Читать книгу: «Сохраняя веру», страница 6

Ангел? Сама эта мысль нелепа и опасна. Виноват чертов «Виннебаго», решает Иэн. Если приходится спать на поролоновой койке, а не на кровати в люксе отеля, от постоянного недосыпания перестаешь рационально мыслить, и тогда каждая носительница пары Х-хромосом кажется неотразимой.

Иэн пытается сосредоточиться на Вере Уайт, которую мать обнимает за плечи, но совершает ошибку: поднимает глаза и встречается с Мэрайей Уайт взглядом. Ее зеленые глаза смотрят холодно и рассерженно. Пора начинать бой, думает он, не имея ни сил, ни желания оторваться от лица женщины. Он смотрит на нее до тех пор, пока она решительно не захлопывает за собой дверь.

– Есть ли, помимо утверждения о существовании Бога, хотя бы один факт, который мы принимали бы слепо, не рассуждая? – с вызовом произносит Иэн Флетчер, стоя перед горсткой собравшихся слушателей, и его голос звучит как призыв к оружию.

Известие о приезде знаменитого телеведущего привлекло к белому фермерскому домику зевак, а также кое-кого из представителей прессы.

– Нет! Такого факта не существует. Даже в то, что солнце всходит каждый день, мы не верим бездоказательно. Мы убеждаемся в этом с помощью науки, хотя и так собственными глазами видим солнечный диск. – Иэн опирается на ограждение деревянной платформы, наспех сооруженной возле фургона специально для таких моментов. – Можно ли доказать, что Бог существует? Нет, нельзя. – Краем глаза Иэн видит, как люди перешептываются. Может быть, они уже засомневались в том, ради чего пришли поглядеть на чудо-девочку Веру Уайт. – Вы знаете, что такое религия? – Иэн многозначительно смотрит на хмурые лица пассионистов, одетых в красное. – Это культ. Как прививаются религиозные верования? В возрасте четырех-пяти лет, когда мы наиболее восприимчивы к фантастическим идеям, родители промывают нам мозги: говорят, что нужно верить в Бога, и мы верим. – Иэн поднимает руку и указывает на белый фермерский домик. – А теперь вам достаточно слова девочки, которой самое время верить в фей, гоблинов и пасхального зайца? – Он обводит толпу своим фирменным пронзительным взглядом. – Я спрошу вас еще раз: во что, кроме существования Бога, мы верим не рассуждая? – Воцаряется тишина; Иэн усмехается. – Позвольте, я помогу вам. Последним, на кого вы слепо уповали, был Санта-Клаус. – Иэн вздергивает брови. – Какой бы неправдоподобной ни казалась эта сказка, каким бы количеством объективных фактов она ни опровергалась, вы хотели верить и верили, потому что были детьми. При всей кажущейся грубости этого сравнения ваша вера в Бога – явление того же порядка. И от Бога, и от Санта-Клауса мы ждем подарков за хорошее поведение. И тот и другой делают свою работу невидимо. Им обоим помогают сверхъестественные существа: одному – ангелы, другому – гномы. – Иэн останавливает взгляд сначала на одном из пассионистов, потом на местном репортере, потом на женщине, прижимающей к груди младенца. – Почему сейчас вы уже не верите в Санта-Клауса? Потому что вы выросли и бородатый волшебник превратился из реальной фигуры в славную рождественскую историю, которую вы будете рассказывать своим детям. Как ваши родители рассказывали вам о Боге. – Иэн выдерживает паузу, чтобы атмосфера посильнее накалилась. – Неужели вы не видите, что это тоже миф?

Милли Эпштейн со всей силы хлопает дверью машины. Чудесный старый домик Мэрайи осаждают какие-то сумасшедшие. По меньшей мере человек двадцать растянулись вдоль подъездной дорожки, а некоторые, самые наглые, даже топчут траву у крыльца. Среди этих нахалов странные типы в красных ночных рубашках и несколько местных жителей. Два микроавтобуса с эмблемами телеканалов набиты репортерами. Расталкивая всех на своем пути, Милли поднимается на крыльцо, где видит шефа полиции.

– Томас, – спрашивает она, – что это за цирк?

Он пожимает плечами:

– Я сам только сейчас приехал, миссис Эпштейн. Насколько я успел разобраться, вот эти люди говорят, что ваша внучка – Иисус или кто-то вроде того, а вон тот парень говорит, что ваша внучка не Иисус и что Иисуса вообще не существует.

– Нельзя ли убрать их всех с газона Мэрайи?

– Я и сам собирался, – отвечает полицейский. – Но их можно отодвинуть только до дороги. Там они вправе находиться, потому что это общественное место.

Милли изучает собравшихся.

– Можно нам поговорить с Верой? – кричит один из репортеров. – Приведите ее сюда!

– Да! – подхватывает кто-то.

– И мать тоже!

Голоса пугающе нарастают, но Милли остается только слушать. Наконец она скрещивает руки на груди и отвечает толпе:

– Во-первых, это частная собственность, причем не ваша. Во-вторых, вы говорите о ребенке. Неужели вы действительно готовы принять слова семилетней девочки всерьез?

Из первых рядов раздаются громкие отчетливые хлопки в ладоши.

– Поздравляю, мэм, – тянет Иэн Флетчер. – Единственное разумное высказывание в этом вихре сумасшествия.

Он подходит ближе, и Милли видит, что это действительно известный телеведущий. В жизни он так же красив, как на экране, и голос его так же ласкает слух. Тем не менее Милли понимает: назвав его привлекательным, она совершила чудовищную ошибку. Она швырнула в толпу крупицу скепсиса, чтобы отвлечь зевак от своей внучки. А Флетчер сеет вокруг себя сомнение, чтобы люди ели у него из рук.

– Уезжайте, пожалуйста, – цедит она. – Девочка, которая здесь живет, не представляет для вас никакого интереса.

Иэн Флетчер ослепительно улыбается:

– Это факт? Значит, вы не верите собственной внучке? Ребенок, который говорит, что беседует с Богом, – это просто ребенок, который говорит, что беседует с Богом? Вы, как я понимаю, со мной согласны? Никаких чудес, никакого колокольного звона. Перед нами всего лишь горстка членов какой-то сомнительной секты. И совершенно незачем сходить с ума вместе с ними, верно? – Слова Флетчера обволакивают Милли, как мед, и приклеивают к крыльцу. – Мэм, я вами восхищаюсь!

Милли прищуривается и открывает рот, но вдруг, схватившись за сердце, падает на землю у ног Иэна.

Мэрайя распахивает дверь и, выбежав, склоняется над матерью.

– Ма! – кричит она, тряся безвольные плечи Милли. – Вызовите «скорую»!

Щелкают вспышки нескольких фотоаппаратов. Мэрайя, стоя на коленях, нагибается совсем низко, но не слышит дыхания, и волосы у нее не колышутся. Она сжимает материнскую руку, уверенная в том, что стоит немного ослабить хватку – и все потеряно.

Через несколько минут машина «скорой помощи», разбрасывая гравий, с воем проносится по подъездной дорожке и останавливается настолько близко к дому, насколько позволяют микроавтобусы и «Виннебаго». Парамедики взбегают на крыльцо. Один осторожно отстраняет Мэрайю, другой начинает делать массаж сердца.

– О Боже! – шепчет Мэрайя. – О Боже! О мой Боже!

О хранительница! Хранительница! О моя хранительница! Услышав слова матери, Вера высовывает голову из убежища, где пряталась, после того как выскользнула из дому. Ей вдруг становится ясно, что они обе обращаются к одному и тому же адресату.

Иэн наблюдает за тем, как Мэрайя Уайт, плача, просит, чтобы ей разрешили сесть в машину «скорой помощи» вместе с девочкой. Вмешивается шеф полиции: обещает привезти Веру в больницу, как только прибудет подкрепление и все непрошеные гости уберутся. «Скорая» с воем отъезжает. Иэн, держа руки в карманах, смотрит ей вслед.

– Отличная работа! – говорит кто-то.

Вздрогнув от неожиданности, Иэн оборачивается и видит своего исполнительного продюсера, который протягивает ему автомобильные ключи.

– Вперед. Сегодня вечером резонанс тебе обеспечен.

Еще бы! Довел пожилую женщину до остановки сердца!

– Да уж, больше ничего ожидать не приходится.

– Так чего же ты ждешь?

– Ладно, – говорит Иэн и, взяв ключи, ищет взглядом «БМВ» Джеймса. Операторов звать бесполезно: их в больницу все равно не пропустят. – Не вздумай гонять без меня на моем «Виннебаго»! – кричит он и, сев в машину, жмет на газ.

Вскоре Иэн уже сидит в комнате ожидания отделения экстренной помощи перед плохоньким телевизором, показывающим мультики. Мэрайи Уайт не видно. Вера появляется спустя десять минут в сопровождении молодого полицейского. Они сидят через несколько рядов от Иэна. Время от времени девочка оборачивается и смотрит на него.

Ему не по себе. Вообще-то, он не отличается совестливостью и обычно выполняет свою работу без лишних раздумий. Чаще всего ему приходится действовать на нервы проклятым Южным баптистам, к которым он сам когда-то принадлежал и которые, по его убеждению, поглощают божественную благодать в таких количествах, что не беда, если они разок-другой подавятся собственным лицемерием.

Однажды, когда Иэн выступал с речью в нью-йоркском Центральном парке, какая-то женщина упала в обморок. Но то было совсем другое. Верина бабушка, чьего имени он даже не знает… С ней случился приступ отчасти из-за того, что он сказал или сделал.

Это просто сюжет, говорит Иэн сам себе. Она мне никто, я приехал сюда ради моей передачи.

У полицейского пищит пейджер. Прочитав сообщение, парень встает и просит Веру никуда не уходить. По пути к телефонам-автоматам он останавливается у стойки медсестры и что-то тихо ей говорит. Наверное, просит присмотреть за ребенком. Когда Вера снова оборачивается, Иэн закрывает глаза, а когда открывает, девочка уже сидит рядом.

– Мистер? – произносит она тоненьким голоском.

– Привет, – говорит он после секундной паузы.

– Моя бабушка умерла?

– Не знаю.

Вера молчит. Иэн с любопытством на нее поглядывает. Она сидит съежившись и размышляет. Никого отмеченного Богом Иэн не видит. А видит только испуганную маленькую девочку. Он делает неуклюжую попытку ее отвлечь:

– Готов поспорить, что тебе нравятся Spice Girls. Я с ними знаком.

Вера смотрит на него, моргая:

– Это из-за вас бабушка упала?

У Иэна в животе что-то сжимается.

– Думаю, да, Вера. И мне очень жаль.

Она отворачивается:

– Вы мне не нравитесь.

– Не только тебе.

Иэн ждет, что Вера уйдет сама или за ней придет полицейский, но тут входит Мэрайя Уайт и обводит комнату заплаканными глазами. Когда она находит взглядом Веру, девочка вскакивает и бежит, чтобы обнять ее. Мэрайя холодно смотрит на Иэна.

– Полицейский… пошел… – запинается он, указывая в сторону коридора.

– Не приближайтесь к моей дочери, – сухо произносит Мэрайя, берет Веру за плечи, и они обе исчезают за дверью отделения интенсивной терапии.

Выждав несколько секунд, Иэн встает и подходит к медсестре:

– Я полагаю, мать миссис Уайт не выкарабкалась?

Сестра, не отрывая взгляда от своих бумаг, отвечает:

– Вы полагаете правильно.

Трагедии тем и страшны, что случаются внезапно. Бьют со всей силой и яростью урагана. Стоя над телом матери, Мэрайя крепко держит Веру за руку. В палате сейчас никого нет, добрая медсестра вытащила из Милли все трубки и иголки, чтобы близкие могли с ней проститься. Решение войти к покойнице вместе с дочкой далось Мэрайе нелегко, но она понимает: без этого ребенок будет отрицать произошедшее.

– Ты знаешь, – голос Мэрайи словно бы загустел от слез, – что это значит, что бабушка умерла?

Не дождавшись ответа, она начинает плакать. Садится рядом с телом, закрывает лицо руками и не сразу обращает внимание на скрежещущий звук, который издает ее дочь, подтаскивая к каталке складной стул с другой стороны. Вера влезает на сиденье, прижимается щекой к бабушкиной груди и неловко обнимает тело.

В какой-то момент Мэрайя чувствует, что волоски на шее встают дыбом, и трогает себя ладонью. При этом она не отрываясь смотрит, как Вера приподнимается на локтях, как берет лицо Милли обеими ручонками и целует в губы. Как руки Милли медленно отрываются от простыни и крепко сжимают внучку.

Глава 5

 
Радушное дитя,
Легко привыкшее дышать,
Здоровьем, жизнию цветя,
Как может смерть понять?
 

У. Вордсворт. Нас семеро¹⁷

30 сентября 1999 года

С тех пор как моя мать возвратилась к жизни, прошло уже много часов, а я все никак не перестану трястись. Тот самый врач, который подписал ей свидетельство о смерти, сейчас направляет ее на всевозможные анализы, осторожно предполагая, что она здорова. Я сижу, спрятав руки под себя, и делаю вид, будто это нормально, когда человек, принятый в больницу с формулировкой «доставлен мертвым», разгуливает по коридорам.

Доктор хочет оставить маму на ночь в стационаре для наблюдения, но она категорически отказывается:

– Ни в коем случае! Я могу бегать, прыгать и даже не устаю. Я еще никогда себя так хорошо не чувствовала.

– Может быть, ма, тебе действительно лучше здесь переночевать? У тебя же все-таки остановка сердца была…

– Вы были мертвы, – уточняет врач. – Ребята в колледже рассказывали мне о мертвецах в морге, которые подымались в тот момент, когда санитар застегивал молнию на мешке. Мне всегда хотелось и самому увидеть что-нибудь подобное. – Мы с мамой переглядываемся; он откашливается. – Итак, нужно сделать кардиограмму, КТ, еще кое-какие анализы и проверить, какие сердечные препараты вы пьете.

– То есть вы хотите убедиться, что я не овощ? – фыркает мама.

– Мы хотим убедиться, что нет угрозы повторной остановки сердца, – поправляет ее врач. – Сейчас я вызову медсестру, и она отвезет вас на другой этаж.

– Большое спасибо, но я и сама ходить умею, – говорит мама, спрыгивая со стола.

Доктор, покачивая головой, направляется к выходу из палаты. Я забегаю вперед, трогаю его за рукав и жестом прошу отойти за ширму.

– С ней действительно все в порядке? Вдруг это просто странный сбой в работе ее нервной системы и через час она впадет в кому?

– Не знаю, – подумав, признается доктор. – Бывало, что в операционной монитор показывал прямую линию, а потом человек кашлял и приходил в сознание. Я видел людей, которые лежали в коме месяцами, а потом просыпались и разговаривали как ни в чем не бывало. Одно я могу сказать вам определенно, миссис Уайт: ваша мать была клинически мертва. Это указали парамедики в своем отчете. Да и я, черт возьми, это констатировал! Может ли ее нынешнее состояние оказаться неустойчивым? Не знаю. Я сталкиваюсь с таким впервые.

– Понимаю, – говорю я, хотя на самом деле ничего не понимаю.

– Сейчас мы не видим на ее сердце никаких признаков травмы. Конечно, мы будем продолжать обследование, но в данный момент сердце кажется здоровым, как у подростка. – Он похлопывает меня по руке. – Объяснить этого я не могу. Даже пытаться не буду.

– Может, хватит меня поддерживать? – Мама отталкивает мою руку. – Со мной все нормально.

Она энергично, впереди нас с Верой, выходит из отделения экстренной помощи. Медсестра крестится. Водитель машины «скорой помощи», уплетающий слоеное пирожное, болтая с другой медсестрой, роняет одноразовый стакан с кофе.

– Извините, – говорит мама, останавливая интерна. – Где здесь лифт? – Девушка показывает, а мама оборачивается ко мне. – Ну? Ты здесь остаешься или как?

Она шагает по коридору мимо Иэна Флетчера, который смотрит на нас с таким недоумением, что я впервые за много часов начинаю смеяться.

Пока флеботомисты тычут в маму шприцами, мы с дочкой сидим в комнате ожидания. Вера бледная, уставшая, под глазами фиолетовые круги.

– Я сделала, что ты хотела, – шепчет она, поднимая личико.

– Ты не имеешь никакого отношения к бабушкиному выздоровлению, – с трудом сглотнув, говорю я. – Ты же это понимаешь?

– Ты ее просила, – бормочет Вера. – Я слышала.

– Кого – ее?

– Бога. Ты говорила: «О Боже! О Боже! О мой Боже!» – Вера трется носом о свое плечо. – И она тебя услышала. Она сказала мне, что сделать, чтобы ты не огорчалась.

Я опускаю голову и смотрю на Верины кроссовки: на одной ноге шнурки развязались и болтаются по полу, как у самого обыкновенного ребенка. И все-таки моя дочь не обыкновенный ребенок. Она разговаривает с Богом и, по-видимому, только что совершила чудо.

Я борюсь с желанием расплакаться. Все это очень похоже на затянувшийся ночной кошмар. Кажется, Колин вот-вот встряхнет меня и прошепчет: «Переворачивайся на другой бок и спи дальше». Дети должны ходить в школу, качаться на качелях, обдирать себе коленки. А то, что происходит сейчас с нами, – это бывает в фильмах, в романах, но не в настоящей жизни.

Я не глядя тру Верину ладошку и нащупываю мозоль.

– Что это?

Вера прячет руки:

– Это от рукохода.

– А не от… – Как же такое выговорить?! – Не от того, что ты прикоснулась к бабушке? Тебе не было больно?

Вера качает головой:

– Я как будто бы катилась с горки вниз. – Она смотрит на меня в замешательстве. – Ты разве не хотела, чтобы с бабушкой все было хорошо?

Я обнимаю ее так, словно пытаюсь спрятать обратно внутрь себя и защитить от того, что теперь уже неминуемо ей грозит.

– Ох, Вера, конечно, я хотела, чтобы с бабушкой все было хорошо. И сейчас хочу. Меня только немножко пугает, что мое желание, вероятно, исполнилось благодаря тебе.

Я глажу ее по волосам, по плечикам.

– Меня это тоже немножко пугает, – тихо признается она.

УМЕРШАЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ К ЖИЗНИ

1 октября 1999 года; Нью-Ханаан,

штат Нью-Гэмпшир

Вчера примерно в 15:34 Милдред Эпштейн, 56 лет, скончалась. В 16:45 она поднялась и спросила, зачем ее привезли в больницу.

Сердечный приступ случился у миссис Эпштейн, жительницы Нью-Ханаана, на пороге дома ее дочери, которую она пришла навестить. По словам очевидцев, женщина схватилась за грудь и упала. Врачи «скорой помощи» на протяжении 20 минут проводили реанимационные мероприятия на месте происшествия, но возобновить работу сердца не удалось. По прибытии в местный медицинский центр доктор Питер Уивер констатировал смерть Милдред Эпштейн. «Я никогда ничего подобного не видел, – сообщил Уивер репортерам. – Вопреки тому что смерть пациентки подтверждается многочисленными очевидцами и засвидетельствована квалифицированным медперсоналом, последующее обследование миссис Эпштейн не выявило не только следов остановки сердца, длившейся более часа, но и вообще признаков какой-либо травмы».

По имеющимся данным, женщина упала после словесного столкновения с Иэном Флетчером, известным телеведущим, отрицающим существование Бога. Флетчер готовил репортаж о внучке Милдред Эпштейн, у которой, по противоречивым сведениям, случаются божественные видения. Ни миссис Эпштейн, ни мистер Флетчер не комментируют произошедшее.

– Ну, знаешь ли, это не считается, – заявляет Иэн, потягиваясь на стуле. – Когда я говорил о свежих морепродуктах, то не имел в виду запеканку с консервированным тунцом.

– Единственная альтернатива – кафе «Донат кинг», – ухмыляется Джеймс. – Или это, или пончики.

Иэн содрогается:

– Знаешь, сколько бы я сейчас отдал за хороший стейк из ангусской говядины?

– Перейди через дорогу и укради на молочной ферме целую корову. Их там столько, что, уверен, никто не считает. – Джеймс промокает рот салфеткой. – Но корову тебе пришлось бы самому готовить, а так ты сидишь в ресторане.

– Сравнивать это заведение с рестораном – все равно что называть мое путешествие в «Виннебаго» сафари.

– Твое путешествие – не сафари, а антирелигиозный поход. Ты сам мне так сказал несколько недель назад. Послушай, Иэн, – говорит продюсер, подавшись вперед, – дело только что пошло в гору. В вечерних новостях на Эн-би-си показали твой материал с умершей бабушкой, а потом повторяли каждый час. – Джеймс поднимает чашку с кофе. – По-моему, ты напал на верный след. Эта девчонка – хороший крючок. Людям даже в голову не придет, что она все выдумала. Тем эффектнее получится, когда ты отдернешь занавес.

– Да, – слабо улыбается Иэн, – ради этого стоит потерпеть размещение суперэкономкласса.

– Смотри на это так: если сейчас сумеешь вернуться в игру, то потом сможешь до конца дней ни к каким домам на колесах даже близко не подходить. – Джеймс смотрит на чек и, смеясь, достает кредитную карту. – Правда, мне в детстве нравилось отдыхать в кемпингах. Тебе разве нет?

Иэн не отвечает. Его детство было, вероятнее всего, не таким, как у Джеймса.

– Ах да! Я забыл! Ты же никогда не был ребенком!

– Не-а, – улыбается Иэн, – я выскочил готовеньким из головы моего исполнительного продюсера.

– Я серьезно. Мы ведь с тобой знакомы уже… сколько? Семь лет? А я про тебя ничего не знаю, кроме того, что ты начинал на радио и получил докторскую степень в каком-то второсортном бостонском университете.

– Ага. Гарвард называется. Этот «второсортный» университет правильно сделал, что предоставил тебе учиться где-нибудь в Йеле, – отшучивается Иэн и маскирует чувство неловкости зевком. – Джеймс, я совсем разбитый. Пойду-ка на боковую.

Продюсер вскидывает бровь:

– Чтобы тебя клонило в сон? Черта с два!

Иэн настораживается. Откуда Джеймс знает про его бессонницу? Про то, что он в последний раз более или менее нормально спал несколько лет назад? Может, его видели в одну из тех ночей, когда он выходил из своего дома на колесах и бродил по лесу, или по равнине, или по прерии – в общем, по той глуши, куда его занесла нелегкая?

– Ты просто чувствуешь себя загнанным в тупик и пытаешься сменить тему, – заключает Джеймс, и Иэн облегченно вздыхает: тайна его частной жизни осталась неприкосновенной. – А я ведь как друг тебя спрашиваю. Кто твои родители? Как ты рос?

Вырос я в одночасье, подумал Иэн, но вместо этого сказал:

– Мне что-то ужасно захотелось пончиков. – Он улыбнулся, натянув на лицо привычную маску. – Ты со мной?

3 октября 1999 года

К счастью, полиция заставила и Иэна Флетчера, и членов странного ордена пассионистов, и полсотни простых зевак покинуть нашу территорию. Но к сожалению, все они убрались недостаточно далеко. Всего лишь в полумиле от дома проходит дорога, а это общественное место, и там они имеют право находиться. Поэтому мы видим их из окон. А значит, они нас тоже видят. Вера беспокойная, все время хнычет, но поиграть в саду я ей не разрешаю. Стоит мне высунуть нос из дому, поднимается шум. Что же будет, если выйдет она? Сегодня мне даже мусор пришлось выбрасывать за полночь, чтобы не попасться репортерам. Потом я прокралась мимо качелей к дубам и села под крону одного из них.

– О чем задумались?

Я подскакиваю. Передо мной Иэн Флетчер с горящей спичкой в руке. Он зажигает сигару, сует ее в рот и затягивается.

– Вы опять вторглись на мою территорию. Я могу заявить на вас в полицию.

– Знаю, что можете, но думаю, вы не станете этого делать.

– Ошибаетесь. – Я встаю и направляюсь к дому.

– Пожалуйста, не надо никуда звонить, – тихо говорит Иэн Флетчер. – Я видел, как вы ходите по комнате, куда-то собираетесь, и просто решил спросить о вашей матери. Без свидетелей. – Он машет рукой в сторону машин, столпившихся на обочине.

– Что именно вы хотите спросить?

– С ней все в порядке?

Я киваю, не отрывая взгляда от его лица:

– Не благодаря вам.

Это мое воображение или Иэн Флетчер действительно покраснел?

– Да, мне жаль. Я не должен был… – Не договорив, он качает головой.

– Не должны были что?

Его яркие горящие глаза продолжают удерживать мой взгляд.

– Просто не должен был. И все.

– Иэн Флетчер извинился? Жаль, я на пленку не записала.

В следующую секунду его уже нет поблизости. Только тлеющий сигарный пепел у моих ног доказывает, что он здесь был.

4 октября 1999 года

На следующий день я приезжаю в медицинский центр, где доктор Уивер планирует повторное обследование сердца моей мамы, и, к своему удивлению, нахожу ее сидящей на диване рядом с Иэном Флетчером.

– Мэрайя, – говорит она, как будто мы собрались пить чай, – это мистер Флетчер.

Я так сжимаю Верину ручку, что бедный ребенок вскрикивает.

– Мы знакомы. Извините, мистер Флетчер. Можно тебя на минутку?

Волоча Веру на буксире, я отвожу маму в сторону:

– Не хочешь объяснить мне, что он здесь делает?

– Успокойся, Мэрайя. А то у тебя самой будет сердечный приступ. Я пригласила мистера Флетчера… – мама оборачивается и с улыбкой кивает ему, – чтобы он мог сделать свой репортаж и убраться к чертям из нашей жизни. Пускай себе снимает что хочет. Мне скрывать нечего.

– А если, – говорю я, потирая двумя пальцами переносицу, – он приклеит тебе ярлык зомби или вампирши и продолжит ошиваться вокруг нашего дома? Почему ты думаешь, что он сдержит свое обещание?

– Потому что знаю.

– Превосходно! Мне все ясно. Ну а Вера? – Я сжимаю руку дочери. – Она тоже не хочет его видеть.

– Ребенок реагирует на твои флюиды, дорогая.

– У меня нет никаких флюидов. Их вообще не существует.

– Бог тоже не существует, правда? – Мама невинно улыбается.

– Ладно. Нужен тебе этот цирк шапито – пожалуйста. Хочешь, чтобы Иэн Флетчер тебя снимал, пускай снимает. Но от нас с Верой он и слова не услышит. Будь добра объяснить ему это, если тебе здесь нужна моя компания.

Иэн Флетчер вместе с несколькими операторами и исполнительным продюсером втискивается в кабинет для исследований. Он обещает не касаться никаких тем, кроме здоровья моей матери, а когда я спрашиваю, есть ли у него разрешение на съемку, самодовольно демонстрирует мне мамино письменное согласие и согласие руководства больницы. По его распоряжению убирают лишние каталки, вносят софиты. Он хмурится, когда я отвожу Веру в сторону, чтобы она не попадала в кадр. Сама я встаю рядом с больничным администратором, приставленным наблюдать за ходом съемок. Мы похожи на двух сторожевых собак. Как только Флетчер жестом просит оператора наклониться через плечо врача и крупным планом снять мамину медицинскую карту, я вмешиваюсь:

– Это конфиденциально!

– Как и вся процедура обследования, миз Уайт. Но ваша мама подписала документ, согласно которому мы имеем право снимать ручной камерой все, что пожелаем.

– Ваши желания мне неинтересны.

Иэн Флетчер смотрит на меня и медленно улыбается:

– Жаль.

Я отхожу, спрашивая себя: как этот нахал может быть тем же самым человеком, с которым я разговаривала прошлой ночью? Показывает он сейчас свое истинное лицо или это только телевизионная маска?

Скрестив руки на груди, я смотрю, как оператор снимает мамину кардиограмму: обычную и с нагрузкой.

– Миссис Эпштейн, – говорит доктор Уивер, – вы здоровы, как восемнадцатилетняя девушка. Может быть, даже меня переживете. – Явно наслаждаясь своими пятнадцатью минутами славы, он поворачивается к Иэну. – Видите ли, мистер Флетчер, я человек науки. Но, кроме разве что трансплантации сердца, наука не находит никакого объяснения тому, что результаты сегодняшнего обследования миссис Эпштейн так разительно отличаются от результатов ее же планового обследования месячной давности. Не говоря уже, конечно, о феномене… оживления.

Меня медленно наполняет чувство удовлетворенности: во-первых, я рада снова услышать, что моя мать здорова, во-вторых, утереть нос Иэну Флетчеру чертовски приятно. Я бросаю на него торжествующий взгляд, и в этот самый момент он шепотом командует оператору, чтобы тот развернулся и снимал уже не мою маму, а Веру, которая сидит в углу и рисует на бланке для назначений.

– Нет! – тихо произношу я и бросаюсь в бой. – Вы не имеете права ее снимать! – кричу я и, вскочив с места, заслоняю дочь; оператор испуганно пятится. – Отдайте мне кассету! Сейчас же отдайте кассету!

Я тянусь к камере, парень поднимает ее над головой и зовет шефа на помощь:

– Господи, мистер Флетчер, да уберите от меня эту женщину!

Иэн Флетчер делает шаг вперед и, подняв ладони, умиротворяюще говорит:

– Миз Уайт, не нужно так волноваться.

Я разворачиваюсь к нему:

– А вы мне не указывайте! – Краем глаза я вижу, что оператор продолжает снимать. – Пусть выключит эту чертову штуковину!

Иэн слегка кивает, и оператор опускает камеру. Напряжение, которое я ощущала всем телом, ослабевает, и я обмякаю. Трясясь, я отхожу от Веры и поднимаю голову, ища взглядом мать. Иэн Флетчер, больничный администратор и доктор молча смотрят на меня.

– Нет, – с трудом выговариваю я и прокашливаюсь. – Я сказала «нет».

Когда Иэн Флетчер уходит, а медсестра уводит Веру, чтобы дать ей какую-то наклейку, я остаюсь с мамой наедине.

– Это моя вина, – говорит она, одеваясь. – Я думала, если я приглашу Флетчера сама, мы быстрей от него отделаемся.

– Увы, нет, – бормочу я.

Мы молча ждем возвращения Веры и обе, каждая на свой лад, в чем-нибудь себя упрекаем.

– Мэрайя, ты ведь слышала, что люди говорят про смерть?

Я поднимаю глаза:

– Что?

– Ну, про яркий свет в конце тоннеля и все такое. – Она вдруг прячет от меня глаза и начинает ковырять кутикулу на большом пальце. – Так вот, на самом деле это не так.

Я сглатываю. Во рту становится сухо, как в пустыне.

– Не так?

– Нет. Ни света, ни ангелов я не видела. Я видела свою маму. – Она поворачивается ко мне, глаза горят. – Ох, Мэрайя! Как долго мы с ней не виделись! Целых двадцать семь лет! Это был такой подарок – увидеть все то, о чем я уже начала забывать: и ее искусанные ногти, и отросшие корни волос, и даже морщины! Она улыбнулась мне и сказала, что еще не время.

Мама неожиданно переплетает свои пальцы с моими. Чем старше мы становимся, тем реже наши родные прикасаются к нам. В детстве я любила сидеть у мамы на коленях, подростком отстранялась от ее руки, если она пыталась поправить мне воротничок или прическу, а когда я выросла, мне стало казаться, что даже быстро приобнять друг друга на прощание – это излишне сентиментальный жест. Он слишком красноречиво говорит о том, о чем пока говорить не хочется.

– Я никогда не понимала, почему Бог считается нашим отцом. Отцы всегда хотят, чтобы мы соответствовали каким-то стандартам. А матери любят нас, не ставя условий, ты так не считаешь?

Вера возвращается с четырьмя наклейками на рубашке. Мы спускаемся в вестибюль, и там я ненадолго оставляю дочку с мамой, а сама иду подогнать машину поближе к входу в больницу. На парковке я слышу у себя за спиной шаги.

– Я опять вынужден сказать, что мне жаль, – говорит Иэн Флетчер.

– Это потому, что вы опять сделали подлость, – отвечаю я. – Отдайте мне ту кассету.

– Вы знаете, что отдать ее вам я не могу. Но обещаю: кадры с вашей дочерью в передачу не войдут.

– Обещаете? – фыркаю я. – Как обещали ее не снимать?

– Мне не следовало снимать Веру без вашего разрешения, и я это уже признал. – Я хочу уйти, но Иэн Флетчер хватает меня за рукав. – Задержитесь, пожалуйста, на секунду. – Он отпускает меня, как будто обжегся, и прячет руки в карманы. – Я хочу вам кое-что сказать. Я не верю вашим утверждениям относительно девочки. В частности, не верю в это предполагаемое воскрешение. И я докажу вам, что вы заблуждаетесь. Но я уважаю вас за то, как вы себя повели. – Он прокашливается. – Вы хорошая мать.

Опешив, я разеваю рот. Мне вдруг становится ясно: все это время я выпрыгивала из штанов, пытаясь защитить Веру, и даже не успела подумать о том, права ли я. Этот человек, этот ужасный человек, который без приглашения вломился в нашу жизнь и понятия не имеет, кто я такая, принял меня за ту, кем я всегда хотела быть: за самоотверженную львицу, мать от природы.