А я тебя совсем на балу не видела.

– Я тебя видел. Кодировка на тебе есть.

– Но раз ты видишь саму эту кодировку, то, значит, её можно как-то снять, что мне нужно сделать? Снова лабиринт пройти? Или в море кинуться?

Я посмотрела на Виктора, вот и залив пригодился, он побледнел до синевы и закрыл лицо руками. Но Олаф отрицательно покачал головой.

– Мы не знаем слов кодировки, это может быть самая простая фраза. Я сейчас прослушиваю все записанные разговоры.

– Мы с ней в беседке разговаривали.

– Этот ваш разговор мне боевики уже передали.

Понятно, что Сельма сама этих слов не скажет, я растерянно подняла глаза на Глеба, и он сразу ответил на мою мысль:

– Боевики Олафа не успели – она кинулась в пропасть. Они проверили, всё кончено.

– Глеб, всё правильно, это закон руками Сельмы нам испытание посылает. Неизвестно когда, неизвестно что, неизвестно насколько.

Все вздрогнули от моих слов, а я улыбнулась – не то проходили.

– Ещё испытания, хотя огонь и воду ….

Оказалось – сейчас, я стала падать сразу, ещё не докончив говорить. Невероятная слабость охватила тело, и я просто стекала с рук Глеба, он меня подхватил, прижал к себе, встревожено спросил:

– Что с тобой?

Но говорить я не могла, только смотрела на него, так как сознание не потеряла. Вот и слова, сразу получилось вычислить, хорошо хоть думать могу, пока. Глеб прижимал меня к себе и только шептал:

– Катя, очнись, прошу тебя, скажи что-нибудь.

Но я даже моргнуть глазами не могла, просто смотрела на него и слабость только усиливалась. Олаф оказался рядом.

– Глеб, она в сознании, но совершенно без энергии, не мешай. Глеб отпусти её, дай мне возможность работать, отпусти! Олег, срочно найди Арно! Андрей аппарат, Лея! Глеб руки ей на грудь и держи. Держи! Виктор, держи!

Олаф уложил меня на стол, скинув посуду, одним движением разорвал на мне платье и оголил грудь, сам положил руку на лоб, а Глеб обе на грудь. Волна энергии подкинула меня над столом, я изогнулась так, что затрещали кости позвоночника, Олаф давил на лоб, а Глеб обеими руками на грудь. Хотя боль была невероятной, сознание я опять не потеряла, даже кричать не могла, только стонала. Виктор держал меня за ноги, но я умудрялась выскользнуть из его рук и подлетать над столом. Появился Андрей и попытался надеть мне на голову какой-то аппарат, но я всё подлетала и подлетала над столом, выворачиваясь от боли как змея, и у него ничего не получалось. Пока не появилась Лея, как только она взяла меня ладонями за лицо, я сразу упала на стол и замерла. Ещё немного и боль меня убьет, в полном сознании я понимала – всё, мозг не выдерживает, красная пелена затмевала всё, крика не было, а стон такую боль не выражает и даже мгновенного успокоения не приносит. И Лея закричала:

– Катя, смотри на меня, ты можешь, смотри на меня!

Я не понимаю, как смогла сфокусировать в этой кровавой пелене свой взгляд, но увидела расплывающееся лицо Леи, Андрей надел мне на голову что-то очень холодное и боль стала отступать, очень медленно, но холод эту сумасшедшую боль замораживал. И, наконец, блаженная темнота.

Болело всё, каждая клеточка моего тела, не было места, которое не отзывалось болью только от мысли о нём. Двинуться невозможно, только вспомнила о руках, и поняла – ужас, как будто переломала всё, костей нет, а мышцы взорвались. А думать как больно, всё закипает сразу, неужели в моём мозгу столько мышц, чтобы так болеть? Кто-то коснулся моего лба, и я закричала:

– Больно, мне больно!

И сразу облегченный вздох, касание прекратилось, и кто-то радостно сказал:

– Глеб, всё хорошо, она в сознании и чувствует боль.

Я не могла посмотреть на этого идиота, который так этому радуется, но сквозь сумасшедшие удары боли в голове уже сочиняла месть, если выживу, конечно. Но вовремя потеряла сознание.

Не буду открывать глаза, всё так болит, вдруг веки тоже болят, но кто-то опять требует и требует: открой глазки, открой. Я осторожно наморщила лоб в ожидании болевой реакции, но её не последовало и пришлось открыть глаза. Самуил, как хорошо, с ним хорошо, только зачем он так плачет, это же мне больно, не ему, и я решила его успокоить. Правда, получился только шёпот:

– Самуил, всё хорошо.

– Глеб, она пришла в себя! Девочка моя, девочка, красавица, любимая моя девочка, как же ты, как ты смогла, все силы, моя девочка!

Он прижимал руки к груди и плакал, плакал и плакал, пока не появился Глеб. Невероятные светящиеся глаза, мне пришлось прикрыться веками от этого свечения.

– Катя, ты меня слышишь?

– Слышу.

Свой шёпот я сама еле расслышала, но Глеб услышал, совершенно невесомо коснулся щеки.

– Не больно?

– Нет, я пока не знаю, где не больно.

– Я с тобой.

Попытавшись кивнуть ему, я потеряла сознание. Я приходила в себя, смотрела на Глеба и опять теряла сознание. Когда очередной раз увидела его глаза, то уже не удивилась и только ждала, когда он исчезнет, а он не исчезал. Он тоже ждал, что я опять закрою глаза, а я смотрела и смотрела на него, и он понял, что я вижу его.

– Привет.

Я долго думала, кивнуть ему или ответить, решила, что ответить безопаснее и прошептала:

– Привет.

Он больше не смог ничего сказать, только смотрел на меня глазами полными любви и боли. Мне пришлось решиться на улыбку, и оказалось, что улыбаться тоже не больно.

– Мне уже не так больно, уже могу улыбнуться.

– Я люблю тебя.

И такая боль в глазах, что я чуть опять не потеряла сознание. Попыталась достать руки, но оказалось, что они чем-то забинтованы так, что не видно пальцев.

– Что это? Почему?

– Ты все мышцы себе повредила. И на ногах тоже.

– Я сама? Зачем?

Лицо Глеба как-то странно изменилось, как волна прошла, но он справился с собой и спокойно объяснил:

– Ты сопротивлялась передаче энергии от Олафа и меня. Всеми своими гигантскими силами.

– Гигантскими?

– Да. Теми, которые в тебе проснулись, мы едва тебя удерживали, только тело осталось человеческим, ты его ломала об нас.

Как это – я сама ломала своё тело? Вопрос был таким явным, что Глеб смог слабо улыбнуться.

– Мы пытались тебя держать и передать тебе энергию, а ты вырывалась так, что могла сломать себе всё. И боли не чувствовала.

– Я очень всё чувствовала, всё-всё чувствовала, больно невозможно, мозг чуть весь не выкипел…

Глеб побледнел, и глаза мгновенно почернели.

– Но ты лишь чуть постанывала… ни разу даже не крикнула…

– Не могла, почему-то не могла, но было очень больно.

– Ты всё чувствовала? Но это невозможно, ты чуть не сломала себе позвоночник…

– Это когда я над столом взлетала?

– Ты всё помнишь? Ты была в сознании?

– Пока Андрей какой-то холод мне на голову не надел, ещё Лея кричала…

Я всё шептала и шептала, пока не появились слёзы и я, наконец, не заплакала. Со слезами стала уходить боль в руках и ногах, а я всё шептала и не могла остановиться. Глеб смотрел на меня сумасшедшими глазами, огромными, полными боли и страдания. Несколько раз он пытался погладить меня по щеке, но останавливался на полпути в страхе, что мне будет больно, а я все шептала, рассказывала ему о своей боли. Почему всё это ему рассказываю, зачем? Раньше никогда этого не делала, просто терпела и молчала, если не напивалась. А сейчас жаловалась и жаловалась, хныкала как маленький ребенок, всхлипывала, плакала, требовала сочувствия в своих страданиях. Потому что верю ему, большому и сильному, верю, что он любит меня и спасёт в этой боли, что он понимает её, эту мою страшную боль. Я для него теперь жизнь, счастье и любовь. Этот ужас, который я пережила, помог мне понять, насколько я его люблю и доверяю, наконец, поняла, что я не одна, я ему могу всё сказать, мне не нужно быть сильной. Тяжело вздохнув, я посмотрела на него и прошептала уже спокойнее:

– Ты меня не слушай, это просто истерика, не так уж больно и было, совсем чуть-чуть, сам сказал, что я только стонала.

Глеб закрыл лицо руками и кивнул – конечно, совсем чуть-чуть. А я вдруг успокоилась, слёзы помогли, боль ушла, и тело охватило блаженство от ощущения отсутствия боли. Когда я попыталась пошевелиться, Глеб сразу остановил меня:

– Катя, не двигайся, у тебя все мышцы порваны на ногах и руки очень повреждены, спина тоже непонятно как держится. Олаф, зайди.

– Катя, здравствуй, дорогая. Выглядишь хорошо.

– Привет. Зеркало есть?

– С этим подождём, завтра посмотришь на себя.

– Такой ужас?

– Ты прекрасна, только… от напряжения у тебя немного мышцы на лице… чуть изменились.

Даже лицо ощупать не могу, всё замотано какой-то непонятностью, это не бинты и не холст, что-то плотное, но не жёсткое. Попытавшись ощутить спину, поняла, что лежу на чем-то, проваливаюсь, как в пуховой матрац, ощущение непонятное. Олаф положил мне руку на лоб, и я сразу потеряла сознание от удара энергией.

Я пришла в себя от того, что кто-то трогал мои руки, Олаф. Он разматывал непонятность с моих рук… о, ужас! Кожа была совершенно синей, сплошной синяк, и такая распухшая, пальцы как сосиски. И я воскликнула:

– Это что такое с моими пальцами? Олаф, это навсегда? Как с ними жить?

Он только улыбнулся.

– Катя, час назад ты только шептать могла, а сейчас уже достаточно громко возмущаешься. Всё пройдёт, и ты скоро будешь ещё красивее. А сейчас ножки, прекрасные ножки.

Прелесть ножек ужаснула меня так, что я закрыла глаза.

– Ну, что, зовём Глеба?

– Нет! Только когда хоть немного меньше стану, Олаф, я как слон опухший.

Олаф очень вкусно рассмеялся, покачал головой и позвал Глеба:

– Глеб, Катя в полной красоте, торопись увидеть.

Своими пальцами-сосисками я не могла укрыться одеялом, они меня совсем не слушались, и когда вошёл Глеб, я только с ужасом посмотрела на него. Олаф получил массу удовольствия от моего смущения и улыбки на лице Глеба.

– Моя красавица, ты уже совсем пришла в себя, даже говорить можешь.

– Глеб, только совсем синяя красавица, розовой я уже была, теперь вот синяя.

Олаф что-то сказал Глебу на ассасинском и, подмигнув мне, вышел. И чего он так радуется, прямо счастлив весь, даже подмигнул мне, несмотря на присутствие Глеба.

– Я не понимаю, чему он так радуется. Опять буду ходить как ужас, никуда не выйти, буду только лежать и лежать.

– Так ходить или лежать?

Глеб улёгся рядом со мной и улыбался, поводил пальцами по моей синей сосиске.

– Хорошо хоть не ванна эта жуткая, ты хочешь сказать, что я прямо завтра пойду гулять в сад?

– Завтра не завтра, но скоро будешь гулять.

Я даже не удивилась своим, как догадываюсь, синим лицом. И какое такое лечение они придумали для моего совершенно измученного тела, что синева так быстро пройдёт? И эта слоновость сама по себе превратится в нормальность тела. Глеб мягкими пальцами очень нежно касался кожи на руках, и я почувствовала тепло, сначала легким дуновением, потом всё сильнее и уже совсем горячо. Я чувствую его энергию! Глеб улыбался, смотрел на меня и его глаза светились звёздочками.

– Я люблю тебя, милая моя, всё хорошо, твоё удивительное тело станет ещё прекраснее.

Он гладил мою кожу, и она оживала, прямо на глазах оживала, как та роза, как тот букет, который расцвёл от его прикосновения. Отёк спадал, и пальцы уже не стали похожими на сосиски, ещё не мои пальцы, но уже значительно тоньше.

– Глеб, это что, я как цветок, да? Так быстро, удивительно.

– Ты самый красивый цветок, единственный в мире цветок.

– Ты будешь меня лечить?

– Я уже лечу тебя, восстанавливаю твоё мягкое тело.

Глеб водил руками надо мной, иногда касался кожи, и тело оживало, даже спина перестала ощущаться металлическим колом. Энергия лилась из его пальцев настоящим потоком, и я впитывала её как сухой песок воду, мгновенно и всю. И даже не заметила, как уснула.

Меня лечили все, Олаф объявил, что мне нужно разную энергию, не пытаясь даже объяснить, чем же она отличается, поэтому каждому было выделено время и начиналось развлечение. Олег назвал меня синей птицей счастья, Андрей голубым облаком. Виктор долго мычал, сдерживая своё сравнение, я сделала грозное лицо и затребовала правды, но услышав её, тут же кинула в него подушечкой. И откуда он таких слов набрался, кино что ли крутит, словарный запас пополняет – синий пупсик, хорошо, что Глеб не слышал. Я объявила ему вендетту, вот как только верну себе нормальный цвет, так и начну ему жену искать, серобуромалиновую, он такого слова не знает и пусть пока радуется.

Удивительно, но хотя цвет кожи уже стал невероятного послесинякового состояния, то есть – все цвета радуги, у меня ничего не болело, мышцы восстановились быстро. Олаф даже говорил, что я что-то там ломала, но категорически не стал уточнять, что. Заявил – заросло и будь довольна. Сам лечил приложением руки ко лбу, от которого я сразу на некоторое время теряла сознание. Глеб лечил своей энергией дольше всех, приходил, укладывался рядом со мной и целовал всё мое тело. От его поцелуев во мне возникали уже знакомые вихри, и тело тихонько звенело от удовольствия. Однажды вечером после такого лечения он решился меня обнять, хотя я и раньше говорила, что у меня ничего уже не болит. Объятие было таким нежным, таким бережным, что я заплакала.

– Не плачь, моя милая, я люблю тебя.

Я всхлипывала и пыталась ему сказать, что люблю его, но у меня ничего не получалось, и он только улыбался.

– Ты моя единственная, самая прекрасная.

Утираясь его платком, я просипела:

– Серобуромалиновая, конечно, единственная, где ещё такую найдёшь?

Глеб засмеялся и спросил:

– А Виктору ты где такую собралась искать?

– Ага, испугался, а сам меня назвал… и где такое слово только услышал.

– Пупсик? А что, нежно звучит – пупсик.

– Не смей! Никогда не смей так меня называть!

Рассердившись, попыталась вырваться из его рук, но мне стало больно, и я поморщилась.

– Что? Тебе больно? Где больно?

– Вот, если будешь так меня называть, то я…

– Не буду, клянусь.

Хорошо, что эти сверхчеловеки всегда свою клятву держат, теперь можно быть абсолютно уверенной, что никогда Глеб так меня не назовёт. Я прижалась к нему и задала вопрос, который меня очень волновал, но я боялась спрашивать:

– Ты поэтому решился после бала? Потому что Олаф тебе сказал, да?

Глеб молчал очень долго, гладил мои руки, целовал пальцы, волосы и в глаза не смотрел. Я спрятала лицо у него на груди и прошептала:

– Можешь не отвечать.

Глеб поднял моё лицо и сказал, не отрывая тёмных глаз:

– Я люблю тебя, жизнь за тебя отдам, только ты её не брала никак, жизнь эту, мою энергию. Я ждал, обещал тебе и ждал. Информация Олафа и поведение Норы на балу… короткая человеческая жизнь.

И вдруг улыбнулся, нежно меня поцеловал и прошептал:

– Ты сама сказала, что это ты меня совратила.

Я открыла рот от удивления, ну да, сама сказала. Глеб расхохотался, чмокнул меня в макушку.

– Глеб, ты меня своей энергией… когда потом целовал…

– Да, хоть немного, но ты принимала. Когда ты кодовые слова произнесла, то сразу всю энергию потеряла, совсем немного осталось, поэтому Олаф успел, понял, что нужно делать.

– Это твоя энергия?

– Может быть.

– А почему ты сказал, что я сама себя ломала?

– Ты не принимала нашей энергии, все твои силы, странная, но очень мощная энергия, сопротивлялись нам, ты не просто сопротивлялась, ты нас отторгала. Энергия Олафа не могла пробиться, я только удерживал тебя над столом, а ты ломала свои ребра о мои руки, поднималась и давила своим телом на мои руки. Это я тебе два ребра сломал.

– У меня сломаны рёбра? А ещё что?

– Всё уже зажило.

– Глеб, хоть одна косточка у меня осталась целой?

– Голова.

А сам улыбнулся неожиданно, я тут выяснила, что вся была сломана, а он смеётся, и удивлённо посмотрела на него.

– Среди нас самой сильной оказалась Лея.

– Лея что-то кричала мне, я помню.

– Она как-то смогла пробиться сквозь сопротивление твоей силы, брешь пробила, а дальше уже Олаф смог тебе помочь.

Глеб гладил меня по голове, прижимать к себе ещё боялся, мягко касался губами моего лица, даже щекой потерся об мою щёку.

– Я люблю тебя.

– Глеб, и что теперь с этой моей силой? Что это?

– Никто не знает. Олаф пытается понять, он поражён тому, как ты восстанавливаешься, очень быстро для человека.

– Я что, уже не человек? Мутант?

– Катя, ты человек, прекрасная человеческая женщина.

Мы не говорили о моей боли – я не хотела, а Глеб не мог. Я замечала, как он иногда искоса смотрел на меня, и в его глазах было столько сострадания, что у меня начинало болеть сердце. Всё правильно – физическое страдание для моего хрупкого тела и моральное для этого невероятной силы и возможностей сверхчеловека. Самым страшным для него было осознание невозможности мне помочь, вся его мощь ничего не значила в моих страданиях, моей боли. А в этот раз он своими руками ломал моё тело, которое ещё недавно любил на нашей постели. Именно сейчас, когда мы учимся любить друг друга как настоящие муж и жена, наступило испытание и для него, и для меня. Только так закон может решить можно ли давать шанс на любовь этим сверхчеловекам и людям, возможность жизни рядом, не всем, тем, кто готов. Не как хищнику и жертве, а как любящим мужчине и женщине. Даже Глеб со своей многолетней мечтой, жуткой борьбой с самим собой в полной неизвестности, не сразу смог побороть в себе хищника – уже полный любви он ломал меня, не в состоянии сдержать свою сущность. И сейчас он с ужасом вынужден был опять ломать меня, борясь уже со мной, с моей таинственной силой, которая неожиданно выступила против. Что-то нужно понять мне, не в силе, а в любви. Что-то, чего я ещё совсем не понимаю, может быть, какой-то страх свой преодолеть, который ещё сидит во мне и поднимает эту силу и борется против этой любви. Слова Сельмы лишь ускорили это испытание, она сыграла свою роль в действии закона и тем самым решила свою судьбу. Свой выбор она сделала сама и получила за него именно то, что должна была получить по этому закону. Только любовь даёт жизнь и счастье, и не важно, что это за любовь: к мужчине, женщине или ребёнку. Даже просто понимание, помощь в любви другим дает шанс найти самому любовь.

– О чём ты думаешь?

– О нас. Я люблю тебя. То, что произошло, это испытание, ты не думай об этом, иначе нельзя, только так.

– Мне ломать тебе рёбра?

– Именно тебе, прости, но только так ты поймёшь, как ты меня любишь. И как тебя люблю я. Когда твоя невероятная сила ничего не значит, ты просто мужчина, который спасает свою женщину. А я просто слабая женщина, которую спасает её мужчина.

Глеб не понял. Он смотрел на меня мрачным чёрным взглядом и не понимал, почему в доказательство своей любви он должен ломать мне рёбра. Я постучала своим уже почти нормальным пальцем ему по лбу – глупый командор, ничего ты не понимаешь в законах любви.

– Понимаешь, ты настолько силён, да ещё и восстановиться можешь сразу, как тебя мучить? Только моими страданиями. Как закон поймёт, что ты действительно меня любишь? Только когда ты сам захочешь отдать за меня свою жизнь.

– Ты отдала свою жизнь мне.

– Ну не всю, видишь, до сих пор жива. А теперь ты мне свою жизнь отдаёшь.

– Это лишь энергия. Катя, я так и не понял, почему я должен ломать тебе рёбра в доказательство своей любви? Есть много других способов её доказать.

Один из них он сразу и продемонстрировал. Поцелуй был очень нежным, ласковым, страсть лишь угадывалась. Между прочим, такой способ восстановления тела мне очень даже нравится.

3

На улице был такой яркий солнечный день, что я с тоской смотрела в окно. Глеб заметил мой взгляд и предложил прогулку по саду. Я недоверчиво посмотрела на него – прогулку? Ходить мне Самуил ещё категорически запретил, я уже вставала сама, иногда мне помогала походить по комнате Лея, но прогулка по саду? Глеб улыбнулся и таинственно прошептал:

– Самуил уехал, и Олафа в доме нет.

Грозный командор предлагает жене в отсутствии врача совершить партизанскую вылазку, я радостно закивала головой. Выглядела вылазка так: Лея помогала мне одеваться, Олег подогнал машину с открытым верхом, а в это время к дому подъехал Виктор и радостно помахал нам рукой. Глеб усадил меня в машину, закрепил ремень и положил подушку под ноги, руки спрятал под шубой. Матрёшка на выезде.

Мы ехали по саду, который оказался достаточно большим – за домом обнаружилась территория фруктовых деревьев. Я так обрадовалась возможности увидеть когда-нибудь настоящий цветущий сад, что пять раз сказала об этом Глебу. Он только улыбался и убеждал вернуть руки под шубу, но я вовсю ими махала, показывая ему разные красоты. Глеб негромко что-то сказал, потом повернулся ко мне:

– Есть хочешь?

– Хочу, а что здесь есть такое место или будет пикник?

– Место.

Мы подъехали к небольшому домику среди густых кустов, и нас уже встретили на крыльце несколько боевиков. Так странно видеть эти грозные фигуры на небольшом крылечке в чёрных костюмах и полном вооружении. Как только Глеб взял меня на руки и подошёл к крыльцу, они встали на колено и оперлись на ножи, приветствие главы клана. А я смотрела на них и не знала, что сказать, просто здравствуйте? Пока я думала, один из них встал и посмотрел на Глеба вопросительно, тот, видимо, кивнул, разрешая, потому что я услышала чёткий голос:

– Приветствуем тебя, жена командора.

– Здравствуйте, рада вас видеть.

А что я ещё могла сказать? Уже внимательнее посмотрела на них и увидела крупных молодых людей, стройных, очень эффектных в своих чёрных костюмах, никакого чувства опасности – ясные глаза и внимательные взгляды. Только ножи как-то портили общую приятную картину. Удивительно, что Глеб позволил боевику обратиться ко мне с приветствием, раньше я их даже не видела, знала, что они где-то рядом, везде, но вот так – в первый раз. Это после той клятвы на берегу, я же заявила, что не хочу их бояться, вот Глеб и решил показывать их мне. Я даже начала различать лица и не чувствую опасности с их стороны. Улыбнувшись им, я заметила, что некоторые глаза улыбнулись мне в ответ.

В домике оказались две комнаты, и в них явно жили люди. Очень чисто, светло, везде весёлая вышивка, занавески, какие-то полотенца на гвоздиках, как этнографический музей, только итальянский и ещё старинное зеркало на стене в бронзовой раме. В центре комнаты стоял большой стол со скатертью, весь уставленный едой, вокруг стола табуретки и одно большое кресло. И всё, даже шкафа нет. Не сразу заметила цветы на окнах, маленькие горшочки фиалок, невероятных оттенков соцветия, листьев совсем не видно. Глеб устроился в кресле со мной на руках.

– Еда простая, сам Вердо готовил.

– Это хозяин домика? Он садовник?

Вопрос я задавала, поедая удивительно вкусную ветчину с домашним хлебом, запах умопомрачительный.

– Хозяин, садовник.

– А можно мне с ним познакомиться?

Глеб подумал немного, почему-то сомневался, но потом позвал:

– Вердо.

Какой же он огромный, как боевик, сразу заполнил собой всю комнату. Чёрная борода скрывала почти всё лицо, густая шевелюра волос, расчесывать бесполезно, сразу понятно. И глаза – невероятной синевы глаза, яркие, молодые. Он что-то сказал на итальянском удивительно мелодичным голосом, как пропел. Я смотрела на него во все глаза: садовник из фильма, представить, как он своими огромными руками пересаживает листики фиалки, было невозможно.

– Здравствуй Вердо, очень вкусная еда, спасибо тебе.

Он внимательно на меня смотрел, пока Глеб ему переводил, слегка поклонился в благодарность за слова, но поклон был очень гордым, поклон уверенного в себе человека. Вердо явно знал, кто такой Глеб, раз боевики стояли на крыльце его дома, и видел их приветствие, однако чувствовал себя совершенно спокойно, почти на равных.

– Ты сам печёшь этот хлеб?

– Он сам готовит себе еду, но не проси, всё равно не даст.

Глеб улыбнулся, видимо, уже пытался для меня что-то из еды просить, а тот отказал. Вот это да, кто-то смог отказать Глебу, и он это спокойно пережил, без последствий. Значит, хороший садовник. Восхищенно понюхав ломтик хлеба, я положила его в карман шубки. Глаза Вердо стали как два блюдца, он даже рот приоткрыл, а Глеб рассмеялся и пожал плечами: что поделаешь с этими женщинами, всё как сороки подбирают. А я продолжила игру: съела кусочек ветчины, но уже без хлеба, хитро посмотрела на Вердо, и ещё один кусочек хлеба убрала в карман. То есть, это тот кусочек, который я должна была съесть с ветчиной. Вердо улыбнулся, кивнул и вышел. Глеб обнял меня и сказал тихо:

– Катя, ты его поразила своим восхищением хлебом.

– Очень вкусно, в Италии везде хлеб вкусный, ну, где я пробовала, но этот такой ароматный, нежный, какие-то травы добавлены, я не устояла. Всё равно буду просить, или каждый день приходить на обед.

Эта мысль ему явно не понравилась, но ответить он не успел, вошёл Вердо с большим свертком и протянул его Глебу. В куске грубого домотканого холста был завернут круглый хлеб, мягкий, с тонкой хрустящей корочкой. Я сразу его понюхала, щекой приложилась к этой корочке, потом даже губами коснулась.