Читать книгу: «Пристанище пилигримов», страница 5

На журнальном столике валялась смятая пачка «Космоса» и стояла хрустальная пепельница, забитая чёрными окурками, а рядом – гранёный стакан… Я вновь приложился к бутылке и начал пороть откровенную чушь:

– Татьяна! – Я весь вытянулся в струнку, скорчив уморительную физиономию. – Я покидаю этот проклятый город навсегда. Сегодня – наше последнее антре. – Слово entree я произнёс с классическим французским прононсом. – Меня ждут чувственные закаты, тлеющие в бокале «Шардоне», и крики чаек на восходе солнца, а ты останешься в моей памяти лучшим сексуальным блокбастером. Ты знаешь, Танька, скажу тебе правду: я тебя не люблю, но смог бы отдать тебе почку… Странно, да?

Она посмотрела на меня с иронией и ничего не ответила. Потом медленно поднялась с кресла и начала рыться в сумочке, слегка наклонившись, – её крепкий зад, обтянутый облегающим тиаром, вновь всколыхнул моё сердце.

– У нас – новая постановка, – равнодушным тоном сообщила она, надевая узенький жакет. – Если дотянешь до полуночи, приходи в клуб.

– Меня уже тошнит от этих танцев! – крикнул я и начал тихонько к ней подбираться на мягких кошачьих лапках. – Я не отпущу тебя. Я безумно тебя…

– Руки убери!

Время остановилось. Ничего не существовало за пределами этой комнаты. Её шмотки опять полетели в разные стороны, а белый лифчик, как ему и полагается, вновь болтался на люстре. Когда я стягивал с неё колготки, она довольно ретиво брыкалась и всё норовила заехать мне пяткой в живот или в пах, но когда я ухватил губами её коричневый сосок, она замерла и вся покрылась мурашками.

– Что… что ты де-е-е-е-лаешь? – выдохнула она, а я уверенно продолжал осваивать её тело.

Мне всегда больше нравилось играть в любовные игры, нежели заниматься любовью… Только задумайтесь, какая эстетическая пропасть пролегла между самым возвышенным чувством и его реализацией на физиологическом уровне, – как же прекрасна прелюдия по сравнению с дисгармонией скрипучего матраса.

С первых же мгновений влюблённости мир начинает меняться, но не объективно, а только лишь в твоём изумлённом восприятии, и признаюсь честно – он меняется в лучшую сторону. Сразу же становятся исключительными закаты, на которые раньше не обращал внимания. Совершенно безликая и слащавая мелодия Брайана Адамса под названием «Please forgive me» становится для тебя гимном любви и пусковым механизмом запредельной нежности.

Я, суровый викинг, не знающий ни к кому жалости в своём вечном походе к Великому Кургану Уппсалы, вдруг ни с того ни с сего приношу в дом шелудивого котёнка, который обоссывает мне все углы, и эта самая обыкновенная девочка, которую я снял в прошлые выходные, вдруг становится для меня потрясающей – настолько неповторимой, что я даже помышляю о женитьбе. Ну разве febris amour не протекает как вирусная инфекция, передающаяся половым путём?

Я люблю романтично ухаживать. Я люблю рисовать яркие картины маслом. Я бываю предельно нежным, но могу и приструнить, если возникает такая необходимость. Я бываю крайне сентиментальным и могу даже при случае пустить слезу. Я люблю шутить, и мне нравится, когда девушка беспечно смеётся, – этот смех является для меня высшей похвалой.

Я люблю развлекать и удивлять, используя при этом весь материальный ресурс. Я не жадный человек, а скорее – кутила и безрассудный мот, но мои положительные качества на этом заканчиваются. Что касается всего остального, то я довольно сложный и непредсказуемый субъект, совершенно непонятный для женщин, ко всему прочему – паталогический ревнивец, и в завершении всего – махровый эгоист. Но я умею в самом начале отношений мимикрировать в этакого джентльмена, который придерживает дверь, пододвигает стул и подаёт пальто в гардеробе, но это как правило длится недолго. Долго я не могу сдерживать в себе хама, – это то же самое, как набрать в лёгкие воздуха и постараться не дышать.

В юном возрасте мои отношения с противоположным полом явно не ладились. Скажу честно, я не любил девочек – они раздражали меня безумно, и даже под юбкой я не находил ничего интересного, кроме физиологии и половых признаков. Я очень хорошо учился, много читал, познавал мир, но секс долгое время оставался для меня запретной темой. Каждый раз, когда я хотел прикоснуться к девушке, у меня срабатывал инстинкт самосохранения…

В десять лет со мной приключилась жуткая история: невинная детская любовь закончилась грандиозным скандалом, после которого у меня развилась стойкая гинофобия, – я даже смотреть боялся на девочек, я боялся с ними разговаривать, я начинал задыхаться и моё сердце выпрыгивало из груди, если ко мне прикасалась какая-нибудь нимфа.

Настя была очень ранней девочкой, и она втянула меня в этот кошмар. Как известно, дети учатся на поступках своих родителей, а её мать была одинокой женщиной, которая водила в дом многочисленных любовников. Жили они в однокомнатной квартире, и можно себе представить, что там творилось с наступлением ночи, – навряд ли распутная мамаша стеснялась свою малолетнюю дочь, а про её нетрезвых ухажёров и говорить не приходится.

Бедная девочка выросла в атмосфере пьянства, разврата и нищеты, но она была очень красивой: у неё была азиатская внешность, поскольку её мать была башкиркой, у неё были раскосые карие глаза и чёрные прямые волосы, она была маленькой и хрупкой, и я никогда не забуду её удивительную улыбку – с чёртиками в глазах, затуманенных недетской печалью.

В каждом её взгляде, в каждом повороте головы, в каждом движении руки, в каждом её слове чувствовался надлом, поэтому я не мог в неё не влюбиться. Она была сделана из тех же конфеток и печенек, что и я, хотя мы выросли в разных семьях, но благополучие не отменяет карму и тех испытаний, которые нам уготовлены свыше. Мы оба были изгоями, и мы были обречены с самого начала этой истории, которая сломала жизнь и мне, и ей…

До сих пор не могу понять, как мы до этого додумались, – наверно, нам кто-то нашептал об этом в тот злополучный день… А потом было очень больно, когда появился мой отец, выдернул из брюк ремень и так начал им крутить, что у меня кожа со спины отлетала кровавыми ошмётками. Ещё немного и он убил бы меня, если бы не мама, – она оттолкнула его и заслонила меня своим телом. Этот урок я запомнил на всю оставшуюся жизнь, но он внёс определённые коррективы в мою психику и в моё отношение к женщинам.

И все-таки природа берёт своё: окончательно я потерял девственность в семнадцать лет и робкими шагами начал осваивать половую жизнь. Конечно, это были не самые лучшие представительницы женского пола, но дело своё они знали туго. Особенно запомнилась Элеонора Геннадьевна – неисправимая любительница молоденьких мальчиков. Ребятишки без лишних эмоций и психологических травм расставались с «молочными зубами» в её стоматологическом кресле.

Она работала дантистом в нашей районной поликлинике, и многие ребята мечтали пройти через этот кабинет, но не многим это удавалось, потому что Элеонора Геннадьевна имела очень избирательный вкус и принимала в свои объятия только самых лучших, самых отборных «жеребцов». Все остальные ребятишки бегали к дворовой шлюхе – умственно отсталой Маринке Калимулиной, которая могла за вечер обслужить двенадцать пацанов. Маринка была настолько страшной, что ей на голову одевали её же собственные трусы.

Эллочка была просто воплощением эротических грёз – многим пацанам она не давала покоя ни днём ни ночью. У неё были кукольные глазки и светлые локоны, напоминающие древесную стружку. Она была пышной, гладкой, смазливой и ко всему прочему – отъявленной кокеткой в свои тридцать восемь лет. У неё была огромная оттопыренная попа, которая стала притчей во языцех. Когда она выходила из своего подъезда в доме по улице Пархоменко, то её ожидала целая ватага подростков, – это был настоящий «сеанс», как говорили старшие пацаны, которые уже прошли «малолетку», – к тому же она любила обтягивающие трикотажные юбки и высоченные каблуки.

Если Эллочка заигрывала с мальчишками, которым только-только исполнилось шестнадцать, то Элеонора Геннадьевна умела держать дистанцию с самыми отъявленными отморозками, которые даже в мыслях не допускали никакого амикошонства, а напротив, относились к этой женщине с особым трепетом, потому что считали её достоянием района – этаким бриллиантом в коллекции шлюх.

В середине 80-х началась бурная сексуальная революция, и появилось огромное количество гулящих женщин и доступных девушек. В то время мне казалось, что все вокруг только и говорят о сексе, которого в стране не было семьдесят лет. Хватит – настрадались! Теперь мы будем трахать всё что не приколочено! В типовых советских квартирках обычных панельных домов разворачивались настоящие оргии с участием комсомольцев и комсомолок.

Элеонора была для дворовых пацанов не только объектом вожделения, но и духовным наставником – этаким гуру. Она разговаривала с мальчишками, слушала их, давала правильные советы, и тантрический секс с этой женщиной кардинально отличался от грубого и грязного соития с Маринкой Калимулиной, когда приходилось ждать своей очереди, а потом тебя ещё подгоняли другие участники «марафона». Эллочка была интеллигентной, умной и обаятельной, а если к этому прибавить ещё роскошную грудь и уникальную жопу, то она была просто находкой для паренька, который мечтал расстаться с девственностью.

В белом накрахмаленном халате она казалась необъятной – на меня словно рухнул огромный сугроб, а когда из распахнутого декольте на моё лицо повалились её большие тяжёлые груди с растянутыми розовыми сосками, то я чуть не задохнулся под ней, – клянусь, каждая сися была размером с молочный бидон. В этой механической долбёжке под скрип старенького дивана я не открыл для себя ничего «охуительного», как обещали пацаны, которые уже прошли через этот «конвейер». Для меня по-прежнему оставался самым ярким эротическим воспоминанием тот первый поцелуй, который мне подарила Настя в июне 1977 года. Я никогда не забуду эти нежные губки и пронырливый солёный язычок.

А что касается секса, я долгое время относился к нему прохладно. Я не умел трансформировать любовь в похоть, как это делают многие, поэтому для меня любить женщину и заниматься с ней любовью – это не одно и то же, а если быть более точным – диаметрально противоположные понятия, которые никогда не совпадали в моей жизни.

Мне казалось, что настоящую любовь могут олицетворять только высокие человеческие отношения, в которых не будет животной составляющей – не будет утомительной и бессмысленной возни под одеялом, не будет обмена биологическими жидкостями и половыми инфекциями, не будет ревности и взаимных упрёков, не будет в конце концов пресыщения и, как следствие, любовных разочарований. Семейные парочки даже не замечают, как секс постепенно и незаметно, словно вирус, подтачивает их отношения, – да-да, именно секс, задумайтесь об этом.

«К чему эти бессмысленные телодвижения?» – частенько повторял я и нехотя, с ленцой, давил очередную девушку, словно недокуренную сигарету в пепельнице. Преодолевая свою природную стыдливость и брезгливость, пытался экспериментировать. Корчил из себя ненасытного викинга, вернувшегося из дальнего похода, а сам только и думал о том, как бы побыстрее добраться до ванной – сделать спринцевание, полоскание и клизму из марганцовки.

После «бурного» секса и финальных поцелуев, предусмотренных этикетом, я на час пропадал в ванной, меланхолично напевая себе под нос «Призрачно всё в этом мире бушующем», а моя очередная подружка постепенно вырубалась под мерно струящийся водопад, так и не дождавшись продолжения этой стремительной увертюры.

Для меня было гораздо важнее поставить «галочку» с очередной нимфой, нежели получать от общения и совокупления с ней хоть какое-то удовольствие, – я просто занимался коллекционированием «бабочек», как это делал достопочтенный Владимир Владимирович Набоков. Я не любил женщин и не хотел их – как и в подростковом возрасте я оставался убеждённым гинофобом.

Однажды меня посетила странная мысль: «А может, я латентный гомосексуалист?» Я начал присматриваться повнимательнее к своим друзьям, особенно когда мы парились в бане или после тренировки принимали душ. Когда я представил себя на секундочку в этой роли, то я почувствовал настоящее отвращение – вплоть до идиосинкразии. «Как с этими волосатыми чудовищами трахаются бабы?!» – возопил я где-то в глубине души и окончательно успокоился: «Слава Богу, что я не пидорас… Я просто ещё не встретил девушку, которая смогла бы меня приручить».

С Мансуровой в самом начале было довольно жарко: её холёное тело и утончённая сексуальность заставили этот спящий вулкан слегка побулькать, но появился ребёнок – агрессивная биологическая субстанция – и вытянул из этого уникального тела пять килограммов веса, после чего моя прекрасная Елена превратилась в бледное, совершенно бескровное существо с выпадающими волосами и подкожными растяжками. В её глазах воцарилась пустота и жуткая усталость, а с моей стороны последовало полное охлаждение и вялый промискуитет.

Я снова давил девушек одну за другой, словно дымящиеся окурки в пепельнице. Так, наверно, продолжалось бы до самой старости, и я бы никогда не познал всё пожирающей на своём пути, беспощадной, бесподобной, оглушительной, ослепляющей, искривляющей даже пространство и время, такой же яркой, как вспышка на солнце, и такой же разрушительной страсти.

Если бы я не встретил 14 февраля 2000 года эту маленькую, чернявую, хрупкую, с дьявольской искрой в бездонных как омут глазах, я бы никогда не догнал самого себя и не стал бы тем человеком, который меняет не только себя, но и окружающий мир; я бы никогда не осознал, что такое жизнь, смерть, любовь… Но мы никогда не говорили о любви. Никогда. В наших отношениях не было романтического флёра – это была первобытная страсть двух дикарей, которую стыдливо прикрывают в обществе фиговым листочком…

Мы сорвали все запреты и плясали голыми под звуки тамтамов и прыгали через костёр полыхающих иллюзий. Мы явили миру квинтэссенцию того, что называется «истинной человеческой сущностью». Мы были счастливы до тех пор, пока жили только «online» – только здесь и сейчас, не задумываясь о будущем, – пока наслаждались только одной встречей, а после этого расставались навсегда. Это были изумительные качели.

Когда я вспоминал про «высокие человеческие отношения», мне становилось смешно: эта молоденькая девочка показала мне иную реальность. Как выяснилось, в свои тридцать три года я был полным профаном в любовных играх. Татьяна научила меня дышать полной грудью и радоваться каждому мгновению. Она научила меня доставлять и получать истинное наслаждение в сексе. Я не ждал от неё любви или какого-то понимания – зачем? В моём распоряжении были её роскошное тело и маленькая слюнявая дырочка – мне этого хватало с лихвой.

Она стоит в колено-локтевом положении, а я не могу оторвать глаз от этого восхитительного зрелища: тонкая талия, фермуар изогнутого позвоночника, карикатурно выпуклые ягодицы, напоминающие валентинку, – так красива может быть только валькирия, спустившаяся с небес на землю.

Она открытой ладонью придерживает лихого скакуна… «Больно», – шепчет она и начинает медленно сползать, и вот уже погоняет сверху, втыкая в мои бока нетерпеливые шпоры. Вздрагивает её упругая грудь, красиво очерченная в свете настольной лампы. Тёмные ореолы возбуждённых сосков покрыты мурашками. Затаив дыхание, я чувствую, как горячее и липкое прокладывает дорогу в промежности. Мы скользим по мокрым простыням в бездонную пропасть.

Из темноты наплывает её античное лицо с изогнутыми бровями и чёрными прядями, ниспадающими на грудь… Она внимательно смотрит в мои глаза, и мне кажется, что это взгляд Будды, проникающий в самую глубину моей души, туда где заканчивается мой земной путь и начинается Вечность. Она это делает легко – без нажима, так словно для неё не существует преград и не существует законов физического мира. В такие моменты я отчётливо понимаю, что она – ведьма.

Я обмираю от страха – это последняя наша встреча. Я не могу её потерять… Я искал её миллионы лет во всех измерениях, прибывал в бесконечных реинкарнациях и прошёл путь от простейшей монады до величайшего творца. Меня топтали ногами, и целовали мои ноги. Меня убивали, и я убивал. Повсюду меня преследовал демон Одиночества, и пустыня простиралась перед моими глазами, и шли бесконечные караваны, и над горизонтом поднимались миражи, и грифы парили над моей головой, и угасающее солнце сходило в огненно-рыжую купель… Я не могу её отпустить – я заслужил право быть счастливым.

Она выпускает последний пар, шепчет с изможденным видом: «Я устала», – и превращается в мягкую тряпичную куклу. Я перестаю для неё существовать, хотя нахожусь ещё внутри, и превращаюсь в жалкий рудимент её чрева. Всё, что было до этого, кажется ей коротким бессмысленным эпизодом, а я словно плюю на раскаленную сковородку, «мотор» разгоняется до красной отметки, стучат клапана, темнеет в глазах, а потом наступает полная тишина, немота, забвение, и только кружится в пространстве наша планета, как отыгравшая пластинка.

Откуда-то издалека доносится её голос:

– Протяни руку…

– Что?

– Дай сигарету.

– Где?

– Ты что, отъехал? – спрашивает она; её глаза становятся лукавыми, щёки наливаются веселящей свежестью, а в уголках губ появляются милые ямочки.

– Ага… Ненадолго.

– Ещё не хватало, чтобы насовсем…

– Ну зачем ты меня опять раздел? – спрашивает она капризным тоном и шлёпает меня игриво по плечу. – Мне уже надоело одеваться! Сколько можно?

– Не одевайся… Ночуй у меня.

Я протягиваю ей сигарету, и мы закуриваем прямо в постели.

– Я же тебе сказала, что у меня – концерт. К тому же я люблю ночевать дома: мне мама колыбельную песенку поёт перед сном.

– Шутишь?

– Ни в коем случае, – заявляет она на полном серьёзе. – Я без колыбельной заснуть не могу и начинаю лунатить… Открываю холодильник и жру всё подряд… А мне ведь нельзя больше пятидесяти килограммов… Светка из коллектива попрёт.

– Ты поэтому столько куришь?

– Ага… Чтобы не разжиреть, – отвечает она, нагло выпуская дым мне прямо в лицо.

Ритм сердца становится ровным, по всему телу расползается блаженство, веки закрываются сами собой, и появляется обманчивая эйфория – всё будет хорошо, всё устаканится, и будет нам всем счастье. Только лишь одно беспокоит: до меня доносится стук каблуков, – они надвигаются издалека в многослойной тишине дождливого вечера.

Таня поднимает голову с подушки и смотрит на часы – 22:33. Я пытаюсь поймать её взгляд – хочу уловить в её глазах хоть какие-то чувства по отношению ко мне, хоть какую-то эмоцию, кроме безразличия, но мимо вновь проплывает акула с холодным ничего не выражающим взглядом.

Время – 22:38. Кто-то вставляет ключ в замочную скважину…

В общей массе люди полагают, что жизнь течёт совершенно произвольно, а это значит, что события происходят по случайному стечению обстоятельств, то есть протекают как броуновское движение. К тому же существует целая категория людей, так называемых материалистов, которые считают, что жизнь на планете является самоуправляемым процессом, то есть гибкой операционной системой, которая не нуждается во внешнем управлении.

Иногда встречаются идиоты, которые совершенно уверены в том, что всё в этой жизни подчиняется их воле, – они свято верят в свою исключительность. Такие люди обычно становятся народными вождями, целителями или ведущими тренингов по достижению исключительных высот.

Я не отношусь ни к тем ни к другим. После того как меня несколько раз за шиворот вытащили с того света, я стал убеждённым фаталистом, а потом ещё несколько раз отвели кичу, и я совсем уверовал…

Мы никогда не поймём, как божественный промысел коррелирует с нашей реальностью, поэтому я стараюсь не забивать голову эзотерикой, теологией, метафизикой, но я всегда внимательно слушаю эфир и улавливаю нужные мне голоса в бесконечном шуме радиопомех. В тот дождливый вечер я не получил никакого сакрального знака, и даже обычные послания были от меня скрыты, а это означает только одно, что меня намеренно подставили. Этого никогда бы не произошло, если бы это не являлось высшей интенцией.

Человек – это случайная переменная, которая в зависимости от жизненной ситуации принимает то или иное значение с определённой вероятностью. Жизнь – это интегральная функция с действительными аргументами времени и пространства, которая определяет эту вероятность. В той жизненной ситуации, после отъезда Мансуровой в Екатеринбург, вероятность их встречи была нулевой, но вмешался третий аргумент, и она стала неизбежной.

Нам кажется, что играем мы, а играют нами… Люди – это всего лишь послушные марионетки, и каждому отведена своя роль: кто-то – праведник, кто-то – грешник, а кто-то – помазанник Божий и Спаситель. Всё предначертано. Всё решено за нас. Спасибо Создателю, что я хотя бы человек, а не постельный клоп.

Моё сердце оборвалось в пропасть, когда в замочной скважине повернули ключ…

– Не может быть, – промямлил я, подрываясь с дивана.

– Тебе дважды удалось проскочить на красный свет, – сказала Таня, ехидно улыбаясь, – но сегодня не твой день…

Лена робко постучала, а потом ударила чуть сильнее – один раз. После этого воцарилась тишина: она поняла, что дверь закрыта изнутри, и начала прислушиваться…

– Я не буду открывать, – прошептал я и начал лихорадочно искать трусы.

Я долго не мог их найти, а потом выяснилось, что они запутались в пододеяльнике. Я метался из угла в угол, совершено не понимая, что можно предпринять в этой безвыходной ситуации; перекладывал вещи с одного места на другое, пытаясь навести хоть какой-то порядок в этом бедламе.

Через некоторое время Мансурова опять постучала, и постепенно её недовольство начало нарастать – удары в дверь становились всё сильнее и сильнее.

Чтобы привести мысли в порядок, я вышел на балкон, – там было ветрено и промозгло. В свете уличных фонарей мелькали косые струи дождя. В туманной дымке расплывались многоточечные огни доменного цеха и полыхал огромный газовый факел жёлто-синего цвета. Зрелище было грандиозное, – мне всегда нравился индустриальный пейзаж, – но в тот момент мне было не до этого: мне хотелось нырнуть в темноту с четвёртого этажа и навсегда раствориться в зыбком тумане, чтоб только меня и видели.

Обхватив руками голые плечи, я дрожал на ветру как осиновый лист, но мне совершенно не хотелось возвращаться в эту «палёную» хату, откуда уже несло не то табачным дымом, не то подгоревшей обивкой дивана, не то сгорающей от стыда Шалимовой… И вдруг из комнаты не к месту и не ко времени раздалась музыка – моя обнаглевшая любовница врубила на полную громкость «My Heart Will Go On» Celine Dion.

Я вошел в комнату, артистично откинув занавеску, и обнаружил её сидящей в кресле… Она меланхолично курила, совершенно голая, положив ногу на ногу, и возникало ощущение, что она не собирается никуда уходить. Выражение лица у неё было умиротворённое, как у кошки, которая благополучно напилась молока. Я вырубил музыку – в квартире установилась кромешная тишина, и даже Ленка перестала бомбить дверь.

– Да будь ты мужиком! Что ты скачешь по квартире, как загнанный кролик? – воскликнула Шалимова, на пол сбрасывая пепел; по всей видимости, она готовилась к большой драке.

– Открывай! – нарочито громко крикнула она.

– Ч-щ-щ-щ-щ! – зашипел я и накрыл её голову подушкой, а она в тот момент дрыгала ногами от восторга. – Я не могу позволить, чтобы Леночка увидела всю эту мерзость. Ты хочешь, чтобы она превратилась в соляной столб?

– Помогите! Убивают! – орала Танька, ехидно выглядывая из-под подушки.

После этого посыпались мощные удары ногами в дверь: Мансурова всё слышала и поняла, что я не один.

– Что случилось? – бормотал я в полном недоумении. – Почему она приехала во вторник? Почему? Я же в принципе неглупый человек, но со мной постоянно происходит какая-то дичь.

– Я не буду открывать! – сказал я решительно и повторил: – Я не буду открывать ни при каких условиях. Пускай вызывает МЧС.

– А ты спроси её через дверь… Ленусик, ты зачем приехала? Мы-ы-ы тебя не ждали! – пошутила Танька, скорчив глупую физиономию, и начала биться в припадке смеха.

Я посмотрел на неё с ненавистью.

– Сука, – процедил я сквозь зубы, и вдруг меня прорубило…

Я кинулся в кладовку, где висела моя кожаная куртка, начал хлопать её по карманам, нащупал во внутреннем пейджер, выдернул его вместе с подкладкой, включил дисплей, и в голове пронеслось: «Ну что, ебарёк, допрыгался?»

На голубом экране высветилось непрочитанное сообщение: «Я больше так не могу! Я замерзаю от одиночества в этом холодном городе. Мне нужны твои тёплые руки. Мне нужны твои глаза. Приеду в 21:50 на автовокзал. Встречай. Цветов не надо».

Я чуть не прослезился… Господи! Какая простая двухходовка! Как гениально всё, что Ты делаешь! Какие изящные уроки даешь мне! Ну что от меня требуется, чтобы жить в мире с Тобой? Немного смирения, сдержанности, элементарной порядочности, человеколюбия, и все эти неприятности могли бы обойти меня стороной.

Мне тут же вспомнилась неприятная история, которая случилась со мной прошлым летом на станции Монзино. Я возвращался с прогулки на дачу, и путь мой лежал через двойное железнодорожное полотно. Я был слегка пьяненький, и в наушниках у меня играл, как сейчас помню, Eric Clapton «Tears in Heaven». В тот момент я не знал, о чём поётся в этой песне, но я буквально улетел под эту волшебную мелодию на небеса и чуть не остался там навсегда.

Прибывая в лёгкой эйфории, я практически не видел, что творится вокруг, и уже был готов ступить на полотно (от смерти меня отделял только один шаг), как вдруг чья-то лёгкая рука коснулась моего плеча – я вздрогнул и обернулся назад… Там никого не было, и в ту же секунду меня откинуло горячим потоком воздуха и перед глазами выросла железная стена – та-та, та-та, та-та, та-та, та-та, та-та, та-та…

Когда я пришёл в себя и даже протрезвел, меня охватила беспощадная дрожь и вывернуло наизнанку. Когда я плёлся на дачу, у меня подкашивались ноги и кружилась голова, и когда я проходил по мостику через болотце, заросшее тёмно-зеленой тиной и трубчатым камышом, то меня вырвало ещё раз… В моей голове не укладывалось то, что произошло пять минут назад, и я беспомощно повторял: «Что это было? Что это было? Что это было?»

Честно говоря, я всегда был везунчиком: если вспомнить, сколько я совершил в своей жизни преступных деяний, то можно заявить с полной уверенностью, что возмездие довольно часто обходило меня стороной. Однако в тот момент, когда я прочитал сообщение Мансуровой, я даже представить не мог, насколько провидение изменилось ко мне, и понятия не имел, что впереди меня ждут серьёзные испытания.

По всей видимости, на верху решили меня больше не покрывать и не отмазывать. Я не знаю, то ли кредит доверия закончился, то ли я надоел им своей детской непосредственностью, но именно в тот момент начинается новый период в моей жизни, который в библейской интерпретации звучит как «время собирать камни».

В силу своего природного малодушия я оказался к этому не готов, поскольку ошибочно полагал, что халява будет вечной. Какой же я был инфантильный в свои тридцать три года! Мне хотелось верить, что Господь любит меня как своего заблудшего сына и ждёт, когда я нагуляюсь и приду в его распахнутые объятия. Вот только я одного не учёл: непослушных детей, даже самых любимых, наказывают, а если ребёнок не понимает, то степень воздействия на него растёт.

Малодушие всегда являлось моей ахиллесовой пятой, и его можно выразить следующей формулой: мне проще украсть, чем попросить; мне проще обидеть, чем извиниться; мне проще искать причины своих слабостей, чем бороться с ними; а в тот вечер мне было проще прыгнуть с балкона, чем открыть дверь и посмотреть в глаза своей жене… И бедная моя Леночка уже колотила ногами со всего маху и в коридоре были слышны тревожные голоса соседей, – особенно выделялся пропитый и прокуренный баритончик майора Позднякова; насколько мне было слышно, он уже предлагал «надавить монтировкой, и она сама ёбнется с петель».

После этих слов меня чуть не вырвало: в душе как будто разлагался труп и по всему телу расползались черви; мерзость душила и выворачивала меня наизнанку; подкашивались ноги и градом катился пот; брюхо, как всегда, предательски подвело. Танька смотрела на меня с лёгким презрением и криво ухмылялась – по ту строну двери люто ненавидела Мансурова. Я обречённо опустился в кресло и начал натягивать носок… Это была патовая ситуация.

Удары стали крепчать – кусками посыпалась штукатурка.

– Потом ещё дверь чинить… – невнятно промямлил я, словно оправдываясь, и пошёл открывать; сдёрнул лифчик с люстры и кинул его в Таньку со словами: – Одевайся! Что ты разлеглась как Даная?!

Это был первый случай, когда Ленка всё увидела своими глазами. До этого момента не было ничего, кроме подозрений и сплетен доброжелательных подруг, которые всегда были склонны преувеличивать. К тому же Мансурова была здравомыслящей женщиной и прекрасно понимала, что все мужики – особенно такие обаятельные мерзавцы, как Эдичка, – либо изменяют своим жёнам, либо помышляют об этом. В этой игре она придерживалась только одного правила: не пойман – не вор, но если поймали, отвечай по всей строгости военного времени…

Она всегда догадывалась о моих изменах, но предпочитала на этом не зацикливаться. В отличие от многих женщин, она не любила причинять себе боль, в то самое время как многие её товарки только этим и жили: они упивались своей ревностью, они устраивали бесконечные разборки и скандалы своим мужьям, они расходились с ними и вновь сходились, они страдали и вечно жаловались на своих непутёвых мужей… Им просто нечем было заняться: вся их жизнь проходила в альковах, в пустой болтовне за чашкой кофе, в беспросветном табачном дыму, за которым они не видели элементарной истины – разве можно кота отвадить от сметаны? И нужно ли вообще это делать?

Долгое время Елена закрывала глаза на мои невинные шалости, но весной она почувствовала неладное: во-первых, я окончательно к ней охладел и мы совершенно перестали заниматься любовью, и даже трахаться; во-вторых, расплывчатые бледные аллюзии по поводу моих измен вдруг начали вырисовываться в конкретный образ девушки, которую она сперва увидела в своём подъезде и при этом почувствовала запах знакомого одеколона, а потом встретила эту девушку в обществе своего мужа и вокруг опять витал сладковато приторный «Fahrenheit»; в-третьих, она узнала эту девушку…