Цитаты из книги «В доме веселья», страница 3
... собственная ирония ранит куда сильнее, ничто не могло казнить ее горше, чем она сама себя казнила...
Ее от природы добрый нрав годами дисциплинировался необходимостью подлаживаться, поскольку Лили почти всегда приходилось идти к цели чужими окольными путями.
- Успех? - Она задумалась. - Взять от жизни все, что можно, я полагаю. Хотя это относительно, в конце концов.
Что-то и вправду стояло между ними мертвое — любовь, которую она убила в нем и уже не могла вызвать к жизни.
Роскошь поваляться в постели допоздна была атрибутом праздной жизни и не входила в распорядок прагматического существования пансиона.
Как ни горько было Лили даже самой себе признаться в своей неполноценности, но факты говорили о том, что она не может зарабатывать на жизнь ремеслом, поскольку ей не хватает умения и сноровки. Лили воспитали, чтобы она была украшением, и не ее вина в том, что она не способна служить никаким практическим целям, но это открытие положило конец утешительному чувству, будто она способна на многое.
— Страшные мысли? О чем? — спросила Герти, нежно высвобождая запястье из горячей руки подруги.
— О чем? О бедности, например, — что может быть еще страшнее, я не знаю.
Глупо было бежать, подобно нервному трусу, от увлечения, которое уже переборол его рассудок.
Он полагал, что три месяца полного погружения в работу после шокирующей утраты иллюзий очистили его разум от сентиментальных химер.
Разбитому сердцу, не пригретому человеческой близостью, комната может распахнуть почти человеческие объятия, а существо, которому чужды любые четыре стены, — всегда и везде чужестранец.
