Читать книгу: «Философские притчи и мысли о важном», страница 3
5. Справедливость
Можно всю жизнь под кого-то подстраиваться и прожить длинную жизнь. Но твоя ли она будет?
Она проработала в системе тридцать пять лет. Из них двадцать восемь лет – судьёй разных уровней. Жизнь, казавшаяся столь перспективной и полной надежд на светлое будущее, осталась где-то в далёкой молодости. Амбиции, служение народу, правда и правосудие. Столько важных для смысла жизни слов и столь же бессмысленных по прошествии всего лишь тридцати пяти лет.
Людмила Васильевна Хрипунова, федеральный судья одного из центральных и самого провластного судебного участка города, рисовала дрожащей рукой звёздочки на листе бумаги, сидя в своём кабинете.
Воспоминания были своеобразным флешбэком на приговор, который она должна была вынести по последнему делу. Приговор как приговор, но, положа руку на сердце, не приговор, а очередной штамп на судьбе невинной девушки, вставшей на пути не того человека.
Людмила Васильевна была не обычным судьёй, а привилегированным. Открыто это никто не говорил, но все знали, что она рупор власти, рассматривает дела, имеющие прямое или косвенное отношение к посягательствам на власть. Власти не нужны были независимые судьи, этот демократический бред записан в Конституцию для утешения малоимущих.
Судьи нужны и должны были быть управляемые и контролируемые. Кто не признавал это неписаное правило и отказывался снимать розовые очки надежд на свою независимость и объективность, очень быстро ряды Фемиды оставлял, ища повод принести пользу обществу в гражданской жизни.
Те же, кто оставался, вели почётную жизнь с защитой и неприкосновенностью. Но были и такие, кто в силу личных амбиций шёл дальше и кого со временем замечали. Такие, кто ловил ветер перемен и быстро вёл свою лодку правосудия в воды беззакония для поддержания работоспособности системы. Ну и для заправки этой лодочки топливом.
Двенадцать лет Людмила Васильевна управляла именно такой лодочкой, верой и правдой вынося спорные и громкие решения по делам, что поручались далеко не всем. За свою преданность и лояльность ей было позволено то, что называлось «бонусом к зарплате добросовестного судьи».
Семья Людмилы Васильевны могла позволить себе декларировать доходы, о которых органы безопасности лишний раз не спрашивали. И если простой судья нёс трясущимися руками отчёт о любой поступившей на счёт семьи сумме, то привилегированный делал это, не заботясь о последствиях.
Такова была цена сделки с совестью, заключенная двенадцать лет назад. И все двенадцать лет справедливость была тенью, прятавшейся в углах её заседаний. Она без малейших угрызений совести ломала и калечила неугодных как власти, так и тем, кто власть защищал, вынося мотивированные политические и уголовные приговоры.
Предательская слеза задержалась на кончике носа, потом, подчиняясь силе тяжести, полетела на листок, растворяя чернила и вспучивая бумажные волокна. Она всё равно держалась. Закусывала губу, сжимала глаза, пытаясь не выпустить накопившуюся во влаге боль.
Сегодняшний день ничем не отличался от других. До обеда. А после обеда ей сообщили, что её дочь погибла. «Мама, Лена умерла. Авария. Не смогла до тебя дозвониться. Я в больнице. Со мной всё хорошо. Алла».
СМС от младшей дочери. Через тридцать минут она должна была выйти из совещательной комнаты и зачитывать приговор. Могла этого не делать и перенести заседание.
Звёздочки на бумаге размазались, да и сама бумага превратилась в бесформенную кашицу под воздействием слёз и ручки.
Людмила Васильевна втянула воздух носом. Сделала глубокий выдох. Сжала ручки до побелевших костяшек. Губы содрогнулись не в силах сдерживать новую волну боли и горя. Тихие слёзы потекли ручьём. Мать, потерявшая дитя, победила сухость и беспристрастность воли судьи, чьи усилия держать себя под контролем вели отчаянную борьбу последние пять минут за власть над телом и разумом. Мать победила.
Людмила Васильевна выпустила ручку, закрыла лицо руками и сквозь рыдания и всхлипывания прошептала в пустоту:
– Прости меня, доченька, прости меня, солнышко моё.
И только теперь перед глазами полетели картинки воспоминаний тех редких моментов, что она отдала своей семье. Семье, ради которой работала, продавая и отдавая всю себя. И чем больше картинок проносилось перед глазами, тем сильнее становился поток слёз и голос, повторявший одну и ту же фразу.
Помощник судьи не слышала происходящего в кабинете своего босса, подготавливая приговор.
Она привычными движениями копировала фразы из предыдущих приговоров, минимизируя свои трудозатраты. Так продолжалось уже несколько часов. По её прикидкам, ещё пять минут работы, и всё будет готово. Выделив крупным шрифтом «виновна» и другие важные части приговора, так как Людмила Васильевна любила, чтобы всё важное было отделено от неважного, помощник судьи отправила его на печать.
«Это расплата, ты же всегда знала, что когда-нибудь они придут и заберут у тебя твоё, как ты забирала у других». Всех других она не помнила, но почему-то вспомнилось дело сына прокурора области. Пьяный задавил двух близняшек. Две взрослые сестры, ехавшие на день рождения матери. Одна приехала в гробу, вторая – в инвалидном кресле. Именно тот приговор и какое-то неясное предчувствие беды. Будто знала, что не пройдёт это бесследно.
Перед её взором всплыло смазливо-мягкое лицо прокурора и приговор.
Два года условно. И слова: «Зачем же портить жизнь ребёнку? Девочку уже не вернёшь, а лечение мы оплатим».
Такая сухая логичность, что ни прибавить, ни убавить, тем более что прокурор был знаковой фигурой в политической машине, всячески искореняя любые протестные движения возбуждением десятков уголовных дел по малейшему поводу.
И только заплаканные глаза матери погибшей девушки, смотревшие на неё весь процесс, не поняли и не приняли эту логичность. И когда она читала приговор, эти глаза плакали, но продолжали смотреть на неё. Она не видела, читая привычно выделенные строчки приговора, но чувствовала их всем своим нутром. Именно тогда у неё, наверное, впервые чётко и ясно мелькнула мысль, что так просто для её жизни этот приговор не пройдёт.
Все остальные дела, конечно, имели своё колебательное давление и на совесть, и на психику, но она справлялась.
Держа над головой защитный панцирь из слов: «На всех справедливости нет и быть не может, а жить нужно», она чётко вела линию, в которой жила и строила своё будущее, принимая решения, рушившие чужие жизни ради своего благополучия и счастья семьи.
И только дело сына прокурора прошло тенью, в которой панцирь не защитил, пробив безжалостную кожу страхом за свою работу. Однако время прошло. И всё замылилось привычной суетой дел попроще.
Людмила Васильевна плакала, одновременно вздрагивала в её памяти мать погибшей девушки. Зеркало душевных страданий вторило своему реальному отражению, наполняя кабинет энергией боли и горечи за ошибки прошлого.
То, что это была расплата, она не сомневалась. Так уж устроена наша жизнь, что мелкие преступления против своей совести накапливаются на весах справедливости. И в какой-то момент жизни она, эта непонятная, вечно прячущаяся от людской правды справедливость, этот маленький ребёнок безжалостных богов выходит из своего укрытия и перевешивает чашу весов, устанавливая равенство, забирая самое ценное. Одним действием превращая в тлен все, что так долго и упорно взращивалось из нитей лжи, вседозволенности и властной неприкасаемости. И жизнь останавливалась, с трудом отмеряя стрелками времени её продолжение.
Про справедливость ей когда-то давно рассказал притчу отец.
«Когда Боги выбирали тех, кто должен был следить за порядком и жизнью людей, они на все важные должности назначили мудрых и опытных, взрослых и больших. И только в конце они вывели в круг ребёнка и сказали ему:
– А тебя будут звать Справедливость, ты будешь малозаметным в жизни людей, но у тебя будет очень важная роль – поддержание связи между добром и злом.
– Но что я смогу, такой маленький?
– Ты сможешь хорошо прятаться. Это лучшее, что умеют делать дети. Прячься так хорошо, чтобы люди стирали ноги в кровь в поисках тебя, но, найденный, возвращай добро злу и наоборот, ибо не будет мира и жизни там, где твои руки не восстановят желаемое».
Людмила Васильевна взяла в руку фотографию дочери, стоявшую на столе. Дочка бежала с раскрытыми объятиями, улыбаясь во весь рот. Фото, сделанное для неё. Чтобы она всегда знала, что её любят и объятия ждут дома.
Провела пальцем по контуру, коснулась лица. Тихонько поцеловала и прижала к сердцу, ещё более усилив рыдания.
Звонок по внутренней линии разрезал звуки горя сухим «дзинь». Через пять минут заседание. Работа, о которой захотелось забыть. Приговор. Виновна. Обычная девчонка. Зарезала начальника избирательной комиссии. Ну или превысила пределы допустимой самообороны. Или даже не превысила, так как боролась за свою честь во время изнасилования. Кухонный нож и почти труп.
Спасло, что сама позвонила и всё объяснила. И почти сразу села. Как может председатель избирательной комиссии быть насильником? Был жертвой, которую хитрая путана опоила и чуть было не убила, переборщив со снотворным, но решила скрыть преступление, разыграв сцену с изнасилованием. Четырнадцать лет строгого режима. Не меньше. Записка от прокурора: «Мягкость не нужна».
Людмила Васильевна начала приводить себя в порядок. Автоматическими движениями поправила причёску, надела очки с более тёмными линзами, параллельно и перпендикулярно разложила все предметы на столе. Порядок на работе – порядок дома. Короткий путь в зал суда прошёл в тумане. Пачка бумаг от секретаря. Приговор. Виновна, мягкости не нужно.
Заняв своё место, она посмотрела в зал. Журналисты и просто любопытные, блогеры и силовики – все уставились на неё. Прокурор что-то с интересом рассматривал у себя на столе, опустив голову, как бы подчёркивая своё желание поскорее закончить с этим неудобным для него делом и выйти туда, где можно не думать о своей сделке с дьяволом. Обвиняемая сидела, скрестив руки на груди, гордо смотря ей в глаза.
«…зачем портить жизнь ребёнку, девочку не вернуть».
«И мою не вернуть, но хотя бы одна у меня ещё осталась».
С этой мыслью она открыла приговор и начала читать выделенные, важные от неважных, части текста. Шум. Протесты. Требование успокоиться и уважать суд. Общий гвалт зазвенел пронзительным воем у неё в ушах, в ногах появилась слабость за свою решимость и веру в правильность принятого решения.
P.S.
Маленький мальчишка выглянул из-за спин, сидящих в зале суда. Нерешительным шагом он вышел на дорожку между рядами и грустным взглядом посмотрел на Людмилу Васильевну. Он был похож на ангелочка со своими кудрявыми золотистыми волосами. Никто на него не глядел, несмотря на его обнажённое тело, укрытое лишь прозрачной белой тканью. Его будто и не видели вовсе. Он медленно шёл по направлению к судье. Она не прервала чтение, когда начался шум и громкие голоса почти перекрыли её чётко поставленный голос. Но в момент, когда ребёнок остановился в метре напротив, её речь смолкла.
Она нерешительно оторвала взгляд от бумаг и провела им чуть вперёд, туда, где стоял ребёнок, которого по-прежнему никто не замечал. Никто, кроме неё. Все звуки словно ушли под воду, только её дыхание было громким и шумным. Она, не отрываясь, смотрела не мальчика. Глаза в глаза. Он протянул руку, разжав маленький кулачок. Там что-то лежало, но она не видела, что именно. Поправив очки, она прищурила взгляд, чтобы рассмотреть, что же это такое. Мальчик подошёл ближе, протягивая ей предмет. Она протянула руку и взяла его, всё ещё не понимая, почему она не может понять, что это. И только взяв в руку, она поняла, что это было.
– Нет, – вырвался у неё шёпот. – Пожалуйста, нет, – повторила она. – Нет! – заорала она во всю силу своих лёгких в спину уходящего ребёнка. Оперевшись о стену, она начала медленно оседать. Не в силах больше стоять, рухнула на пол. Когда она упала, рука разжалась, и из неё выпал маленький блестящий предмет. Небольшое ювелирное украшение с именем «Алла». Украшение, подаренное на Рождество каждой из дочек с их именем.
6. Доброта
Леди и дворняга
(Основано на реальных событиях с художественным вымыслом.)
Дворняга закрыла глаза. Или они закрылись сами под тяжестью налипшего снега, что падал тяжёлыми, липкими хлопьями уже достаточно долго, так что худое тело дворняги практически слилось с окружением, превратившись в небольшой снежный холмик.
Только внимательно присмотревшись, можно было заметить едва заметный пар, выходящий из её носа. Она тихо лежала и замерзала. У неё больше не было сил бороться, двигаться, искать еду и радоваться, виляя хвостом, брошенной из жалости косточке. Голод и погода превратили её в худой скелет на лапах.
Такие уже не вызывают жалости, от таких стараются поскорее отвернуться, чтобы не проснулось сострадание.
Иногда дворняга всё же находила в себе силы, чтобы встряхнуть наваливший снег и чуть отделить своё тело от окружающего белоснежного покрова.
В эти минуты глаза открывались и тоскливо смотрели в одну точку. Впрочем, уже через пару минут снова смыкались, погружая её в темноту вечернего сумрака.
В один из таких моментов мимо проходил мужчина с двумя маленькими детьми, которые дружно стали указывать ему на лежащего пса.
– Папа, папа, смотри, собачка замерзает!
– Папа, давай возьмём её домой! Смотри, какая она худенькая и жалостливая.
– Да, папа, она, наверное, очень хочет кушать!
Дворняга приоткрыла глаза на шум. Она не двинулась. Просто смотрела. Её глаза слезились и были безумно уставшие. Даже намёка на желание понравиться не пробивалось сквозь эту усталость.
«Дети. В них всегда жалость и доброта», – мысль мелькнула в голове дворняги улетающей искрой и погасла, не желая искать надежду.
Мужчина притормозил и посмотрел на пса.
«Ну почему эта дворняга лежит именно у меня на пути, – подумал он, – как теперь детей от неё убрать?»
– Ребята, отойдите. Она, скорее всего, болеет, и мы не можем ей помочь. Хотя, может, она просто спит. Давайте не будем ей мешать.
«Она замерзает, – тут же вмешался внутренний голос, – ты хочешь её здесь оставить? Какой пример ты покажешь детям?»
«Мне что, теперь каждую дворнягу умирающую спасать на улице?» – сделал он мысленный контрвыпад.
«Нет. Но прямо сейчас есть возможность помочь».
«Мы торопимся. Нас ждут на ёлке. У нас билеты дорогие! Как мне помочь? С собой её взять?»
– Просто помоги, как считаешь нужным. Хоть курткой своей укрой. Зайди в магазин, поесть ей купи. В подъезд занеси».
От всех вариантов мужчину мысленно передёрнуло. Схватка с совестью вдруг стала раздражать.
– Папа, а можно я её поглажу?
– Нет, не нужно её трогать.
Неожиданная чуткость детей к собаке показалась ещё более раздражительной, чем его внутренняя борьба.
– Так, давайте выбирать! Либо мы помогаем собаке, и тогда не идём ни на какую ёлку, и вы остаётесь без подарков. Либо мы бежим на ёлку, которая вот-вот начнётся, а собачке поможем на обратном пути. Ничего с ней не случится за это время.
«Подло так манипулировать, – сразу возникла мысль. – Через подарки убивать в детях доброту».
Противное состояние от вызвавшей раздражение ситуации ещё больше усилило желание поскорее от неё избавиться.
«Раз они создали эту ситуацию, пусть и выбирают. Сходим на ёлку – потом я её накормлю».
Дворняга не слышала, да, впрочем, и не могла слышать, мысленной битвы в голове стоящего возле неё мужчины. Она не видела происходивших на его лице эмоций.
«Холодно, – мелькнула у неё мысль. – Холодно так, что даже не хочется есть. Значит, смерть близко. Может, час. Может, два. За эти пять минут её нос снова покрылся снегом. Только чёрный кончик сопротивлялся своим теплом и выделялся ярким пятном на белом фоне.
Маленькая девочка присела возле неё и сказала:
– Мы за тобой вернёмся. Сейчас у Дедушки Мороза игрушки заберём и придём тебя накормим и согреем. Папа тебе поможет. Не уходи, пожалуйста. Дождись нас.
– Папа, идём скорее на ёлку, а потом вернёмся спасать собаку. Да?
Мужчина облегчённо вздохнул.
– Конечно.
Внутренне он очень надеялся, что эмоции и радость от подарков вытеснят мысли о собаке. А если и не вытеснят, то он что-нибудь придумает.
Сейчас же ему хотелось поскорее убраться из этого места: от этой неловкости, от спора со своей совестью, он детских надежд на справедливость мира и веры в его, возможно, когда-то большое сердце и просто подальше от этого комка шерсти, что так неожиданно возник на его жизненном пути. Взяв детей за руки, он ускоренным шагом двинулся прочь от собаки.
Где-то в глубине его души возник укор, и левый бок неприятно сжался. К горлу подступила горечь за своё бегство и непонятное чувство жалости, но уже к себе.
«Прочь, прочь, прочь, – подумал он. – Ерундой какой-то загнал себя! Собаку не спас и не пожалел! Вот ведь трагедия жизни! Да их сотни мрут на улицах, их убивают в приёмниках, в шаурму наверняка закатывают. Что же меня от этого-то совесть не пробирает? Жалостливый я слишком!»
Аргументы в защиту правильности своего выбора сыпались один за другим, вытесняя сожалением за несделанный акт милосердия и доброты.
Через пять минут общение с детьми и мысли о ёлке оставили о дворняге лишь лёгкий след и смутное ощущение дискомфорта, которое легко забывается, как минутное жужжание мухи возле уха.
Тишина окружила дворнягу. Перед её взором начали появляться видения: сочная кость с мясом; она лежит не на улице, а на теплом асфальте. Её чёрную шерсть припекает солнце, желудок славно наполнен, а сладкая косточка приятно упирается в нос. Какой-то человек чешет её за ухом, отчего лапа подёргивается, а из пасти идёт урчание.
– Эй, – говорит человек. – Проснись, собака. Ты живой?
«Живой? Конечно, я живой. Почему такие вопро…»
Внезапно солнечный свет растаял, и в сознание врезался холод. Колючий и безжалостный. И ещё какое-то движение. Кто-то осторожно толкал дворнягу за хребет. Рыкнуть на такое вмешательство не было никаких сил.
И даже открыть глаза казалось задачей невозможной.
«Кто-то меня трясёт, спрашивая, жив ли я. Зачем тебе это?»
Медленно глаза дворняги приоткрылись. Перед ней сидела девушка. Веснушки и рыжие волосы из-под шапки резко констатировали с чёрным и белым цветом этого вечера. К тому же красный пуховик и яркий жёлтый шарф казались чем-то неуместным, ярким и неестественным в этот холодный зимний вечер ожидаемой собачьей смерти.
Варвара смотрела в глаза собаки и видела в них бесконечную грусть и приближающуюся смерть. От этого стало не по себе.
«Ну уж нет. Не для того я с тобой повстречалась в этот вечер, чтобы увидеть как ты умрёшь!» – подумала она про себя.
Десять минут назад она шла в спортзал, прокручивая предстоящую тренировку в голове, делая акценты на целях и конечном результате. Погода была отличная, шёл очень красивый снег, создавая ощущение настоящего новогоднего настроения.
Но, не дойдя до спортзала буквально трёхсот метров, проходя возле мужчины с детьми, она услышала, как дети просили папу спасти собаку.
Варвара невольно повернула голову, чтобы изучить ситуацию более детально, но, двигаясь целеустремлённым шагом, успела заметить только тёмный заснеженный комок и чёрный нос.
«Детская доброта не знает границ, – улыбнулась она сама себе, двигаясь без остановки».
Однако уже через десять метров замедлила шаг и повернулась, чтобы посмотреть более внимательно. Она видела, что мужчина не разделяет рвения своих детей. Ей сразу стало понятно, что внутри него идёт борьба между «помочь» и «не помочь».
«Почему я остановилась? Что мне до этой собаки и этих детей?»
«Тебе стало интересно, есть ли в мире доброта. Тебе захотелось увидеть, что она есть».
«Согласна, – утвердительно мотнула Варя сама себе головой».
Чуть отступив в темноту, она продолжила наблюдать за развитием событий. Через пять минут мужчина быстрыми шагами прошёл мимо неё, буквально таща своих детей в сторону от собаки.
Варваре неожиданно стало холодно. Как будто тепло пуховика и недавнее ощущение праздника мигом улетучились вслед за размашистым шагом уходящего мужчины. Она задрожала. «Ну как же так-то? Мужик! Как же ты так мог взять и бросить и уйти! Обида и лёгкая злость появились у неё в мыслях. Обида на отсутствие доброты, а злость на то, что теперь эта ситуация перешла к ней, будто эстафетная палочка.
– Блин, ну зачем мне это? Зачем я вообще остановилась?
Помявшись секунду, она подошла к дворняге и наклонилась присмотреться повнимательнее. Собака была жива, но очень близка к смерти. Когда та открыла глаза, реагируя на её голос, у Вари родился протест.
Внезапно ей стало не просто жалко собаку. Ей захотелось победить смерть. Встать у неё на пути своим внезапным появлением.
– Ты не умрёшь! Слышишь? Не сегодня и не здесь! Сегодня твой день, собака!
Варя достала телефон и вызвала такси.
Через пять минут машина остановилась. Сев в машину, Варя обратилась к водителю:
– Возможно, я покажусь вам сумасшедшей, но там, на улице, лежит собака. Если её не взять сейчас домой, то она умрёт. Замёрзнет прямо на этом месте. У меня не во что её завернуть, кроме своего пуховика. Я прошу вас мне помочь. Плачу два счётчика.
Водитель с седыми белыми усами, мешками под глазами и отёкшим лицом пенсионера уставился на неё в молчании.
Варя начала снова повторять свою просьбу, потом осеклась, поняв, что мужчина всё с первого раза прекрасно понял и сейчас о чём-то сам с собой размышлял или спорил.
– В салон я её не пущу. В багажник если только, – наконец вымолвил он.
– Да вы что! Какой багажник! Дайте какую-нибудь тряпочку, и я её на руках подержу, пока едем.
Снова минутное колебание.
– Новый год же, – тихо прошептала она.
Водитель вышел из салона. Открыл багажник и достал какую-то старую простыню. Потом подошёл к собаке.
– Что же ты так сдался-то, а? Ты же дворняга, боец улиц. Или решил так леди очаровать?
Неожиданная доброта в голосе водителя растеклась приятной теплотой по телу Вари. Уверенность, что сегодня она вместе с водителем не пустит к ней смерть, придала сил. Пошёл подъем и уверенность, что она всё делает правильно.
Спустя двадцать минут пёс лежал у неё в прихожей, укутанный, с тарелкой супа под носом. Варя смотрела на собаку и думала, как удивительно мир переигрывает наши планы. Час назад она хотела достичь годовых целей в спортзале, а сейчас сидит и смотрит на дворнягу и чувствует, что её переполняют эмоции и сила, которых она наверняка не получила бы в этот вечер, не повернись она в сторону детей и их папы.
Дворняга лежала и наслаждалась теплом. Если бы могла, то, наверное, она бы плакала от счастья. Она была до такой степени слаба, что не могла даже поесть стоящий под носом и сводящий с ума суп.
«Какой старинный вечер. Думаешь, что пришёл конец, а жизнь вдруг поворачивается сытым задом, супом и тёплым домом».
Зевнув, она положила голову на лапы и уснула, наверное, впервые в своей жизни без страха, что будет потом.
P.S.
Мужчина с детьми вышли на улицу. Дети были рады и смеялись, хвастаясь друг перед другом своими подарками.
– А теперь идём спасать собаку, да, папа?
Неожиданный вопрос нарушил безмятежное состояние отца. Он повернулся к дочери и, улыбнувшись во весь рот, беззвучно прошептал:
– А я уже… Пока вы веселились и плясали, я вызвал скорую помощь и попросил их помочь бедной собачке. Так что никому больше помогать не нужно и можно смело идти домой к маме!
– Папочка, ты у нас самый лучший на свете! Дочь обняла отца за шею и поцеловала в щёку. Спасибо, что ты её спас!
Мужчина похлопал дочь по плечу, смотря в пустоту за её спиной. Улыбка стала натянутой и пустой.
– Конечно. Я же лучший папа на свете. По-другому и быть не могло.
