Читать книгу: «Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.», страница 6

Когда мы обращаемся к экономическим причинам, способствовавшим краху Рима, нас потрясает их количество и разнообразие. Такое впечатление, что как только империя ступила на наклонный путь, все стало вместе работать против нее и были отравлены все источники национального процветания. Здесь можно указать только на самые важные причины, и в таком кратком обзоре мы найдем путь к ясному пониманию, только если вспомним, что непосредственной причиной падения Рима было истощение – истощение ресурсов и истощение населения. Затем следует сгруппировать самые действенные причины, которые покажут, как погиб накопленный капитал империи в виде собственности и людей и почему взамен утраченного капитала не был создан новый.

Естественно, среди этих причин первым на ум приходит рабство, и каковы бы ни были моральные недостатки римской системы рабовладения, вызванные ею экономические пороки оказались еще более роковыми для государства. Это была расточительная и непроизводительная система. Из-за нее значительная часть естественного населения империи, ибо оно, вероятно, даже в поздние времена было главным источником рабов, находилось в таком положении, когда оно не только расходовалось и исчезало ужасающими темпами, но и воспроизводилось гораздо медленнее, чем будь оно массой свободных работников. Таким образом постоянно наблюдалась значительная потеря населения, и, безусловно, рабовладельческая система многое сделала для того, чтобы помешать нормальному росту и сделать невозможным восстановление населения после внезапных потерь, например, из-за эпидемий. Рабство также является дорогостоящим средством производства. Доходность инвестированного капитала низка, кроме разве что исключительных случаев, да и стимул к совершенствованию методов производства крайне мал. История южных штатов Америки после Гражданской войны по сравнению с их предыдущей историей показывает это со всей очевидностью. Кроме того, рабство очень быстро приводит к разрушению капитала. В экономическом отношении раб – всего лишь машина. Использование машины имеет тенденцию ее разрушать. Но когда ломается какой-нибудь двигатель, его легко и быстро заменяют, и общая сумма производственных убытков для капитала за счет пришедших в негодность материалов невелика. Большую их часть можно использовать повторно для создания новой машины. Но когда израсходован раб, это не столько капитальные убытки, сколько окончательное уничтожение части общей производительной силы поколения. Его невозможно заменить. Система рабовладения инвестировала значительную долю капитала империи в относительно невыгодной форме и, как правило, быстро расходовала свою производительную силу. Помимо этого, рабовладельчество приводило к сокращению класса свободных работников как в городах, так и в сельской местности. В городах это происходило потому, что она удовлетворяла спрос на труд всех видов и придавала труду одиозный характер – может, не до такой степени, как в южных штатах Америки, но в значительной мере. В сельской местности она давала богатому землевладельцу множество преимуществ перед мелким, так что первому было легко поставить второго в безвыходное положение и полностью поглотить его хозяйство. В результате, хотя класс мелких земледельцев полностью не исчез, все же в некоторых частях империи их осталось очень мало, и повсюду образовались огромные поместья, возделываемые силами рабов, а средний класс – надежный ресурс любого государства – постепенно сходил на нет между очень богатым классом, с одной стороны, и классом рабов и городской черни, с другой. Следует, однако, помнить, что бесспорные дурные последствия рабства заметнее ощущались в ранний, а не в поздний период империи. По мере того как империя близилась к своему концу, экономические условия бессознательно, но неизбежно заставляли ее отказаться от рабства, превратив его в крепостное право, и, хотя эта трансформация не завершилась в дни Рима⁵⁸, все же она проделала достаточный путь, чтобы пережить германское завоевание и чтобы стать решительным преимуществом как для государства, так и для раба.

Еще одной важнейшей экономической причиной были общественные игры и бесплатная раздача еды, особенно последнее. Общественные игры чрезвычайно истощали ресурсы государства, но раздача еды была более серьезным злом. Распределение зерна между беднейшими гражданами по цене ниже рыночной, которое началось в конце II века до нашей эры в качестве популистской меры, прекратить было невозможно. Один демагог выступал против другого, и империя была вынуждена продолжать установившуюся практику. В конце концов она привела к регулярному распределению печеного хлеба, а порой и масла, вина, мяса и одежды и постепенно вышла за пределы столицы и охватила крупные и даже мелкие города провинций. Наихудшее ее следствие заключалось не в том, что она сохраняла в городах безработную чернь, которой трудно было найти какое-либо благое применение, хотя ее легко возбуждал любой демагогический призыв. Она имела два еще более пагубных последствия. Основное – правительство за государственный счет постоянно искушало средний класс отказаться от борьбы за существование и уйти в пролетариат. Бедный фермер в трудных обстоятельствах, видя, что никаким упорным трудом он не в силах улучшить свое положение, легко убеждался, что выгоднее сбежать от тяжелой конкуренции в город и в класс либо совершенно непроизводительный, либо производящий самый минимум. Однако сокращение производства – это еще не все. Постоянно растущая доля богатства, производимого каждый год классами, которые остались продуктивными, уничтожалась, не прибавляя ничего к постоянному капиталу империи. Продукция провинций стекалась в города, не принося прибыли за счет налогообложения, которое основывалось главным образом непосредственно на земельном участке. В нормальных условиях продукция ферм идет в город. Но пока ремесленник потребляет пшеницу, он делает ткань, которая возвращается на ферму, содержа в себе общую стоимость пшеницы. Но в Риме экономический результат был ровно таким, как если бы правительство собрало всю продукцию ферм в одну кучу и сожгло. То есть в тот момент, когда империя больше всего нуждалась в том, чтобы развивать средний класс и поощрять накопление ресурсов, государство своими руками уничтожило первое и сделало невозможным второе.

Еще одна из причин, которые обычно называют среди важных – это тяжелое бремя налогов. Однако мне кажется сомнительным, что налоговое бремя империи было тяжелее или хотя бы таким же тяжелым, как у большинства современных государств. В условиях общего процветания, производства и накопления богатств даже тяжелое бремя налогов можно переносить без особых неудобств⁵⁹. Однако экономический хаос делает налогообложение пагубным, и так оно, несомненно, и было. Сюда же нужно добавить и дорогостоящий метод сбора. Косвенные налоги отдавались на откуп, а этот метод превращает сбор налогов в личную спекуляцию и вымогает у людей гораздо большие суммы, чем идут в доход правительства. Налоги на землю не отдавались на откуп, однако ответственность за их сбор и передачу в казну возлагалась на местную общину крупных землевладельцев, что легко сопрягается с несправедливостью и притеснением и вынуждает процветающего и экономного человека платить налоги за своего неудачливого соседа.

К этим самым заметным причинам можно прибавить немалую группу не менее действенных. Обесцененная валюта, постоянно колеблющаяся в цене и все более оскудевающая. Постоянная утечка драгоценных металлов – валюты и капитала – в восточные государства для оплаты предметов роскоши, одежды и продуктов питания, бесполезных и скоропортящихся. Снижение плодородности почвы, которую при возросшем дефиците капитала невозможно восстановить. Сокращение предложения работников, которое сильно ощущалось во многих местах крупными землевладельцами и вынудило правительство систематически ввозить варваров. Еще более опасное введение варваров в армию из-за такого же недостатка мужчин. Природные бедствия, эпидемии и землетрясения, от которых, разумеется, не защищено ни одно государство, но в империи они постоянно прореживали население, тогда как экономически здоровое государство полностью восстановило бы такие потери за одно или два поколения. Снижение правоохранительной и военной защиты, проявившееся, например, в известной истории о франкских узниках императора Проба⁶⁰ или в периодических набегах германских племен, которые наносили непоправимый ущерб, прежде чем их успевали покорить.

Уже достаточно было сказано, чтобы выяснить, где искать причины падения Римской империи и что для их адекватного изложения требуется длительное изучение и подробный разбор. Они лежат в глубине, в самом основании общества, как следует из того факта, что в периоды спокойствия и видимой силы, как при благих императорах II века или в IV веке от Константина до перехода варваров через дунайскую границу, не было ни восстановления, ни надежного возвращения сил, но, напротив, когда в последние годы такого периода приходило время истинной проверки, империя оказывалась слабее, чем раньше.

Везде в тексте я для удобства использовал выражение «падение Рима». Но если я верно указал характер болезни, от которой страдала империя, то этот термин явно неуместен. Рим не пал сам. Он был свергнут. Его силы истощились, но смертельную рану нанесло нападение. Но он, конечно, мог бы оправиться после него. Слово «свергнут», в свою очередь, звучит слишком сильно. Империя на тот момент была пуста, и германцы вошли и овладели ею.

Более того, было бы серьезной ошибкой рассматривать этот переворот исключительно с точки зрения «падения», будто это был просто крах древней цивилизации. Это было нечто гораздо большее. Это была необходимая реорганизация и перегруппировка, подготовившая новую, более высокую цивилизацию. С этой точки зрения период падения Рима был эпохой прогресса. Это был период не только упадка, но и завоевания, и этот факт наряду с установлением христианства сыграл важнейшую роль в те века. И именно потому, что это было нечто большее, чем просто завоевание. Германцы, хоть и были примитивным народом, принесли свои характерные черты, идеи и институты, которые отличались благородством и высоким развитием и были способны на равных соперничать с идеями и институтами более высокой цивилизации. Прибавьте сюда тот факт, что тевтонский народ стал правящим народом христианского мира, и тогда можно понять, каким образом он стал одним из определяющих источников нашей цивилизации и почему эпоха «падения Рима» – одна из величайших созидательных эпох в истории мира.

Глава 4
Что привнесли германцы

Переходя к отдельному рассмотрению того, что германцы привнесли в древнюю цивилизацию, мы должны на первое место поставить их, пожалуй, самый ценный вклад – самих германцев. Здесь имеется в виду не только то, что правительства, созданные ими на месте римского, во многих случаях стали улучшением по сравнению с анархией, которая существовала под вывеской империи, и радостным облегчением для жителей провинций, но, кроме того, они оказали и долговременное влияние самим фактом, что молодой, энергичный и здоровый народ сформировал значительный элемент в населении всех европейских государств. Возможно, в некоторых частях империи число новых поселенцев было невелико, и все же обо всех латиноязычных странах говорили, что в них есть такие районы, где по-прежнему преобладают характерные для германцев внешние факторы – светлые волосы и голубые глаза, – указывающие на большую долю тевтонских переселенцев. Количество германской крови, которая влилась в современные народы, должно быть значительным, потому что к вторгшимся войскам мы должны прибавить множество людей, которые еще раньше обосновались в империи как рабы и солдаты. Конечно, германцы были дикарями, и, может, их приход привел к еще большему невежеству, упадку и «тьме», чем было бы в противном случае, но в тех обстоятельствах он был необходим, и его результаты оправдывали цену. Возможно, как уже мельком упоминалось, римский мир мог бы восстановить свои силы и вступить в новую эпоху производства без их помощи. Но даже если бы это произошло, и даже с большим успехом, чем кажется вероятным, плоды этого производства не обладали бы теми свойствами, которые привнесли германцы. Поселение тевтонских племен не просто ввело новый комплекс идей и институтов, которые сочетались со старыми, но и влило свежую кровь и принесло юношеский ум, мышцы и мозг, которым в будущем предстояло взять на себя большую часть мирового труда.

Помимо самих себя германцы принесли с собой, как бесспорное свойство своего народа, высочайшее представление о личной независимости, о ценности и важности отдельного человека по сравнению с государством. Это можно увидеть в гордом духе каждого воина, характерном для многих варварских народов. Еще яснее это можно увидеть в другой черте варварских народов – в тех грубых системах уголовного правосудия, из которых эти племена лишь начали выходить в период переселения. Они свидетельствуют о том, что пострадавший даже не думал, будто государственная власть – та сила, которой надлежит карать преступника, но его наказание возлагало на себя как единственное и естественное средство в таких обстоятельствах. Это опять-таки можно увидеть в том, что, когда государство начинает брать на себя задачу наказания за преступление, то не смеет применять телесные наказания или вмешиваться в свободу вольного человека и вынуждено ограничиваться денежными штрафами, часть которых идет потерпевшей стороне. И наконец, это можно увидеть в демократическом составе всех их первых правительств. Единицей всей общественной жизни у них является человек, а не государство.

Во второй главе мы видели, что раннее христианство проповедовало идею, тесно связанную с этой, что оно провозгласило определенные права и интересы человека гораздо более высокими и важными, чем любой его долг перед государством. Насколько одна из этих идей подкрепляла другую, сказать невозможно. Мы можем проследить их дальнейшее влияние только посредством логических умозаключений. Где-то между древними и нынешними временами произошла перемена в идее отношения индивида к государству. В древние времена государство было самоцелью в гораздо большей степени, чем когда-либо в современности. Для грека или римлянина государство было всем, а индивид по сравнению с ним – ничем. Его домашняя и религиозная жизнь, как и политическая, находили свою конечную цель в государстве. Теперь же государство рассматривается не как цель, а как средство. Предполагается, что его цель заключается в том, чтобы обеспечить человеку максимально полное и свободное развитие в жизни сообщества, и государство, которое обеспечивает это при наименьшем контроле и наименьшем аппарате, считается наилучшим. Долго ли просуществует этот взгляд на государство или нет, или современному государству, как некоторые смутно ожидают, суждено в конце концов уступить место более организованной форме совместного действия, еще неизвестной истории, так или иначе перемена, благодаря которой современная идея сменила древнюю, останется одной из самых важных перемен в истории цивилизации, а вопрос о ее причинах – одним из самых интересных. Естественное влияние христианского вероучения и германского духа, действующих совместно, видимо, и приводит к такой трансформации. Однако то, что это действительно имело место, легче сказать, чем доказать. Пожалуй, как максимум уверенно можно сказать следующее: идея независимости и высшей ценности личности, столь явственно ощущаемая и выражаемая в раннем Средневековье, почти полностью исчезает в позднем, не считая частично политического аспекта, где близкая идея, отчасти, вероятно, выросшая из этой более ранней, находит выражение в феодализме. Но в общем человек уже не является основным элементом общества и поглощается, хотя уже не государством, но корпорацией, гильдией, общиной, орденом, иерархией. Возрождение прежней идеи в наше время можно уверенно проследить только в двух направлениях. Во-первых, это переворот всей интеллектуальной позиции Средневековья, вызванный Возрождением и Реформацией, возвращение давно утраченных христианских и античных идей, которые снова подчеркнули высшую ценность личности и установили право на личное суждение. Во-вторых, постепенное развитие примитивных германских институтов в современные свободные правительства. Эти два фактора вместе являются важнейшими в обновлении демократического духа, столь характерного для нашей эпохи, а с ним и того акцента, который мы вновь ставим на человеке и его правах⁶¹.

Из новых введенных германцами элементов, чье дальнейшее существование и влияние мы можем наиболее четко проследить до нашего времени, самыми важными были политические и институциональные.

В момент своего контакта с римлянами германцы находились на этапе политического развития, через который античные народы прошли уже давно. Политическое устройство примитивных германцев Тацита во многом было очень схоже с политическим устройством примитивных греков Гомера. Но, что касается германцев, их народ обладал таким твердым и консервативным политическим характером и эти примитивные институты обрели такие определенные формы, что им удалось на протяжении столетий избегать угрозы поглощения и уничтожения, с которой они столкнулись в лице более развитых римских институтов, и по крайней мере через некоторые каналы постоянно влиять на общественную жизнь мира. И хотя античные народы, исходившие из того же начала, не сумели создать успешных и долговечных свободных правительств и повсюду закончились деспотизмом, в котором даже уцелевшие формы свободного правительства потеряли всякий смысл, в истории тевтонских народов, напротив, опыт абсолютной монархии, через которую суждено было пройти зачаткам свободы, не погубил их и не сдержал их роста, за исключением кратковременных периодов.

В целом можно сказать, что германцы привнесли несколько важнейших элементов, из которых в последующие века развились современные свободные конституционные правительства. Однако эти элементы следует признать куда более явно демократическими в Германии Тацита, чем в государствах, основанных на римской земле. Очевидно, что завоевание подвергло их двойной опасности. Во-первых, в тех странах, где германцы обосновались среди римского населения, они оказались под действием примера римского правительства и римского государственного аппарата, важные элементы которого сохранялись по меньшей мере в течение некоторого времени, причем оба они, как правило, внушали варварскому правителю мысль о ценности централизации и абсолютизма. Важность этого влияния оспаривается некоторыми учеными, но беспристрастное исследование не оставляет сомнений в том, что благодаря римскому образцу сложилась отчетливая тенденция к усилению власти короля за счет народа. Во-вторых, влияние самого завоевания шло в том же направлении. Оно подвергло племя большим опасностям, чем когда-либо, оно поместило его посреди завоеванного населения, более многочисленного, чем сами завоеватели, оно требовало, чтобы вся власть государства имела единую волю и единую цель. Тенденция опасных кризисов в жизни даже самой свободной нации направлена на централизацию. Это следствие мы встречаем повсюду в этих новых государствах, и особо ясно на примере англосаксов, где первая из упомянутых причин – римский образец – не имела возможности действовать. Поэтому необходимо четко понимать, что первое развитие, через которое прошли эти немецкие институты, было направлено прочь от свободы в сторону абсолютизма.

Из этих первоначальных институтов три представляют особую важность и интерес в смысле их влияния на последующие эпохи, и именно на них мы и остановим свой взгляд.

Первый: публичные собрания. У древних германцев были собрания двух разрядов. К самому высокому относилось собрание всех свободных людей племени, которое мы могли бы назвать племенным или национальным собранием. Оно имело четкие законодательные права, подобно рыночной демократии, по меньшей мере право решения за или против важных мер, которые представлял на его рассмотрение небольшой совет старейшин или вождей. На нем при необходимости избирали королей и глав меньших территорий, а также оно действовало в качестве трибунала, который слушал и решал изложенные перед ним дела. Складывается впечатление, что это собрание было весьма многообещающим началом, которому суждено было превратиться в свободную законодательную систему нации. На самом деле это не так. Национальное собрание стало одной из первых жертв централизующей тенденции и повсюду свелось к простой формальности или полностью исчезло. Это так же верно в отношении Англии, как и любого государства континентальной Европы, и хотя есть вероятность, что менее многочисленный совет вождей – concilium principum, – который сопровождал национальное собрание, прошел через последовательные изменения правительства и собственного состава, пока не превратился в палату лордов, но даже в этом нет полной уверенности. Однако для наших нынешних целей не имеет значения, было это так или нет, поскольку, независимо от происхождения, совет знати при норманнских и ранних анжуйских королях уже не был ни в каком смысле публичным собранием, да и не был ни в каком истинном смысле представительным органом или независимой законодательной властью.

Чтобы найти реальное происхождение современной представительной системы, мы должны обратиться к собраниям второго разряда, характерным для первых германских государств. В них свободные граждане мелких поселений – округов или кантонов – сходились на открытый сбор, который, безусловно, обладал законодательной властью в сугубо местных делах, но его самой важной функцией, судя по всему, был местный суд, возглавляемый вождем, который объявлял приговор, но сам приговор выносился решением собрания или в последующие времена органом, назначенным действовать от имени всего собрания. Этим местным судам, возможно, как предполагали некоторые, была суждена долгая жизнь в силу сравнительно ограниченного характера властных полномочий, которыми они обладали. В континентальной Европе они просуществовали до самого конца Средневековья, когда их повсюду сменило введение римского права, слишком научного для их простых методов. В Англии они продержались до тех пор, пока не стали образцом и, может, установкой для гораздо более важного института – палаты общин. Сколько было в Европе разрядов этих местных судов, стоявших ниже национального собрания, вопрос спорный. В Англии в поздние времена саксонского государства существовало три. Низшим было поселковое собрание, занимавшееся только самыми незначительными вопросами и сохранившееся до сих пор в виде английского приходского собрания и новоанглийского городского⁶². Над ним стоял окружной суд, в котором был, по крайней мере в ранние нормандские времена, явный представительный элемент, так как в собрание входили, помимо прочих участников, четыре представителя, присланные из определенных поселений. Затем шло племенное собрание изначально небольшого поселения или мелкого королевства, образованного после первых завоеваний, которое, видимо, сохранилось и после того, как это королевство было поглощено более крупным, и положило начало новому классу в иерархии собраний – собранию или суду графства. Во всяком случае, каково бы ни было его происхождение и каково бы ни было окончательное решение этого вызывающего ожесточенные споры вопроса – существовали ли в государстве франков какие-либо собрания или суды графств, отличные от окружных судов, – совершенно точно, что суды этого разряда появились в Англии и обладали там исключительной важностью. В них также выражался представительный принцип, так как в них участвовали четыре избранных представителя поселений графства, как и в окружном суде. Эти суды также просуществовали практически без изменений в течение периода английского феодализма и абсолютизма, по крайней мере до второй половины XIII века, поддерживая местное самоуправление и сохраняя большую часть первоначальной свободы, чем в других местах. Ниже мы подробнее рассмотрим, как возникший из них представительный принцип переходит в национальный законодательный орган, создавая современную государственную систему представительства – самый важный отдельный вклад в правительственный аппарат, сделанный в исторические времена, за исключением, возможно, федерального правительства.

Таким образом, первым из особых политических элементов, введенных германцами, было публичное собрание, зародыш, из которого выросли современные свободные законодательные органы; но этот зародыш следует искать в их местных, а не национальных собраниях.

Второй из этих особых элементов, которые нужно отметить, – выборная монархия. Свободные люди всех раннегерманских племен обладали, по крайней мере в какой-то момент, правом выбора своего короля. Однако во всех этих племенах тенденция столь же явно была направлена на установление преемственности по наследству. Она полностью зависела от конкретных обстоятельств каждого случая, независимо от того, выхолащивались ли выборы, существовавшие повсюду в течение длительного времени, в чистую, лишенную всякого значения формальность и в конце концов полностью исчезали, или они сохраняли жизнь и значение и в итоге признавались конституционными.

В Германии благодаря случайному обстоятельству – тому, что ни одна династия не продержалась дольше трехчетырех поколений, – сохранялся выборный принцип, пока не привел к возникновению реальной выборной монархии; но в силу другого обстоятельства – утраты самой королевской властью всего контроля над государством – этот факт не повлек за собой важных последствий для свободы. Во Франции опять-таки случайное обстоятельство – то, что на протяжении трехсот с лишним лет после избрания Капетингов на престол она не испытывала недостатка в прямых наследниках мужского пола, – привело к противоположному результату: выборный принцип полностью исчез и монархия превратилась в исключительно наследственную. В Англии монархия также со временем стала строго наследственной, и первоначальное право выбора исчезло. Однако сам принцип не полностью стерся из памяти, и позднее, хотя и без видимой связи с предыдущим принципом, вереница сомнительных преемников и смещений с трона привела к возникновению нового выборного права или, что еще важнее, к его следствию – праву народа смещать не удовлетворяющего его короля и ставить другого на его место. Подобного рода идея, хотя и определенно феодального происхождения, как видно, признавалась некоторыми, по крайней мере в соперничестве за корону между Стефаном и Матильдой в середине XII века; менее сознательно – в низложении Эдуарда II в 1327 году, более явно – в случае Ричарда II в 1399 году и в конце Йоркской династии в 1485 году, когда в обоих случаях законных наследников отстранили в пользу других претендентов. Эта идея нашла свое самое полное осознание и ясное выражение в революции 1688 года и приходе к власти Ганноверской династии в 1715 году. Эти прецеденты установили в британской конституции принцип, согласно которому государь получает право на власть с согласия народа, и это было признано правителями Ганноверской династии. Ниже мы увидим, что этот принцип имеет первостепенное значение для преобразования монархии в то, что фактически является республиканским правительством. Без четкого, прямого или косвенного, осознания этого принципа правящим государем невозможно было бы продолжить историческую династию королей во главе республики, а именно к этой цели стремятся и более-менее достигают ее все современные конституционные монархии⁶³.

В данном случае и второй из первоначальных элементов свободного правительства у германцев – выборная монархия – у англосаксов развился в фундаментальный принцип современных конституций.

Третий элемент свободного правительства, возникший у германцев, – это независимая или саморазвивающаяся система права. Правовые системы всех германских народов во времена вторжения были весьма неразвитыми и в части самих законов, и в части методов их применения, однако для всех них одинаково характерен тот факт, что законы утверждались, определялись и провозглашались судами или, иными словами, самим народом, поскольку суды были публичными собраниями. Из этого неизбежно следует, что суды, создавая прецеденты, придавая обычаям общины силу закона и применяя общее мнение и чувство справедливости народа к новым делам по мере их появления, постоянно расширяли состав законов и естественным процессом роста создавали обычное или общее некоди-фицированное право – неписаный закон. Важность этой практики как элемента свободы состоит не в самом праве, которое создается подобным образом. Оно обычно бывает ненаучным и эмпирическим. Важность ее в том, что право не навязывается народу внешней силой, не провозглашается и не проводится в жизнь рядом безответственных посредников, но сам народ делает все это, а также интерпретирует, изменяет и применяет его. Эта практика продолжалась, не угасая, в государствах континентальной Европы гораздо дольше, чем любой другой из упомянутых институтов, и вместе с народными судами, в которых она выражалась, сохранила некоторые остатки свободы еще надолго после того, как эта свобода полностью исчезла из всех остальных компонентов государства. В конце Средневековья принятие римского права, а также система научной юриспруденции, развившаяся на основе этого права, практически уничтожили в континентальной Европе эти саморазвивающиеся юридические органы⁶⁴. Когда контроль над судами перешел в руки лиц, наученных видеть своим единственным образцом римское право, и когда новообразованные нации приняли принцип римского права Quod principi placuit legis habet vigorem («Что угодно повелителю, то имеет силу закона») и усвоили его, как родной, – см., например, французское выражение Si veut le roi, si veut la loi («Чего хочет король, того хочет закон»), – тогда народ утратил контроль над правом и вся законодательная власть сосредоточилась в руках государя. В Англии эта революция так и не произошла. Общее право продолжает развиваться все тем же естественным путем, хотя и несколько иным процессом в каждом поколении своей истории, и, как бы серьезно в какой-то момент ни менялись местные принципы после введения иноземных юридических идей и доктрин, такие перемены никогда не носили того характера, который хотя бы на время сдержал естественный рост общего права или лишил бы его независимости исполнительной и законодательной ветвей власти, которые играют важнейшую роль⁶⁵. В настоящее время повсюду в англосаксонском мире среди тысяч новых условий социальной и географической среды оно остается столь же активной и творческой частью национальной жизни, как и в прошлом, и одним из важнейших процессов свободного самоуправления ⁶⁶. В Соединенных Штатах существование письменной конституции в качестве основополагающего закона, устанавливающего рамки действия национального законодательного органа, привело к чрезвычайно важному и ценному расширению этого принципа в виде наделения судов полномочием без явной санкции объявлять закон, принятый национальным законодательным органом в общем порядке, неконституционным и, следовательно, недействительным. Эта практика почти обязательно будет в той или иной форме принята британскими судами при рассмотрении актов, принятых парламентом Ирландии, если таковой будет учрежден в соответствии с имперским статутом, ограничивающим его законодательные полномочия.