Читать книгу: «Бугорландские Хроники», страница 8

Царь окончательно смутился, попасть в тюрьму таким вот образом он ни как не ожидал. Видя замешательство царя, клоуны-солдаты стали потихоньку пятиться к выходу. Однако ворота как всегда оказались закрытыми на замок.

– Да, что это за страна такая, возмутился царь. – Все у них, понимаешь, под замком. Воруют у вас тут что-ли?

– Просто, ик, традиция, – пояснил абориген. – Раньше много, ик, воровали, сейчас уже не то – разучились…

Горох же, мрачно посмотрев на многочисленные засовы на воротах, добавил:

– Мало того, что войти, здесь, ни куда не войдешь, так еще и выйти – не выйдешь.

– Отсюда так просто…ик, не уходят, зловещим голосом прохрипел им вслед абориген. – Попасть сюда легко, а вот выйти…ик, намного сложнее. По себе знаю, я ведь тут без малого сорок…ик, лет отбарабанил.

– Ох, бедняжка, вздохнул Яшка-писарь. – Тяжело тебе, небось, пришлось.

– А ты как думаешь, одному в тюрьме сидеть ох как не сладко. По душам поговорить и то не с кем. Одни пауки да…ик, крысы вокруг. Так, что оставайтесь-ка вы лучше тут. У меня здесь…ик, хорошо, тихо, спокойно, как в …

– Как в могиле, оборвал его цветастую речь Горох. – А ну, живо открывай ворота, коли жизнь дорога. Абориген нехотя направился к калитке, доставая на ходу из кармана связку ключей.

Тут ворона вновь не выдержала, и прокаркала откуда-то сверху:

– Бывает и хуже…

– Куда уж хуже, возмутился царь. – До тюрьмы докатились… – А ты, обратился Горох к режиссеру, – следи лучше за своей птицей, – а то она у тебя совсем базар не фильтрует.

– Базара нет, ннначальник, пробормотал тут Мороз, силясь приподняться с земли. -Пока я тут фраерка отвлекаю… – Пошманяете… хабарок какой. Зря что-ли мы сюда зафортачили…

– И ттто верно, дело превыше вввсего, – при этих словах, Факс включил камеру, и как ни в чем не бывало, обратился к местному жителю:

– Расскажите нам, любезнейший, – кто Вы, откуда, и за что попали сюда?

Абориген, увидев, что его снимают, в который раз по идиотски улыбнулся, поправил рукой остатки своей редкой шевелюры, и заявил:

– Зовут меня…ик, Грифусс, пишется с двумя…ик, «С». А попал я сюда, так же как и все – не за что… – Случилось это…ик, как сейчас помню, без малого 40 лет тому назад. В тот теплый… ик.. летний июльский день был я не то, что сейчас – молодым, ик… высоким, стройным юношей, вот с такой вот… ик… пышной шевелюрой. И случилось со мной тогда… ик… несчастье… – Хотя кто его знает, может быть и совсем наоборот… – В общем – разбил я …ик, по глупости одно стекло. Да и стекло-то это было не такое уж и большое, можно сказать совсем крошечное… ик… стеклышко.

– Неужели в этой стране за разбитое стекло на 40 лет в тюрьму сажают, ужаснулся Хомяк. – Тогда, что же нас ожидает…

– Нас ожидает почет и слава, огрызнулся Горох. – А ты постеснялся бы врать в камеру, заявил царь аборигену.

– Куда врать? – не понял Грифусс, – в какую именно камеру? У меня их здесь много.

– В кинокамеру не ври, дурень, более спокойно пояснил царь.

– А я и не вру я ни сколько, обиделся абориген, – вам любой подтвердит, что все так и было. Ведь то стекло, что я разбил, в очках было, а очки…ик, были на лице одной… ик, высокопоставленной особы. Так, что поделом мне тогда дали месяц… ик, тюрьмы.

– Да ведь ты только, что сказал при всех, возмутился царь, – что отсидел здесь сорок лет.

– Не отсидел, обиженно поправил Грифусс, – а отработал. Честным…ик, трудом… – Да…ик, 40 лет, как копейка в копеечку. И ни награды тебе за это… ик… ни звания, ничегошеньки. Где, скажите мне на милость тут эта, как ее… ик, всегда забываю это слово… – А, вспомнил – справедливость?

– Так ты, что, работаешь здесь, что ли?

– Ну, да, я же говорю, сорок лет… ик, как копейка в …

– И кем же ты тут … работаешь, не унимался царь. – Уж не палачом ли?

– Тсс, приложил палец к губам Грифусс. – Местные… ик, ужас как не любят таких слов. Они предпочитают говорить – исполнитель приговоров.

– Да какая разница – хрен редьки не слаще…

– Не скажите… – обиделся Грифусс. – Одно дело – палач, есть в этом слове что-то отвратительное, противозаконное. А вот – исполнитель – совсем другое дело… – Он исполняет то, что должен исполнять, по трудовому договору. Хотя я давно уже замечаю, что нас, ик, исполнителей, ни кто не любит, а за что? Я за всю свою жизнь ни одного…ик, закона не нарушил, ну, не считая того стекла. А, что имею…ик, взамен, – сорок лет не вылезаю из тюрьмы, и все меня за это еще и…ик, попрекают. А я ведь только исполняю решение суда. Судью, приговоривший подсудимого к смерти, ни кто не считает злодеем и…ик, негодяем. Зато мы… ик, исполнители – все до единого выродки, и… ик, изгои. Или вы считаете, что к смерти приговаривают невинных людей? Если смертная казнь предусмотрена…ик, законом, значит это – законное дело. Так почему же нашу работу считают отвратительной и … ик, поганой, а?

– В твоих словах есть определенный резон, вынужден был согласиться с палачом Горох. – Только можно подумать, что ты гордишься своей работой.

– Не просто горжусь, я свою работу, ик… люблю!

– Мы свою работу тоже любим, можем часами на нее смотреть, сострил кто-то из завоевателей.

Грифусс же шутки не понял, и заявил на полном серьезе:

– Мы – ведь, как…ик, врачи, очищаем общество от всякой гнили и отбросов.

– Это точно, злорадно заметил Фиштулла, лютой ненавистью ненавидевший всех врачей. – Что врач, что палач – все едино.

– А Вы думаете, не унимался Грифусс, – легко быть палачом? Вы думаете, человека легко казнить? Попробуйте, а я посмотрю, что у вас из этого получится.

– Да врачу человека убить – раз плюнуть, вновь перебил палача Фиштулла. – Ему и топором махать не нужно, выпишет рецепт – и дело с концом.

– А вот настоящий исполнитель так ни когда не поступит, возмутился Грифусс. – Он бумажной волокитой не занимается… – Для него… ик… для настоящего исполнителя – человек всегда на первом месте.

– А вот у врачей…

– Да достал ты меня уже своими врачами, возмутился Грифусс. – Ты, кто такой – санитар… ик… небось?

– Сам ты санитар, обиделся Фиштулла. – А я – фельдшер.

– Ну, тогда сиди … в смысле – стой и помалкивай… – Пока не посадили. Настоящий исполнитель, – не какая-нибудь там бездушная машина, нет, он – сопровождающий. Он сопровождает в последний путь приговоренного к смерти. И только от нас зависит, каким он будет этот его последний путь. Легким и красивым или… – Не хочу об этом даже говорить. Немного помолчав, Грифусс не удержался, и продолжил:

– В нашем деле нужны и чувство юмора, и такт, и глазомер, и сноровка, ну и крепкие нервы, конечно. А еще нужна каждодневная и постоянная…ик, тренировка. Лично я вот каждый день по два часа…ик, тренируюсь, час до обеда и час перед ужином. От таких слов бедным завоевателям стало совсем не по себе, и будь тюремные ворота открыты, они бросились бы отсюда прочь.

– То-то же у него тюрьма такая пустая, с дрожью в голосе прошептал Цап Царапыч. – И нас не хочет выпускать… – Вали его ребята, заорал он вдруг во всю глотку.

Тут, опомнившись, клоуны набросились на незадачливого палача, и быстро связали его по рукам и ногам. Горох, вплотную подойдя к палачу, заглянул ему прямо в глаза, и грозно спросил:

– Ну, а трупы ты куда деваешь?

– Какие еще…ик, трупы? – не понял Грифусс.

– Трупы тех, кого убил.

Палач поник головой, потом прошептал:

– Ничего-то вы не поняли. Я вам о душе толкую, а вам только трупы подавай. Хорошо, я все скажу, только уберите камеру. Факс сделал вид, будто бы выключил кинокамеру.

– Мне стыдно в этом признаться, зашмыгал носом Грифусс, – но за все эти годы я не казнил ни одного даже самого завалящегося преступника.

– Но почему? – не поняли завоеватели.

– Здесь это не принято.

– Но ты же сам только, что сказал, что тренируешься каждый день.

– Да, тренируюсь, на чурбаках, признался Грифусс, и горько заплакал. Завоевателям даже стало его немножко жаль.

– Ты, что и впрямь здесь сорок лет… оттарабанил? – сочувственно спросил палача Яшка.

– Правда, ответил Грифусс, вытирая слезы. – Я даже на палача, то есть на исполнителя приговоров и то, учился заочно.

– Но ты ведь мог уйти отсюда в любое время

– Мог, конечно, только куда? У меня ведь нет ни родственников, ни знакомых.

– А, ты еще, что-нибудь, кроме… рубки дров делать- то умеешь?

– Веревки могу завязывать, любым узлом. Даже с закрытыми глазами. Костер могу с одной спички зажечь, при любой погоде, хоть в дождь, хоть в снег. Ведь казнь должна состояться при любой погоде.

– Ну, ты и кадр, удивились завоеватели.

– Да я такой, согласился с ними Грифусс, вытирая рукавом слезы. – Единственный… и неповторимый.

Когда же клоуны спросили, в чем же заключается его неповторимость, Грифусс ответил без всяких обиняков, что каждый человек в этом мире, единственный и неповторимый. А он еще, к тому же пофигист, или пацифист. Сейчас в таком состоянии палач точно не мог вспомнить кто именно.

– Ну, а вот, предположим, хобби у тебя есть? – задал очередной провокационный вопрос режиссер.

– А как же, обрадовался Грифусс, – конечно есть. Какой же палач обходится без хобби. Мое хобби это яды, я знаю тысячу рецептов. Хотите попробовать? У меня на любой вкус имеются. Вам какой яд больше нравится – со вкусом малины или черешни? А может лимонный, или ванильный? Однако пробовать яды завоеватели наотрез отказались.

– Напрасно, напрасно, неодобрительно покачал головой Грифусс. – Яд в малом количестве безвреден, а в правильной пропорции даже полезен для здоровья. Я всегда говорил, говорю и буду говорить, что яд – это тоже лекарство, – нужно только меру знать.

– Вот, вот, а врачи меры не знают, вновь встрял было Фиштулла, но на него сердито зашикали остальные и он замолчал.

– Про яды не интересно, ты лучше про тюрьму нам расскажи, попросили клоуны. – Чем ты тут все это время занимался?

– Когда у меня еще были заключенные, в далекой предалекой молодости, мечтательно произнес Грифусс, – чем мы с ними только не занимались… – Лучше и не вспоминать… веселое было время. И он стал перечислять, загибая пальцы – Образованием мы с ними занимались, физкультурой занимались, общественным и полезным трудом тоже занимались. Когда-то я им даже курс лекций читал по истории тюремного дела. А какие они у меня подкопы рыли на практических занятиях, как решетки перепиливали, просто загляденье. А еще мы с ними на уроках труда изготавливали из подручных материалов (ложек, вилок, и гвоздей) всякие режущие и колющие инструменты, а из одежды – веревочные лестницы. Потом они все это прятали, а я находил… почти всегда. Только все мои заключенные давно уже освободились, грустно заметил палач, – один я не освободился… Здесь, наверное, меня и похоронят. Может быть, хоть тогда меня оценят, пусть хотя бы после смерти эту тюрьму назовут в мою честь.

– Да, что ты все о смерти, да о смерти… – Как будто больше и поговорить не о чем… – Есть тут у тебя еще что-то интересного? – продолжали допытываться завоеватели.

– Тут, у меня, от моих бывших заключенных, остались кое-какие вещички, на память. Вот подумываю на досуге устроить у себя что-то типа выставки или даже – музея.

– Даже и не думай об этом, резко оборвал палача Горох. – Музеями мы сыты по горло. Что за страна такая, – одни музеи. Что не завоюешь, все музеем оказывается… – А потом будут говорить, что, дескать, царь Горох культуру разрушает.

На что палач заметил, что это в первую очередь будет все же тюрьма, а уж потом только музей, но ни кто его больше уже не слушал.

– Ты мне своими байками совсем голову заморочил, заметил царь. – Признавайся честно, есть еще кто-нибудь в тюрьме или нет?

– Да как вам сказать…

– Говори, как есть!

– Есть тут один, нехотя признался Грифусс, – правда он того…, немного неучтенный. Посадил я его на свою голову без суда и следствия, в смысле без документов… – Очень уж скучно мне было. Но он так просился, так просился, чтобы я его впустил.

– Диссидент, что ли? – не понял Горох

– В моей тюрьме, обиделся Грифусс, – попрошу не выражаться,

– Деревня – ты, рассмеялся Горох. – Во-первых тюрьма эта больше не твоя, а наша, в смысле – моя. Решил я ее приватизировать, уж больно красочно ты нам ее описал. А во-вторых – диссиденты тоже люди… Только не такие как мы…

Грифусс удрученно уставился на Гороха, потом пробубнил:

– Ну, не знаю – сидент он или не сидент, а вот впустил я его зря, это точно. До него сроду ни каких проверок не было.

– Хорош болтать, в какой камере сидит наш собрат по духу?

– В самой дальней, у туалета.

2.18.4.

Завоеватели со всех ног помчались открывать эту камеру, но там их ожидал неожиданный сюрприз. В дальней камере, у туалета, они обнаружили того, кого ни за что не ожидали здесь увидеть – Бороду, собственной персоной. Облаченный в стеганный халат, Борода сидел в мягком кресле, у ярко натопленного камина, и безмятежно читал прошлогоднюю газету. На журнальном столике перед ним стоял незатейливый ужин, – плов из курицы и компот.

– Это опять вы! – заорал Борода, взбешенный появлением в своей камере непрошеных гостей. – Ну, нигде от вас покоя нет, уже и до тюрьмы добрались.

– А ты, что здесь делаешь? – удивились завоеватели.

– Я здесь живу теперь.

– Теперь мы здесь будем жить, резко перебил его Горох. – А ты давай, – вали отсюда, по добру – по здорову. Как говорится – «с вещами – на выход».

– Ни куда я отсюда не пойду, заартачился Борода.

– Т.е. как это не пойдешь? – удивились завоеватели. – Тебя же на свободу отпускают, чудик.

– Нужна мне ваша свобода, как собаке пятая нога. Вы там, на свободе, глотки друг другу рвете из-за всякой ерунды, а крайним всегда я остаюсь. Нет уж, я лучше здесь пока посижу.

– Ну, вот, что, гражданин, не на шутку рассердился царь Горох, – попрошу немедленно освободить помещение.

– Ваше величество, дернул Яшка за рукав Гороха, – здесь жить нельзя, это же тюрьма.

– Ну, и что, что тюрьма. И в тюрьме люди живут. Да еще как живут. Питание трехразовое, бесплатное, крыша над головой, ни каких тебе проблем, что еще нам надо. К тому же у меня в конспекте прямо так и говорится, что завоеватели имеют полное право взять себе все, что попадется у них на пути. Нам вот на пути тюрьма попалась, чего же тут плохого?

Услыхав, как бесцеремонно распоряжаются его вотчиной, Грифусс категорически воспротивиться этому, во всеуслышание заявив, что не позволит делать из тюрьмы балаган. После чего попросил всех присутствующих немедленно выйти вон.

– Как вы только что сами сказали, добавил он, – «с вещами – на выход».

– С какой это стати, завозмущались завоеватели из чувства противоречия.

– Потому, что, спокойно пояснил Грифусс, – «Посторонним вход сюда воспрещен».

– Это кто же тут посторонний?– не понял Горох. – Да я может всю свою жизнь в тюрьме прожил, образно говоря.

– Все равно, без документов я принять вас не могу.

– Ну, ты сам подумай, – какие у клоунов могут быть документы?

– Ни чего не знаю, не унимался палач, – без документов – вы здесь находиться не имеете права. Понаехали тут всякие, а тюрьма – она ведь не резиновая.

– Ну, тогда мы тебя, козла, расстреляем. Вот место сразу и освободится.

– Расстреливать здесь имею право только я, возмутился тюремщик, – у нас тут, как – никак – цивилизованное государство. Хоть и тюрьма… – Так что – сдайте-ка оружие. При выходе вам все вернут.

Сдавать оружие, клоуны, конечно же, не стали, они просто сложили его в отдельную камеру, под охраной часового. Да еще один часовой забрался на смотровую вышку, чтобы наблюдать оттуда за приближением неприятеля.

Палач поначалу сильно возмутился таким положением дел, где это было видано, чтобы заключенные сами себя охраняли, но поделать ни чего не мог, сила была в тот день явно не на его стороне. Горох, в свою очередь, тоже хотел было выгнать Грифусса из тюрьмы, но тот заперся в одной из камер, и ни за что не желал оттуда выходить. Он даже объявил голодовку в знак протеста. После нескольких часов безуспешных попыток вытурить его оттуда Горох сдался и разрешил Грифуссу остаться в тюрьме при условии, что тот примет гороховское подданство. Царь даже в мыслях не мог допустить, чтобы жить под одной крышей с врагом. Немного подумав, Грифусс согласился принять второе гражданство, если его за это назначат начальником тюрьмы. Получить должность начальника тюрьмы Грифусс мечтал с того самого момента, как попал сюда, т.е. уже больше сорока лет. Но все эти годы он так и оставался простым палачом, поскольку не имел высшего тюремного образования. В свое время он окончил только шестимесячные курсы палачей, да и то заочно. И вот сейчас у него появилась реальная возможность осуществить свою мечту. Царь же, хоть и планировал в самом ближайшем будущем переоборудовать эту тюрьму под замок, но пока этого не произошло, великодушно разрешил Грифуссу считать себя начальником тюрьмы.

2.18.5.

Между тем пока все разбирались, кто в тюрьме хозяин, Борода незаметно перелез через тюремную стену, и был таков.

Глава 19. Новый порядок

2.19.1.

Таким вот образом вышло, что, являясь абсолютно свободными людьми, завоеватели оказались в тюрьме, причем по собственной воле. После нескольких безуспешных попыток уговорить незваных гостей покинуть сие заведение, Грифусс вынужден был оприходовать завоевателей в своем тюремном журнале как временно задержанных и поставить их на тюремное довольствие. Палач ни как не мог допустить, чтобы в его тюрьме околачивались посторонние.

2.19.2.

Только завоеватели оказались очень беспокойными и неправильными заключенными. Они постоянно нарушали тюремный режим и распорядок дня. Сидеть в тюрьме, пусть даже и по собственной воле, оказалось очень тоскливым занятием, и завоеватели стали придумывать всевозможные предлоги для того, чтобы хоть на время покинуть ее стены.

Первым не выдержали Шампиньон с Батоном. Воспользовавшись своим древним баронским правом делать все, что им вздумается, они каждое утро, после завтрака стали покидать тюрьму для совершения всевозможных подвигов. Им баронам, время от времени нужно было совершать такие подвиги, чтобы не потерять квалификацию. Шампиньон это время попусту не тратил, и вовсю занимался воспитанием сына, треск его ремня был слышен на много миль вокруг.

– Папа, а какова в этой жизни главная задача баронов? – спрашивал, бывало, Батон, потирая ушибленное место.

– Главная наша с тобой задача, сынок, отвечал ему старый барон, – это – жить. Жить так, чтобы не жалко было и умереть.

2.19.3.

Вслед за баронами на волю потихоньку потянулись и все остальные.

Всё чаще и чаще стал покидать тюрьму Факс, якобы потому, что он – натура творческая, легкоранимая, и в заключении творить не может. Нет, он вовсе не отказывался жить в тюрьме, где у него была постоянная пища и крыша над головой, но ему время от времени просто необходимо было глотнуть свежего воздуха для вдохновения. В целом же тюремные декорации режиссеру очень понравились, он даже решил задействовать их в съемках очередной серии своего фильма под поэтическим названием – «На дне».

Хуже всего приходилось простым клоунам-солдатам. Выйти из тюрьмы они могли только для сбора ягод, грибов или дров, и то только в свободное от несения службы время. А так как солдат у Гороха было очень мало, то и свободного времени на волю у них почти не оставалось. Не говоря уже о том, что за каждый такой выход на свободу им приходилось отчитываться всевозможными дарами природы. Но все равно, это было лучше, чем сидеть сутками напролет в тюремной камере.

Со временем такую затворническую жизнь не выдержал даже царь. Переодевшись в полосатую арестантскую робу, чтобы его не опознали аборигены, Горох часами бродил по окрестностям. Просто так, без всякой цели, дыша свежим воздухом и дожидаясь перемен. К лучшему, разумеется, не век же ему в тюрьме было сидеть. И теперь все вместе завоеватели собирались только лишь к обеду или даже к ужину. Так вот они и жили, до поры до времени.

Один только Грифусс был доволен всем происходящим – мало того, что у него впервые за много лет появились, наконец, заключенные, так его еще и в должности повысили. А если учитывать и то, что со старой должности его тоже, пока еще, ни кто не увольнял, то Грифусс надеялся теперь получать двойное жалование, по одному окладу от каждой из сторон. По крайне мере до тех пор, пока не закончится вся эта неразбериха с дележом тюрьмы. А там, резонно размышлял палач, кто-то из проигравших обязательно вновь окажется за решеткой, только уже на законных основаниях. В любом случае он-то уж точно без работы не останется.

Глава 20. Кто виноват? Или «Что делать?»

2.20.1.

Между тем в королевском замке Трунштейн поначалу тоже было все тихо и спокойно. Киса де Мура, занятая очередными покупками, совсем забыла про завоевателей, а ей ни кто об этом благоразумно не напомнил. Но вот как-то утром на завтрак королевской чете была подана гороховая каша, и Лисичка, до смерти не любившая ни какие каши, а гороховую в особенности, есть эту кашу, наотрез отказалась.

– Принцессы каши не едят, заметила при этом привередливая принцесса. – Тем более гороховую.

– Да, чем тебе, доченька, горох не угодил? – благодушно усмехнулся Виргеум.

– Он… Он… – Он подгорел, вот!

– Что, что? – встрепенулась Киса де Мура. – Горох прогорел? На чем? На бирже, или на скачках? И вообще – как прошла битва? Почему мне ни кто, ни чего об этом не доложил? Тут Виргеум вынужден был признаться, что Горох пропал.

– Так он пропал или прогорел? – не поняла королева. – И почему все новости, в этом королевстве, я узнаю в последнюю очередь, возмутилась она. – И куда только смотрят мои фрейлины? Уволю – всех, к чертовой матери!

Выяснив, наконец, что Горох не прогорел, а просто пропал, Киса де Мура, со свойственной ей импульсивностью приказала в срочном порядке его отыскать, и пригласить, в ближайшее воскресенье, на обед.

– К нам не так часто приезжают иностранные делегации, чтобы можно было ими так просто разбрасываться, пояснила королева свое необычное требование.

– Но, рыбка моя…, попробовал было возразить Виргеум.

– Как Вы меня назвали? – вскипела королева. В гневе она обращалась к королю исключительно на «Вы», указывая тем самым на огромную пропасть в тот момент их разъединяющую.

– Кисонька, но где же я тебе его найду? – взмолился Виргеум.

– Меня это не волнует, король Вы или не король? В кои веки у Вас, в смысле – у нас, наконец-то, появились иностранные гости, а Вы взяли их и проворонили. В смысли – прошляпили. Да нас теперь все соседи засмеют. Немедленно! Вы слышите, я сказала – немедленно найти их, и доставить сюда, во дворец.

Бедному Виргеуму ничего не оставалось, как подчиниться, и издать указ о розыске царя Гороха и всего его войска. Надобно заметить, что все указы в Бугорландии были краткими и лаконичными. Бережливые бугорландцы, таким образом, экономили на бумаге и чернилах. Вот и на этот раз указ получился кратким как телеграмма. Приводим его дословно – «Срочно всем найти Гороха зпт вместе с войском тчк Нашедший – получит вознаграждение тчк». Каким именно будет это вознаграждение, в указе не было сказано ни слова, и это было одним из преимуществ (или недостатков, смотря с какой стороны смотреть) коротких бугорландских указов.

Как бы там ни было, но указ нужно было выполнять, ведь бугорландцы были законопослушным народом. И они со всей тщательностью обыскали все королевство, но Гороха так и не нашли. Царь словно бы сквозь землю провалился, вместе со всем своим войском. Искать Гороха в музее или в тюрьме ни кто из бугорландцев не догадался. Местным жителям и в голову не могла придти мысль, что кто–то по собственной воле пойдет в музей, не говоря уже о тюрьме. Тюрьма была единственным темным пятном на карте их королевства, и бугорландцы предпочитали делать вид, что ни какой тюрьмы у них и нет вовсе.

Виргеум же, наивно полагая, что Горох сидит себе спокойно в музее, ничего не предпринимал для того, чтобы выдворить его оттуда. Сидит ну и пусть себе сидит. Король решил дождаться зимы, покуда не закончатся сезонные работы на огороде, и уж только потом спокойно, без спешки заняться непосредственным выдворением Гороха из страны. А еще король надеялся, что до зимы захватчики одумаются и быть может сами уйдут, по доброй воле.

Таким образом, все в Бугорландии были в неведении, что им теперь делать, и, в конце концов, пришли к заключению, что ни каких завоевателей и не было вовсе. Что всё это им только привиделось. После чего все сразу же успокоились, и занялись своими повседневными делами.

2.20.2.

Успокоились все, кроме королевы, которую успокоить было намного сложнее, чем разозлить. Вот и сейчас разгневанная Киса де Мура во всеуслышание заявила, что это дело она так просто не оставит, и кто-то за весь этот обман очень сильно ответит. При этих словах придворные не на шутку всполошились. По своему горькому опыту они знали, что это не пустые угрозы, а посему решили не пускать это дело на самотек и самим найти виновного. И такой виновный нашелся. Им оказался, по всеобщему мнению, ни кто иной – как Лёлик. И это была истинная правда. Лёлика (полное имя – Леопольдус) в Бугорландии знали все, от мала – до велика. Он был такой невезучий, что вечно попадал в какие-нибудь истории. Если где-нибудь случалось какое-нибудь происшествие в нем обязательно был замешан Лёлик. Сам того не желая этот несчастный совершал один проступок за другим. Вот и сейчас все решили, что без Лёлика здесь точно не обошлось. И если в деле с пропажей Гороха он, до поры до времени, ни как не фигурировал, то это было тем более подозрительно.

Виргеум очень огорчился, узнав, что нашелся виновный в исчезновении Гороха. В душе он был добрый и безобидный правитель, и не любил без особой на то нужды кого – либо наказывать. Но сейчас был особый случай, поэтому королю ни чего не оставалось как посадить Лёлика в тюрьму. На целую неделю.

Узнав о решении короля посадить его в тюрьму, несчастный Лёлик (он же Леопольд, он же Леопольдус) ничуть этому не удивился. Бедняга лишь постарался припомнить, что же такое он натворил на этот раз. Но ничего стоящего тюрьмы вспомнить не смог. Тем не менее, спорить с королем Лёлик благоразумно не стал, и прямиком из караула отправился в тюрьму. Размышляя по дороге на всякие отвлеченные философские темы, в частности о том, где лучше кормят в армии или в тюрьме?

Вот только узнать это, в тот раз ему было не суждено, поскольку в тюрьму его попросту не пустили. Произошло это так. Когда печальный Лёлик тихонько постучался в тюремные ворота, из зарешеченного окошка выглянуло заспанное лицо Мороза в мятом клоунском колпаке:

– За что базар? – грубо поинтересовался тот.

– Позовите, пожалуйста, господина Грифусса, жалобно попросил Лёлик.

– На кой он тебе?

– Мне по личному вопросу.

Морозу было лень ходить за палачом, и он закричал на весь тюремный двор:

– Грифусс, тут к тебе фраер один нарисовался.

Удивленный палач подошел к воротам.

– Это ты, что ли Леопольдус? – не сразу узнал он беднягу.

– Я, дядя Грифусс… – Вот прислали… к тебе… в тюрьму…

– Ну, что, доигрался, злорадно процедил палач. – А ведь я тебя предупреждал, что ты плохо кончишь…

– Предупреждал, дядя Грифусс, вздохнул Лёлик.

– Что ты заладил, дядя, дядя, племянничек, тоже мне, нашелся. А помнишь, сколько раз я тебя приглашал к себе. Сколько раз предлагал посидеть здесь немного, образумиться. И тебе было бы на пользу, и мне не скучно. Помнишь?

– Помню, дядя Грифусс.

– А помнишь, не унимался палач, – что ты мне всегда на это отвечал? Что, дескать, в тюрьму сесть ты всегда успеешь. Помнишь?

– Помню, дядя Грифусс.

– Ну, так вот, милый мой – в тюрьму-то сесть ты как раз и не успел. Давай вали отсюда! – заорал взбешенный Грифусс, и с треском захлопнул тюремное окошечко.

Лёлик ни чего не понял. Он постоял немного в нерешительности и снова постучал.

– Ты, что рехнулся, что ли, дядя Грифусс? Открывай, давай, свою контору.

– Ишь, умник, какой выискался, послышался из закрытого окошка недовольный голос палача. – Проваливай отсюда, я сказал. Свободных мест нет. Это не тюрьма, а проходной двор какой-то. То силком сюда ни кого не загонишь, то табуном валят, как будто здесь медом намазано.

Тут из-за тюремной ограды послышалось приглушенное жужжание пилы.

– Это кто там у тебя, жужжит, дядя Грифусс? – Пчел, ты, что ли завел?

– Уж лучше бы были пчелы, тяжело вздохнул Грифусс, по другую сторону ворот. – Новые жильцы это, что-то пилят.

– Побег, что ли готовят?

– Если бы побег, опять вздохнул палач, – это было бы полбеды. Только этих отсюда и поганой метлой не выгонишь. Они, пожалуй, сами кого хошь выгонят. И, открыв тюремное окошечко, он рассказал удивленному Леопольдусу все, что недавно приключилось в тюрьме.

– Так выходит, что Горох у тебя сидит, обрадовался Лёлик.

– Да кто его знает, вздохнул в очередной раз Грифусс. – Честно говоря, я сейчас и сам не пойму, кто у кого сидит. Толи он у меня, то ли… – Как ты думаешь, озабоченно спросил палач у Лёлика, – за незаконное заключение клоунов под стражу сколько лет тюрьмы мне могут дать? Или может все штрафом обойдется?

– За клоунов много не дадут, оптимистически заметил Лёлик. – Расстреляют пару раз и все… – Ну, так я, дядя Грифусс, пожалуй, того – пойду…

– Иди.

– Я ухожу, дядя Грифусс…

– Иди, иди…

– Я ведь совсем ухожу…

– Да иди же ты черт безрогий, заорал разозленный палач. Лёлик от испуга отбежал на несколько метров от ворот, но потом вновь вернулся.

– Дядя Грифусс, а справку можно получить, что ты сам меня в тюрьму не пустил. А то ведь мне ни кто не поверит.

– Ну, все, ты меня достал, заорал окончательно выведенный из себя Грифусс. – Сейчас я тебе покажу справку… – Я тебе сейчас такую справку покажу…

По ту сторону тюремных ворот послышался лязг отпираемых многочисленных замков. Лёлик не стал дожидаться покуда Грифусс выполнит свои угрозы, и благоразумно побежал к своим, докладывать о том, что царь Горох нашелся.

2.20.3.

Грифусс же в избежание в дальнейшем подобных эксцессов дописал на воротах тюрьмы, пониже надписи – «Добро пожаловать» еще три слова – «Посторонним вход воспрещен».

Бедолага Лёлик, по возвращению из тюрьмы, снова заступил в караул.

Глава 21. Тюремная история.

2.21.1.

Известие о том, что Горох перебрался из музея в тюрьму, поначалу весьма обрадовало Виргеума. Музеи в Бугорландии всегда ценились значительно выше тюрем. Но, потом, немного поразмыслив, королю стало жалко тюрьму. Какое – никакое, а все же родное имущество, которое он бесплатно отдавать ни кому не собирался.

Хотя тюрьма эта была больным местом для всей просвещенной бугорландской общественности. Поскольку это, с позволения сказать, исправительное учреждение, фигурировало во всех справочниках по Бугорландии, и пятнало, (по мнению все тех же просвещенных бугорландцев), светлый образ их страны.