Читать книгу: «(Не) Зачем идти в школу? Дети, родители, учителя и нерешенные школьные вопросы», страница 3

Давайте канонизируем черепаху Тортиллу

– Давай попробуем исследовать детскость. Что это такое? Помнишь песенку, которую пела черепаха Тортилла: «Будь веселым, дерзким, шумным. Драться надо, так дерись! Никогда не знай покоя, плачь и смейся невпопад». Это очень точные слова, которые написал поэт. И мы всякий раз им умиляемся. Но посмотри, как очень быстро, когда дети приходят в школу, мы лишаем их возможности проявлять именно эти качества. Что они слышат? «Смех без причины – признак дурачины». Мы опять входим в клинч. Поэтому, чтобы определить, что такое детскость, нужно канонизировать черепаху Тортиллу. И дополнить ее.

Детство шумное, правда? Когда в классе тишина, урок, скорее всего, идет на кладбище. Мне трудно представить человека в 6, 7, 8 лет, да и в 15, который молча будет сидеть и смотреть на какое-то взрослое божество, спустившееся с Олимпа. Любопытство – человеческое качество, которое ярче всего проявляется именно в детстве.

«Плачь и смейся невпопад» – подверженность эмоциям. Жизнь в детстве очень-очень быстрая, активная, насыщенная. Я все время обучаюсь, и невпопад – потому что событий у меня очень много, и, если я увидел смешную желтую чашку и заржал, для меня-то это «впопад» в моей системе координат. Потом переключился, услышал грустную песню и всплакнул. Что еще такое детскость? Непосредственность реакции. Я не боюсь себя, следовательно, не боюсь задать вопрос, не боюсь до поры до времени высказать собственное мнение, делать неожиданные выводы. И для меня они могут быть неожиданными, ведь у меня нет опыта правильных и не правильных ответов.

Таким образом, к 7 годам вся эта история трансформируется довольно быстро.

– Но тут же есть еще один момент, когда родители начинают «заниматься» своими детьми сознательно и достаточно рано: «А моя в 2 года знает пол-алфавита» или: «Мой в 4 уже умеет читать» и тому подобное.

– Те самые нормы, про которые мы говорим, провоцируют введение их во всем. Почему? Потому что, если наша жизнь расписана по нормам, нами удобно управлять. Это очень понятно: родился, женился… Я, конечно, упрощаю, все зависит от установок общества, от социоэкономических условий. К сожалению, так или иначе, нас все время провоцируют на упрощение. А когда мы упрощаем собственную жизнь, упрощаем взаимодействие, появляется ощущение, что мы получаем власть и контроль над жизнью.

На мой взгляд, это абсолютно не так. Но иллюзия возникает именно такая. И проверить это довольно легко. Если я понимаю, что главное в моей жизни, чтобы человек в 4 года научился читать, я вольно или невольно отбрасываю все остальное. До момента, конечно, пока я не начал рефлексировать.

И тогда получается следующее – появляется много разных культов. Например, культ чтения. На постсоветском пространстве он один из самых ярких. У него, безусловно, есть историческое и довольно простое объяснение. В 20-е годы прошлого века страна была на 80 процентов неграмотная, нужно было железной рукой загнать ее в счастье, и сделано это было самым привычным для всех диктаторских государств способом. Было продекларировано, что страна должна стать грамотной. С точки зрения идеи все прекрасно. Хорошо уметь читать-писать. Но эта пружинка, сжатая 100 лет назад, распрямляется до сих пор.

И именно поэтому мне важно, чтобы ребенок в 2 года различал буквы, а в 4 читал. Больше ни почему. В этом и проявляется колебание между животностью и человечностью. Животность – это инстинкты и упрощение. То, что я сейчас сказал, может быть неочевидно, с этим можно поспорить, но я приглашаю задуматься на эту тему.

Ведь сегодня невозможно не научиться читать. Так же как невозможно не освоить английский язык, если не мешать, конечно. Это просто нереальная задача. Если человек слушает музыку, смотрит фильмы и общается с чувихой через океан, как он может не знать английского? Только если построить специально целую жизнь, чтобы он этого не знал. Как это удается постсоветской школе? Это же образовательный феномен, который стоит исследовать.

Мне-то кажется, тут довольно простая история: мы к тому, что происходит само собой, применяем какие-то инструменты. Давайте научим детей правильно пить, правильно пи́сать и так далее, и они разучатся это делать очень быстро. Здесь та же история. Мы называем что-то нормами, манипулируя ими, потому что никаких норм нет. Хорошо ли, что человек в 4 года знает буквы? Наверное, хорошо. А может быть, плохо или никак. А если он поразительно рисует, но букв не знает, это хорошо или плохо? С точки зрения навязанных норм это никак, ведь все дети рисуют каляки-маляки. А вот буквы – это действительно достижение. А я поспорю! Человек в 4 года может рассказать анекдот так, что взрослые будут смеяться. Многие дети так могут? Нет. Это важнее, чем буквы? Мне скажут: «Дима, ты дурак? Это совсем разные вещи».

Нет никакой нормы! Есть темп, в котором я исследую мир. Более того, дорогие друзья, в определенный момент большинство детей сами придут к вам – узнать, что такое буквы. Это просто инструмент познания мира. Нет в них никакой ценности. Это кирпичики, из которых складываются слова, а те складываются в предложения. А дальше у меня появляется новый инструмент взаимодействия с действительностью.

– Это познание тоже естественное?

– Как любое другое.

– Но я помню, как меня учили читать. Мама и бабушка говорили, что сначала будет сложно, скучно и тяжело. А когда я дойду до автоматизма, начну получать удовольствие от чтения. Только сначала нужно потерпеть.

– Это же психология насильника! Когда насильник говорит: я сейчас сделаю что-то, что тебе будет неприятно, но в конце тебе понравится. И наши дети находятся в насильническом дискурсе. Это полная ерунда!

– Но поколение нынешних родителей так училось читать.

– Да. Нужно ли говорить о труде, об умении произвольного учения? Безусловно. Это важная тема. Но другая. Когда мне 5 лет, я с каждым годом набираю все больше инструментов взаимодействия с действительностью. И собирать пирамидку – это тоже такой инструмент, благодаря которому я понимаю, что я могу составлять предметы, соединять их и так далее. Я понимаю в какой-то момент, что, если смешать сироп, кисель и компот, получится новое блюдо. Я понимаю, что, если рисовать карандашами разного цвета, получится что-то, что выражает меня. И это тоже инструмент. Я узнаю, что есть буквы, которые я удивительным образом могу объединить в слова, которые я произношу. И это волшебство, которое можно увидеть! Фантастика!

– Ребенок придет к этому сам?

– Я точно, ТОЧНО в этом убежден. Это один из базисных инструментов. Но это не значит, что мы, взрослые, будем сидеть, молчать и не предлагать ничего. Если мы читаем ребенку книжку вслух, через какое время, пользуясь собственным опытом, он свяжет одно с другим? Довольно быстро. Очень сложно сегодня достичь ситуации, когда в 3 года человек не понимает, что письменный текст, который ему перед сном читает мама, – это буквы и выражение устного текста. Не понять это – довольно трудная задача. В какой-то момент ребенок придет к тебе за помощью: «Хочу тоже читать».

– И родителям нужно только дождаться этого момента?

– Ребенок же видит, что мама пользуется этим инструментом. И большинство взрослых тоже. И он тоже захочет. Уберите книжку и подставьте все, что хотите, – и вы получите ответ. У меня грязное платьице, но, если его постирать, оно станет чистым. Это инструмент взаимодействия с действительностью. Я хочу готовить вместе с мамой, ведь получится вкусно, интересно. Я говорю что-то и могу это записать – тот же инструмент взаимодействия с миром. Все просто, но мы усложняем, делаем из этого норму.

– И культ.

– Культ, который связан с годами безграмотности. Как программа по литературе, которая была составлена в 30-е годы прошлого века. При отсутствии рефлексии происходит полное перенесение советской модели образования, которая была очень жесткой и очень сильной. Но именно эта модель диктует нам учить с детьми буквы в 2 года. Чаще всего за этим стоит обман. Кого ни послушаешь, каждый начал читать в 4 года.

– Знакомая девочка в 2 года знала чуть ли не всего Чуковского наизусть, а в 1-м классе выяснилось, что из «Федориного горя» она не помнит ни строчки…

– Потому что это была механическая память. Однажды к нам в гости пришел мальчик лет трех. И его замечательная мама весь вечер демонстрировала всяческие умения сына. К концу он уже совершенно изнемог. Вот они уходят, мама ему говорит: «Что нужно сказать?» Ребенок совершенно дезориентирован и молчит. «Приходите…» – подсказывает мама. «… тараканы!» – выпаливает мальчик. Все, что выдала его механическая кратковременная память. Плохо это или хорошо? Не знаю, никого не сужу. Механическая память тоже нужна, но к учению это не имеет никакого отношения. А вот к довольному жесткому обучению слабого сильным – да. Приучению к определенной модели.

А ведь за этот вечер мальчик мог построить личные отношения с каждым гостем, мог испортить нам вечер своими криками и беготней, при этом чему-то научившись. Жалко. Все это не имеет отношения ни к школе, ни к подготовке к школе (при всей проблемности этого термина), ни к жизни. Ни к чему. Только к тем самым нормам, многие из которых уже стали абсурдными. Лет сорок назад человека переучивали, если он оказывался левшой. А сегодня мы говорим: «Как это странно!» Это все оттуда – когда большинство решает, как жить меньшинству.

Давайте денежки – будем развивать вашего ребенка

– А пресловутое раннее развитие, когда родители готовы отдавать детей в подобные школы чуть ли не в 9 месяцев? Что за этим стоит? Желание родителей сделать максимум для своих детей, потешить собственное самолюбие, опередить природу или следовать за убыстряющимся миром?

– Мы живем скучной жизнью. Прежде всего, история учит тому, что, когда мы начинаем жить ради кого-то или чего-то, мы перестаем жить сами. Я верю в термины и язык из-за филологического образования. Когда мы перестаем жить ради детей и начинаем жить вместе с ними, жизнь меняется, система координат меняется.

Мне кажется, что мы начинаем хвастаться собственными близкими, а не радоваться за них, когда сами живем бедновато. Когда реализоваться можем только за счет другого человека. Я бы сказал, что это довольно опасная модель. Опасна она и для взрослых, и очень-очень опасна для детей. Потому что тогда буйным цветом расцветает представление, что я существую, только когда другой человек существует. Что это значит?

Предположим, ребенок очень любит рисовать, составлять цвета, фантазировать. И вдруг мама подает его рисунок на конкурс, и ребенок занимает 2-е место. Что в этот момент произошло? На мой взгляд, произошла подмена, когда какое-то очень важное для ребенка дело, через которое он исследует мир, выражает себя, заменяется соревнованием, иной системой координат. Когда, с одной стороны, кто-то начинает его оценивать по непонятным для него критериям, а с другой – ребенок вольно или невольно сам начинает сравнивать себя с другими. При этом совершенно непонятно, как и что там можно сравнивать, настолько все субъективно.

Взрослые от собственной жизненной бедности начинают оценивать своих детей и делать из них объект собственной гордости, собственного успеха. Почему это происходит со взрослыми? Опять же, из-за полного отсутствия рефлексии. Так заведено. Возможно, в этом есть и зачатки животного начала: выживает сильнейший, социально адаптированный, тот, кто умеет подстроиться, обмануть, если нужно, убить, если нужно, оказаться более сильным, изворотливым. Это инстинкт.

Сегодня, рискну сказать, востребованы совсем другие навыки. И человечество живет не так. Мне кажется, что сегодня важнее всего осознание самости: кто я, к чему стремлюсь, какие у меня внутренние интересы, вследствие этого какие у меня склонности, в какую сторону я хочу идти, с помощью каких инструментов я проверяю, верно ли иду, как я совершаю выбор, как определяю, правильный ли выбор сделал, как я осуществляю шаги назад, если мне нужно изменить собственное решение, каким образом я иду вперед.

Если мы проанализируем систему раннего развития и эти навыки, то увидим, что между ними лежит пропасть. А для начала во мне, родителе, раскачивают ажиотаж, объясняя, что, если в полтора года мой ребенок не может рассказать стишок на иностранном языке, из него ничего не получится. Это стопроцентная манипуляция.

Как устроена система раннего развития? Прямо противоположным человеческой природе образом. Одна хорошая мама говорит ребенку: «Я нашла для тебя замечательный кружок, там так интересно! Там ты научишься собирать конструктор!» И ребенок идет, ведь мы уже знаем, что мама для него богиня, которая не ошибается. Если она сказала, что будет интересно, значит, так и будет. Ребенок приходит на занятия, но ему там плохо, неинтересно, скучно, грустно: училка противная, конструктор ерундовый, мальчик рядом орет. Мама дома говорит: «Ты просто не распробовал еще. Давай сходим туда еще раз». Мама ведь богиня, и ребенок идет, хоть ему там некомфортно. И там уже происходит полный развал – слезы, горе.

Что довольно часто говорит мама в таких ситуациях? «Мы же уже начали. Как же бросать?» Или вершина манипуляции: «Мы же договорились, ты же сам туда хотел идти!» Бедная лживая мать! Ребенок поверил тебе, потому что ты воспользовалась понятным инструментом, потому что в 3 или 4 года он не может тебе не верить. Вы ни о чем не договаривались, он поверил тебе так же, как верит во все, что ты говоришь. Как же ты можешь так манипулировать этим его качеством, его возрастной и человеческой особенностью? О манипуляциях мы еще поговорим подробнее.

Но трагедия раннего развития не в этом. А в том, что в этот момент у ребенка в очередной раз фиксируется отсутствие выбора. Он в очередной раз не выбирал, а подчинился. Он начал искать интерес там, где его не было. Кстати, возможно, с другой училкой все бы сложилось.

– Действительно, а если ему понравится в школе раннего развития?

– Но мы же уже говорили, что это психология насильника. «Вдруг тебе понравится?» – это слова насильника. Это психология отношения сильного к слабому. Может ли ребенку там понравиться? Может! Но если он говорит: «Мама, я хочу домой» или: «Хочу на лошадке поскакать», четко формулируя свой интерес, почему же мы отвечаем: «Нет»?

Может ли ему не понравиться и на лошадках? Да, и он имеет на это право, потому что в этот момент он и фиксирует выбор. Именно в детстве самое время начинать и бросать, то есть пробовать и осознавать, что меня задело или не задело, зацепило или не зацепило. И да, делать это с помощью родителей. Вот тогда я пойму, например, на кружке робототехники, что это прикольно, но учительница гадина. И тогда мы с мамой решим сменить кружок, будем искать человека, с которым мне комфортно.

В скольких процентах случаев такое происходит? В одном или меньше? Потому что все происходит в этот момент на уровне «нравится – не нравится». Ребенок, по понятным причинам, еще не умеет проанализировать и объяснить, чего хочет. А взрослые закипают на тему чего-то другого. В итоге мы лишаем ребенка того, что будет востребовано сегодняшним миром, который говорит: «Пробуйте меня на ощупь, исследуйте, открывайте себя». Большинство родителей говорят, что хотят, чтобы ребенок умел выбирать, умел понимать, чего хочет, умел стремиться к своей цели. Но как же он будет стремиться к своей цели, если уже в 3 года вы лишаете его такой возможности?

– А если родители заметили у 3-летнего малыша явные способности, допустим, к математике и папа хочет с ним поиграть в цифры?

– Если и папе, и ребенку это в кайф, если оба получают от этого удовольствие, занимайтесь сколько угодно.

– А что происходит с 9-месячным малышом, которого тоже хотят развивать? Он вряд ли понимает, к чему стремится, и вряд ли может осознать, что ему нравится или не нравится.

– А тут все просто. Все развивающие занятия с 9-месячными – это обман родителей. И стопроцентное манипулирование сознанием. Это начало безумного марафона под названием «Подготовка к… школе, жизни». И просто способ зарабатывания денег. К этому так и надо относиться. Причем это не худший способ зарабатывания денег.

Может нас в этом что-то порадовать? Конечно, может. Но надо понимать, чего от меня, родителя, хотят. Хотят оторвать любимого человека. Мне говорят, что я как мама или папа не знаю, как взаимодействовать с человеком, а они знают. И методом дрессировки – а ничего другого там не может быть – они дадут результат, чтобы бабушка умилилась. А мы, родители, в этот момент сможем почувствовать, что сделали что-то хорошее для ребенка. Это полная ерунда!

Существуют ли формы, в которых есть что делать с ребенком в 9 месяцев? Да. В Питере, например, есть проект «Вместе с мамой», я там был один раз – получил огромное удовольствие. Раз в неделю приглашают музыкантов разного стиля (джаз, легкий рок), приходят родители с детьми и тусуются под музыку: кто-то рисует, кто-то кофеек пьет, есть минимальная анимация с хорошим вкусом.

Внимание! Дети проводят время ВМЕСТЕ с мамой или папой. Слово «вместе» является ключевым. Нам интересно вместе, мы любим друг друга, а чувство влюбленности предполагает желание как можно больше времени быть вместе. А отправлять любимого человека неизвестно куда, неизвестно к кому и неизвестно зачем очень странно.

У меня есть личное воспоминание. Лет в шесть меня отвели в бассейн, и я до сих пор помню этот ужас и кошмар. Я боялся. И не напрасно. В лягушатнике, в котором в принципе нельзя было утонуть, стояла тетка-тренер с палкой с резиновым набалдашником, которым она отталкивала детей от бортиков – выводила нас на большую воду.

Мои родители отнеслись ко мне по-человечески и вняли моим мольбам, поэтому сходил я туда раз или два. Но зачем меня туда отправили? Понимаю, что родители хотели мне хорошего, мечтали, чтобы Дима научился плавать. Почему сейчас, в бассейне, не в море-реке, не вместе с ними? Эти вопросы отбрасываются, когда начинается педагогический припадок и мы немедленно хотим воплотить свои идеи. Это полный кошмар, потому что ребенок переживает состояние предательства, брошенности.

– Это то, что мы называем детской травмой?

– Травма – слишком сильно, но по сути близко. Это очень сильный детский шок. Если такие переживания накапливаются, появляется и травма. Это закладывает тот самый лживый фундамент, на котором будет базироваться большая часть детства после похода в школу. Ведь в этой ситуации ребенок учится подчиняться, лгать, полностью или частично лишается возможности выбирать и, опять же, есть не тогда, когда голоден, а когда велят.

Вместо того чтобы набирать новые навыки взаимодействия с миром, он только их теряет, потому что вся его жизнь сводится к двум-трем-четырем очень жестким инструментам, главный из которых – подчинение или повтор в результате той самой дрессуры. И в таком состоянии он ни шатко ни валко дотягивает до 1 сентября.

– А есть еще такой посыл: «Мне родители в детстве недодали, поэтому своему ребенку я дам все, что могу. С размахом».

– Это животный инстинкт. Большинству из нас знакомо то, что я сейчас опишу. Когда мы в хорошей гостинице подходим к шведскому столу, удивительным образом обнаруживаем, что хотим съесть все. Более того, по моему наблюдению, это происходит со всеми людьми: образованными, интеллигентными, богатыми, бедными, толстыми, худыми. Мы в этот момент можем наблюдать, как работают наши животные инстинкты. В чем они состоят? В том, что завтра этого всего может не быть или это съедят другие и мое животное начало подгоняет меня. Дальше с ним начинает взаимодействовать моя человечность, включается минимальная рефлексия, которая говорит: все в порядке, завтра здесь или не здесь будет столько же. За этим наблюдать очень любопытно. И моя человечность проявляется в том, что я сомневаюсь и задаю вопросы.

Довольно часто в тот момент, когда мы видим другого человека, самый тонкий интеллигент чувствует в себе позыв его отогнать, испугать, обидеть, отдалить от себя. В тот момент, когда мы видим рядом с собой человека слабее себя: старика, ребенка, женщину, довольно часто мы наблюдаем в себе позыв самовозвеличиться: чтобы знал! Это есть во всех нас, это наше животное начало.

Наша человечность, наша божественная природа заключается в том, что мы способны на человеческие поступки, осмысление, рефлексию. И вот во время рефлексии я понимаю, что не нужно хватать все подряд, из-за того что у меня было голодное детство. Нет, не надо покупать все только оттого, что у тебя есть деньги, потому что в этот момент ты демонстрируешь таким странным образом другим свой статус. Нет, не надо.

А теперь по поводу того, что я хочу додать своему ребенку все, чего недодали мне. Это понятное желание. Известно довольно много случаев, когда родители, пережившие катастрофу, закармливали собственных детей. Это описано в литературе. Ведь в нашем пространстве последствия травмы войны очень сильно чувствуются до сих пор. Только надо помнить, что связано это с вами, а не с вашими детьми. Если вы смотрите на жареную картошку с грибами и вожделеете ее, потому что в детстве вам много раз не хватало этой еды, то впихивать ее в сидящего рядом человека, пользуясь тем, что он слабый, и пытаться таким образом вылечить собственные травмы, смешно.

Все, что мы проговорили, обычный человек способен понять за минуту. Но только на эту минуту нужно остановиться и сказать «стоп». Чем хорошо это «стоп»? Тем, что оно ничего не меняет. Остановился, отрефлексировал, а дальше пихай в него картошку с грибами.