Читать книгу: «Лондон», страница 7

– Девушка подождет, – пробормотал он себе под нос. – А золото ждать не станет.

И он нырнул в ворота.

На протяжении нескольких минут он крался переулками, держа курс на запад. Непосредственно перед тем местом, где склон переходил в вершину и сглаживался, пролегала красивая улица с колоннами по одной стороне. Она отходила от верхней магистрали на юг, к нижней. Улица тоже оказалась пустынной. Он пересек ее. Именно позади нее, в узком проулке близ храма Дианы, юноша снова увидел маленькую повозку и ослика.

Они остались без присмотра. Солдат нигде не было видно. Юлий торчал на углу и выжидал. Никто не появлялся. Неужто солдаты бросили повозку? Нет, разумеется. Он огляделся, пытаясь понять, куда они делись. Повсюду дворики, лавки и мелкие складские строения – можно зайти в любое здание. Повозка так и была накрыта холстиной. Что же, золото уже выгрузили или это временная остановка? По-прежнему ни души.

Если разгрузились, то надо порыскать вокруг и выяснить, куда именно. Бессмысленно торчать здесь целый день. Он осторожно двинулся вперед и направился к повозке.

Дойдя до нее, осмотрелся. Никого. Он приподнял покров и заглянул внутрь.

Повозка оказалась почти пуста. Лишь три амфоры с вином и какая-то мешковина. Он пошарил еще, пока не наткнулся на что-то твердое. Потянул – тяжелое! Юлий ухмыльнулся и взялся другой рукой. И вытащил единственный мешок с монетами.

Тот был невелик. Он мог удержать его в ладонях, но даже это представлялось удачей. Об остальных можно не беспокоиться, одного такого мешка ему хватит. Пора смываться.

Крик позади. Он обернулся: солдат уже почти настиг его. Машинально бросив мешок, Юлий пригнул голову, вильнул вокруг повозки и припустил наутек. Тут же раздался и другой голос. И, как почудилось Юлию, третий – центуриона:

– Взять его!

Вперед, в проулок! Налево! Теперь направо! Секундой позже он уже был на большой магистрали. Перебежав, огляделся в поисках очередного проулка, нашел, нырнул.

Они знали, что он видел золото, стал свидетелем. Им придется убить его. Он лихорадочно соображал на бегу: куда податься? Где скрыться от них? Голоса доносились будто со всех сторон. И тут мелькнула спасительная мысль. Он помчался вперед, задыхаясь и слыша за спиной близкий топот.

Мартина маялась у моста. Вокруг не было ни души, и только чистые воды широкой реки безмолвно струились, сверкая на солнце. С моста она видела скользивших под поверхностью рыбин, серебристых и бурых.

Вот и все общество. Она была одна.

Мартина рассвирепела, как только может разгневаться молодая женщина, настроившаяся на поцелуи и преданная забвению. Она прождала час. До нее вновь и вновь долетал неистовый рев, оглашавший гладиаторский поединок. Ей не нравились убийства, но дело было в другом. Он прислал ей письмо и обещал подарок. Она пошла на великий риск и вот, униженная и раздосадованная, томилась здесь дура дурой. Она подождала еще немного, затем пожала плечами. Возможно, юный Юлий попал в какую-то беду. Возможно.

«Прощу, если ногу сломал, – сказала она себе, – но не меньше». Если он вообразил, будто вправе ее игнорировать, то еще наплачется.

Она, таким образом, пребывала в чувствительном расположении духа, когда, к своему удивлению, увидела, как из тени боковой улицы вышла и направилась к ней знакомая фигура.

Секст не был бы Секстом, если бы не пошел к Мартине, узрев ее в одиночестве. Она же при виде мужчины, которого избегала ради Юлия, сочла возможным приветствовать его поцелуем. Если Юлий где-то поблизости, то пусть полюбуется. Для надежности она поцеловала Секста еще раз.

Секст немного удивился столь неожиданно теплому приему у девушки, которой он домогался. Тщеславие сказало ему, что иначе и быть не могло; опыт велел не спрашивать о причине. Он любезно улыбнулся.

Мартина пришла с моста – не видела ли там, часом, Юлия? Она с кривой улыбкой ответила, что нет. Юлий наверняка находился в каком-то другом месте.

– Вероятно, он на играх, – предположила она. – Пойдем проверим?

И взяла его под руку.

Сексту была приятна эта прогулка. С Юлием у него было дельце, которое предстояло уладить, но он не хотел упускать непредвиденную возможность. Когда показался амфитеатр, Секст уже условился явиться к ней ночью.

«Буду на небесах, – думал он, – если не посадят в тюрьму».

– Не надо, чтобы нас видели входящими в амфитеатр вместе, – придумал он предлог удалиться, когда они подошли близко. – Простимся до вечера.

И Секст исчез, намереваясь дождаться приятеля. В кулаке он сжимал рукоять ножа.

Вечер выдался теплый, в огромном опустевшем амфитеатре стояла пыль, приятно отдававшая по́том. Толпа осталась довольна. Публика наелась и упилась на протяженных изогнутых ярусах; она повидала львов, быков, жирафа и всяческих тварей. Полюбовалась, как медведь задрал человека, а также на гибель двух гладиаторов. Лондиниум мог быть удален от Рима, но в такие мгновения, под сомкнутыми арками каменного театра, при виде различных тварей Европы и Африки вкупе с гладиаторскими боями, имперская столица древнего, залитого солнцем мира казалась столь близкой, что можно было докричаться.

Юлий шел в толпе. Она, пожалуй, спасла ему жизнь. Ярдов на сто оторвавшись от погони, он вылетел из переулка, пересек мощеную улицу и нырнул в амфитеатр. Дальше помчался по огромному кружному проходу в стенах, перепрыгивая через две ступеньки, и после юркнул в узкую дверь, выходившую на верхние ярусы. Сражались два гладиатора. Люди повскакивали с мест, чтобы лучше видеть убийство. Юлий сумел втиснуться, не обратив на себя внимания.

Там он пробыл весь день. Не раз он оглядывал публику, наполовину ожидая увидеть разыскивающих его легионеров. Он не отваживался выйти – вдруг они ждали внизу, – но теперь, когда выбрался с толпой, не обнаружил ни малейшего их признака. Хорошо бы они его толком не рассмотрели.

Он усмехнулся про себя: может, и выкрутился!

Но как быть дальше? Вот-вот начнется пирушка с соседями. Родители небось целый день гадали, куда он делся, и ждали его. И да, родные стены манили Юлия после недавних треволнений.

Проблема была в мешке с фальшивыми монетами. Мать знала о нем. Им рано или поздно нужно будет поговорить – и с отцом, разумеется. Юлий боялся этого, но взял себя в руки.

– Матери все равно придется открыть, куда она его дела, – пробормотал он. – И Секст от меня отвяжется.

Юлий вздохнул. Секст дал ему время до захода солнца, а оно уже садилось. «Придется уломать его дождаться утра, вот и все, – решил Юлий. – А до того нужно пошевеливаться. К тому же, – сказал он себе с усмешкой, – пускай сначала найдет меня».

Он позволил толпе нести себя – она втекала в верхний проезд и большей частью направлялась к восточному холму. Постепенно его мысли вернулись к Мартине. Не здесь ли она где-нибудь? Сумеет ли он оправдаться? Наверное. Терять надежду совершенно незачем.

Затем он снова, в который раз за этот долгий день, подумал о золоте.

Мешок уже был у него в руках! Невыносимо было знать, что даже теперь тот находится близко, покоится в каком-нибудь подвале, в считаных ярдах от места, где Юлий видел повозку. Остались ли легионеры его караулить? Конечно нет. Если они украли золото, то постараются какое-то время держаться от него подальше.

Но тут он подумал о другом. Возможно, золото не оставят, где было, а через пару дней вернутся и начнут развозить. Зачем хранить его в одном месте? Того и гляди найдут. По крайней мере, существовала возможность, что золото не залежится там. Если он хочет поживиться, то лучше не откладывать. И Юлий негромко рассмеялся: домой он всяко не попадал.

Юноша перешел на боковую улицу и прокрался туда, где видел повозку. Там оказалось малолюдно, и никаких солдат. Он внимательно изучил окрестности. Нашлось полдесятка мест, где можно было спрятать деньги. Придется вламываться. Скоро стемнеет. Ему понадобится масляный светильник. Юлий осторожно двинулся дальше.

Он не заметил, что за ним следили.

Мать Юлия встревожилась лишь с наступлением сумерек. Соседи вовсю угощались. Толстуха только что уплела третьего цыпленка. Руф, чье круглое живое лицо успело приобрести малиновый оттенок, смешил друзей очередной историей. Но где же мальчишка?

– Увивается за какой-нибудь особой, – сказал ей с ухмылкой Руф, когда сын не объявился к началу пирушки. – Да не волнуйся ты за него!

Однако она еще не поведала мужу о монетах. И какое отношение имел к ним Секст? Ей не нравился этот тип с насупленными бровями.

Зажглись звезды, Мартина ждала. Она едва понимала свои чувства. Гнев на Юлия успел улетучиться. Возможно, с ним что-то случилось – не слишком ли скоро она его обвинила?

А теперь придет Секст.

Какая-то часть ее пребывала в волнении. Он, в конце концов, мужчина. А мысль о мужчине теплой летней ночью порождала в ней трепет предвосхищения. Но так ли ей нужен Секст, с его бачками и глубоко посаженными глазками? Пожалуй, не слишком.

– Я хотела юного бойца, – призналась она вслух.

Но ожидался Секст, и Мартина не сомневалась, что от него будет не так-то легко отделаться, если придет. Она вздохнула. В этот миг молодая женщина и сама не знала, чего хочет.

Был отлив. Под яркими звездами по реке скользила небольшая лодка. Воздух оставался теплым даже возле воды. Суденышко неприметно плыло по большой петле, тянувшейся ниже Лондиниума, и воды бесшумно катились к восточному морю.

На дне лодки неподвижно лежал человек, обратив лицо к ночному небу. Ножевую рану, от которой он испустил дух, нанесли так умело, что крови почти не было. Теперь тело весило столько, что должно было затонуть и упокоиться на дне.

Но все же утопить труп не так-то просто. Река располагала скрытыми воронками и течениями, своей собственной тайной волей, и тело, даже нагруженное, затонув в одном месте, могло непостижимым образом очутиться в другом, где будет легко найдено. Поэтому без знания секретов реки никак не обойтись.

Однако мореход был с ней отлично знаком.

Сначала, когда его жена и Секст обменялись поцелуями, он удивился. Он знал Секста в лицо, помнил его имя. Письмо же было подписано другой буквой. Но после он понял свою ошибку – то было криво нацарапанное «S», а не «J».⁹

Он убил Секста, когда плотник преследовал своего приятеля Юлия в сгущавшихся сумерках.

Теперь оставалось решить, что делать с Мартиной. Его первым побуждением было наказать жену так, чтобы запомнила на всю жизнь. На родине его матери ее забили бы камнями. Но он мудрее. В конце концов, найти ей замену могло оказаться не так уж легко. Любовнику он отомстил. С ней он будет любезен и поглядит, что дальше.

Осенью 251 года вскрылась кража большого количества золотых и серебряных монет.

Центурион, которому поручили возглавить следствие под началом одного из виднейших советников губернатора, не преуспел в этом деле.

Вскоре его вместе с несколькими отрядами из лондиниумского гарнизона спешно перебросили в Уэльс, на перестройку большой крепости в городе Карлеоне. Время их возвращения не оговорили.

Однако у Юлия дела шли неплохо. Мать не заговаривала о мешке, а загадочное исчезновение друга Секста поставило в истории точку.

Его совместная с мореходом деятельность процветала. Мало того, мореход, довольный расправой над любовником жены, совершенно не подозревал о связи Мартины с Юлием, которая началась следующей весной. Когда же годом позднее купец сгинул в морях, молодой человек женился на вдове и завладел его делом.

После рождения у них второго сына Юлий, к великому восторгу своего отца, стал полноправным членом храма Митры.

Тогда же в Риме вновь воцарились сильные правители, а потому на какое-то время казалось, что жизнь в Лондиниуме и всей империи возвращается в нормальное русло.

Но кое-что продолжало терзать Юлия. Со дня состязаний он снова и снова приходил в знакомое место, искал везде, денно и нощно. Когда центуриона вдруг отослали, Юлий не сомневался, что тот не мог увезти с собой тяжеловесные сокровища. А потому невдалеке от участка, где он в последний раз видел повозку с ослом, по-прежнему хранился груз монет, ценность которого было даже трудно исчислить. Шли месяцы, годы, а он все искал. Долгими летними вечерами стоял он на пристани или валах великой стены Лондиниума, следя за садившимся солнцем и недоумевая.

Где же, во имя всех богов, золото?

Распятие

604 год

Женщина смотрела на море. Длинные волосы ниспадали на охотничье платье, колеблемое ветром. Ясное осеннее солнце еще пребывало на востоке.

Это последний миг ее свободы. Здесь, в диком уголке, она укрывалась три дня, но теперь была обязана вернуться. И принять решение. Какой ответ дать мужу?

Пришел халигмонат – священный месяц, как называли в языческих северных странах римский сентябрь.

Место, где она стояла, находилось на огромном изрезанном побережье за эстуарием Темзы, где Англия примерно на семьдесят миль вдается в воды холодного Северного моря. Впереди простиралась бескрайняя серая морская гладь. Позади – топи и вересковые пустоши; леса и поля, уходившие к горизонту. А справа – пустынные, протяженные отмели, тянувшиеся к югу на пятьдесят миль до того, как изогнуться и явить широкий вход в Темзу.

Ее звали Эльфгива, что означало на англосаксонском языке «дар фей». Богато вышитое платье выдавало в ней женщину знатную. К тридцати семи у нее народилось четверо сыновей. Она была белокура, с красивым лицом и ясными голубыми глазами. В золотистые волосы вплелись серебряные пряди, но она знала, что сохранила привлекательность. Еще и родить могла. Даже дочь, о которой давно мечтала. Но что в этом толку, если останется неразрешенным это ужасное дело?

Хотя двое слуг, ожидавших с лошадьми, не видели ее лица, искаженного страданием, им были ясны ее чувства. Они жалели ее. Все домочадцы знали о внезапном разладе между господином и госпожой после четверти века счастливого брака.

– Она отважна, – прошептал один грум другому. – Но выстоит ли?

– Только не против господина, – ответил тот. – Он всегда добивается своего.

– Твоя правда, – согласился первый. И восхищенно добавил: – Однако она горда.

Чрезмерная гордость была диковинной для женщины, принадлежавшей к англосаксам.

За последние два столетия на северном острове произошли глубокие перемены. Римская империя пала в результате очередного вторжения, отголоски которого достигли и Англии. После крушения империи Британия перестала быть ее провинцией.

Врата Римской империи часто атаковали варвары, но Рим либо давал им отпор, либо поглощал как наемников и поселенцев-иммигрантов. Однако в 260 году, когда разросшаяся империя распалась на части, обуздывать набеги стало труднее. И вот, году примерно в четырехсотом, многие племена Восточной Европы, подгоняемые ужасными азиатскими гуннами, несметными полчищами потянулись на запад. Процесс развивался постепенно. Тем не менее готы, бургунды, франки, саксы, славянские племена и многие прочие, селившиеся вблизи уже осевших народов, обозначили свои племенные территории, после чего былые устои и цивилизация Западной Европы пришли в окончательный упадок.

Вскоре по наступлении 400 года от Рождества Христова теснимый римский император вывел из Британии гарнизон, направив островным провинциалам лишь хладное послание: «Защищайтесь сами».

Те поначалу справлялись. Да, случались нападения германских пиратов, но города и порты острова были укреплены. А спустя несколько десятилетий там начали прибегать к услугам германских наемников. Однако со временем, когда торговые связи с материком прервались, положение изменилось. Выросли местные вожаки. Наемники осели и разослали своим заморским сородичам письма, в которых указывали на слабость и разобщенность островной провинции.

То были северные германцы – племена из прибрежных районов нынешних Германии и Дании – англы, саксы и прочие, включая, по всей вероятности, родственное племя, известное как юты. В большинстве эти люди были белокурыми и голубоглазыми.

Они буквально наводнили Англию, растекаясь с востока на запад. Иногда им оказывали сопротивление. Году приблизительно в пятисотом от них защитил западную часть страны один римско-бриттский полководец. Имя его было открыто позднее летописцами и положило начало легенде о короле Артуре.

Но, несмотря на эти доблестные попытки сохранить старый римско-бриттский мир, иммигранты превратились в хозяев этой земли через полтора века после своего появления. Овладеть Уэльсом, находившимся далеко на западе, и Шотландией, располагавшейся на севере, им не удалось. Древние кельтское и латинское наречия преимущественно вымерли, за исключением некоторых имен собственных, в частности рек: из Тамесис, к примеру, образовалась Темза. Из колонии развилось несколько славных королевств: англы основали Нортумбрию и Центральную Мерсию; на юге раскинулись саксонские королевства – Уэссекс на западе, Сассекс в центре и Кент на былом полуострове кантиев. Огромный низинный восточный участок земли от Кента и дальше, через эстуарий, разделили надвое: в северной половине обитали англы Восточной Англии, а на юге правил восточносаксонский король Эссекский.

Эльфгива возвращалась к мужу как раз из Восточной Англии.

Там она провела детство и отправлялась туда ежегодно к могиле отца. На этот раз Эльфгива особенно надеялась, что посещение придаст ей сил – так в некотором роде и случилось. Она была счастлива бродить по открытому побережью, где широкие отмели нарушались лишь вытянутыми и сглаженными песчаными дюнами, пока их не накрывали мелкие волны. До чего отраден соленый ветер с моря, порывистый и бодрящий! Гуляла молва, что благодаря ему жители Восточной Англии жили дольше прочих.

Чуть глубже по суше раскинулся погост – ряды могильных холмов в несколько футов высотой средь зарослей дрока и небольших деревьев, верхушки которых стараниями ветров давно стали плоскими. Она провела здесь не один час. Самый крупный холм был отцовской могилой.

Как же она любила отца, восхищалась им! Он пересек все северные моря и взял себе невесту из шведок. Отец был настолько отважным мореплавателем, что дочь похоронила его в лодке при всех регалиях. Ей до сих пор слышался его грудной голос. Покоясь здесь и распустив свою длинную бороду, видел ли он сны о небесных морях? Возможно. Присматривали за ним боги Севера? Она не сомневалась в этом. Разве он не хранил их в крови? Днем Тива, бога войны, был вторник, по римскому календарю отводившийся Марсу; Воден, или Вотан, как звали его германцы, считался величайшим из богов, и день его был серединный, среда; Тунор-громовержец правил четвергом; Фригг, богиня любви, – пятницей, придя на смену римской Венере.

«Мой прапрадед был младшим братом в королевском роду, – напоминал ей отец, – а значит, мы происходим от самого Водена». О своем происхождении от Водена заявляли чуть не все королевские фамилии Англии. Неудивительно, что отец был могуч, черпая силу, казалось, прямо с небес и из моря.

Разве не перешло от нее это наследие к четверым сыновьям, еще когда те покоились в колыбели? Неужто не учила она их тому, что они суть дети моря и ветра, равно как и самих богов? И чем ответил бы отец на постыдное требование ее мужа? Стоя возле могилы, она отлично знала, что бы тот сказал. Именно поэтому поездка хоть и придала ей сил, но не принесла успокоения.

Муж пожелал обратить ее в христианство.

В круге селян у реки стояли бок о бок мужчина и его молодая жена. Оба пребывали в ужасе.

Подобно остальным, чета была одета в простые рубахи и чулки, перетянутые бечевкой. Однако сейчас две женщины уже стягивали чулки с девушки, а затем они собирались снять рубаху.

И злодеяние, и суд, какой уж был, свершились накануне; исполнили бы тотчас и приговор, да деревенский старейшина решил подождать, пока не изловят змею. Теперь имелась и змея.

Дровосек осторожно держал гадюку чуть ниже головы, иногда поднося к костерку, чтобы раздразнить.

Перед девушкой разложили большой мешок, уже нагруженный камнями. Едва раздев, ее принудят забраться внутрь. Затем швырнут туда же гадюку, затянут верх и полюбуются на конвульсии мешка, когда змея ужалит. После по слову старейшины кинут мешок в воду – пускай утонет.

Такое наказание полагалось женщинам за колдовство.

Вина была несомненна: их поймали с поличным. Никто за них не вступился. Понятно, что малый вопил, будто женка ни при чем, но на него можно было не обращать внимания. Перед деянием он вышел из хижины, жена же осталась там. А посему, на взгляд деревни, виновна.

«Она и подбила его», – судили одни. «Не остановила», – рядили другие. Разницы не было. Древние англосаксонские законы, именовавшиеся правдами,¹⁰ отличались суровостью и беспощадностью.

– В мешок ее! – кричал народ.

Молодому человеку, имя которого Оффа, сочувствовали больше, несмотря на окончательный приговор. Никто не мог отрицать, что он выказал силу духа. Факты были просты. Сельский старейшина, человек видный и хитрый, воспылал страстью к юной жене Оффы. Он попытался соблазнить ее и чуть не изнасиловал, но был остановлен ее воплями. На том и конец. Он не причинил ей никакого вреда. Но Оффа с женой любили друг дружку. Оффа не примирился с покушением. В деревне поговаривали, будто он малость спятил.

Если бы он просто отметелил старейшину, вышло бы не так скверно. В подобных случаях можно и откупиться. Отрубишь кисть – лишишься кисти; всю руку – значит, руки. Хоть это означало кровную вражду, семье нередко удавалось заплатить даже в случае смерти. Но Оффа совершил иной проступок. Он, несомненно подстрекаемый женой, днем раньше покинул хижину и воткнул в старейшину булавку. Это была совсем другая статья: колдовство.

Колдуны обычно кололи фигурки, изображавшие жертв, но существовал и иной способ – вонзить булавку непосредственно в обидчика, как и по сей день повествуется в сказке о Спящей красавице, а после просить, чтобы жертва не заснула, но истекала гноем, пока не помрет. В этом-то ужасном злодеянии и обвинили Оффу. Будучи лицом незначительным, парень оказался обречен.

Он был энергичным мужчиной двадцати лет – жилистый, ниже ростом, чем большинство саксонских крестьян-крепышей; с каштановыми волосами против их белокурых, однако с такими же голубыми глазами. Некоторая живость мышления и нрава также выдавала в нем скорее кельтскую, нежели саксонскую кровь. У него были две особые приметы: прядка белых волос точнехонько надо лбом и забавные перепонки меж пальцев обеих рук. Хоть звали его Оффа, селяне даровали ему прозвище Утка.

Прошло полтора века с тех пор, как его предки покинули некогда римский город Лондиниум. Будучи первоначально мелкими купцами, к моменту исхода легионов они служили в народной милиции и с горечью наблюдали упадок города. Они еще оставались там, когда в году четыреста пятьдесят седьмом туда хлынули тысячи жителей Кента, спасавшиеся от орд саксонских грабителей. На сей раз всех защитили могучие стены, укрепленные дополнительными бастионами, а также еще одним валом вдоль побережья, высоким и прочным. Но то был последний час городской славы – начало конца, наступившего очень скоро. Фермерам, заполонившим землю, города были ни к чему. Старый метрополис, лишенный былого значения, пришел в упадок и опустел. Поколением позже семейство Оффы разорилось; следующее устремилось прочь. Дед Оффы промышлял тем, что сделался угольщиком в лесах Эссекса. Отец, веселый малый и бесподобный певец, был принят в это мелкое саксонское селение, где ему дозволили жениться на местной девушке. Деревенские и стали сородичами Оффы, других у него не было.

Деревушка была маленькая – буквально поляна, однако возле ручья. Одного из многих потоков, что неприглядно вились по лесам и болотам к низовьям Темзы. Стояло несколько сирых хижин, крытых соломой; имелся длинный деревянный амбар; два поля: одно готовое к жатве, другое под паром. А еще – луг и участок открытой травы, где праздно паслись четыре коровы и лохматая лошаденка. У берега виднелась лодка, выкрашенная черным. Вокруг уныло высились дубы, ясени и буки. В лесной траве-мураве рылись свиньи, охочие до орехов и желудей.

Дорога от Лондиниума к восточному побережью, некогда построенная римлянами, проходила лишь в миле отсюда, но ныне она полностью заросла. Однако селение не было полностью отрезано от людей, ибо оставались извилистые лесные тропы, а через ручей жители перекинули небольшой деревянный мост – для удобства случайных путников.

Юный Оффа был из числа беднейших селян. Он не располагал полноценным крестьянским наделом. Ухаживая за невестой, предупредил ту, что владеет сущими грошами – четвертью оного. Пропитания ради он батрачил на других. Но все же был свободным человеком. Саксонский крестьянин, житель деревни. Однако вот же – его жену утопят, а ему уготовили кару похуже смерти.

– Пусть носит волчью голову, – возгласил старейшина.

Ему суждено уподобиться волкам и жить в лесу – без товарищей, в одиночку. Изгоем. Это было страшное наказание, припасенное для вольного лица. Изгой не имел никаких прав. Старейшина, пожелай он того, мог убить его без всяких помех. Его не приютит ни единая душа окрест. Ему предстояло бродить где попало и выжить или подохнуть – на его усмотрение. Такой была англосаксонская правда.

Рикола, его жена, осталась обнаженной. Она взглянула на него. Бодрое, округлое лицо Оффы было белее мела. Он знал, что жена любит его, но в глазах ее читалось одно: это твоих рук дело – я умру, а ты останешься жить.

Мужчины глазели на нее. Им было не удержаться. В конце концов, она обладала прекрасным юным телом. Розовая и белая плоть, небольшой детский жирок, мягкие юные груди. Двое мужчин растянули мешок. Третий, державший наготове гадюку, ухмылялся.

– Воден, – пролепетал молодой человек, – спаси нас!

И в отчаянии огляделся.

Нет, их жизни не могут оборваться вот так запросто.

Эльфгива и ее свита медленно продолжали путь. Они были в пути уже день, а она все еще пребывала в смятении. Дело было не только в отказе от веры, хотя для нее и не существовало ничего дороже. Имелось кое-что иное: дурное предчувствие. И чем ближе она подъезжала к дому, тем сильнее оно становилось. Что это значило? Не было ли оно посланием от богов?

Тучи ввергали ее в глубокое уныние. Они обогнали процессию и теперь закрывали солнце. Путники проезжали по дикой местности: подлесок, выжженная трава, бурый папоротник-орляк. Эльфгива погрузилась в задумчивость. Она вспомнила отцовские слова, произнесенные много лет назад. «Когда странник собирается в путь, он готовит корабль, намечает маршрут и ставит парус. Что еще ему делать? Но он не знает исхода – ни бурь, с которыми встретится, ни земель, которые откроет, ни того, вернется он или нет. Это судьба, и до́лжно ее принять. Никогда не надейся убежать от судьбы».

Англосаксы называли ее словом «вирд». Вирд был незрим, но правил всем. Ему подчинялись даже божества. Они были актерами, вирд – сказителем. Когда громы Тунора гремели в небе и отдавались в горах, за небесами пребывал вирд, содержавший это эхо. Он не был ни плох, ни хорош – непостижим. Он постоянно ощущался в земле, неспокойном море, ноздреватом небе. Вирд известен любому англосаксу и норманну; он правил жизнью и смертью, сообщая их песням и виршам неизбежный фатализм.

Одной судьбе ведомо, чему назначено быть и когда Эльфгива увидится с мужем.

– Увижу его и решу, что сказать, – пробормотала она вслух.

Этой ночью женщина решила обратиться с молитвами к Водену и Фригг.

Двигаясь лесом, процессия дошла до глубокого ручья. Эльфгива поняла с досадой, что, если пуститься вброд, они промокнут насквозь, и несколько минут искала переправы получше. Именно тогда, близ небольшого моста, она разглядела странное сборище и направила коня легким галопом.

Мгновением позже потрясенный Оффа обнаружил, что взирает на красивую даму, которая волей богов явилась из леса верхом на изящном скакуне.

– Что она натворила?

Дама с любопытством смотрела на обнаженную девушку. Старейшина поспешил объяснить. Эльфгива окинула взором толпу и вздрогнула при виде змеи и мешка. Затем осторожно вновь глянула на юную чету. Она совершенно случайно наткнулась на эту лесную деревню. Каков был промысел, приведший ее сюда? Возможно, ей предстояло выступить спасительницей. При взгляде на пару ее личные треволнения показались не столь ужасными. Она испытала даже некоторую зависть. Они были молоды. Юнец, похоже, любил девицу чуть ли не до безумства.

– Что вы хотите за них?

– Госпожа?

– Я покупаю их. Как рабов. Я заберу их с собой.

Старейшина замялся. Действительно, человека могли обратить в рабство за некоторые преступления, но в данном случае он не знал, какая правда окажется подобающей.

Эльфгива вынула монету из поясного кошеля. У саксов не было своих денег, но они пользовались теми, что доставляли через Английский канал торговцы. Монета сверкнула золотом. Вся деревня уставилась на нее. Мало кто видел такое прежде, однако старейшина и еще несколько человек смекнули, насколько она ценна.

– Вам оба надобны? – осведомился старейшина. Он предпочел бы увидеть голую девку в мешке со змеей.

– Да.

Старейшина мигом понял, какого решения ждут селяне, а потому подал женщине знак отпустить девушку, которая спешно принялась одеваться.

– Обрежьте им волосы, – велела Эльфгива слуге.

Так метили всех рабов, но Оффа с женой оказались настолько потрясены случившимся, что кротко подчинились. Когда дело было сделано, Эльфгива вручила старейшине монету и повернулась к молодой чете.

– Отныне вы принадлежите мне. Следуйте за мной, – приказала она и направила коня через мостик.

Какое-то время они двигались в молчании. Оффа отметил, что всадники держат путь почти прямиком на запад.

– Госпожа, – почтительно обратился он, – куда мы идем?

Эльфгива лишь коротко мотнула головой.

– Вряд ли вы слышали об этом месте. Всего лишь мелкий торговый пост, далеко отсюда, – улыбнулась она, – называется Лунденвик. – И она снова отвернулась.

Как бы ни рассудила судьба окончательно, не приходилось сомневаться, что тем утром участь Эльфгивы была в железных руках могущественного лица, которое, неведомо для нее, в тот самый момент ехало в точности параллельно ее маршруту всего в двадцати милях южнее.

Все знавшие ее мужа сошлись бы в следующем: она отважна, но ей далеко до мужа. Два события – одно произошло накануне, другое Сердик наметил на следующее утро – укрепили бы их во мнении: «Ничего у нее не выйдет».

Сердик неуклонно продвигался вперед. Пусть по прямой он находился всего в каких-нибудь двадцати милях, он с тем же успехом мог пребывать за тридевять земель. Путь его лежал по другой стороне эстуария Темзы вдоль великих меловых хребтов королевства Кент.

Два края эстуария несказанно разнились. Если огромные пределы Восточной Англии представляли собой равнину, то более узкий полуостров Кент разделялся массивными гребнями, что уходили на восток до места, где они резко обрывались и нависали над морем высокими белыми скалами. Между грядами простирались обширные долины и населенные области: восточнее – холмистые, открытые поля; на западе – леса и кустарник, поля поменьше и фруктовые сады.