Читать книгу: «Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946», страница 7

Расчищались улицы, разбирались завалы, восстанавливались водостоки и канализация, вновь вводились в строй коммунальные службы. Было сформировано ядро новой полиции, найдены судьи-антинацисты, вновь открыты суды. Были восстановлены мосты (в основном с помощью военных инженеров), дороги стали проходимыми, вновь заработали железные дороги (хотя из-за поврежденных мостов железнодорожникам приходилось работать в однопутном режиме, даже на главных ветках). В августе был открыт для судоходства Рейн, и первая груженая баржа прошла путь из Кёльна до Мангейма. Хотя открывать многие школы было еще рано, были выделены и отремонтированы пригодные здания и начался подбор учителей²². Но в то время педагоги были слишком озабочены вопросами, связанными с ремонтом помещений, чтобы сильно задумываться о теории преподавания. Были созданы жилищные управления и начат ремонт домов, получивших лишь незначительные повреждения; также были предприняты шаги по увеличению производства строительных материалов. Немецкие военнопленные были собраны в лагерях, как и все высокопоставленные чиновники, будь то государственные или партийные. Начался сбор и уничтожение германского военного имущества. 4 млн иностранных рабочих и пленных были отправлены на родину, а еще 2 млн (в основном прибалты, поляки и украинцы, которые не хотели возвращаться) собраны в лагерях. Фабрики, на которых имелись запасы материалов или топлива, потихоньку возобновили производство. Статистические данные не дают представления о тяжелой работе и переменах на местах. Но все это происходило в основном на местном уровне. Многое требовалось сделать слишком быстро, чтобы оставалось еще время ждать подробных инструкций из центра. Связь была слишком неопределенной, чтобы центр мог точно знать, чем заняты местные подразделения, не говоря уже о том, чтобы контролировать их²³. А рамки в целом восстановленной общественной жизни не давали возможности для интенсивного обмена между различными населенными пунктами. В русской зоне поезда с товарами первой необходимости, такими как уголь, отправленные для удовлетворения жизненно важных потребностей, иногда не доходили до места назначения, потому что по пути их задерживали местные начальники. Единственным предметом постоянного, несанкционированного и бессистемного передвижения были люди.

Нарушение коммуникаций означало перебои в сообщении свежих новостей о происходящих событиях, и это давало богатую почву для разного рода слухов, порой совершенно невообразимых. Здесь союзники исходили из того, что на всем, что было официально озвучено или опубликовано в Третьем рейхе, лежит пятно нацизма. Соответственно, на первом этапе были закрыты все существующие газеты, радиостанции, кинотеатры и издательства. Следующим этапом стало создание временных служб под прямым контролем союзников.

К 14 июля в американской зоне появилось восемь «открытых» газет и примерно столько же – в британской. Из-за нехватки газетной бумаги они содержали всего четыре страницы и выходили два раза в неделю. В каждой редакции один или два офицера союзников, кое-кто из которых понимал по-немецки, руководили работой немецкого технического персонала. Созданные на скорую руку службы новостей (в основном радио) вещали из Лондона и Люксембурга (хотя со временем были созданы распределительные центры в Бад-Наухайме и Гамбурге). Занятые радиостанции продолжали работать так же, иногда почти без перерыва; радио Люксембурга оставалось под контролем союзников вплоть до ноября.

Кинотеатры, однако, оставались закрытыми, поскольку предполагалось, что нацистские фильмы нельзя пускать в прокат, пока они не будут тщательно проверены, и, хотя предпринимались значительные усилия по подготовке подходящих замен из американских и британских архивов – с субтитрами, практического результата они не имели (специальное производство для Германии было слишком дорогостоящим, чтобы рассматривать такой вариант). Театры и мюзик-холлы были в основном разрушены или повреждены. Внимание фельдмаршала Монтгомери привлекло замечание маршала Жукова во время их встречи на Эльбе о важности кино в формировании общественного мнения, и, видя складывающуюся ситуацию, он приказал незамедлительно открыть кинотеатры в британской зоне. Единственным способом сделать это было использование всех существующих немецких фильмов, не содержащих нацистской пропаганды; к счастью, большая часть продукции последних лет войны оказалась эскапистской. Просмотр кинопродукции из старых запасов был ускорен, и немцам позволили развлечь себя исчерпывающей программой повторных выпусков. Тем временем Дж. Артура Рэнка убедили сделать ряд британских фильмов доступными для субтитрования.

Третья фаза развития, как планировалось в SHAEF, должна была заключаться в приглашении немцев для получения лицензий на выпуск газет, издание книг или проведение театральных представлений; вместо цензуры перед публикацией лицензиаты должны были просто следовать определенным общим правилам, описанным в лицензии. Процесс рассмотрения заявок предполагался тщательно продуманным, и ожидалось, что «открытая» фаза шагнет в зиму. Но американцы проявили характерное стремление опередить события, и первая лицензионная газета в их зоне, Frankfurter Rundschau, начала выходить 31 июля тиражом 741 500 экземпляров. Советская политика в этих вопросах, по-видимому, являлась более эмпирической, и русские были склонны позволить немцам, прошедшим строгий отбор, уже на ранних этапах ощутить видимость независимости²⁴.

Именно в советской зоне в этот период были введены две наиболее радикальные меры. Первая заключалась в блокировании всех банковских счетов; мера носила принципиальный характер и смягчалась лишь для снятия денежных сумм, не превышающих 300 рейхсмарок. На Западе подобные меры носили временный характер; союзные власти вскоре могли поздравить себя с тем, что вызвали у немцев достаточно доверия, сделавшего вышеупомянутое ограничение ненужным. В результате более обеспеченные люди могли жить на свои средства, а работа доставалась тем, кто в ней нуждался. В русской зоне все были разом поставлены в равные условия и вынуждены были искать работу. Решение русских вызвало множество ненужных трудностей, но приблизило к тому типу общества, к которому, предположительно, стремились оккупационные власти. Западное решение отложило на более поздний срок проблему наказания тех, кто, не будучи отъявленным нацистом, неплохо нажился на войне. И чем дольше откладывалась эта расплата, тем менее радикальной она могла стать.

Другой мерой стала земельная реформа, которая была довольно подробно спланирована в Москве еще до капитуляции Германии; Эдвин Хернле, немецкий коммунист, был доставлен в Берлин из Москвы в июле с исчерпывающими инструкциями относительно проводимой политики и стал главой новой администрации по сельскому хозяйству. Необходимые приказы были опубликованы в начале августа. До войны в русской зоне Германии проживали крупные землевладельцы²⁵. Влияние прусских юнкеров на политику Германии и их вклад в армию были общеизвестны. Если это влияние предстояло искоренить (а Рузвельт и Черчилль подчеркивали такую необходимость), требовалось нанести удар по его экономическим корням. Западная критика была направлена не столько против самой меры, сколько против отказа выплатить компенсацию собственникам, лишенным имущества.

Земельная реформа номинально проводилась спонтанно через немецкие организации. Отныне никто не должен был владеть более чем 100 га (250 акров); у тех, у кого оказывалось больше, излишки конфисковывались без выплаты компенсации. Земли, принадлежавшие «военным преступникам», и земли, являвшиеся национальной, провинциальной или партийной собственностью, также изымались.

Из всего этого наибольшая доля должна была достаться людям, не имеющим вообще никакой земли, включая беженцев из других частей Германии. Некоторые мелкие владения необходимо было расширить, а часть земли передать общинным организациям, включая больницы, школы и сельскохозяйственные учреждения. Получатели должны были выплатить государству сумму, эквивалентную годовому урожаю зерна, рассчитанную исходя из ожидаемого, а не фактически полученного объема; 10 % от этой суммы предстояло выплатить в конце первого года, а остальное – долями в течение десяти или даже двадцати лет.

Короче говоря, эта решительная мера должна была радикально изменить характер оккупационной зоны. Правда, ее результатом было создание режима мелких землевладельцев, а не коллективных хозяйств; 67,5 % всей перераспределенной земли доставалось частным лицам. Даже необходимость разделить орудия труда и скот была представлена новым владельцам как мера целесообразности в период дефицита, а не как шаг к коллективизации. Но именно этот факт уменьшал перспективы обратного движения; как только крестьяне получили землю, любая попытка отобрать ее вновь, разве что в процессе постепенного разрушения экономики, могла вызвать стойкое сопротивление. Нигде в Германии не предпринималось столь масштабных попыток, и, хотя верно, что нигде больше не было такого сосредоточения крупных поместий, такие перемены должны были создать устойчивое различие между русской зоной и другими частями Германии. Однако эта фундаментальная реформа проводилась в одностороннем порядке без каких-либо попыток обсуждения среди четырех держав; хотя в тот самый момент, когда разрабатывались эти планы, проходила Потсдамская конференция, нет никаких свидетельств того, чти вопросы когда-либо там упоминались. Несомненно, русские рассматривали это как необходимый шаг в превращении Германии в «демократическую» страну и шаг, который немцы имели право предпринять для себя. Между тем первоначальным результатом должны были стать беспорядки и спад производства.

В западных зонах главной сельскохозяйственной задачей было собрать урожай. Хотя 22 мая руководство SHAEF оценило, что имеющихся запасов продовольствия хватит на шестьдесят дней, и хотя SHAEF собрал (в условиях мирового дефицита) и ввез в Германию 600 000 тонн зерна вместе с семенами, к июлю рацион среднего потребителя снизился до 950-1150 калорий. Конечно, частично это было связано с неправильным распределением из-за нехватки транспорта, а частично – с временным дефицитом до поступления нового урожая. Чтобы собрать урожай, была быстро введена схема [ «Операция Барлейкорн» («Ячменное зерно»)] по освобождению и отправке на работы 300 000 заключенных, которые раньше были заняты в сельском хозяйств. Несмотря на это, урожай оказался на 10–15 % ниже расчетного, и уже стало ясно, что для того, чтобы население не голодало в зимние месяцы, потребуется значительный объем импорта.

В таких обстоятельствах любые меры, способные нарушить работу фермерского сообщества, выглядели бы безумием, и даже нацистская организация по сбору продовольствия осталась в значительной степени нетронутой.

Положение союзных войск на момент окончания военных действий было, конечно, результатом военных потребностей; оно не соответствовало зональным границам, разработанным Европейской консультативной комиссией и согласованным в Ялте. Направление наступательных действий союзников привело к тому, что американцы и французы оказались к северу от их «ялтинских» границ (хотя западные армии не продвинулись так далеко на восток, как призывал Черчилль, в то время как Эльба, на которой они остановились, находилась значительно севернее и восточнее линии, согласованной в качестве границы русской зоны. Черчилль описывает свои усилия поставить вопрос о корректировке в зависимость от взаимопонимания с русскими и, соответственно, отложить его до окончания Потсдамской конференции. Но значение этого вопроса, как и вопроса о взятии Берлина, не было по достоинству оценено в Вашингтоне во время «смертельного разрыва между теряющим силы президентом Рузвельтом и все крепнущей хваткой президента Трумэна в отношении обширных мировых проблем». Приказ о выводе западных войск был отдан 1 июля. Вопрос о вступлении союзников в Берлин оставался открытым.

Предложение сделать Берлин трехсторонним «островом» в центре русской зоны возникло как часть разработанного в 1943 году Комитетом Эттли плана, принятого Госдепартаментом, одобренного министрами иностранных дел в октябре 1943 года и переданного на доработку Европейской консультативной комиссии, когда этот орган начал работу в январе 1944 года. Как таковое, оно было в принципе принято на конференции в Ялте, но чтобы точно определить, как будет функционировать это беспрецедентное соглашение, не было сделано ничего. В мае 1944 года Уайнант поставил перед Вашингтоном вопрос о согласовании точных условий, гарантирующих доступ союзников в город, но Военное министерство придерживалось мнения, что, поскольку невозможно заранее знать, какие коммуникации окажутся пригодны для использования, этот вопрос должен быть оставлен на усмотрение военного командования на момент ввода войск²⁶.

Этого принципа придерживались и после окончания боевых действий, и для прояснения этого вопроса 29 июня в Берлине состоялась встреча маршала Жукова, генерала Уикеса и генерала Клея. Потсдамская конференция должна была начаться 15 июля, и было известно, что русские все дела в городе решают в соответствии со своими целями; это заставило англичан и американцев беспокоиться о том, чтобы их войска прибыли на место и заняли позиции. Они попросили предоставить им доступ по трем железным и двум автомобильным дорогам. Русские заявили, что в связи с демобилизацией Красной армии невозможно использовать более одной железнодорожной линии через Магдебург и Потсдам, а также автобан из Хельмштедта. Кроме того, предлагалось два воздушных коридора. Русские также настаивали на том, чтобы западные державы снабжали свои сектора продовольствием и углем, хотя город никогда не получал значительную часть продовольствия из Западной Германии.

Пять лет спустя генерал Клей находил «удивительным», что перед отъездом из Вашингтона на должность заместителя военного губернатора Соединенных Штатов ему самому не пришло в голову посетить Государственный департамент и что эта идея никогда не была предложена ему кем-либо другим. (Это упущение не так удивительно в свете того, что теперь известно об отношении Отдела гражданских дел Военного министерства ко всем вопросам, связанным с оккупацией Германии.) Соответственно, он не понял, что «требование единодушного согласия» в Союзном контрольном совете не позволит этому органу принять любое решение, против которого возражали русские. Он и генерал Уикес решили, что лучше всего принять русские предложения «как временную договоренность» о въезде в город, оставив за собой право позже вновь обсудить этот вопрос в Контрольном совете. Он даже не стал излагать соглашение в точных письменных терминах, опасаясь составления или согласования официального документа, устанавливающего «что-либо меньшее, чем право неограниченного доступа», хотя было решено, что все передвижения союзников «будут свободны от пограничного досмотра или контроля со стороны таможенных или военных властей». Были достигнуты договоренности о продвижении 25 000 американских и 25 000 британских солдат в период с 1 по 4 июля. На последующих встречах 7 и 10 июля были определены меры по снабжению и основы контроля над городом через Комитет четырех держав, или Комендатуру²⁷.

Неудача с достижением письменного соглашения о правах на коммуникации в западных зонах и Берлине могла оказаться несущественной, если бы четырехстороннее правительство функционировало так, как ожидали британцы и американцы. Однако, как оказалось, готовность политических властей верить в намерения России и неспособность дипломатов проинструктировать солдат привели к неприятностям три года спустя.

Ситуация, с которой столкнулись прибывшие войска, оказалась необычной. Русские провели хорошую уборку, даже если здания, которые занимали их собственные подразделения, и не требовали особого внимания. С улиц убрали трупы и обломки, но исчезло не только это.

Были угнаны все лошади, которых русские смогли найти, и вдобавок к ним 7000 коров. Они демонтировали холодильные установки на скотобойнях, отдирали печи и трубы из ресторанных кухонь, вывезли оборудование с мельниц и фабрик, а в момент нашего прибытия завершали демонтаж американского завода швейных машин «Зингер». В британском секторе они вывезли генераторное оборудование с единственной современной электростанции в городе. Большая часть похищенного оборудования была сомнительной пользы или разбита по незнанию.

Местные жители рассказывали душещипательные истории о жестокости. В процессе рассказа они, конечно, добавляли многое от себя и часть приукрашивали, и при этом, кроме того, необходимо делать поправку на отношение немцев к славянам. Более того, определенная доля насилия стала результатом непонимания: немцы, которые держали себя в руках и не проявляли страха, могли остаться незамеченными, в то время как те, кто говорил по-русски, вполне могли установить цивилизованные отношения. Беспорядков трудно избежать, когда города взяты в результате ожесточенных боев в конце длительной войны; такое происходило и в Западной Германии. Но невозможно спорить с тем, что лето 1945 года в Берлине стало довольно мрачным временем. Официальный продовольственный паек в 1240 калорий в день был обеспечен лишь на две трети; в мае ежедневно умирали 2000 человек, к августу – 4000 (аналогичный показатель в 1938 году составлял всего 150 человек); девятнадцать из каждых двадцати детей, родившихся в июле в американском секторе, не выживали (тогда как до войны шансы на выживание были прямо противоположными).

Нехватка топлива тормозила возрождение промышленности. Все лица выражали страдания и шок. Полиция и пожарная охрана были дезорганизованы… До сих пор не было устранено почти 3000 разрывов водопроводных сетей. В каналах и озерах все еще оставались трупы, их выкапывали из-под завалов. Большое количество неочищенных сточных вод приходилось сбрасывать в каналы. и работало только 23 из 84 канализационных насосных станций.

В русской зоне царила такая же неразбериха, и так продолжалось еще долгое время. Советские власти не стали дожидаться Потсдамской конференции, чтобы начать операцию по выплате репараций; для них не было и речи о том, чтобы достичь четырехстороннего соглашения по перечню пригодных для вывоза предприятий. Любые заводы бессистемно демонтировались и вывозились на доступном транспорте, после чего многое зачастую оказывалось брошенным в пути. Главный приоритет, по понятным причинам, отдавался оборудованию связи: несмотря на то что русская железнодорожная колея была шире немецкой, были демонтированы большие участки путей, а большинство маршрутов в зоне, включая единственный, который был предоставлен в распоряжение англо-американцев, были сведены в одну линию²⁸. Также высокий приоритет имели сталелитейные заводы, фанерные предприятия и водородные установки.

Более того, было очевидно, что многое изымалось не для промышленного использования. И, строго говоря, не все было похищено. Большинство русских солдат и офицеров уже некоторое время не получали жалованья; теперь им выдавались банкноты с отметками военного правительства, напечатанные с оттисков, предоставленных американцами русским, которые отказались от своего обещания обеспечить возврат выданного количества. Военные, ожидавшие, что в любой момент их отправят домой, где их банкноты не будут иметь никакой ценности, поспешили превратить их в движимое имущество. Если немцы были вынуждены сдавать имущество за более или менее бесполезные бумажки, то они также передавали простым крестьянам большое количество навязанного хлама.

Действительно, жизнь в русской зоне отличалась бессистемностью, что дало повод предположить, что возмущение немцев вызвано не столько масштабами присвоения имущества русскими, сколько неэффективностью, с которой оно проводилось.

Если русский хочет выйти из поезда в том месте, где остановка поезда не запланирована, он просто дергает за стоп-кран. Если русским нужен паровоз, они просто реквизируют ближайший из имеющихся, и если это паровоз от состава, который должен вот-вот отправиться, то это очень плохо, и состав остается на станции, пока не найдется другой паровоз. В Штендале, например, такое происходило постоянно: паровозы немецких поездов отцеплялись и присоединялись к русским эшелонам, направляющимся в Чехословакию, или к русским товарным составам.

А еще дальше на восток, опять же без всякой попытки посоветоваться со своими союзниками, они передали под управление поляков всю территорию до Одера и западной Нейсе, вопреки договоренностям в Ялте, согласно которым вопрос о западной границе Польши предстояло решить на мирной конференции. Хуже того, поляки начали вытеснять немцев и привозить столько своих граждан, сколько могли собрать. Русские оправдывали свои действия тем, что они выполнили данное в Ялте обещание проконсультироваться с польским правительством, что этот вопрос еще может быть рассмотрен на мирной конференции, а пока кто-то должен обрабатывать землю, так как немецкие фермеры все сбежали. Но это было правдой лишь отчасти; здесь оставалось значительное количество немецкого населения, которое поляки либо изгоняли, либо обращались с ним так, чтобы оно само покинуло эти территории.

Если бы условия в Германии и без того не были достаточно плохими, они должны были еще больше осложниться из-за огромного потока беженцев, «принесших с собой свои рты» (ведь то же самое происходило в Судетской области Чехословакии, не говоря уже о Венгрии и Румынии). И если раньше эти районы в избытке производили продовольствие, что способствовало удовлетворению потребностей Германии, то изменения означали, что, в то время как бывшие жители этих районов увеличивали число голодных ртов в Германии, их продукция отправлялась на восток, на благо поляков и русских.

Но этим последствия данного шага не исчерпывались. Суть предотвращения немецкой агрессии в будущем заключалась не столько в физическом разоружении, сколько в обеспечении перемены взглядов. Однако если что и могло оставить в немецких сердцах затаенную обиду и раздуть пламя национализма, так это захват такой большой территории. Психологический ущерб оказался, возможно, даже хуже, чем материальный. Черчилль назвал действия России «ошибкой, по сравнению с которой Эльзас-Лотарингия и Данцигский коридор – мелочь». Однако самые ранние планы союзников предусматривали отторжение Восточной Пруссии от Германии, и принцип компенсации Польше на западе за территории, потерянные ею на востоке, уже давно был принят без сомнений. Сам Черчилль заявил в Ялте, что «не возражает против линии Одера, если этого захотят поляки». Что именно эта фраза могла означать с точки зрения географии, не ясно, но почти любое ее толкование должно было подразумевать лишение Германии некоторых частей Силезии и Померании (хотя, конечно, не обязательно лишение немецкого населения). Действуя таким образом, русские были виновны, по меньшей мере, в острой практике и серьезно усложняли всю проблему немецкого поселения из узкокорыстных соображений безопасности. Но сомнительно, что между территорией, которую они отдали полякам, и территорией, которую все три государственных деятеля были готовы видеть отданной в Ялте, была действительно существенная разница. Традиции рыцарей Тевтонского ордена придавали Восточной Пруссии такое национальное значение в Германии, что потеря только этой территории должна была вызвать горькое недовольство, а немцы, жившие к востоку от Одера, были достаточно многочисленны, чтобы их переселение в любом случае создало огромную проблему. Насколько изменился характер недовольства и проблемы в результате расширения от восточной части Нейсе к западной Нейсе и выселения, остается под вопросом. Если бы русские дождались международного согласия, то уступки могли быть урезаны или в обмен на них получены выгодные условия. Несомненно, именно поэтому Потсдамская конференция оказалась перед лицом свершившегося факта.