Читать книгу: «Кировская весна 1931-1935», страница 18

16.02.34 Сигизмунд Леваневский

Живу в Полтаве. Отдыхаю после агитполетов. Читаю газеты, слушаю радио. Скучаю. Без дела мне всегда бывает скучно. 13 февраля я узнал по радио, что „Челюскин" раздавлен льдами. Телеграфирую в Москву, что готов лететь на помощь челюскинцам. Жена, узнав об этом, плачет, и ребята (у меня девочка и мальчик) тоже подняли рев. Но ничего, я их успокоил.

А на следующий день получаю телеграмму-молнию: „Немедленно выезжайте в Москву". Через два часа – вторую телеграмму: „Немедленно выезжайте в Москву". Одна телеграмма была от Главного управления Северного морского пути, другая – от Ушакова.

Приезжаю в Москву, а мне говорят, что завтра надо выехать за границу. Меня это поразило. Я полагал лететь на самолете «Р-5» из Москвы прямо на Север. Но правительство решило: Ушакова, Слепнева и меня послать в Америку, чтобы со стороны Аляски скорее попасть на Север. Мы вылетели в Берлин, а оттуда в Лондон.

{17}

17.02.34 Вася Сталин

В моем отряде значительную общественно полезную работу проводила отрядная «живая газета» («Синяя блуза»), в которой участвовали пионеры, способные петь, плясать, декламировать, рассказывать, сочинять стихи и песни на злобу дня. Эта художественная самодеятельность пользовалась большим успехом на вечерах в клубах рабочих тех заводов, что шефствовали над нашей пионеркоммуной.

Текст «живой газеты» писали сами. В сборе и обработке материала участвовали наиболее грамотные пионеры-старшеклассники. Была создана редколлегия. Поскольку мне исполнилось 13 лет и я на следующий год должен был закачивать семилетку и проживание в пионеркомуне, мне доверили роль главного редактора.

В составлении текста использовался конкретный фактический материал: живые факты о лучших людях труда, трудовых подвигах, об образцах честности, товарищества и дружбы. Особое внимание уделялось использованию критического материала, фактов, бичующих лодырей, прогульщиков, дезорганизаторов, хулиганов и т. п.

Теперь же главной темой конца февраля стал затертый льдами пароход «Челюскин». На отрядном сборе мы постановили не дольше чем за неделю подготовить макет «Челюскина» из фанеры, а пока выступать с читкой газет по ролям в музыкальном сопровождении. Грохот льда, свист ветра, скрип радиоволн – все это планировалось использовать в нашей «Синей Блузе».

/с использованием {2}/

21.02.34 Николай Каманин

21 февраля

Обычный день.

Встал в семь утра, пошел на поверку. Все в сборе. Заметил, что К. не брит, воротничок у него нечистый. Приказал ему итти домой и через 15 минут явиться в полном порядке.

После завтрака забрали парашюты и поехали на аэродром. Упражнение по курсу бомбометания. Задание – бомбить с низких высот.

Шли бреющим полетом на очень низкой высоте, чтобы „неприятель" издали нас не видел. Когда до цели осталось полкилометра, мы выскочили на максимальной скорости, набрали высоту в 100 метров, бросили бомбы и бреющим полетом ушли… Бомба очень красиво, легко отрывается и в горизонтальном положении летит прямо перед самолетом, одновременно опускаясь вниз; когда пролетит некоторое расстояние, она опускает нос и начинает итти вертикально. На какой-то миг скрывается, а потом слышишь: „Бух!"

Хочется знать, где же разорвалась бомба, куда попала: в цель, левее или правее. Если бомба разрывается близко от цели, появляется чувство удовлетворения собой и летчиком-наблюдателем. Если бомба ушла далеко от цели, думаешь: „Балда же ты!"

На этот раз я доволен. Труднейшую задачу выполнили на „отлично".

Вечером сидел дома, готовился к командирской учебе. Часов в одиннадцать приходит дежурный красноармеец из штаба и докладывает:

– Товарищ Каманин, вас требует командир эскадрильи!

Пошел в штаб. Я догадывался, зачем вызвали. Еще днем знал, что из Москвы пришел приказ выделить из нашей эскадрильи отряд на спасение челюскинцев. Подумал: видимо, пошлют меня. Не ошибся. Командир эскадрильи спросил:

– Кого думаешь взять с собой?

– Демирова и Бастанжиева.

Командир согласился. Здесь же, на совещании, был инженер, ему предложили погрузить самолеты на платформу, что и было сделано в течение двух часов.

Я пришел домой около 12 часов ночи. Жена ждала меня. Попросил:

– Собери белье!

Она догадалась… Спокойно помогла мне упаковать чемодан. Молодец, Муся! Ни слез, ни жалоб. Впрочем она ведь знает, что в любую минуту могу получить приказ итти и не в такую экспедицию…

{17}

27.02.34 Газета Известия

Лагерь челюскинцев, Полярное море,

начальнику экспедиции Шмидту

Шлем героям челюскинцам горячий большевистский привет.

С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы.

КИРОВ, МОЛОТОВ, КУЙБЫШЕВ, ВОРОШИЛОВ, ОРДЖОНИКИДЗЕ, КАГАНОВИЧ

{10}

12.03.34 Иероним Уборевич

В марте М.Н. Тухачевский обрадовал наркома Уборевича, что новые подходы к проектированию и производству артиллерийских систем готовы будут совершить буквальный переворот на поле боя.

– Ты только пойми, какие громадные преимущества дает динамореактивный принцип! – с горячностью заговорил Тухачевский. – Артиллерия приобретет большую маневренность на маршах и на поле боя, и к тому же такие орудия значительно экономичнее в изготовлении. Это надо понять и по достоинству оценить! У нас есть талантливый конструктор Курчевский, и на его орудия, представь себе, можно поставить стакан воды во время выстрела, и стакан не расплёскивается.

– Да, идея хороша, – согласился с другом Уборевич, – надо только посмотреть, как она пойдет в войсках.

– Еще одна новация состоит в универсальных орудиях, которые сейчас разрабатываются в США. Одинаково успешно универсальные пушки могут вести огонь по самолетам, по танкам, и поражать любые стандартные цели дивизионной пушки. От первого сырого образца Т-1 они перешли уже к Т-2 и Т-3. И только представь – наши конструкторы не хуже. Маханов разработал универсальные дивизионные пушки Л-1, Л-2 и Л-3, а Рыковский А-51. Этим летом будем испытывать!

– Эта новость еще лучше. Вообще, Миша, надо бы поставить эту тему на системное русло. Помнишь, мы согласовали систему танкового вооружения? Надо такую же по стрелковому оружию и артиллерии дать – завершил разговор Уборевич.

22.03.34 СТО

/Примечание Автора. Документ совпадает с аналогичным в нашей реальности/

Постановление СТО СССР № К‑38сс «О системе артиллерийского вооружения РККА»

22 марта 1934 г.

Совершенно секретно.

Совет труда и обороны постановляет:

1. Утвердить представленную НКВМором новую систему артиллерийского вооружения РККА (см. приложение № 1)¹*.

2. Утвердить предложение НКТПрома и НКВМора о распределении опытных образцов и сроки постановки их на массовое производство (см. приложение № 2).

3. По танковому пулемету 7,62‑мм ШКАС НКВМ дополнительно проверить и доложить СТО целесообразность принятия его на вооружение танков. По 37‑мм противотанковому ружью Курчевского увеличить заказ 1934 г. до 500 шт. за счет сметы НКВМора. По дивизионной пушке вопрос обсудить на СТО с вызовом тт. Сидоренко, Отса, Мирзаханова и Маханова. По 76‑мм пушке-мортире Курчевского НКТП выяснить и доложить на следующем заседании СТО, какой может быть принят дополнительный заказ по этой системе. По 107‑122‑мм вьючной гаубице заменить пушкой Курчевского соответствующего калибра (76‑122 мм). 203‑мм мортиру и 122‑152‑мм пушку для вооружения танков из системы артиллерийского вооружения исключить. Обязать НКТП развернуть на Ижевском заводе в 1935 г. производство 150 тыс. автоматических винтовок.

4. В целях обеспечения новой системы артиллерийского вооружения боеприпасами предложить НКТПрому:

а) обеспечить выполнение в первом полугодии 1934 г. опытных образцов снарядов к автоматическим пушкам Шпитального, системам Курчевского, новым образцам дивизионной и корпусной артиллерии и к 1 ноября 1934 г. – опытных заказов на нарезные и полигональные системы. Полностью освоить в течение 1934 г. в валовом производстве бронебойный 76‑мм снаряд и добиться в 1934 г. производства высококачественных бронебойных снарядов; освоить к III кварталу 1934 г. валовое производство крупнокалиберных и бетонобойных снарядов.

б) Обеспечить в 1934 г. освоение в валовом производстве пороховой трубки Т‑3 и в опытно-валовом производстве донного взрывателя КТД к бетонобойным и бронебойным снарядам крупных калибров и механической дистанционной трубки ТМ‑1.

в) Закончить в первом полугодии 1934 г. освоение в валовом производстве механической трубки Георгиева.

г) Освоить в 1934 г. валовое шнековое снаряжение всех видов крупнокалиберных снарядов и авиабомб с суррогатными взрыввеществами, для чего НКВМору выдать соответствующий заказ на снаряжение.

д) Освоить в 1934 г. валовое снаряжение специальных снарядов и пуль (трассирующих, зажигательных и осветительных).

е) В соответствии с программой внедрения новых образцов артиллерийских систем освоить производство высококачественных порохов для этих систем и метод снаряжения снарядов к ним.

ж) Обеспечить получение в 1935 г. мощности по тэну и гексогену в 1 тыс. т.

з) Обеспечить в 1934 г. пуск завода по производству отечественного магния и полуфабрикатов алюминия и магния.

Председатель Совета труда и обороны В. Молотов

За секретаря Совета труда и обороны Базилевич

ГА РФ. Ф. Р-8418. Оп. 28. Д. 4. Л. 143–144. Подлинник.

Приложение:

23.03.34 Николай Каманин

23 марта Анадырь.

Прилетели сюда вчера, хотели тотчас же итти дальше. Пурга задерживает, проклятая пурга! Ветер поднял огромные снежные пласты. Снег стоит перед нами сплошной стеной, загородил дорогу и свет… Никто не выходит из избы. Опасно. В двух шагах ничего не видно, можно моментально потерять из виду дом и замерзнуть среди массы мятущегося снега. Когда это кончится? По сводкам – погода плохая на всем Севере. Где Бастанжиев? Где Демиров? Как это случилось, что мы их потеряли?

Когда мы сели в Майна-Пыльгине, к нам бросились зимовщики, охваченные радостью, ошеломленные неожиданностью.

– Кто вы, откуда?

Нам некогда было разговаривать. Мы выключили моторы и стали заправлять бензин. Хотели немедленно итти дальше, в Анадырь. Но доктор Бешкарев сказал:

– У нас есть бензин!

Оказалось, бензин плохой, не для самолетов. Попробовали, будет ли работать мотор. Грубо, но работает. Заполнили баки, взяли еще бензина в бидоны. Пока возились, стемнело. Пришлось отложить полет. На другой день к 12 часам к вылету готовыми были только четыре самолета. Этот грязный бензин, который мы здесь получили, испортил на самолете Бастанжиева пусковое приспособление. На ремонт нужны сутки. Ждать? Нет! Вести из лагеря Шмидта подстегивают нас, торопят. Там ломается аэродром, раскололо барак. Будем медлить, океан проглотит лагерь. Нет, нет, ждать нельзя ни минуты.

Погода хорошая. Безоблачное, голубое небо зовет в воздух. Пропустить летный день здесь, где летная погода – редкий счастливый случай, это было бы преступлением. И хотя нам всем очень тяжело оставить Бастанжиева, я говорю ему:

– Догонишь нас!

Он не догнал.

В 13 часов четыре самолета поднялись в воздух, легли на курс. И снова, как вчера, нам в лоб ударил ветер еще большей силы. И снова – план мой расстроен!

Мы хотели итти прямо на Ванкарем, а оттуда в лагерь, но взбесившийся ветер, могучий и неугомонный, опять кидает наши машины из стороны в сторону, не пускает, пожирает нашу скорость, доведя ее до 80 километров в час. Ясно, до Ванкарема мы сегодня не долетим.

Я лечу обратно на Анадырь. Летим всего 30 минут, впереди уже давно виднеются отроги Паль-Пальского хребта. И вот снова идем над скользкими, остроконечными горами, которые взлетели к небу. Ветер… Я привык к ветру, но здесь он какой-то особенный. Он кидается на машину с такой силой, что она падает на 300 метров. Кажется, вот-вот тебя ударит о землю. Строем итти нельзя. Машины разомкнулись. Идем друг от друга метров на пятьдесят. Нервы напряжены. Как хотелось бы остановить этот бешеный танец машин! Но это еще не все, что для нас припасла Арктика. Зловеще надвигается масса облаков. Кажется, лечу на какую-то стену. Покачиваю самолет с крыла на крыло. Это сигнал:

„Сомкнись!"

Молоков, Пивенштейн и Демиров стягиваются к моему самолету, но итти сомкнутым строем нельзя, дистанция между самолетами не меньше 50 метров.

„Нырнуть в облака или повернуть назад?" – молниеносно вспыхнуло в голове.

В эту минуту мысль летит так же быстро, как самолет. Я – командир. Я своей волей связываю эти швыряемые ветром машины. Все сделают то, что я сделаю. Так что же делать? Отступать. Впрочем мне кажется, что я теперь только обдумываю, когда пишу; тогда у меня не было этой мысли. Я вошел в облака, словно в чернилах потонул. Никаких машин не вижу. Не вижу даже крыльев собственной машины…

Сколько мы пробудем в пучине? Я включаю секундомер, чтобы отсчитать эти томительные, к сожалению, замедленные минуты. Глаза мои остановились на приборах – этих единственных водителях пилота в облаках. Иду спокойно. Не первый же раз попал я в такую гущу. Недаром учили меня ходить в облаках в эскадрилье.

Считаю минуты… Раз, два, три. Через 12 минут внезапно ночь кончилась, наступил столь же внезапный день. Свет очень приятен в такую минуту; улыбаешься, несмотря на то, что ветер бросает из стороны в сторону. Но что это? Со мной идут только две машины. Покачал крыльями, подозвал поближе. Подошли Пивенштейн и Молоков. Берусь за кабинное зеркало, верчу его, хочу видеть машину Демирова. Напрасно. Пустота… Шелыганов высовывает голову из машины и смотрит назад – где Демиров? И я, встревоженный, высовываюсь из кабины, ищу Демирова. Но его нет.

„Не выдержал, вернулся! – думаю я. – Он еще мало тренировался для полета в облаках. А может быть разбился?"

– Через 15 минут будет Анадырь! – говорит Шелыганов.

Засекаю время. Проходят 15 минут. Почти под самолетом вижу все увеличивающиеся точки. Они становятся все отчетливее и наконец вырастают в толпу людей.

Снижаюсь… Люди неистово машут руками, кричат приветствия. Мне приходится проявить к ним маленькую невежливость, потому что самое лучшее место посадки там, где они стоят. Прошелся над их головами, разогнал и сел. За мной сели Молоков и Пивенштейн.

…Так и сидим в плену у пурги.

{17}

24.03.34 Женя Петрова

У матери в клубе давали живую газету «Синяя блуза». Как было не пойти?

К радости Жени, там выступали ребята из ее отряда – Миша Боровнюк, Егорушка, Вася Сталин. Старшие девочки, конечно, уже вышли по возрасту из пионеров. Рая Гринштейн поступила в комсомол, а Тамара Ведерникова выбилась в ударники.

Выступали чудо как хорошо. Огромный фанерный пароход, звуковое сопровождение, стихи и песни о челюскинцах, об авиации – все вызывало в зале неподдельный интерес.

Женя по окончании выступления расцеловала ребят в обе щеки.

25.03.34 Сигизмунд Леваневский

От Берлина у меня осталось впечатление, что там все время маршируют. В Нью-Йорке мы пробыли 10 дней. Потом было получено распоряжение нашего правительства добраться до Ванкарема. Моя задача была доставить Ушакова в Ванкарем. Я начал готовить соответствующие карты и вообще подготовляться к полету. Мы полетели в Фербенкс. Здесь мы приняли два самолета пассажирского типа, рассчитанные на 9 человек пассажиров. Максимальная их скорость 265 километров, а крейсерская – 200–210 километров в час. Опробовали машины и приготовились к полету.

25 марта была плохая погода, нельзя было лететь. 26 марта я вылетел из Фербенкса, имея на борту Ушакова. Перед тем как принять машины мы перекрасили американские надписи на наши. Написали «СССР», и кроме того Слепнев предложил, чтобы не спутать машины, на одной написать – М. С. (Маврикий Слепнев), а на другой – С. Л. (Сигизмунд Леваневский). Машины были окрашены в красный цвет, а надписи были сделаны черными буквами. Механиком у меня был американец – Кляйд Армстидт. Очень симпатичный и толковый парень. Нас провожало много народу. Завел мотор. Проверяю – работает хорошо. Сквозь толпу протискиваются рабочие, жмут крепко руки.

– Гуд-бай! Гуд-бай!

Даю полный газ. Машина бежит и взвивается в воздух. Бегут под самолетом крыши домов Фербенкса. Пара прощальных покачиваний крыльями – и Фербенкс остается позади. Набираю высоту, и вот уже под нами проносятся горы. Впереди тундра с рекой Юкон. Самолет как бы застывает в воздухе. Стремительный его полет затихает. Скорость – 125 миль, высота 4 000 футов. Через два с лишним часа показывается гряда гор, закрытая облаками. На берегу реки Юкон индейское селение Нулато. Сажусь. Справляюсь на радиостанции о данных последней сводки погоды в Номе. Ответ: погода плохая; перевал закрыт облаками; по другую сторону горного хребта – низкая облачность, местами туман, снегопад. Откладываем полет на 28-е.

{17}

26.03.34 Александр Москалев

Самолет САМ-5 бис смешанной конструкции строился в мастерских воронежского авиатехникума и вокруг его разработки и создания формировалась группа слушателей выпускных курсов, в дальнейшем работников ОКБ. Самолет САМ – 5 бис представлял собой подкосный моноплан и отличался от САМ-5 большими габаритами фюзеляжа и большим весом конструкции (710 кг против 680 кг). Выпуск самолета состоялся 24 марта 1934 года. Самолет САМ-5 бис явился первой большой удачей совместной работы ОКБ и авиатехникума. Первые полеты на заводских испытаниях, проводимые летчиком Гусаровым, показали не только хорошие ЛТХ, но и высокую надежность, простоту эксплуатации и легкость управления. Наличие подкосов отрицательно сказалось на максимальной скорости полета, которая снизилась почти на 5 км/час по сравнению с САМ-5.

{9}

28.03.34 Сигизмунд Леваневский

К 10 часам ждем сводку погоды по пути нашего перелета включительно до мыса Ванкарем. Наконец приносят сводку. Она говорит о хорошей погоде. До Уэллена ясно, в Ванкареме 500 метров высота. Запускаем мотор, опять „гуд-бай", полный газ – и в воздух! Курс на Уэллен. Ярко сияет солнце. Исключительно хорошая видимость. Через несколько минут полета показываются острова Диомида (граница СССР и США), а за ними сразу мыс Дежнев. Пролетаю самое крайнее селение северо-восточной границы Советского союза, районный центр Чукотки – Уэллен. Спускаюсь до 150 метров. Сигналов на аэродроме никаких не выложено. Продолжаю полет дальше. Через 15 минут полета начинается облачность. Набираю высоту до 1 500 метров. Иду строго по курсу. Под самолетом плывут облака. Чем дальше, тем облака все больше подпирают самолет. Подхожу вплотную к большой облачной стене. Облака на облаках. Громадина из облаков. И еще и еще облака, примерно до 1 500 метров. Чтобы перепрыгнуть их, нужно набрать высоту 3 000 метров. Влезаю в эти облака. Сразу все заволокло. Сбавляю газ. Высотомер показывает 530 метров. Завеса падает. Показываются льды. Проверяю направление ветра по сносу самолета, делаю поправку компасного курса. Через 20–25 минут должен показаться мыс Онман, но в это время поднимается пурга. Высота падает. Самолет прижимает. Вижу берег, очерченный черными полосами. Иду вдоль берега. Самолет прижало до 20 метров. Подсчитываю расстояние до Ванкарема.

Держусь берега. Вдруг вскакивает перед носом самолета крутая скала мыса Онман. Бросаю самолет вверх и вправо. Сразу всякая видимость пропадает. Самолет окутали облака. Снег мокрыми хлопьями падает на самолет. В кабинке темно, как ночью. Решаю пробиться вверх через облака.

Сильные толчки. Самолет бросает. Стрелка высотомера показывает около 1500 метров. Стекла покрыты ледяной коркой. Я чувствую, что самолет становится тяжелым. Получаю записку от товарища Ушакова: «Самолет покрывается льдом и очень быстро». Бросаю взгляд вправо, замечаю, что отверстие для вентиляции покрылось льдом. Возвращаю записку Ушакову – отвечать некогда. Оледенение чувствую и по управлению самолетом. Набрал высоту полторы-две тысячи метров. Самолет становится еще тяжелее, и высоту набирать уже труднее. Стрелка высотомера лениво поднимается вверх. Трудно мотору осилить такую тяжесть.

Сквозь пелену перескакивает ореол от солнца. Солнца не видно. Вдруг мотор дает несколько выстрелов и работу прекращает. Самолет задрожал, затрясся. Во избежание потери скорости перевожу на планирование. Соображаю – очевидно оледенение карбюратора.

Очищаю. Мотор заревел опять, но стрелка чувствительного альтиметра вверх уже не идет, только покачивается. Мотор начинает опять стрелять в карбюратор. Мелькает мысль – «не загорелся бы». Бросаю взгляд на бензиновый манометр – стрелка упала. Самолет опять идет на снижение. Стараюсь вывести самолет на курс норд, чтобы отойти от берега и гор. Дается это трудно, так как замечаю, что из-за оледенения самолета снаружи приемник – показатель поворота – в работе отказал. Не работает и показатель скорости. Все приборы работают вяло.

Самолет дрожит. Опять наступает темнота. Чувствую большую скорость. Самолет перешел в штопор. Единственный прибор, который давал ориентировку в отношении полета в тумане, отказался работать. Слышу, самолет гудит. Он страшно отяжелел. Продолжаю нащупывать курс, а сам смотрю за стрелкой альтиметра, которая беспрестанно падает вниз. Смотрю и жду: выйду из горной полосы или нет?

Тысяча пятьсот метров. Тысяча триста. Пятьсот. Двести пятьдесят. Двести метров. Опять бросаю взгляд по сторонам. Через небольшие, оставшиеся чистыми ото льда куски стекла вижу крылья, покрытые льдом. Самолет похож на ледяную глыбу. Опасаюсь оледенения рулей. Покачиваю слегка рулями. Бортмеханик начал было суетливо привязываться, а потом бросил: дескать, все равно крышка…

Стрелка быстро бежит вниз. Высота небольшая. Подо мной блеснули торосы. Машина настолько отяжелела, что трудно становится управлять. Она все время продолжает леденеть. Впереди почти ничего не видно. С левой стороны на стекле виден маленький глазок. Очевидно ударяла теплая струя воздуха и не давала обледенеть этому месту. Опять мелькнули торосы, и опять ничего не видно. Левой рукой я разбиваю стекло. Врывается сильная струя воздуха. Вижу, как торосы двигаются прямо на меня. Вытягиваю самолет на себя, и вдруг – толчок. Треск. Понимаю – правой лыжи нет.

Вижу внизу полосу от торосов и черный берег. Рассчитываю на эту полосу. Чувствую: машина проваливается совершенно. Успеваю накрутить до отказа стабилизатор. Выключаю контакт. Крепко держу штурвал. Слышу хрипящий звук самолета. Соображаю: это от встречи фюзеляжа со льдом. Самолет бежит. В глазах потемнело.

Очнулся только тогда, когда увидел, что Ушаков тормошит меня за плечо и спрашивает: «ты жив, жив?» Оказалось – жив. Вытащил меня из кабины. Вижу, капает по тужурке кровь. Дотронулся до лица – рука в крови. Ушаков достал бутылку с йодом и прямо из бутылки вылил йод на рассеченное место. Затем разорвал кальсоны и забинтовал мне голову.

Шрам, правда, остался до сих пор, но в общем зажило. Рана скоро зажила, потому что на Севере нет микробов.

Ночь мы провели в яранге. У меня поднялась температура. Я провел тяжелую бредовую ночь в этой яранге, где страшная жара и удушливый запах от моржовых костей. Дышать совершенно нечем. Эту ночь я буду помнить очень долго.

На следующий день мы поехали на собаках в Ванкарем. Машина осталась на снегу. Ушаков занялся мобилизацией всех средств для спасения челюскинцев. Я посмотрел на себя в зеркало и испугался. По левой стороне узнаю себя, а по правой нет: она двойная и совершенно черная. Улыбнулся, а в зеркале отразилась какая-то гримаса. Скучно стало. Мне очень хотелось работать, а самолетов не было. Тем не менее даю телеграмму в Москву: «Чувствую себя работоспособным и готов снова к работе».

{17}