Читать книгу: «В свободном падении», страница 2

Глава 4
Международный аэропорт Сан-Франциско, Калифорния; 13.15

Ярко-голубая вода плещется у зданий, похожих на вытянувшиеся пальцы. Солнце отражается от поверхности, рассыпаясь золотыми искорками. На маленьком сером мосту крошечные автомобили подгоняют друг друга, а вдалеке виднеются неприкаянные ярко-красные башни другого моста. Многие встретили здесь свою судьбу, Мост, но моя ждет в другом месте; судьба та же, но путь иной. Самолет снижается к посадочной полосе и мягко опускается на землю, подобно осеннему листочку.

– Добро пожаловать в международный аэропорт Сан-Франциско, – произносит голос. На сердце у Майкла становится легче: он знает, зачем приехал. Он надевает длинный черный пуховик и взваливает на спину рюкзак. Идет к выходу, где его накрывает волной голосов с акцентом, словно кто-то включил одновременно все знакомые ему телепрограммы. Кажется, будто я оказался в чужой жизни, но в то же время она моя. Он шагает вперед, его обдает жарким воздухом; на лбу выступает пот.

– Такси! – кричит Майкл, подзывая машину. Кидает рюкзак на заднее сиденье и сам разваливается рядом.

– Куда тебе, друг? – спрашивает таксист, смотря на него в зеркало заднего вида. У него сильный, почти утрированный калифорнийский акцент, словно он выучился ему до того, как приехать сюда.

– Секунду, мне надо проверить адрес, – отвечает Майкл, лицо водителя расслабляется.

– Откуда ты? – спрашивает таксист.

Майкл роется в рюкзаке в поисках блокнота.

– Из Лондона.

Я не откуда-то там.

– Из Лондона! – повторяет таксист.

Майкл находит блокнот, вырывает страницу с адресом и протягивает на переднее сиденье.

– Да.

– «Как поживаете, сэр?» – смеется таксист. – Вы пили чай с королевой? – спрашивает он, Майкл смеется в ответ, через силу.

Я наслышан об этом явлении, об этой очарованности Британией, об американцах, которые спрашивают британских туристов, пили ли они чай с королевой. Интересно, где проходило бы такое чаепитие. В Букингемском дворце, где я не был с нашей семейной поездки и который считал скорее музеем, нежели чьим-то домом. Или в кафе? Возможно, в Кенсингтоне, в местечке с двенадцатью видами сыра на витрине. Точно не в сетевом заведении; осознавая статус, я бы освободил ее от необходимости отвечать: «Королева», – на вопрос, что написать на стаканчике, и слышать окрик: «Королева!» – на все кафе, когда заказ будет готов. Представляю, как она произносит:

– Ах, какая неловкость.

А я отвечаю:

– Вы королева, как вы можете смущаться?

Мы гогочем, потягивая пряное что-то с чем-то там. Или в кафешку попроще, без французского пафоса и людей, которые приходят с ноутбуками и в наушниках, чтобы «писать». Или в столовую где-нибудь в Финсбери Парк, со строителями в светоотражающих жилетах с разложенными перед ними газетами, оставленными на полу касками и в темных ботинках с металлическими носками. Когда бы мы зашли, они сказали бы: «Доброго денечка, вашество». И совершенно проигнорировали бы меня.

– Нет, я не пил чай с королевой, – отвечает Майкл. Таксист смеется.

Они проезжают город; дом за домом, выстроенные в аккуратные линии, ряд за рядом, словно детали лего. Снаружи удивительно ясно; возможно, здесь светит какое-то другое солнце. Все такое кристально четкое, очищенное. Майкл слушает непрерывную болтовню таксиста, лишь изредка говоря «ага» или «правда?», чтобы поддержать беседу.

– Вот и приехали. – Таксист тормозит у бордюра и ставит счетчик на паузу. – Выходит сорок долларов.

Майкл вытаскивает из кармана банкноты, похожие на деньги из «Монополии», и отдает.

Таксист желает ему всего хорошего и говорит:

– Только не теряй здесь голову… или теряй! – и сам же над этим смеется.

Я на месте.

Майкл отправляет сообщение, стоя в демонстративном ожидании у дверей двух магазинов.

– Привет! – раздается за его спиной. Он оборачивается и видит женщину. Выглядит она точно как и звучит: энергичная, активная, любящая жизнь, как будто есть ради чего ее жить, только он не в курсе.

Она протягивает руку и представляется, но Майкл даже не пытается запомнить имя. Зачем вообще запоминать чьи-то имена? В другой руке у нее большой одноразовый стакан из сетевого кафе (с французским пафосом) и звонкая связка ключей. Он пожимает ей руку.

– Идемте за мной.

Она ведет, он идет следом, его шаг равен трем ее. Они входят в многоквартирный дом. В ее рыже-русой шевелюре мелькают светлые пряди, на ней рваные джинсы с потертостями. Они говорят о погоде, что он и не представлял, насколько здесь тепло. Женщина рассказывает о засухе в Калифорнии, о том, что дождь совсем не помешает. Он говорит, что в Лондоне дождь идет постоянно, и она предлагает махнуться погодой на день, а Майкл предлагает на целую неделю, в итоге оба соглашаются, что это невыполнимо; в основном потому, что жители обоих городов быстро начнут жаловаться на погоду.

– Вот мы и пришли.

Они входят в квартиру. Просторная студия, очень богемная – картины существ с гипертрофированными конечностями – и креативная – подсолнухи стоят в вазах из переработанного стекла.

– А это ваши ключи. – Доверившись его рефлексам, она подкидывает их, и он тут же их ловит. – Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Я буду время от времени заглядывать за кое-какими вещами, но всегда по предварительному звонку, чтобы и вам было удобно.

Майкл выходит из квартиры в футболке. Солнце слепит глаза, мешая четко видеть вокруг. Его тепло отдается электрическим покалыванием в коже. Дыхание спокойное и размеренное. Вот что значит быть живым – быть где-то еще, не там, где я уже был; быть в моменте, здесь и сейчас.

Он выходит на проезжую часть, глядя направо, переходит улицу, но тут ему сигналит машина – дважды, громко, едва не наехав на него. Майкл недовольно взмахивает руками, как бы говоря: «Ты чуть не убил меня, придурок!» – но понимает, что смотрел не в ту сторону. Даже такое простое действие, как перейти дорогу, потеряло свой автоматизм, но так всегда: что-то теряешь, что-то находишь. Другая сторона улицы слишком далеко, чтобы перейти; он вспоминает, что дома такие трехполосные дороги встречаются только на шоссе. Дома. Это слово эхом отзывается в нем: дома, дома, дома.

Майкл заходит в магазин, где его встречают дежурные улыбки сотрудников.

– Добрый день, сэр. Добро пожаловать в «Таргет» ⁹, – пропевает одна задорным высоким голосом. Он наклоняет голову и видит миниатюрную, едва ли полтора метра ростом, девушку с темными волосами медного оттенка. Как будто он видел ее раньше или хотел увидеть: в клипе или журнале, одетую по высокой моде, а не в чиносы цвета хаки и тускло-красную футболку, как сейчас. Он воображает, что она работает где-то в другом месте, живет другой жизнью.

– Привет, – отвечает Майкл бездыханно. Девушка улыбается, а он проходит в отдел электроники с огромными телевизорами, на экранах которых счастливые люди демонстрируют один за другим товары магазина; затем идет к секции одежды с камуфляжными брюками, джинсами клеш и футболками всех форм и размеров – от маленьких до непомерно больших.

Он вымотан; ноги горят, словно он ходил по раскаленному песку. В пояснице стреляет. Он хочет присесть. Оглядывается. Вокруг лишь пол. Майкл берет коробку печенья с шоколадом, зеленый чай, бананы и еще кое-что.

– Как ваше настроение, сэр? – бодро спрашивает девушка-кассир.

– Спасибо, неплохо, – отвечает Майкл и ставит продукты на ленту. У нее оливковая кожа, высокие скулы; черты округлого лица смягчаются и расслабляются. Сканер пищит.

– Это все ваши покупки? – спрашивает она, наклонившись и заглядывая ему в рот.

– Я же не хочу лишиться всех денег зараз, – нервно смеется он.

– Все в порядке, – отвечает девушка, уже не просто смотря, а пялясь. – Чай неплох, но я больше по кофе. – Это было произнесено так, будто он должен принять это во внимание.

– Кто-то любит чай, кому-то нравится кофе, – отвечает Майкл. Она вежливо улыбается.

– С вас девятнадцать долларов. – Он тянется за двадцаткой в карман и протягивает ей. Она дает сдачу: хрустящий доллар, который тут же отправляется в кошелек.

– Приятного дня, – говорит она.

Он улыбается в ответ. Складывает продукты в сумку и направляется к выходу. Два охранника, все в черном – отполированные ботинки, носки, боевые чиносы с наружными карманами – следят за ним сурово, с подозрением. Майкл вспоминает, как ходил в супермаркет с Сандрой после работы: белая клетчатая рубашка, красный галстук в горошек, брюки со стрелками, броги – охранник, бродивший за ними по рядам, был пусть и забавным, но сбивающим с толку явлением. Он усмехнулся, охранник понял, что его раскрыли, и тут же отправился в другом направлении. Майкл все еще помнит ответ Сандры: «Ты себя накручиваешь». Помнит саму Сандру. Он вспомнил о ней впервые с отъезда. Порой легче забыть, чем излечиться. Воспоминание ложится в голове тяжким бременем, и он отбрасывает его, задергивая шторы вне своего сознания.

Майкл идет медленно, нервно и через несколько шагов выходит из магазина. Оглядывается на охранников. Они все еще смотрят, пялятся; кажется, некоторые вещи не зависят от страны.

$8806

Глава 5
Эмбаркадеро, Сан-Франциско, Калифорния; 12.50

Сан-Франциско – город вещей: зданий и памятников, совершенно отличных друг от друга. Вещей: больших зеленых деревьев, стоящих вперемежку с фонарными столбами. Вещей: холмов и равнин, и холмов, и равнин. Вещей: ярких, красочных картин на полу и на стенах, на каких-то недостижимых поверхностях. Вещей: поэзии и музыки, еды и напитков, радости и скорби. Вещей: стремительного потока людей, миллиона рассказанных историй.

13.00. Майкл идет в окружении людей, как будто неуверенных в смысле своих действий. Белые рубашки, скучные галстуки, серые брюки, черные ботинки – как под копирку, каждый встречный ничем не отличается от предыдущего. Он вдруг чувствует, понимает, что жизни всех этих людей столь же сложны, как его собственная. Впереди высокое здание, нечто между ракетой и пирамидой с острым навершием, стоящее в ряду других домов. Есть в нем что-то особенное – какая-то тайна, словно здание – это он сам.

Майкл вырывается из толпы клерков, спешащих с обеда, и поворачивает налево. Поднимает голову и видит дорогу, которая уходит вверх и вверх, выравнивается ненадолго, а потом снова вверх и вверх, выше и выше, словно ее создатель предусмотрел небольшие передышки. Майкл видит в этом вызов: теперь он обязан добраться до верха. Шаг за шагом он начинает восхождение.

У неба, кажется, перепады настроения: яркая синева местами прячется за тучами, солнечный свет заигрывает с дождем. Все ведет к небу, наверх: припаркованные машины, деревья, фонарные столбы. Он идет, приближаясь к высшей точке, мимо чарующих ароматов кафе, мимо сине-зеленого здания на углу, ряда невысоких деревцев напротив большого дерева по другую сторону улицы, мимо большой фуры и стоящих рядом рабочих. Он смотрит за движением их губ, пытаясь угадать, что те произносят и смеют ли они говорить те же вещи, что и у себя дома, у домов с перилами и боковыми пожарными лестницами. Мимо со свистом проносится мотоцикл, оставляя вибрацию в воздухе. В асфальте, посреди улицы, Майкл замечает круглый люк и воображает, как из него выскакивают черепашки-ниндзя и мчатся кому-то на помощь. «Мы не жалкие букашки, cуперниндзя Черепашки!» – играет в голове песня из мультика. Он проходит мимо пары – мужчина и женщина в возрасте, оба в брюках хаки, с поношенными кожаными сумками, делают снимки на свои громоздкие щелкающие камеры. «Туристы», – усмехается Майкл, но вспоминает, что сам он тоже… вроде туриста. На асфальте, рядом с безупречно белым ботинком мужчины, истертая позолоченная гравировка «Джек Керуак», а сверху надпись – заключенные в кольцо строки из его стихотворения. Он поднимает взгляд, рядом с зелено-голубым пейзажем на стене красуется черно-желтая вывеска «Книги Сити-Лайтс». Майкл входит в магазин.

«Книжный магазин – это сад вашего разума, где цветы не рвут, а выращивают: если любишь что-то, не выдергивай из земли, чтобы забрать себе, а полей, обеспечь достаточно света, отступи и смотри, как это растет».

Майкл читает надпись, проходя мимо прилавка, где продавцы встречают его улыбками. Он улыбается в ответ и оглядывает цветущие на полках растения. Вдыхает запах: старость, но не как близость к смерти, а как прожитая жизнь, опыт, как что-то, оставившее след в бытии, углубившееся в памяти этого мира. Он подходит к задней двери, мимо зеркала в толстой деревянной раме на стене. Впервые за долгое время Майкл видит себя: глаза, уши, нос, рот. Видит свое лицо: половина от матери, половина от неизвестности. Папа. Затем он поднимается по узкой, песчаного оттенка лестнице между белых стен и замечает на одной ступени черную надпись «Комната поэзии», это его расслабляет.

В саду «комната поэзии» есть фонтан, откуда льется настоящая чистая вода; она всегда только дарует, принимая необходимые формы, питая все вокруг энергией и жизнью. Майкл думает, каково было бы жить в другой эпохе: Гинзберг («Я сам себя не выношу» ¹⁰) разрывал миры словами и строил новые миры из них же. Он воображает комнаты и залы, заполненные людьми, готовыми слушать и, что важнее, внимать.

По комнате развешаны фотографии суровых лиц, смотрящих, как античные боги. На листах белой бумаги написаны маленькие идиомы, словно заповеди на каменных скрижалях: «Садись и читай», «Развивайся», «Читай здесь по 14 часов в день».

14.30. Он спускается в заставленный книгами подвал. Каждое помещение открывает новый мир, новое измерение. Здесь есть места для отдыха. В саду это крыльцо. Стопы Майкла пульсируют, как будто вот-вот вылезут из ботинок, он садится на ближайший стул. Среди самых разнообразных книг – от истории коренных американцев до Второй мировой войны – он замечает на нижней полке трактат о буддизме: блестящий, ярко-красный, будто только его и дожидается. Майкл открывает том наобум.

Дышите. Все в вас. Все идет к вам. Вы все знаете, вы всегда все знали. Вы не тело, не разум, вы ничто и все, вечное и текущее, далекое и близкое. Отпустите себя, забудьте о привязанностях и владениях, обо всем, что вас удерживает, и освободитесь.

17.00. Прошли часы. Время стало безвременным, словно его и вовсе не существовало; словно время – это что-то эзотерическое, колдовское, картина Пола Льюина, на которой предок является во сне с гостинцами.

Майкл покидает магазин с двумя новыми книгами. Слева вдоль проводов подвешены несколько книг, будто это стая летящих птиц. За ними на стене над рестораном виднеется мурал: меланхоличный и торжественный пианист, глубоко погруженный в свое одиночество. Сан-Франциско – город вещей.

Он поднимается по холму. Становится тихо. Здесь мало людей, так мало, что можно обмениваться приветствиями, улыбками, махать рукой. Идет дальше, подъем становится круче, гораздо круче, настолько круче, что припаркованные по диагонали машины, кажется, вот-вот поддадутся гравитации и скатятся вниз. Майкл бросает взгляд на мужчину, который с трудом старается припарковаться. Поднимается по бетонным ступеням. Входит в обвитые зеленью железные ворота, из-за которых струится тусклый свет фонаря, превращая место в волшебное. Майкл поднимается на платформу. Встает и оглядывается на пройденный путь.

Небо озарено заходящим солнцем, покрыто мазками сверкающего золота, огненного рыжего и бургунди. Майкл видит высокое здание-ракету, чье навершие целует небеса, вода вдали повторяет песню заката, а мост делит пейзаж по горизонтали. Улицы уходят вниз, все ниже и ниже, пока не исчезают из виду. Интересно, каково было бы скатиться на чем-нибудь с самого верха. Майкл закрывает глаза. Чувствует прилив эйфории, адреналина, свободы. Бриз обдает лицо, а он кричит. Свобода. Свобода. Я свободен.

Майкл в квартире, один, сидит на диване и смотрит в окно, в густую темноту ночи, разве что луна нарушает ее слабым сиянием. Он ест китайскую еду навынос, которую купил по дороге домой, и слушает хриплые стоны отчаяния какого-то мужчины с бородой на повторе, пока пение не прекращается; музыка затихает, планета совершает оборот, и солнце снова встает. Мне так спокойно, как никогда не бывало раньше. Это принятие всего вокруг, это чувство гармонии.

$8586

Глава 6
Колиндейл, север Лондона; 18.15

Я постучал в дверь. На улице было тихо, голые деревья отбрасывали хищные вытянутые тени. Время от времени по дороге с одиноким свистом проезжали машины. Я посмотрел налево, направо – ни единого огонька, ни единого движения.

– Йоооооооооооооо! – сказал Джалиль из-за двери. Он открыл ее и распахнул руки.

– Йоооооооооооооо! – ответил я с тем же энтузиазмом; долгота «о» в приветствии отражала степень нашей радости от встречи. Мы обнялись чуть дольше, чем обычно. Джалиль только что вернулся из длительного путешествия в Афганистан к семье. Его поездки часто заканчивались волонтерской деятельностью в местных детдомах, школах, кризисных центрах, центрах гуманитарной помощи или походами в неизведанные места, без связи с внешним миром, чтобы найти себя.

– Входи, парень. Входи, – настаивал он, пока я снимал обувь. Он жил в двухэтажке, с садом и гаражом. Единственный ребенок в семье. Мать умерла, когда он еще и в школу не пошел, а отец выждал, пока Джалиль закончит университет и сможет сам себя обеспечивать, и вернулся в родную деревню, чтобы заново жениться, открыть маленькую школу и основать новую семью, а сын пусть остается сам по себе. Длинный струящийся халат покрывал его без малого двухметровую фигуру с персиково-оливковой кожей, а снизу торчали ступни 46-го размера.

– Я вернулся на прошлой неделе, – ответил Джалиль, пока мы шли на кухню.

– Как съездил?

– Ты ведь знаешь, каково это. – Он посмотрел на меня с довольством и безмятежностью. – Сразу начинаешь смотреть на вещи шире, – добавил он. Его голос модулировал от мажорной тональности до минорной.

– Так как поживаешь? – спросил он задорно, чайник кипел. Он налил нам обоим зеленого чая. Джалиль был из тех, кому в самом деле было интересно узнать, как у человека дела. Кто хотел услышать, как ты на самом деле живешь, все плохое и хорошее, ужасное и прекрасное. Отвечать от этого было не легче, мне-то уж точно. А что я должен был сказать? Хорошо? Восхитительно? Хотя жизнь разваливалась на части.

– Все хорошо, – ответил я, не понимая, кого из нас хочу в этом убедить.

Он посмотрел любопытным, выискивающим взглядом. Я отвернулся.

– Работа и все остальное, – добавил я. Хотелось рассказать ему о растущем чувстве изоляции, отчаяния, безнадежности. Я бремя для мира, для всех вокруг. Из уголков моего существа разрасталась поглощающая меня серость. Не знаю, было это фантазией или реальностью, но я чувствовал ее.

Мы с Джалилем вошли в гостиную – где он спал, ел и читал, – прозванную им «Пещера Платона, не Бэтмена». Так он жмет остатки своей оксфордской степени по философии, политологии и экономике, как атлет перед зеркалом в спортзале. Иногда она была «Пещера пророка, конечно же, мир ему на небесах», но это зависело от наличия на нем халата. Он плюхнулся на широкий диван-кровать, даже ноутбук подпрыгнул, а я рухнул в кресло-мешок на полу. Комната напоминала музей винтажных предметов: видик, кассеты, игровые консоли с картриджами, магнитофон в углу, полки с классикой в оригинальных переплетах, пара «джордансов» и различные предметы искусства.

– А где ты это взял? – спросил я, указывая чашкой на картину с планетой, парящей на фоне созвездий и комет, мимо которой несся космический корабль.

– Это моя.

– Я знаю, спрашиваю, где ты ее взял.

– Да нет, это моя, в смысле, я написал.

– Что? – Я встал и подошел, чтобы рассмотреть.

– Так много деталей. Когда ты успел?

– Какое-то время назад. Ходил на живопись.

– Да ладно! Ого. Ты это скрывал.

В ответ он лишь пожал плечами и открыл ноутбук. Пальцы рассредоточились по клавиатуре, звучно стукнули по ней; рассредоточились, стукнули; повторили в ритме, будто ставили точку в конце каждого длинного предложения.

– Бро, я старею.

Я усмехнулся внезапному экзистенциальному откровению.

– Ты о чем?

– Мне пришлось зарегистрироваться на этом сайте знакомств. Смотри. – Он мельком показал мне экран, но я не успел толком разглядеть.

– Это сайт для одиноких мусульман в поиске спутника жизни.

– Спутника жизни? Хочешь себе домохозяюшку в хиджабе?

– Ха-ха, вроде того. Пора остепениться. Мне уже почти тридцать.

– Ты уверен, что это единственная причина?

– Ну, это и еще то, что Баба достает. Говорит, если я не найду кого-то поскорее, сам сведет меня с девушкой из деревни.

– Может, это и неплохо. А вдруг она ничего?

– Он показывал фотки… – Я пытался понять выражение его лица. Он ждал комментариев.

– Красота в глазах смотрящего.

– Я на этой фотографии ни на кого смотреть не хочу, – ответил он и тяжело усмехнулся, как будто не хватило воздуха.

– Ты-то видел там деревенских красоток?

– И не мог остановиться, бро.

– Не сомневаюсь.

– Нет, в смысле, они все красивые, это другой тип красоты. Глаза приспосабливаются, смотришь с другого ракурса. Там не евроцентричные идеалы красоты… деколонизированные, да?

– Так почему ты ни с одной не познакомился?

– Это не так работает, – усмехнулся моей наивности Джалиль. – Я не могу просто подойти и сказать: «Привет, детка, как поживаешь?» Есть обычаи и культура. Надо сначала поговорить с бабой, потом баба идет говорить с бабой девушки. Представь своего отца в роли свахи.

– Ну, надо же что-то сделать. Иначе отец выберет за тебя.

– Но ведь так сложно кого-то узнать. Все эти свидания просто ужасны. Вы начинаете встречаться, и обоим приходится делать милые вещи и ходить в места, куда никто из вас не хочет. Повезет – у вас что-то завяжется, но потом она просто перестанет отвечать.

– Или ты перестанешь отвечать. Звучит так, будто ты боишься отношений… Проблемы с привязанностью.

– Так, не включай Фрейда. Меня достаточно обнимали в детстве. Единственное, чего я боюсь, – это привязанность не к тому человеку. – Джалиль прервался, будто заглянув в ужасающее будущее. – Вот зачем мне профиль на этом сайте, – продолжил он. – Он отсеет все ненужное. Но я все равно не знаю, что сказать о себе. Написать, что я вожу мотоцикл?

– Женишься как пить дать.

– Правда? – Он начал быстро набирать на клавиатуре.

– Нет! – ответил я, махая руками. – Женщин интересует в мужчинах нечто большее, чем просто наличие мотоцикла.

– Конечно, все дело в его размере, да?

– Нет. Прекрати. Слушай, давай я заполню описание за тебя?

– Что? – взвизгнул он в панике.

– Это же разумно, подумай. Мы лучшие друзья. Я знаю тебя лучше всех, иногда даже лучше тебя самого. А?

– Ты ведь не отстанешь от меня, да?

– Ни за что.

– Ладно, давай. – Он кинул ноутбук, тот пролетел по воздуху и плюхнулся рядом со мной в кресло-мешок. Я открыл его и театрально растопырил пальцы. Поднял взгляд: Джалиль наблюдал за мной с нервным любопытством и предвкушением. Закончив, я закрыл ноутбук и кинул ему. Он с нетерпением поймал его в воздухе.

– «Меня зовут Джалиль, я почти тридцатилетний путешественник, любитель приключений и обожатель жизни. Увлекаюсь политикой, философией, люблю познавать разные культуры, языки (могу заказать еду на пяти языках и знаю, как на каждом из них посмеяться) и людей. Еще я рисую и много гуляю. Так что здесь я ищу спутницу для долгой прогулки по жизни». А неплохо, бро, очень хорошо… Стоп, это не все. «Если все это тебе не интересно, у меня есть очень крутой байк. С большим мотором». Ха! И что же случилось с «женщин интересует в мужчинах нечто больше»?

– Просто стараюсь увеличить твои шансы. Работать почти не с чем. – Джалиль состроил жутко мемную физиономию. Часы бьют полночь.

– Мне пора, завтра с утра на работу, – сказал я, клюя носом.

Когда прозвенел будильник, я уже понял, что опаздываю. Помчался в ванну. Почистил зубы, быстро принял душ. Вышел, захлопнув дверь, будто жизнь свою спасал; рубашка развевалась за мной на ветру, рюкзак прыгал на спине. Кларк Кент для бедных местного разлива; Супермен, только без суперсил… Суперучитель мог бы стать супергероем? Спасать всех, кроме себя. Боже, ненавижу свою работу.

8.00. Написал Сандре. Ответа ждать не стал. Рванул вниз по эскалатору, едва касаясь ногами ступеней. Кто-то преградил мне путь по левой стороне – определенно турист; бесячий турист в 8 утра; бесячий турист в 8 утра, которому в час пик тут делать нечего. Я обогнул его. Следующий поезд через четыре минуты. «Ааааа», – раздраженно простонал я, окружающие замерли и молча уставились на меня, притворяясь, что не видят и не слышат. Пришел поезд, я поторопился зайти и оказался окружен запахами изо рта, пятнами пота на одежде и слишком близкими контактами.

– ТИХО! – Я вошел в кабинет, и класс немедленно успокоился. Сидевшие на партах школьники вернулись на места, другие медленно опустили руки, все еще держа скомканные для броска бумажки. Помощница учителя, чье имя я даже не потрудился запомнить, вздохнула с облегчением.

– Благодарю, мисс. Беру их на себя. – Она улыбнулась. – Энергичные восьмиклашки, – шепнул я ей, когда она шла на выход.

– Вы сами знаете, что при помощниках учителей лучше не хулиганить. Вы же не глупые. Да и в конце концов я все равно узнаю, верно? Марлон? Руби? Джасвиндер?

– Да ладно, сэр, честных людей на живца не поймаешь. Что есть, то есть.

– Я все узнаю, верно… Джасвиндер? – повторил я, не сводя с него глаз.

– Извините, сэр, – поверженно промямлил он.

– А теперь открываем учебники, оставшуюся часть урока будем читать в тишине. – Все в один голос застонали.

– Я сказал, в тишине!

Покойся с миром, Майкл Кабонго.

Время смерти: 11.35.

Причина смерти: неизвестна, не исключено вмешательство неотесанных орущих детей и стресса.

Надпись на могильном камне: «Здесь покоится человек, который умер, как жил: усталым».

Ха-ха! В голос просто. А ты где?

Ты, значит, считаешь мою смерть смешной? Какое бездушие. А ты где?

И почему я удивлена? Другого от тебя и ожидать не стоило. Так ты где??!!!

В своей могиле.

Так, эта шутка про смерть умерла. Где ты?

В классе.

Так ты добрался.

Да, но опоздал. Ты не получила сообщение?

Нет.

Хм, неловко.

Ты идешь на перерыв? Приходи в учительскую.

Зачем?

Я здесь.

…

Ладно.

Я очень устал. Будет чудом, если со стула встану, какая там учительская. И я сегодня дежурю.

Хочешь, подменю?

Правда?

Нет.

М-да, ух ты.

А вот и звонок! Удачи!

В коридорах зазвучали веселые крики и возгласы школьников.

10.50. День только начался, а я уже ждал, когда он закончится. Подъехал на стуле к двери.

– Эм, одиннадцатый класс, вы должны построиться у кабинета тихо, – постарался я перекричать их. Они медленно выстроились в ряд.

– Сэр, вы сидите? – спросил отличник Алекс.

– Я… Я ногу повредил.

Он посмотрел на меня, как бы говоря: «Ага, конечно», – и так отчетливо, что я почти видел осуждение в его глазах. Все зашли в класс.

Это разве жизнь?

Урок наконец закончился. Одиннадцатиклассники собрались и ушли обедать. Дверь осталась открытой. Я что-то проворчал себе под нос. Подъехал на стуле закрыть ее. Тут возникла Сандра и, увидев меня, засмеялась. Так хотелось захлопнуть дверь у нее перед носом, но я решил впустить ее.

– Ты не ответил на мое сообщение.

Она положила сэндвич мне на стол.

– Ты принесла мне поесть?

– Ну, после твоего тона этим утром и последнего сообщения от тебя я решила, что будет не лишним немного тебя порадовать.

– Оу, спасибо, рабочая женушка. Тунец с кукурузой… мой любимый.

– С майонезом. Да, твой любимый. Как себя чувствуешь?

– Ноги как будто пронзила тысяча иголок. Я не вставал со стула с первой перемены. И отказываюсь делать это до конца дня.

Сандра засмеялась очередному приступу моей «драматичной нелепости», которую я совсем не считал – и не считаю – ни драматичной, ни нелепой. Я заметил, каким красивым становится ее лицо во время смеха: скулы приподнимаются, подбородок расслабляется, на щеках проступают ямочки, глаза прикрыты, а в уголках собираются морщинки.

– Стой! Ты разве не должен дежурить?

– Оххх… – простонал я, сдержав нецензурные выражения. Всегда объясняю детям, что брань – показатель скудности лексикона, однако порой это идеальная инкапсуляция чувства, потому что когда ты на работе и хочешь поскорее уйти, единственные подходящие слова – это «да пошло оно все на хер». Вот как я ощущал себя в тот момент. Постарался откатить себя обратно к столу, все еще не покидая стула, а Сандра шла позади, хихикая.

– Пятнадцать минут уже прошли. Я если не приду, никто и не заметит, да?

В ответ Сандра пожала плечами. Я откатил стул обратно к столу.