Читать книгу: «Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки», страница 2
Невада
Сколько ни познавай, открывай и расширяй горизонты, а стереотипы всегда берут верх.
– Ну и где тут барханы, верблюды и саксаул? – вращаем мы головами, разглядывая в окна запылённые кактусы и вздыбленную редкой порослью серую пустошь. – Где ваша так называемая пустыня?!
Лишь когда выходит из строя кондиционер, всё становится на свои места.
– Саха-а-ра! – изнывает группа, отирая липкие лбы, и, пропихивая салфетки, отделяет преющее от теснящего.
– За что мы платили деньги?! – возмущается народ. – Срочно замените автобус!
Следует отметить, что это уже третий автобус за сегодняшнее утро…
Привычка – штука занозная. Если на потолке не искрится иней, а изо рта не валит пар, израильтянам душно. Мы немедленно требуем либо замены, либо денежной компенсации. А лучше того и другого.
Американцы же с деньгами щепетильны. Зато автобусы для них – дело плёвое. Так что это уже третий. Однако холодных соплей у нас по-прежнему не наблюдается.
Пожилой апатичный водитель подозрительно восточного вида, скрипя что-то в рацию, притормаживает у первого же бетонного оазиса.
– Похоже, ему всё равно, куда нас везти: хоть в Вегас, хоть в газовую камеру, – говорю я жене, приглядываясь к подозрительному шофёру.
– Честно сказать, и мне уже тоже! – откликается изрядно взопревшая супруга.
– А вдруг он террорист?
– Вдруг.
– Может, его подослала Аль-Каида1?
– Может.
– И он врежется нами в небоскрёб!
– Надеюсь. Может, хоть там окажется нормальный кондиционер…
Духота овладела женой и окончательно лишила её рассудка.
Обещанный нам четырёхчасовой переезд затянулся. Седьмой час пути, а мы всё ещё чёрт-те где, не потратив при этом ни цента.
* * *
Первая замена автобуса произошла в пригороде Лос-Анджелеса на небольшой заправочной станции, где я случайно обнаружил магазин электротоваров.
То, что в стенах тут упрятано в два раза меньшее напряжение, это полбеды. А вот изуверские розетки, в которые не пролазят даже стандартные пальцы, – истинный плевок в душу.
Обдумывая, как всё вышеизложенное объяснить стоящему за прилавком отпрыску ацтеков, я заранее растопырил пальцы «козой», и…
И отпрыск настороженно улыбнулся.
– Электрисити! – веско грохнул я перед ним домашнюю заготовку.
– Йес, – кивнул мне юный ацтек и улыбнулся ещё настороженней.
Тогда, сделав глубокий вдох, я пошёл ва-банк:
– Европиан электрисити! Андестенд?
Улыбка парня потускнела, а затем и вовсе сошла на нет.
Наступая на него с «козой» наперевес, я ещё раз повторил свою сентенцию, и продавец отшатнулся. Его индейская рука скользнула под прилавок, в моём мозгу пронеслось: «Сейчас шмальнёт из дробовика!» – и я, поспешно изобразив лицом непосредственность и приложив руку к груди, начал сначала:
– Ай нид электрисити… Андестенд?
Для наглядности я вновь поиграл «козой», но на сей раз без нападок, а будто желая его легонечко пощекотать.
Парень оглядел меня с головы до ног, задержал взгляд на «козе», а затем начал что-то быстро-быстро лопотать.
Я его, разумеется, внимательно выслушал, добросовестно кивая и думая: «Какая же ты сволочь! Кто ж тебя научил так непонятно разговаривать?!»
Когда же он наконец умолк, решился спросить напрямик.
– Электрисити ю ноу?.. Ноу электрисити?! – указал я на стену. – Зис из э вол, райт? Анд ин вол есть хол… – изобразил не до конца сжатым кулаком предполагаемую розетку. После чего неприлично проник в неё своей «козой» и для убедительности повторил это движение раз несколько.
– Андестенд?! – закончил я свою демонстрацию.
И сын ацтеков побагровел. Речь его стала импульсивной.
– Стоп, стоп! – помахал я рукой перед его носом. – Мне надо! Ай нид! Вери, вери нид – хол… Ну, знаешь, дырка такая в стене? Хол! Ю ноу? Элекрисити. Андестенд?
При этом пальцы в моём кулаке двигались буквально как заведённые…
А ещё говорят, американцы вежливы. Да ничего подобного!
Дикий отпрыск своих ещё более диких предков не просто указал мне на дверь, а всё-таки нырнул под прилавок, заставив меня выкрикнуть «Донт шут!», вскинуть руки и смело отступить к выходу.
– Бешеные, безмозглые индейцы! – делился я с поджидающей меня возле «Макдоналдса» супругой. – В резервацию всех! Слава генералу Кастеру!
* * *
А вот оазисы в Неваде очень даже многофункциональные. Там есть всё, о чём только может помечтать среднестатистический путник: и автоматы с закуской и шипучкой; и туалеты; и мусорные бачки; и даже бетонная скамья, раскалённая, будто противень.
Закавыка здесь лишь с тенью. Вот её-то как раз нигде и нет.
Зато есть нержавеющая дощечка, вежливо предлагающая гостям не загромождать оазис. В переводе гида это звучит почти что по-шекспировски, вроде:
Нужду скорее справь – и уступи дорогу.
Нуждающихся много, мало нужников!
– И не дай вам бог бросить окурок! – предостерегает нас гид. – С вас взыщут такой штраф, что вам и не снилось.
– Помилуйте, мы же в пустыне!
– Хотите узнать – бросьте… Бросьте, бросьте! – приглашает он нас барским жестом.
– Но здесь же никого нет. Кто увидит?
– Хотите узнать – бросьте! В прошлый раз мы так двоих потеряли.
Мы оглядываемся.
Вокруг всё – почти как у Блока: «Пустыня. Туалет. Бачок. Скамейка».
– Да тут же повсюду камеры! – самодовольно хихикает экскурсовод. – Мы же в Неваде!
Но вот наконец подходит очередной автобус, и апатичный водитель с лошадиной покорностью в четвёртый раз перегружает наш багаж.
– Он нас не любит, – наблюдая за каторжными стараниями шофёра, делюсь я своими наблюдениями с женой. – Говорю тебе – не лю-бит!
Голубая тенниска водителя покрывается фиолетовыми пятнами, лицо – бордовыми.
– Он антисемит. Точно говорю тебе – анти-се-мит!
– Если до нас не был, то теперь уж точно, – соглашается со мной супруга.
– Надо дать ему чаевые прямо сейчас, не то он врежет нас в небоскрёб!
И действительно, получив деньги, водитель становится несколько радушней.
Но уже через четверть часа в автобусе назревает новый кризис. На панели вдруг загорается красная лампочка, и теперь уже шофёр требует в рацию: «Заменить автобус!»
Пассажиры же настаивают на обратном.
– Но он обязан. У него инструкции… – объясняет нам гид.
– Что это вообще за лампочка? – орут пассажиры.
– Откуда он знает? Он же водитель, а не механик.
– Он террорист! – отзывается группа. – Это наверняка бомба!
– Зачем бомбе зажигать какую-то лампочку? Ей же легче взорваться…
– Если она ему так мешает, пусть сам её и погасит!
– Но он не может.
– Тогда пусть закрасит к чертям!
– Это противоречит его инструкциям…
– Ну так мы её сейчас сами разобьём! – решают активисты, немедленно бросаются к приборной панели, и водитель распластывается на ней, как Матросов на амбразуре.
– Донт тач! Донт тач! – вопит он, защищая казённое имущество.
– Отобрать у него чаевые! – ревёт группа. – Он террорист!
Так автобус штормит ещё минут пятнадцать. Пока в ходе жестоких прений не выясняется, что лампочка всего лишь оповещает о негерметично задраенном потолочном люке.
И тогда напряжение сразу спадает.
Все снова улыбчивы, хлопают водителя по плечу и даже досыпают ему чаевых, которые тот принимает с улыбкой, чуть подёргивая щекой и держась за сердце.
В итоге с исправным кондиционером и задраенным люком, счастливо ёжась от долгожданного холода, мы в конце концов въезжаем в Лас-Вегас.
Вегас
Дизайн гостиницы «Люксор» невероятно натуралистичен: присевший в собачьей задумчивости сфинкс с лицом Тутанхамона и огромная антрацитовая куча с его подветренной стороны в виде пирамиды.
– Давно сидит… – говорю я, окидывая взором внушительные размеры высиженного.
Под хвостом сфинкса, кстати, обнаруживается и вход.
В него мы и втекаем, проникая в изнаночную реальность.
– Ну-ка, где-то тут наши миллионы… – потираю я ладошки. И жена движением иллюзиониста извлекает из лифчика замусоленный доллар.
– Не сейчас, – останавливаю я её. – Разорим их чуть позже!
Со стороны казино напоминает гигантский коровник с бесчисленным количеством дойных аппаратов. Люди со всего мира волокут сюда свои налитые вымена, дабы сцедить давящие излишки наличности и снова пастись налегке, щипая редкую травку ежемесячных зарплат.
Игра – вот ключевое слово здешнего рая.
Красующийся на постаменте новенький «корвет» вопит призывной надписью: «Выиграй меня!»
Измученное лицо карточного дилера умоляет: «Обыграй меня!»
Улыбки девушек доверительно шепчут: «Поиграй со мной!»
И я сглатываю подкатившую слюну.
– О чём? – тут же спрашивает меня бдительная жена, опуская слово «думаешь».
– О вечном, – спешно отвожу я взор от полуголой девицы.
– Вечно ты о вечном! – вздыхает супруга.
Но я её уже не слушаю.
Я рассматриваю отливающую перламутровой сединой бабушку – «божью фиалку», что скармливает прожорливой механической скотине купюру за купюрой. Её трясущиеся пальцы сыплют в зияющую прореху жетоны, словно просо птенцам. Аппарат при этом радостно попискивает.
– Ты смотри, – шепчу я, – у старушки-то, похоже, в друзьях Альцгеймер. Может, ей свой карман подставить?
Но лишь, оттопырив карман, я подстраиваюсь к бабусе, как её куриная шея сворачивается набок, а цепкий взор из-под очков впивается мне чуть пониже кармана.
– Нот интерестинг! – пресыщенно кривится эта «грэндма».
И я отхожу, сконфуженный.
– Не так уж всё и вечно, – ухмыляется жена.
* * *
Так уж тут устроено – с какой стороны ни войди, «казина» тебе не миновать. Все дороги в этом безоконном мире ведут в игровой Рим.
Продумано до мелочей. Огни, музыка, витрины – всё играет, и все играют. Словом, волшебная сказка, где каждый одновременно и принц, и нищий, и красавица на балу, и Золушка на тыкве.
Хочешь пить – тебе подадут. Голоден – поднесут. Прослезился – подотрут. Лишь сливай денежки в чёрные дыры рулеток, стравливай в жерла аппаратов, сбрасывай, скидывай… В общем, освобождайся!
В каждом номере, кстати, имеется Библия. Надо полагать, чтоб не тревожить священника. Проигрался, помолился, застрелился… Что может быть проще?
И конечно же, эта лихорадка не может не заражать.
Жена уже в третий раз хватается за грудь, порываясь своим замусоленным долларом подорвать здешнюю и без того глубоко кризисную экономику, и я наконец соглашаюсь:
– Ладно уж, хочешь обрушить им биржу – твоё право.
И жена уголком, аккуратненько скармливает купюру хищной машине.
– Ну а теперь, – говорю, – давай выработаем стратегию. Предлагаю рвать их мелко, но долго. Раздавим в четыре хода.
– Всё! – перебивает мои наставления супруга.
– Что – всё?
– Всё! – указывает она на сыто отрыгивающий аппарат.
– Как всё? – выкатываю я глаза. – Ты что, нажала?!
Она кивает.
– Боже! Мы разорены! Как ты могла это с нами сделать?! – отчаянно кричу я, и с четырёх сторон к нам несутся гостиничные церберы: с рациями, с дубинками и с влажными салфетками.
– Как ты могла? Я же просил нажать на двадцатипятицентовую кнопку, а ты что, взяла и нажала сразу на долларовую?! Вот так сразу? На всё! Как ты могла?!
– Уот? Уот?! – обрушиваются на нас удушливые вопросы подбежавших.
– Не «уот», а банкрот! – отвечаю я им криком, и сопли горлом стекают в мою душу. – Ай эм банкрот, андестенд?!
Подоспевший на шум менеджер что-то скорострельно лопочет своим работникам и нетерпеливыми жестами подзывает коряжистую официантку, которая вместо требуемых верёвки с мылом подносит нам коктейли.
– У меня нет денег! Ай хэвент мани. Ай эм банкрот! – смеюсь я, давясь слезами, и душка-менеджер успокаивает: мол, это за наш счёт, дескать, мы ж не звери… ну, не настолько.
И вот мы в комнате отдыха. Развалившись в креслах, пьём утешительные напитки.
– Целый доллар! – продолжаю сокрушаться я. – Не понимаю, как ты могла поставить на кон всё наше состояние? Не-по-сти-жи-мо!
– Хочешь, я закажу тебе психоаналитика?
– Закажи его себе! А мне лучше ещё виски!
* * *
Да, Вегас – совершенно бутафорный город.
Я простукал его вдоль и поперёк – там сплошь пустоты.
– На чём всё это держится? – недоумеваю я, оползая плинтуса, простукивая пол и стены. – Картонка! Мираж!.. Прошу тебя, ходи по стыкам и аккуратно с ванной, а лучше – не подходи к ней вообще, мало ли – провалишься!
Но жена капризна и говорит:
– Без ванной я не могу.
– Тоже мне, Архимед! Провалишься – я за тобой не полезу.
А вот унитазы здесь хороши. Поистине достояние Америки. Эдакие мини-бассейны – просторные, вместительные, с большим водоизмещением и мощным охватом. Поступательно-вращательным эффектом не уступают, пожалуй, знаменитому Мальстрему.
В общем, любовь с ними у нас вскипела с первого раза.
А часы тут словно деньги – утекают незаметно. Утро, вечер, ночь – внутри не разберёшь. Всё звенит, дребезжит и искрится.
Казино живёт, пока его кормят. А кормят его круглосуточно.
По огромным экранам бегут, соревнуясь в скорости, собаки, лошади, крысы, тараканы… Кто первый? Ставь, на кого пожелаешь! Бейся об заклад, устраивай пари, дёргай ручку, дави кнопку!
Всё здесь имеет свойство поглощать и поглощаться. Не город, а денежная воронка.
* * *
Впереди нас на огромных каблуках вышагивает элегантная брюнетка в чулках и коротком платьице.
– Спорим на доллар, что это мужик, – говорю я жене (она близорука, и я имею шанс выиграть).
– А давай! – тянется к кошельку благоверная.
Ускорившись, мы догоняем брюнетку и заходим вместе с ней в лифт.
Объект нашего спора по-прежнему обращён к нам спиной.
– Простите, – обращаюсь я к нему – к ней. – Эскьюз ми.
– Йес? – отзывается объект басом и воротит к нам своё небритое лицо.
– Гони доллар! – улыбаюсь я жене.
– Йес? – повторяет леди-бой.
Но нам до него уже нет дела.
– А как ты догадался?
– Ну посмотри на его икры, – тычу я пальцем в молодцеватые ноги красавицы-самца.
Баба-мужик смотрит на нас ошарашенно.
– Вот видишь! – приседая, указываю я на накачанные икры трансвестита. – Раньше он наверняка был спринтером. А ю спринтер, райт? – имитирую я бег. – Ран? Джамп?
Но тут двери лифта раскрываются, и небритая баба выскакивает.
– Какой-то он неразговорчивый, – говорю я и… столбенею.
Жена застывает рядышком.
В холле столпотворение подозрительно мужественных женщин.
Парики, чулки в крупную сетку, густо напудренные лица, бицепсы, волосатые подмышки.
– Мы что, в кино Феллини? Или я окончательно сошёл с ума? – бормочу я. А более сообразительная жена говорит:
– Да у них тут слёт!
– Слёт? – невольно скрещиваю я ладошки в районе паха.
Мне неуютно и даже немного жутковато. Отчего-то вспоминается предупреждение гида, и глаза мои опускаются сами собой. Я боюсь их поднять и к выходу семеню, мелко перебирая ножками, словно тоже на каблуках и в тесном платьице.
На выходе отмечаю нашего лифтового попутчика, точнее попутчицу, беседующую со своими однополчанами и мрачно кивающую в нашу сторону. Тогда, приветливо взмахнув им рукой, я широко улыбаюсь и быстро-быстро выскальзываю на воздух.
Вроде не гонятся.
* * *
Стоим зачарованные.
Перед нами ночной Вегас, бушующий огнями, как Москва перед Наполеоном.
– Ты вообще веришь? – шепчу я потрясённо.
– Нет, – отвечает жена.
– Я тоже… Это ж надо – слёт трансвеститов. Непостижимо!
Выходим на променад по Стрипу – главной улице этого декоративного, навеянного денежными грёзами города.
Мелькающие в отблесках огней пешеходы похожи на танцоров – такие же ломаные движения, выхватываемые фрагменты тел. Всюду вокруг нас пульсирует цветомузыка автомобильных фар, вспышки реклам. То тут, то там раздаётся гул клаксонов… Ощущение гигантской дискотеки.
Вдоль обочин карликовые мексиканцы-щелкуны – искусственно выведенный для рекламного бизнеса подвид.
Взрослые и дети – все хоббитского роста и на одно лицо. Все в сальных майках и бейсбольных кепках.
Выстроившись шеренгами, они прогоняют нас сквозь строй и вместо шпицрутенов хлещут ухмылками.
Стрёкот карточек в их руках не смолкает.
– Синьор! Синьор!.. – пощипывают они за рукава и цепляются за отвороты. – Хочешь девочку?.. Вона гёрл? Ю вона гёрл? – суют и втискивают в наши ладони свой мерзкий товар.
Тысячи глянцевых красавиц россыпью валяются тут же на тротуаре, и их топчут сотни суетливо спешащих ног.
От щелкунов я отмахиваюсь, как от комарья.
– Как-то негуманно, – выговаривает мне сердобольная супруга.
А я рычу:
– Дихлофоса мне! Ди-хло-фо-са!!!
– Ты жесток.
– Дыши мне в плечо! В Мексике свиной грипп! – ору я жене, пробивая нам дорогу и перекрикивая музыку, льющуюся из казино «Фламинго».
Казино выплёскивается прямо нам под ноги. Тротуар пронзает его насквозь, и набегающая волна людей вскипает между игровыми столами, рулетками и барной стойкой, местами оседая, местами вспениваясь…
Однако большая её часть протекает мимо.
С задором вяленой сельди на барных стойках шевелятся танцовщицы. Их бледные, заморённые тела будто вынуты из рассола. У всех покерные лица. Поющие фонтаны отеля «Беладжио» танцуют куда оживлённее.
– Бедняжки, – вздыхает жена.
– Предлагаю удочерить вон ту, – показываю я на крайнюю.
– Похоже, их тут совсем не кормят, – не слушая меня, продолжает добросердечная и в душевном порыве достаёт из сумки булочку.
– Ты что, подкармливать их собралась? С ума сошла! Нас же сейчас побьют гринписовцы!
– Но ты посмотри, какие они дохленькие… Еле ж на ногах…
– Ты бы столько вынюхала!
– Нет, мы обязаны вмешаться. Это же агония, а не танец…
– Да у них просто энергосберегательный режим. Лишние прогибы страховка не покрывает…
– И всё же, где их менеджер? – рыщет взглядом жена и находит.
Жгучий латинос, исписанный татуировками, как гжельский чайник, дымит сигарой и внимательно следит за происходящим на стойках.
– А вот и их профсоюз… – уловив взгляд жены, говорю я. – Ты хочешь устроиться на работу?
И жена на минуту задумывается.
– А думаешь, меня бы взяли?
– Прямо здесь – вряд ли…
– Да конечно взяли бы… – говорит она уверенно, не то мне, не то самой себе.
* * *
На экранах автобусных остановок, сменяя друг друга, всплывают взаимодополняющие рекламы.
Лоснящийся жиром чизбургер уступает место таблеткам для похудения.
Сперва стройная, спортивная семья, хохоча, будто от щекотки, с аппетитом уплетает огромный гамбургер, и сразу же за ними грузный, отёкший «жироборец» глотает волшебные пилюли, чтобы через секунду продемонстрировать спадающие от внезапного эффекта штаны.
Возле тонущего пиратского корабля, вовсю палящего из пушек, мы неожиданно сталкиваемся с нашими.
– А я видела Джорджа Клуни! – вещает нам счастливая согруппница.
– Джорджа Клуни?! – заражается азартом моя жена. – Где?
– Утром! Он снимался в кино.
– Когда?
– Возле нашей гостиницы! Я его сфотографировала, но меня схватили!
– С Джорджем Клуни? Как?!
– За руку! Подбежал полицейский и растоптал мой сотовый!
– За что?!
– Ногами! Он даже хотел отправить меня в обезьянник!
– С Джорджем Клуни?!
Пока несчастного актёра склоняют во всевозможных падежах, я обмениваюсь с мужем счастливицы короткими фразами.
– Ты тоже его видел?
– Да, в гробу.
– И как он?
– Вдребезги!
– Джордж Клуни?!
– Телефон!
– А Клуни?
– Со спины чистый бомж.
* * *
Глубокой ночью в соседнем номере, за стенкой, разыгрывается настоящая драма. Долгий перепалочный диалог между баритоном и фальцетом перемежается знакомыми словами непечатного характера.
Мы – в постели. Уставились в висящую на стене картину, словно в экран, и слушаем. Наши лица сосредоточенны. Соседи набирают обороты, и визг уже восходит в четвёртую октаву.
– Как ты думаешь, за что? – спрашиваю я жену.
– Ясно за что. Нажрался и приставал к бабам.
– Не, – скептически мотаю я головой. – Наверняка проигрался. Как пить дать проигрался.
– Учил бы английский, не спорил бы.
И тут за стеной что-то грохает – и скандал внезапно стихает.
– Ставлю доллар, он ухайдакал её торшером! – шепчу я.
– Два доллара – она его, – поддерживает пари супруга.
Напрягаем слух. Соседи молчат.
– Пять долларов – он её убил, а теперь в нерешительности стоит над трупом.
– Шесть – она его кокнула.
– Семь – он уже несёт труп в ванную.
– Восемь, что она волочит его к окну!
– Девять – он сейчас будет пилить труп!
– Десять – она вышвырнет его в окно, инсценируя самоубийство!
– А я говорю, распилит!
– А я – сбросит!
– Хоть раз! – вскакиваю. – Хоть один-единственный раз ты можешь со мной в чём-то согласиться?! Какая тебе разница, распилит он её или сбросит?!!
– Она – его! Прими это как факт!..
К торшеру мы бросаемся одновременно. Хватаемся за противоположные концы, в остервенении перетягиваем… и тут за стеной вновь что-то грохает.
Ухо улавливает едва различимый мерный стук. Опустив торшер, мы опрометью заскакиваем в постель и, не дыша, упираемся глазами в картину.
Тук-тук-тук… – доносится из-за стены.
– Слышь? Это он разделывает её топором…
Тук-тук-тук…
– Согласна. Только она – его!
Из-за стены слышен приглушённый женский стон.
– Очнулась? – лепечу я в ужасе. – Он что, разделывает её живой?!
Мы прячемся под одеяло, жмёмся друг к дружке, но адский стук лишь нарастает, и недобитая подвывает всё отчётливей и явственней.
Стоны её настолько жутки, что волосы на моих плечах начинают шевелиться.
– Изверг! – шёпотом кричит мне жена. – Звони девять один один!
И я деревянными пальцами хватаю трубку.
– А что я им скажу?
– Килл! – подсказывает мне моя учёная жена.
– Билл! – отзываюсь я.
И вдруг истошный женский вопль взрывает место предполагаемого преступления. После чего воскресшая в полный голос, смачно и поалфавитно выдаёт весь академический словарь американской порноиндустрии.
– Вот же мерзавцы! – выдыхаю я. – Ну негодяи! Но мы же этого им не простим, верно? Мы же этого так не оставим? – ищу я у жены понимания.
И нахожу.
А утром в лифте соседи уважительно здороваются с нами за руку.
* * *
Направляясь на завтрак, мы пересекаем казино.
– А тебе не кажется, что тут слишком тихо? Где крики: «Я миллионер! Всем за мой счёт!» Где всё это?
– В кино.
– Но кто-то же должен выигрывать.
– Казино.
Поговорка «Кто рано встаёт, тому…» в Вегасе не факт.
– Как думаешь, вон тот продулся или прогорел? – указываю я на толстяка с лицом цвета клюквенного морса, покидающего карточный стол.
– Прогорел.
– Почему ты так решила?
– А видишь вон ту рослую мулатку… Ну ту, что сейчас гладит по бедру престарелого ковбоя? Так вот, раньше она щекотала плешь толстяка.
– И что с того?
– Как что? Это индикатор удачливости. От бедра – вверх… Лысина была его последним шансом.
Что ни говори, а женщины мудрее.
* * *
Столовая, куда мы заходим на завтрак, увешана рекламой выставки, проходящей этажом выше. Называется эта выставка «Бодис эксгибишион». Или попросту выставка трупов. Человек, развесивший рекламные фото, не лишён логики.
Над столом с жареным беконом, сосисками и яичницей водружён аппетитно-алый труп бегуна с разлетающимися ошмётками свежепрепарированной плоти.
Над блинчиками, бельгийскими вафлями и гренками бодро вышагивает жмурик с развевающимся по ветру плащом из собственной кожи.
Ну и десертный стол представлен гирляндами розовых кишок с голубенькими вкраплениями репродуктивных органов.
– С чего начнём? – осматриваюсь я. – С мясца или сразу к десерту?
Жена задумчива.
– Может, хочешь жареных яиц? – киваю я в сторону бегуна. – Или пареных? – тычу в десерт.
Супруга натужно сглатывает.
– Ну тогда, может, гангренозных аппендиксов, что так поразительно напоминают сосиски, а? Или вон ту аппетитную брыжейку с кленовым сиропом? Кстати, в миске с яблоками я видел отличное глазное…
– Давай не будем портить друг другу аппетит, – просит жена сдержанно.
И я, разумеется, соглашаюсь:
– Давай. Сейчас только наскребу себе эпидермиса, и давай.
Однако аппетит нам всё-таки портят.
В понятии среднего американца тарелка – предбанник желудка, а потому пища туда сваливается скопом. Беконы валятся в вафли, салат в чипсы, яичница на гренки. Затем вся эта съестная кутерьма заливается густым сиропом: шоколадным или кленовым… Видеть такое – настоящее испытание.
– Что-то я, кажется, уже не голоден, – говорю жене, прослеживая воображаемую пищеварительную цепь от тарелки вглубь и наружу.
– Признаться, я тоже…
В итоге мы ограничиваемся ягодами, призванными украшать многочисленные блюда в этом кулинарном аду.
Обходим прилавки, старательно выуживая чернику, землянику, малину, и работницы пищеблока недобро на нас косятся.
– Чего они вылупились?
– Это их работа.
– Мы тут целый доллар проиграли, они что, этого не понимают?.. Ай эм банкрот!
И работницы немедленно отворачиваются.
Всё-таки это очень мощная фраза, и она тут, судя по всему, в почёте.
– Ну а как вам местные атлеты? – улыбается гид, встреченный нами на выходе из столовой.
– О-о! Они великолепны! – восклицаю я, вспомнив вчерашний слёт трансвеститов. – Чешуя блёсток! Разрезы по бедру аж до подмышек… Слушайте, интересно, это они сами вышивают? Просто поразительно! Надо срочно записаться в подмастерья к какому-нибудь кутюрье…
Гид нерешительно посмеивается.
– А какие парики! – продолжаю шутить я. – Я вот тоже подумываю прикупить себе парочку. И чулочки – непременно в сеточку.
Улыбка сползает с моего визави окончательно.
– Вы представляете меня на каблуках? – щекочу я его игриво. – Кстати, как вы находите мои икры, не слишком?..
Повернувшись спиной, я кокетливо прогибаюсь, и наш собеседник закашливается.
– Сори, – переходит он вдруг на английский.
И исчезает.
– Вот чудак! – смотрю ему вслед. – Сам же спросил…
– Он имел в виду аутлеты, – поясняет мне моя лингвистически подкованная жена. – Магазины такие.
* * *
Эпилептикам аутлеты запрещены категорически, ибо от пестроты тряпья и людского мелькания приступ там может случиться каждую секунду.
– Взгляни на эти цены! – кидается жена от нижнего белья к верхнему, от детского – к взрослому. – Они же просто смешны!
– Это в долларах, – напоминаю ей я. – Надо умножать!
– Кто сказал?! – хихикает она истерически.
– Пифагор.
– Плевала я на Пифагора! Тоже мне, авторитет.
И действительно, тут о нём не слыхали.
В магазине электроники нас обслуживает вертлявая девица, дующая жвачку, как стеклодув в Гусь-Хрустальном.
– Мне нужен фотоаппарат. Камера! – говорю я ей.
И продавщица, лопнув розовый пузырь, переспрашивает:
– Кэмра?
– Ага. Фото. Щёлк-щёлк…
И нас приглашают к стенду.
Пара десятков замусоленных фотоаппаратов, пристёгнутых тросами, готовы обслужить клиента по первому же требованию.
– Этот! – тычу я пальцем в облюбованный агрегат. – Зис!
– Ноу проблем.
Вертлявая отстёгивает замызганный экспонат и подаёт.
– Берёте?
– Вот это?! – переспрашиваю я.
– Йес! – улыбается девица.
– Бат ай вонт нью! – говорю. – Новую, понимаешь?
– Нью? – удивляется она.
– Ин бокс… В коробке.
– Ноу проблем.
Виляя бортами, продавщица швартуется у шкафчика, извлекает из него пустую коробку и запихивает в неё эту замусоленную рухлядь.
– Минуточку! – хватаю её за руку. – Вейт, гражданка! Ай нид нью, с линзой.
– Ноу проблем! – ещё раз хлопает девица жвачкой и отщёлкивает линзу от соседней камеры.
И тут уж я не выдерживаю.
– Новую! – рычу я. – Нью! Понимаешь, родная? Со всеми причиндалами – аксессуарс!
– Ноу проблем.
И на свет мгновенно появляется бумажный пакет со шнурами, зарядкой и прочей мелкой белибердой.
– Да она рехнулась! – поворачиваюсь я к жене.
И вот тут на сцену вступает Пифагор.
Пузырящаяся девица бросается к калькулятору и принимается острым маникюром живо вдавливать кнопку за кнопкой.
Результат сногсшибателен! Сумма на сто пятьдесят долларов превышает обозначенную на ценнике.
– Что это?! – недоумеваю я.
И юная леди снова вбивает в окошечко циферки: за коробку, за пакет, за линзу и за подержанное «тело» аппарата.
Сумма вырастает ещё на пятьдесят «зелёных».
– Ай вонт нью! – уже почти кричу я. – Новую. В коробке – ин бокс, с линзой анд аксессуарс! Вместе – тугезер, понимаешь?!
– Бокс… – невозмутимо перечисляет девица, выставляя передо мной коробку. – Акссесуарс… – потрясает перед моим носом пакетом. Затем следует линза и аппарат. – Как будете платить? – вопрошает меня жвачное.
– А он противоударный?
– Йес.
– А можно испытать? Мэй ай трай?
– Йес.
И я с трагическим «упс» роняю аппарат на ковролин.
Пузырчатая как ни в чём не бывало поднимает оброненное и, хлопая новый пузырь, спрашивает:
– Берёте?
– Оф кос! – киваю. – Теперь особенно. Только в кассе отобьём…
Но жена уже тянет меня к выходу.
– Погоди, у меня ещё к ней вопросики… – вырываюсь я.
Однако с пустыми руками из гостей уходить не принято. И мы прикупаем там электронный будильник и набор домашних телефонов.
* * *
А покидаем мы неспящий Лас-Вегас уже следующим днём.
Местный аэропорт словно рабочий улей. Суета, толчея, на первый взгляд неразбериха. Пчёлки-труженицы слегка обкурены, но тем не менее предельно деловиты.
Пассажиры – их нектар. Они сбирают его прямо с автобусов и спешно фасуют, ловко манипулируя лапками и приговаривая: «Гоу зер… гоу хер…» Что означает: «Идите туда… Идите сюда…»
При этом их цветные лица равнодушно-бесцветны.
Затем пассажиры стекают к прилавку, за которым орудует пчёлка-приёмщица с мрачным трутнем-грузчиком.
Сцепив на груди руки, трутень отточенным взором вспарывает чемоданы, придирчиво ища перевес.
Торг с ним неуместен. Трутень – член профсоюза и, как истинный член, он твёрд и несговорчив.
Сложив ладони рупором, гид подогревает наши страсти:
– Сорок пять фунтов, не больше! Слышите?
– А сколько это в килограммах? – теряется группа.
– Забудьте о килограммах, тут вам Америка!
– Но сколько это килограмм?
– Повторяю, тут только в фунтах!
– Но мы же в них не складывали!
– Так сложите!
– Как? Мы же не знаем, чем измерять!
– Фунтами! Говорю вам: фун-та-ми!
– А сколько их в килограмме?
И гид теряет терпение:
– Забудьте вы уже, наконец, это слово! Говорю вам, здесь фунты!
– Но сколько их?! Сколько?!
– Сорок пять! И ни граммом больше.
– Так всё-таки – граммы?
– Фунты-ы-ы! Фунты-ы-ы!!! – надрывается гид.
– Как же нам посчитать?
– Ве-шай-те!
– Мы сейчас повесим тебя! – вскипает благородной яростью группа.
И гид сдаётся:
– Хорошо, тогда делите на три!
– Чемоданы?
– Килограммы!
– Но ты сказал о них забыть!
– Всё! Я повешусь сам!
В препирательствах время проходит незаметно.
– Следующий!.. Некст! – гаркает мне приёмщица, и я взваливаю багаж на весы.
Два чемодана отчаливают благополучно, третий же терпит крушение у самого причала. Профсоюзный член недовольно кривится и качает головой.
Я бухаюсь на колени. Скрипит ключ. Взвизгивают молнии. Очередь шипит. Я дёргаю жену за брючину:
