Читать книгу: «500 лет назад – 3.2, или Постельничий», страница 3

–Тут, государь, все важно да срочное, и не выделишь ничего. Но вот это… тебе важнее всего будет, думаю…

Сверху листа было написано: «Вещества, что ядами не являются, однако ж о которых в будущем известно стало, что для человека вредны и до смерти довести могут». А дальше шло перечисление…

–Чтооо?!… – не сдержал крика князь Василий, прочитав первые строки. В дверь заглянул дневальный рында, но государь уже справился с собой, и лишь махнул тому рукой. Пока он читал и перечитывал лист, Еропкин успел подумать, что слухи по дворцу теперь пойдут, что в немилости он. Впрочем, как ему успели шепнуть свои, отсылка его зимой далеко на полночь, с невнятным поручением о проверке, и так многими приближенными к государю воспринялась, как признак высочайшего неудовольствия. Тем временем князь дочитал.

–Что… на словах сказывали? – сейчас он был грозен и зол. Эта злоба пока не имела направления выхода, но постельничий ни за что бы не позавидовал, найди она… на кого выплеснуться. Хотя здесь ситуация была иная:

–Если кратко, то колдуны-алхимики, государь, в изысканиях своих, впоследствии от волшебства да бесовщины откажутся, а будут лишь верные свойства у металлов да иных веществ определять. И про свинец, мышьяк, сурьму да ртуть выяснят достоверно, правда, до того, понятно, многие и многие людишки во всех странах от того сгинут… Золотое да серебряное шитье, вроде, сейчас так делается, киноварь где, да с красками, государь, особенно для тканей иноземных, так же дело обстоит, только там не смог старец тот сказать, все ли они… такие – сам не знает.

–Что же мне, в некрашеной сермяге ходить? – уже без крика, скорее про себя, сказал князь Василий, и продолжил чтение дальше. Дочитал, задумался на минуту, а затем, подняв глаза на Еропкина, хмыкнул почти весело:

–Молоко да мед, лен да шерсть… почаще мыться, баня… Да бабам, особенно в тягости которые, лицо не белить да не румянить, да детей до того же не допускать. Просто все как-то, а?…

–Так он и сказал, государь – согласился постельничий – ничего сложного. Да подарки вот еще иноземные, да одежды на торжествах…

–Что? – государь снова мгновенно подобрался.

–Взять все на одну, или сколько, особых швален и красилен, чтобы и постельное, и одежное для царской семьи – все под особым присмотром и шилось, и хранилось. Потому как, он сказывал, той же ртути самые вредные – пары, и злодей может любую вещь ей лишь сбрызнуть, а она потом и будет… отравлять все вокруг потихоньку. Или даже просто на пол пролить – Еропкин довольно точно передал рассказ старца, впрочем, тут тоже сложностей никаких не было – так что, если есть подозрение на злой умысел дарителей иных, так держать такое в отдельных палатах, а не в жилых да спальных.

–Ну, тут вреда нет никакого, да и просто, действительно… Займись, постельничий! – государь перешел на деловой тон – как раз оно тебе по должности полагается… Что еще из самого важного?

–Вот, государь – Еропкин подал три листа, скрепленные вместе. На первом был заголовок «Ливонская война и Смута». Эти листы князь Василий читал уже без спешки, сидя, а не как первый – чуть ли не на бегу. Он махнул и Еропкину на лавку, и тот присел сбоку, готовый в любой момент и за новыми листами потянуться, и по читанным подсказать. Государь читал… тяжело. Хмурил брови, стискивал кулаки. Даже зубами раз скрипнул, похоже, на том месте, где описывалось предательство чуть ли не всех его бояр и переход на сторону лже-царевичей (постельничий, конечно, и рассказ старца слушал внимательно, и читал все листы сам, еще в замке). И, когда дочитал и поднял взгляд – уже даже притворной веселости в том взгляде не было, совсем.

–Что… по этому на словах передали? – он махнул зажатыми в руке листками.

–Немногое, государь – вздохнул Еропкин – за давностью лет, и как у них там потом описано, три имени точных только вспомнил старец: князя Курбского, что в начале Ливонский войн убежит к литовцам, князя Пожарского, что после, в конце Смуты, спасет Русь, собрав последние силы да выгонит врагов из Москвы, да вот еще, по его словам не то Хворостин, не то Хворостинин – разобьет, еще до Смуты, огромное войско крымчаков…

–Хворостинины, верно – припомнил государь – захудалая ветка, из ярославских… Пожарские тоже, не сказать, чтобы… то в опале были, то просто бедствуют… а какой же из Курбских… предаст?!

–Звать его будут вроде Андреем – немедленно откликнулся Еропкин – и, старец сказывал, по годам – скорее всего, и не родился еще он…

–Ну да, четыре, а то и пять десятков лет еще – кивнул, соглашаясь, князь Василий – тут подумать надо… То, что этот старец про бояр пишет, оно… глубоко, конечно, но сам же и говорит, что одним махом тут не решить… Что у тебя еще? Показывай!

Постельничий внутренне был готов к еще одному взрыву государева гнева. Но – именно поэтому подал эти листы первыми. Однако, если весть о том, что его вроде как травят, государь воспринял ожидаемо, то вот вести о том, как вся земля русская по краю пропасти прошла, и устояла чудом – воспринял гораздо спокойнее. С виду… так-то опытный царедворец, хорошо знающий своего господина, уловил и тот самый гнев, сейчас запрятанный глубоко внутрь, и особый прищур глаз, означающий работу мысли… С боярскими родами, действительно, с налету рубить нельзя, они и без всяких старцев это знали… Поэтому Еропкин подал государю особый лист, где были перечислены темы всех отдельных малых грамот.

–Ага, вот они как сделали – понял князь Василий, вчитавшись – А что, удобно!

На листе были только заголовки. Кроме уже читанных двух, там было «оружейного дела развитие», «благородные и закабаление крестьянства», «соседних с Русью государств история, иначе важнейшие события, в них происходившие», «взятие Казани с Астраханью и дальнейшие с мусульманскими и кочевыми народами отношения», «бытие Церкви в государстве Московском и внутренние раздоры Церкви, в раскол перешедшие» и еще несколько.

–Ну-ка, вот это дай – ткнул государь в строку о Церкви. Постельничий протянул два листа.

Их князь Василий читал спокойнее, хотя и с нахмуренными бровями. Лишь раз скрипнул зубами, а вот тут Еропкин не догадался, на каком месте: то ли на том, что, когда будут два или три «года без лета», Церковь сгноит у себя почти все свои огромные запасы зерна, но не увеличит посевы и не раздаст голодающим почти ничего. А на землях Руси будут «глад и мор» свирепствовать… То ли на куске о некоем митрополите, что немало поспособствует выбору после Смуты в цари своего родственничка… Или – где был описан сам великий раскол, что уже сейчас зреет, и через сотню лет окончательно произойдет, разделив всех христиан на русских землях по смешным причинам на долгие триста лет, и последствия от такого разделения будут очень плохими – считай, все эти годы будет идти скрытая гражданская война, с вполне реальными жертвами, самосожжениями и казнями по церковным приговорам, уходами целых общин в дикие места (и как правило, с их вымиранием либо очень большом сокращении численности там), и самое главное – все эти сотни лет будет идти противопоставление старообрядцев и никониан, которым будут прекрасно пользоваться враги Руси…

Здесь государь думал после прочтения минут пять. А потом спросил у постельничего:

–Тут… на словах было что?

–Почти ничего, государь – Еропкин виновато развел руками – не хотел старец об этом особо говорить, сказал, мол, в письме своем тебе главное указал… а когда говорил все же… Называет он обряды церковные почти все чуждыми нам, государь, а те вопросы, что на диспутах своих священники обсуждают – оторванными не только от дел мирских, которыми бы им заняться можно было, для улучшения жизни на Руси, но еще и переводом… как там у него… ресурсов, то есть добра всякого, на пустые бредни… Да раз бросил, этак вскользь, «от кого, мол, они сейчас-то такими крепкими монастыри свои ставят»… Уж извини…

Здесь можно было ожидать еще одной вспышки, но обошлось. Государь лишь покивал, скорее, своим мыслям, поскольку не стал даже никак комментировать такое (еретическое, считай) заявление старца, и они перешли к другим листам.

Позже, гораздо позже, уже тяжело больной государь, чувствуя скорый конец, все же показал настоятелю Варфоломею то самое письмо, на странной белой бумаге с голубыми полосками и разлохмаченным краем. Там были такие строки: «Могу сказать твердо, Государь, что за все эти пятьсот лет известной мне истории не было ни одного случая явления Бога, либо Чуда Его, или иного явного проявления Его воли во всем Мире. Те же чудеса, что за эти годы таковыми объявлялись, позже разоблачены были, как искусный обман либо подделка. Даже и сошествие Благодатного огня, не вслух и не напрямую, но было признано рукотворным делом, хоть и не открыто слуги Церкви в том признались. Более того, и католики, и протестанты, Христиане других толков, а также представители всех других известных мне религий, как Авраамических, так и на иных основах проповедующие во всем Мире, за эти же годы тоже ни одного случая явления своего божества либо воли его – не оглашали. От этого имелся разлад у почти всех религий с народами, охлаждение к Церквям, а еще, когда ученые мужи, изрядный опыт знаний своих о Мире накопив, стали заявлять, что не соответствует то, как Мир создан был и развивался затем, книгам Церквей (разных), и доказывали то наглядно для любого, Церкви с тем соглашались с изрядной задержкой, иногда даже на сотни лет, что тоже людей от них отвращало. Однако сами же те ученые мужи, в изысканиях своих, дошли до таких тонкостей, которые иначе как Божественной силой объяснить нельзя было. Оттого и склоняются многие в те времена, в кои я сам жил и чему сам видоком был, к тому, что Господь создал для нас Мир, и нас в нем по своему образу и подобию, дав нам его для жизни. Придет ли затем, спросит ли с нас? Того не ведаю, а только с этими знаниями мне на нынешние дрязги церковников смотреть больно, хоть и признаю и подтверждаю на основе опыта этих пятисот лет, что духовно окормлять и просвещать народы нужно». Понятно, что писал Ефим, но диктовал-то старец… А еще там было об отравлении боярами его будущей жены и сына… Они тогда, государь с настоятелем, будут очень откровенно беседовать, и основы своего (довольно резкого) изменения правитель Руси, оставшийся в истории как Василий III Грозный, поведет именно от того письма да от дальнейших откровений старца.

Но – это будет потом, а пока… Почти всю ближайшую седмицу Еропкин был, что называется, под рукой у государя, в каждую свободную минуту уточняющего у него по тому или иному листу новые подробности, вызвав целую волну противоречивых слухов у придворных – то ли ждет его в скором времени опала и ссылка, если не что похуже, то ли замыслил государь новое что, навроде Рязанского дела (о котором, конечно, все придворные знали побольше, чем простой народ)… На самом же деле, после первого прочтения всех переданных из Ливонии листов (и обсуждения с постельничим), князь Василий тут же перешел к обсуждению дел военных. И, если задумки самого князя Рязанского, в случае, если Москва не захочет вернуть себе часть Ливонии, были простыми – отбиться от Ордена, удержавшись в границах большого лесного массива и холмов, где они сейчас и сидят, то, в случае желания Москвы повоевать, все выходило чуть ли не наоборот – уже ливонцам придется дергать войска почти во все стороны. Да и подача совместных действий тогда, в изложении бывшего князя Рязанского, выглядела как искусная интрига, о чем государь (сам любитель подобного, чего уж там) и спросил постельничего – точно ли тот самый князь пишет это, которого они почти что обвели вокруг пальца, как дурачка какого, и лишь случай его спас?… Еропкин тогда, помявшись, ответил, что изменился все же князь Иван сильно, не по виду, а так. Видать, пришло время мудрости набраться, да и поспособствовал тому старец, конечно, потому как даже те из его рассказов, что он за короткое время слышал, полны мудрости, житейского опыта, а еще, если и верно, что он из тех времен, что на пять сот лет вперед, так он и вправду может знать про нынешние времена все… Князь Василий лишь кивнул, не став пока развивать эту тему в разговоре, но, похоже, задумался.

А еще государь в эти дни, видимо, не желая пока привлекать лишнего внимания, особо не перекраивал свой распорядок дня (довольно неспешный, для зимнего времени), но и коротких, но частых бесед хватило для того, чтобы постельничий рассказал и все свои впечатления от встречи со старцем, рязанцами и прочим народом, и то, что смогли узнать его люди во Пскове и Иван-городе (полковник второго Наревского полка забыт не был), и разобрать новую передачку от старца – газету из будущего времени, на непривычно тонкой бумаге. Странно, но почти все буквы были понятны, а вот слова – увы, наоборот, большинство – нет, хотя старец успел рассказать Еропкину смысл нескольких объявлений. И про песню ту, про поручика да корнета, постельничий рассказал тоже…

Дошло дело и до показа нового оружия, и до отдыхающих пока псковичей. Впрочем, те были только рады ничего не делать, как пояснял Еропкину Димитрий еще по дороге из Пскова – работали они до того напряженно, так как заказ от князя и на бомбы, и на «ракеты» (те самые огненные стрелы) был большой… Хотя где-то на второй или третий день они все же сказали, что, раз надо будет все их оружие показать в лучшем виде, хорошо бы приготовить кое-что… Но к концу седмицы государь назначил день смотра, подгадав на свою поездку, якобы в подмосковный монастырь. Хотя в монастырь он и в самом деле съездил, помолился, но надолго не задержался, на обратном пути свернув с дороги. По заказу псковичей неподалеку было найдено место, где одна из мелких речушек, впадающих в Москву-реку, несколько раз круто поворачивала на коротком участке, при этом один из берегов имел обрыв, доходящий в высоту до трех сажен.

На это место еще с утра привезли мастеров и самого Димитрия, а два десятка бойцов из дворцовой охраны (из тех, что сопровождали Еропкина в Псков и далее, с тем самым десятником) помогли им расставить заготовленные заранее чучела, столы на козлах, приготовить загородку для смотрящих, развести костер для обогрева да проверить, чтоб никто близко не лез. Но место было тихое, и никого не было, так что, когда к обеду государь с малым числом сопровождающих приехал, все было готово. Димитрий волновался, но в грязь лицом не ударил: все, что хотели показать, было разложено на столах, снаряженные бомбы и ракеты лежали отдельно, под присмотром особого охранника, чучела стояли на заснеженном льду реки в двух местах – рядком и в куче, на одном из обрывов было сложено три небольшие копешки сена. Для зрителей шагах в тридцать позади огневой позиции (но так, чтобы все было видно) была устроена небольшая загородка из толстых досок. Еропкин представил государю и сопровождающим Димитрия (а мастера обошлись без представления), и показ начался. Точнее, сперва рассказ – Димитрий у стола со всеми своими изделиями рассказал, как на основе обычных деревянных кружек и чарок они собрали первые бомбы, приделывали к ним крышки, вымеряли, какое отверстие надо, да сколько запального шнура ставить. Как после проб стали делать трех размеров, от самых малых, до таких, что ловко и точно метнуть под силу не каждому. Как посадили на смолу гальку, чтобы, кроме щепок, еще и они в разлете ранили…

Но он не затягивал, сообразив, что пора уже и в деле все это показывать. Отведя высоких гостей за загородку (по грудь где-то), он дал команду своим, и те по очереди кинули сначала малую, потом среднюю и большую бомбы в чучел на реке. От малой им на вид ничего не было (клуб дыма, да одно, совсем рядом с которым она упала, загорелось), от средней – запалилось несколько, и пара опрокинулась, самая крупная повалила оставшиеся. С галькой кидать не стали, Димитрий пояснил, что рванет так же, а отлететь далеко может какая галька, так что, не дай бог… Государь молчал, но смотрел с интересом (он, собственно, всегда производством оружия интересовался, и у пушкарей бывал довольно часто, и в других оружейных мастерских тоже). Двое старичков (из числа его дядек, старых воинов, взятые для стороннего взгляда) вопросов задавали больше, хотя было и ворчание, мол, «дыму много, толку мало», и «на пшик зелье пороховое переводить, а за него серебром плачено».

Димитрий, перехватив шутку про дым и про серебро, рассказал и про дымовухи, напомнив заодно, что порох в бомбы можно сыпать любой, но лучше как раз мелочь, что ни в пушки, ни в пищали не годна и идет обычно в отсев. А также пояснил, что в зданиях, или в тесноте где, такой хлопок, да со щепками и дымом, с толку здорово сбивает и дает время ослепленного и оглушенного человека добить, как, вроде бы, в Ливонии и произошло… Тут старички оживились, но подробностей он не знал, зато дал им возможность самим испытать следующую новинку – особой формы пули. Заряжали пару прихваченных из усадьбы самых обычных пищалей, понятно, охранники, а вот выпалить по установленным на треть дальше обычного расстояния прицельного выстрела чучелам – дали самим старичкам (с удобных подставок, конечно). Видно, что опыт у них был, так как попали оба с первого раза, и пошли перемерять шаги до чучел, не поверив, а после долго вертели эти самые пули (пока купец рассказывал, что делать их, если форму изготовить, как бы не проще, чем обычные, круглые – не надо даже обкатывать потом, лишь ямку в задней части аккуратно выковырять).

Пришло время показывать ракеты… Здесь Димитрий сначала дал всем пощупать разделенную на части не заправленную ракету и тоже сразу сдал старца, как и с пулями, рассказав, что и форму, и примерные размеры для этой огненной стрелы подсказал им тот, да предупредил особо о таких вещах, до которых сами бы они доходили очень долго, вроде размера дырки, из которой дым с огнем вылетают, качества обработки всех деталей да опаски при запуске. Пока он рассказывал, его мастера споро установили направляющую из досок, и всех подвели к ней, показав, что там и как устроено, и как производится наводка. Не стал он и скромничать, сообщив, что вот такую направляющую, окончательные размеры «стрелы», и как состав и навеску подобрать, чтоб она в воздухе взрывалась – уже они придумали и сделали, хоть и с подсказками.

Ну, а дальше пошло уже всерьез. Всех попросили отойти за загородку, тех, кто коней держал – предупредили, что будут пугаться, и определили цель – пока направить как можно выше, но – в сторону обрыва. Народ был опытный, все видели в деле пушки, так что отошли спокойно… Все равно никто не ожидал того, что будет, хотя и видели, как шустро разбегаются мастера от направляющей. Ракета со свистом и огненно-дымовым хвостом взлетела саженей на 10 выше обрыва и гулко хлопнула на снижении. Коней удержали, кое-кто из зрителей все же дернулся (а перекрестились все), но показ продолжился. Быстро опустили направляющие, и уже вторая ракета рванула как раз над обрывом, разметав загоревшееся сено. Ничего не меняя, тут же, на скорость, запустили вторую – и она рванула почти там же, что было хорошо видно. Ну, а дальше споро перебили один кол на направляющей, и оставшиеся две ракеты запустили по реке на дальность, в сторону кучи чучел. Уже первая разметала их почти все, а вторая пролетела чуть дальше, воткнувшись в обрывистый берег и обвалила на лед приличную кучу песка с землей.

После чего, пока охрана собирала с реки нужное да прикапывала снегом лишнее, от чужих глаз, уже мастера громкими голосами (да и у зрителей в ушах позванивало) рассказали некоторые особенности. Главным, по их словам, было то, что стрелы эти крепостную стену не пробьют, и того ждать от них не нужно, но любую стену перелетят, только нацель правильно, и там, за стеной, подожгут все да людей побьют, кто близко попадется. Еще отметили, что даже приученные кони этого свиста-рева (тем более взрывов) вытерпеть не смогут, и или скинут всадника, или понесут. Или – и то, и другое. Даже рыцарские боевые кони. А уж необученная конница, например, татарская, вообще разбежится (тут старики, сообразив, к чему это, заметно оживились, да и государь что-то такое на лице показал). Да и людям, которые под сам взрыв вблизи попадут, в живых остаться можно будет только при везении… После такого старики свое ворчание бросили, и, пока все собирались да выходили на берег, пытали мастеров, что, да как: для чего крылья, почему они такие малые и не сделать ли их побольше, для чего прутья к ним привязывать, как они так сосчитали, чтобы взрывалось еще в воздухе (и что будет, если сперва до земли – или чего там – долетит?). Выходило, что и Димитрий, и мастера ответы на эти вопросы знали, что-то – со слов старца, но больше все-таки уже по собственному опыту… А вот государь почти ничего не спрашивал, но при расставании (ехали назад тоже отдельно, конечно) отсыпал мастерам денег от души, да серебром, а Димитрию сказал кратко:

–Жду тебя у себя, вон, постельничий проведет.

И в этот же день имел долгий разговор с псковичом. Тот, уже понимая, что решается его судьба, все знания от старца называл в открытую, в том числе про тайны работ с ракетами и бомбами. С его слов, выходило, что уж больно много тонкостей тут, чтобы смогли их повторить незнающие люди – и дырка, что старец «соплом» называл, какого размера (да из твердого дерева эта часть должна быть), и толщина вытянутой части, «древка» этой стрелы, и длина его, чтоб тяги хватило, да не разнесло в полете еще, и как сделать так, чтоб мелкий порох, что в набалдашнике засыпан, именно рванул, а не вспыхнул. Сказал и насчет выделки их – что нужна удаленность от чужих глаз, да необходимость особо тщательно проверять и вымерять все части, из которых те ракеты будут делаться. Немного об этом было и в записке старца об оружии, и князь Василий, понимая, для чего это нужно, обещал подобрать людей, знающих, что такое точное выполнение требований в оружейном деле… Ну, а на предложение государя перейти к нему с мастерами своими, на государево дело, Димитрий ожидаемо ответил согласием… Решено было, что пока он вернется к себе в Псков, и они продолжат гнать свои стрелы к князю в Ливонию, а псковское начальство обеспечит его еще порохом и людьми, о чем им будет особая грамота, и они (под его приглядом, чтобы так же хорошо сделано было) начнут делать эти стрелы уже и для Москвы, да срочно, потому как, похоже, нужны они будут вскорости…

Отослав Димитрия, князь Василий еще раз переговорил с Еропкиным. Кроме совершенно логичного теперь окончательного решения брать все пороховые мельницы под казну (хоть и говорили и Димитрий, и мастера, что до такого оружия самому никак не додуматься, но мало ли) и усилении пригляда за ними, и еще кое-каких дельных советов, что успел получить он от своих стариков, надо было решать – соглашаться на предложение князя Ивана о войне в Ливонии, или нет. Увиденные своими глазами эти самые «огненные стрелы» позволяли теперь наглядно представлять, как должны пройти военные действия с учетом их использования, отряда князя и перекрытых ливонских дорог…

А постельничий в тот раз заметил, что осунулся за эту седмицу государь, и тени под глазами больше стали, даже странно.

3

Причина такого изменения внешнего вида открылась ему на следующий день. Точнее, ближе к вечеру – за день он еще несколько раз был вызван к государю, с очередными пояснениями, но были они совсем мелкими и незначительными, а уже когда стемнело – за ним снова пришел рында и отвел его в царские рабочие покои. Там добавился особый столик для ливонских бумаг, но сейчас они были разложены на нем в порядке, по стопкам, как видно, князь Василий закончил их изучать. Сам он сидел за столом, на котором обычно стояли еда и напитки, и бездумно катал в руке серебряную чарочку. «Серебро – вспомнил постельничий слова старца – из всех известных сейчас металлов для посуды лучший, поскольку уничтожает тех мельчайших вредных животных, что в любой воде, кроме кипяченой, изначально живут и размножаются. Неплохо также золото, на меди, бронзе и олове не должно быть ржи и иной грязи, а свинец вообще для посуды недопустим…», но эти его мысли прервались вялым взмахом руки князя Василия, указавшей ему на скамью.

–Садись, Ваня – со вздохом сказал он – помоги мне думу думать.

Насторожившийся Еропкин (название государем по имени, даже вот так, без посторонних – было признаком того, что разговор будет… особый, да и просьба такая, что…) сел, и, уже сидя за столом (был он, надо сказать, совсем небольшим) ощутил запах вина. «Никак, выпил государь нынче? – понял он – а… что случилось?». Но вопрос этот он задавать не стал, лишь посмотрел на государя, взглядом показав, что он завсегда готов сопоспешествовать, и все такое…

–Не понимаю я, Ваня – негромко и неспешно начал говорить государь – старец этот, если и верно – из будущих времен прислан… и за Русь у него душа болит, и от бед он нас всех оградить хочет, им предсказанных…

Еропкин молчал, внимательно слушая.

–Ночей не сплю, понять не могу, верно ли это… Как-то оно… не так все – продолжил князь Василий, и постельничий вздрогнул, вспомнив песню, которую старец в своей «машине» дал им послушать первой, сказав почему-то «традиция» – что?…

Движение государь заметил, пришлось рассказывать и про эту песню.

–Ни церковь, значит, и ни кабак… – государь невесело усмехнулся – так вот, не так все выходит как-то… Когда в письме его прочел я мысли да задумки свои, что лишь Господу до того в молитвах открывал…

Еропкин вздрогнул снова.

–Да-да – государь, хоть и выпил явно прилично, подмечал все – оттого и сразу стало ясно мне, что либо… от Господа он, либо… – князь Василий сделал некое движение рукой вниз, и постельничий перекрестился.

–Вот-вот, я тоже на ту… бумагу святой водой брызгал – кивнул государь и продолжил на вопросительный взгляд – нет, не задымилась она… Да и рассказ твой про крест его… (разумеется, Седов, с подачи Ефима, подтвердил посланнику Москвы, что крещен по православному обряду, и дал посмотреть свой крестик. Разумеется, тот об этом государю рассказал). Дальше, когда их грамоты ты привез – теперь он слабо махнул рукой в сторону стола с бумагами из Ливонии – показалось мне, что снова жиды свою ересь к нам хотят привести, без священников и икон, только зашли нынче хитрее…

В этот раз постельничий удержался от того, чтобы вздрогнуть, но с трудом. Ересь жидовствующих – такое общее название получило долгое дело, когда в прошлом веке еще (в основном, через Новгород) на Русь попало несколько особых иудеев, либо ими воспитанных людишек, что стали растлять и прельщать народ чудесами своими мерзкими, на Каббале да астрологии основанными, и лже-тайнами Мира, в их же иудейских книгах расписанными. Многих они успели смутить да прельстить, и, что самое главное – больше из духовенства, потому как грамотные-то люди в это время в основном там и были, да в боярстве еще, но у владетелей – хозяйство, да война на них, все в заботах, а священники… Долго дело тянулось, да вытянулось – уже лет двадцать, как выловленных жидовствующих, чьи вины доказаны были, казнили разными способами, и в Новгороде, и на самой Москве, куда они тоже успели пробраться, да окопаться даже в высоких церковных чинах… И сейчас оппоненты из числа церковников таким обвинением друг в друга просто так не бросались, ибо опаска была, что заново будет затеяно следствие, и бог знает, что оно раскопает… Собственно, поэтому и ждал Еропкин любой реакции, когда показывал те листы, где было про Церковь… Но, раз государь так говорит, значит, не то?…

–Не сходится – кивнул сам себе государь – сам старец иудеев во многом обвиняет, а главным же злом от них считает вовсе не Каббалу их да волшбу с астрологией, которые он и сам не признает, и пишет, что после весь мир их всерьез принимать не станет, как и алхимию…

Тут постельничий удивился так, что решил открыть рот:

–А что же тогда?!…

–Деньги – снова невесело усмехнулся князь Василий – серебро да золото, Ваня. Подомнут купцы да ростовщики их под себя торговлю, через то – начнут владетелей где подкупать, а где и сами выкупать людишек с усадьбами… Ну, а там и до князей с царями дойдут… Это тебе не волшебные сказочки, на какую звезду в какой час каким глазом смотреть надо, да буквы у бесов в именах счесть, тьфу – государь перекрестился, Еропкин повторил. Повисла пауза.

–Так скажи мне, Ваня, еще раз – прервал ее государь – все, что у того старца заметил ты, что могло бы… истину открыть. Потому как сам я… не могу понять, и спросить больше не у кого…

От осознания масштаба того, что от него требуется, постельничий взмок.

–Да я, государь, и так, как на духу, все тебе рассказал же… Может, тебе еще у тех, кто со мной был, спросить…

Это было правдой. По своему решению, Еропкин постарался насколько мог подробно и точно передать все, что случилось с ним за три неполных дня в Ливонии. Не так и много, если подумать, успел он узнать и увидеть. И в дальнейших расспросах государя еще и еще повторял и дополнял, пока не выжал из памяти вроде бы все…

–Спрашивал уже и у них, и не один раз. А тебе верю и не виню тебя в сокрытии… чего-то, Ваня – подтвердил его слова князь Василий – но… даже самая мелкая мелочь, слово или полслова, от старца того, сейчас мне… помочь может.

Теперь напряженно задумался Еропкин. Текло время…

–Мелкая… – хрипло сказал все же он и, на вопросительный взгляд князя Василия, откашлялся и продолжил – государь, все, что я сам достоверно видел, и что старец, и князь Рязанский со своими людьми говорили, я тебе передал. Если и показалось мне еще кое-что, в чем не могу быть я уверен, то… можно ли будет тебе на таком… малом основании выводы делать в… важном деле сем?…

–Ты рассказывай – князь Василий мгновенно подобрался – а я уж сам решу. Ну?!

Еропкин собрался с мыслями.

–Старец тот, когда показывал повозку свою и… иное, что у него с собой оказалось – теперь уже он начал говорить неторопливо, но напряженно, взвешивая каждое слово – особо упоминал, что чудес да волшебства, как мы его понимаем, нету, считают у них… там (через пять сот лет, в смысле), и все эти… вещи чудные лишь плод работы мастеров да ученых их, каждое из которых руками сделано и объяснить можно. И для того он и тот телефон, где картинки живые, и фонарь, что без огня светит, на части разделял и показывал… Части те – разные, и по размеру, и по… назначению… Сам старец пояснял при этом, что для чего предназначено, после чего собирал заново, да ловко так, и снова и свет, и картинки живые были…

–Ну? – поторопил все же его государь.