Читать книгу: «Наш Президент», страница 3

Толя сделал паузу, жуя очередной бутерброд.

– Мне сейчас тридцать шесть, – с набитым ртом продолжил он. – Через десять-пятнадцать лет я, с твоего позволения, планирую еще немного пожить. И желательно безбедно и спокойно пожить. Да и Егор, я уверен, тоже будет не против еще попылить, потоптать.

Борис не удержался и улыбнулся шутке.

– Но это все, конечно, в очень отдаленной перспективе, – неопределенно пожал плечами Толя и, прищурившись от удовольствия, отпил прохладного пива из своего бокала. – Придумаем на эту тему что-нибудь, успеем. Времени еще вагон.

– Да чего тут думать? – с пониманием дела отмахнулся Егор. – Будем говорить, что СССР обанкротился, а мы спасали страну от бандитов или вон, от коммунистов. Мол, они всю собственность себе незаконно пытались забрать, а мы им этого не позволили. Прикинемся дурачками, согласимся: да, в приватизации случались перегибы, ошибки, просчеты; да, она была не всегда справедливой. Но, главное, что она была законной! В конечном итоге, все имущество цело, оно не ушло за бесценок криминалу и западу. Так что, по-любому, мы – герои своего времени!

Толя, немного помолчав, дружески обнял товарища и согласно рассмеялся:

– Ну да, Егорыч, да. Что-то вроде такого.

…

«А ведь и правда, ничего идейка, – думал Борис, прогуливаясь вечером по Старой площади. – Конечно, пока это еще только набросок, требующий изрядной доработки. Но такие ребята, как Егор и Толик, свое дело знают, не зря в тридцать с небольшим лет уже в Кремле сидят».

Декабрьский мороз приятно щипал лицо. Ветер поднял стремительную, похожую на легкий дымок, позёмку. Люди, встречавшиеся ему по пути, торопились по своим делам, шли, не обращая друг на друга никакого внимания. Борис на секунду остановился, плотнее застегнул пальто и, неуклюже поскользнувшись, продолжил путь.

«Ведь, действительно, – снова углубился он в свои мысли, – выдай прямо сейчас приватизационный чек вон той пожилой женщине с елочными игрушками или вон тому студенту с наушниками, что, неужели побегут выкупать у государства собственность? Да какое там… Скорее всего, на следующий же день продадут его перекупщикам, потратят полученные деньги на какое-нибудь барахло и будут по уши довольны прекрасной, по их мнению, сделкой. А этот мужик в звании капитана? Или продавец сосисок в тесте? Или вон те три подвыпившие девицы с неумело размалеванными косметикой лицами? Кто из них захочет возиться с полуубитым металлургическим комбинатом в далекой Сибири или требующим изрядных вложений аэропортом где-нибудь на Дальнем Востоке? Да никто, это же ясно, как божий день. Молодцы, ребята. Ай, молодцы. Интересно, кто из них это придумал? Скорее всего, первоначальную идею выдал, конечно, Егор. А Толик ее развил, оперативно снабдив всеми недостающими деталями. В этом он мастер… Но вот интересно, как они планируют убеждать старика? Он же не дурак, сразу поймет, что к чему, и как все выйдет в итоге. Скорее всего, заартачится, станет настаивать на других решениях. Это же Росси-и-и-и-я, мол, куда прете? А может, он уже в доле, и убеждать никого не требуется? Ладно, время покажет. В любом случае, сегодняшний вечер оказался невероятно полезным. Мне, ребятки, ваша столица и не нужна, у меня у самого область, почти как Ленинградская, мне и ее хватит. Информация – просто клад. Главное теперь ею правильно воспользоваться и не прощелкать момент».

*******

Да, область, действительно, была не из маленьких. И на посту губернатора Нырцову работалось легко и непринужденно. Он быстро вошел в роль, почувствовав себя полноправным хозяином. Москва была далеко, там хватало своих проблем, контролировать его было некому. И потому здесь, на месте можно было творить практически все, что было душе угодно.

У него появились новые друзья. Появились новые партнеры. Борис обрел репутацию человека, через которого можно было оперативно решать вопросы. «Заплати и действуй», любил повторять он. И люди платили. Принятие постановлений, выгодных местным бизнесменам; лоббирование законов, дававших его партнерам и приятелям дополнительные возможности по выкачиванию денег из области; предоставление губернаторских гарантий по возврату кредитов… Нырцов охотно брался за все. Но главной своей сделкой он не без гордости считал приватизацию здешнего целлюлозно-бумажного комбината.

К девяносто третьему году Борис заматерел, оброс жирком и поднялся на качественно новый уровень экономических отношений. Среди его друзей появились высокопоставленные граждане США, Великобритании и Германии. По местному телевидению все чаще показывали как он, в сопровождении членов политического и бизнес сообществ Запада вышагивал по строительным площадкам или появлялся в цехах различных предприятий области. Однажды представители небольшой немецкой компании завели с Нырцовым непринужденный разговор о крупнейшем в этих краях промышленном комбинате. Поначалу это были лишь поверхностные, осторожные вопросы, которые не возлагали на стороны никаких конкретных обязательств. Но вскоре Борис получил от своих партнеров предложение, углубившись в суть которого, он понял, что настал его звездный час.

Всю схему приватизации объекта он разрабатывал лично, от начала и до конца. Дело было серьезным. А народная мудрость гласит: «Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам». Раз за разом прокручивая в голове все будущие действия и возможные варианты развития событий, он монотонно и тщательно устранял потенциальные просчеты и слабые места своего проекта; не торопясь составлял и корректировал список нужных людей, которым предстояло стать его непосредственными участниками; снова и снова проверял номера счетов и все формальные основания будущей переброски средств, придумывая каждому звену по две-три страховки для верности. Схема обрастала многочисленными уровнями, получалась сложной и громоздкой. Но Бориса это не пугало. Чем запутаннее, тем лучше. Будет труднее разобраться, если запахнет жареным.

Потом он много раз встречался со своими немецкими партнерами, без устали проговаривая с ними все детали до тех пор, пока не возникало твердой уверенности в том, что те понимали, как все должно проходить, и что следует предпринять в случае, если возникнут сложности. Немцы смотрели на его наброски, слушали его выкладки, согласно кивали и цокали языком. Они фактически приняли его в свой круг, он стал одним из них, и от осознания этого у Бориса неизменно возникало чувство гордости и приятной, возбуждающей эйфории.

Наконец, в день, когда все было готово, он, несколько минут молча постояв у окна, решительно подошел к телефону, набрал нужный номер и произнес в трубку:

– Ну что, вы на старте? Тогда все по плану. Мы начинаем.

И схема, придуманная им, пришла в движение.

Съездив несколько раз в Москву и затем оперативно отдав несколько местных распоряжений, Нырцов добился того, что процветавшее на тот момент предприятие было объявлено государственной собственностью, нуждавшейся в инвестициях. Поначалу, разумеется, никто ничего не понял, и это было Борису только на руку. Приватизации комбината предшествовало проведение инвестиционного конкурса по продаже тридцати процентов его акций. Желание участвовать в конкурсе было у многих, но Нырцов довольно легко сумел устроить все так, чтобы единственным участником стала та самая немецкая компания, с которой он вел переговоры уже много недель. Разумеется, эта компания конкурс и выиграла. Инвесторы, которых не допустили до участия, направили жалобу в Совет безопасности Российской Федерации. Но у Бориса все было просчитано до мелочей. Нужные люди в столице уже были в курсе, спустили потенциально опасный запрос на тормозах. Дело замяли.

По условиям конкурса – которые умело корректировал снова он же, Нырцов – в случае, если победитель выполнял требования инвестиционной программы и вкладывал в развитие комбината несколько миллионов долларов, уставной капитал предприятия увеличивался на пятьдесят процентов путем выпуска новых акций. Эти акции незамедлительно и совершенно безвозмездно передавались инвестору. Таким образом, благодаря Борису, немецкая компания без каких-либо препятствий вообще получила в собственность контрольный пакет акций целлюлозно-бумажного комбината. В течение последующего года она почти полностью скупила у работников оставшуюся часть ценных бумаг и стала полновластным хозяином предприятия. В конечном итоге, немцы в максимально короткий срок получили крупнейший российский комбинат стоимостью сотни миллионов долларов всего за пятнадцать миллионов.

«Гении, – с довольной улыбкой думал Борис, вспоминая Толика с Егором и просматривая банковские выписки по своему личному счету. – Просто непостижимо! Гении!»

Потом было еще несколько сделок, правда, менее крупных. Потом – работа в Москве, сначала в министерстве, затем в правительстве. Благодаря связям, Нырцов шел по карьерной лестнице семимильными шагами и больше не общался с бизнесменами средней руки. Он полностью перешел на международный уровень. Очень многих людей на Западе и Востоке интересовали богатства молодой России. Нефть, газ, металл, лес, морские живые ресурсы… Не все, но очень, очень многие вопросы можно было решать чиновнику его уровня. Простая формула «Заплати и действуй» стала его девизом. И люди снова платили. Возможностей богатеть на новой должности стало гораздо больше, но следовало все время быть начеку. Ведь те, кто в перспективе могли свалить его почти с самой вершины, теперь находились гораздо ближе и имели возможность проследить его каждый шаг. Каждый.

Началом конца стал теракт в 2002-ом. Террористы захватили здание, в котором находилось несколько сотен людей, и выдвинули к власти абсолютно невыполнимые требования. Ни одна страна в мире не пошла бы на выполнение подобных условий, а потому ситуация быстро превратилась в безвыходную и затянулась без каких-либо перспектив разрешения ее мирным путем. Критическим моментом стал расстрел террористами невинного человека, пытавшегося без предупреждения проникнуть внутрь строения. Это нагнало изрядного страху на многих, кто находился снаружи и внимательно следил за происходившим. Борис, который к тому времени ушел из правительства и возглавлял одну из политических партий, оказался в числе тех, с кем террористы были согласны разговаривать. Он хорошо помнил то чувство, когда настало время идти на встречу с захватчиками. Ощущение панического, смертельного ужаса, сковывавшего движения и мешавшего здраво рассуждать. Ноги не слушались. Поджилки тряслись, как у нашкодившего первоклассника. Нырцов не знал, куда деть руки, дрожь которых не мог унять никакими усилиями. Сделав с группой переговорщиков несколько робких шагов по направлению к зданию, он понял, что это и есть предел его личных возможностей. Черта, за которую он переступить не сможет, даже невзирая на имидж. Бежать обратно было слишком нелепо и Борис, не найдя идеи получше, вытащил из кармана мобильник, сделав вид, что ему необходимо ответить на важный звонок. Те, кто шел вместе с ним на переговоры, с недоумением смотрели, как он, отвернувшись в сторону, дрожавшим голосом что-то говорил в трубку. Зловещая пауза затягивалась. С одной стороны – политик, который задерживал весь процесс по какому-то пустяковому поводу. С другой – измотанные осадой заложники и террористы, в любой момент готовые на убийства. Случайно подоспевшее решение закономерно принесло свои плоды. Никто из его коллег не стал начинать разбирательство, так как время было слишком дорого, а ситуация слишком накалена. Пошли без Нырцова. А он благополучно вернулся назад и, продолжая делать вид, что обсуждает по телефону неотложное дело, слился с толпой и исчез из поля зрения телевизионных камер.

Кончилось все трагично. Власти не пошли на выполнение требований преступников и дали силовикам команду начинать штурм. По вентиляции был подан усыпляющий газ, который лишил террористов возможности сопротивления, но одновременно подействовал и на тех, кто находился под их контролем. ОМОН вошел в здание, расстрелял захватчиков, и сразу же после этого началась эвакуация заложников. Людей, находившихся в бессознательном состоянии, выносили на улицу и грузили в автобусы чтобы оперативно доставить в московские больницы и оказать помощь. Страшное, жуткое зрелище. Картина, которую лучше вообще никогда не видеть.

Странно, но впоследствии Борису не снились ни выжившие, которых клали в автобусы прямо на пол, ни убитые террористами люди, ни даже те, кого чудом удалось освободить во время переговоров с захватчиками. Во сне его преследовало лишь чувство, которое он испытал, идя осенью 2002-го года навстречу опасности. Ощущение непреодолимого страха перед возможностью быть застреленным в самый разгар своей успешной карьеры.

Последствия не заставили себя долго ждать. СМИ и общественность не простили ему такого поступка. Еще долгое время в прессе обсуждался его замаскированный побег с места трагедии. Ведущие телешоу демонстративно задавали неудобные вопросы, снова и снова вынуждая Бориса повторять перед телекамерами выдуманную впопыхах ложь. В сети появилось множество карикатур и дискуссий о том, проявил ли известный политик трусость в тот момент, когда народу нужна была его помощь. Политический рейтинг Нырцова стремительно покатился вниз. Даже те немногие, кто симпатизировали ему, отвернулись. Люди окончательно перестали ему доверять. В 2003-м партия под его руководством проиграла выборы и не прошла в Государственную Думу. Бороться и оправдываться было уже бессмысленно. И Борис решил переждать, подав в отставку, и на какое-то время исчезнув с политической сцены.

Но долго оставаться в стороне от политики было невыносимо. Одно дело – находиться в совете директоров известного банка. И совсем другое – быть на самой верху во власти, принимая непосредственное участие в управлении всей страной. Тот факт, что банк, в котором работал теперь Нырцов, неожиданно оказался фигурантом громкого процесса, связанного с незаконным отмыванием средств, по сути ничего не менял. Второй немаловажной причиной его поспешного бегства с терпящего бедствие судна являлось желание вернуться туда, где были настоящая власть и деньги.

«Идиоты, – с досадой думал Борис, второпях сочиняя версию своего ухода из концерна. – Ну кто же печати однодневок и документы по черной кассе в офисе хранит? Совсем уже мозги у людей отшибло. Можно было все сделать хитрее, я ведь много раз объяснял как. Работали бы еще лет двадцать и горя не знали. Тьфу ты… Дилетанты чертовы…»

Упрек, высказанный Ирой, был, конечно, горьким, но справедливым. Выборы мэра в 2010-м он проиграл, факт. И причина крылась не в фальсификациях, тоже факт. Подтасовки, разумеется, были. Но в таком небольшом количестве оказать существенного влияния на результаты голосования они никак не могли. Дело было совершенно в другом. Правящая партия перехватила мяч и давно уже ведет игру на своем поле и по своим правилам. В итоге, в стране образовалась прослойка населения, которой, видите ли, нужна стабильность и безопасность. Которой, видите ли, жесткую руку подавай. И вот так, наскоком, сделать что-либо с таким менталитетом ой как непросто. А прослойка эта, кстати, весьма внушительная. По его прикидкам, процентов шестьдесят пять, не меньше. Это по самым скромным подсчетам. С такой поддержкой масс можно всю жизнь президентствовать и своих представителей на местах иметь. И как все это только могло случиться? Борису всегда казалось, что либеральные идеи – именно то, что могло прийтись по душе российскому электорату после стольких лет унижений и таких огромных людских потерь, а вот поди же ты… Не прижился либерализм в народе, не вышло. Отторг его организм огромной страны, как будто разглядел в либерализме чужеродную, враждебную ткань.

Но все это не означает, что нужно сидеть сложа руки и ничего не предпринимать. Да, сегодня реально что-то сделать не получается. И вряд ли получится. Кроме поддержки в народе у нынешней власти есть сила, деньги, законодательная платформа, в конце концов. Это понятно, с фактами не поспоришь. Но та же Ирка, например, совершенно не понимает одной простой вещи. Хотя участие во всех этих митингах и протестах, возможно, и выглядит со стороны бессмысленным в политическом плане, на самом деле, крайне важно для него, Нырцова, со стратегической точки зрения. Власть рано или поздно может оступиться. Может народу надоесть. Да мало ли, что через пять или десять лет может произойти. Всякое ведь бывает. И что тогда? А тогда обязательно возникнет вопрос – кто теперь сможет возглавить страну, кому теперь доверить управление государством? Тем, кто только-только начнут заявлять о себе? Нет, конечно. Таких политиков никто в одночасье не примет. А вот люди, имена которых уже сегодня у всех на слуху – дело совершенно иное. Пройдет время, и те, кто сегодня выступают с трибун, объявляют голодовки, идут в первых рядах во время маршей протеста, в будущем имеют все шансы оказаться у власти. И неважно, что голодовки никогда не доводятся до конца. Не страшно, что толпа частенько освистывает тех, кто кричит со сцены на митингах. Не имеет значения, что никакого по сути влияния на деятельность нынешнего правительства все эти протестные направления не оказывают. Главное – быть на виду, чтобы массы не забывали, кто стоял у истоков. А коллеги по движению не забывали тех, кто деньги давал. И немалые деньги, между прочим.

*******

Его сокамерники, наперебой споря друг с другом, в очередной раз смогли поймать телевизионный сигнал, поднеся смартфон к оконной решетке.

– … будем контролировать особенно тщательно, – послышалось из динамика сквозь многочисленные помехи. – К концу сентября в два с половиной – три раза поднимем заработную плату большей части работников бюджетной сферы. Особо хочу подчеркнуть, что сейчас я говорю не об аппарате чиновников, у них пока все останется на прежнем уровне. Я говорю в первую очередь о преподавателях, тружениках здравоохранения, работниках детских садов и так далее. Сейчас заработная плата в этих сферах в среднем по стране составляет восемь тысяч рублей. К концу осени эта цифра вырастет до двадцати трех-двадцати пяти тысяч.

Борис, вздрогнув, отвлекся от своих воспоминаний и повернулся к окну.

«Вот же выдумщик, а, – с неприязнью подумал он, внимательно вслушиваясь в такой знакомый для него голос. – Да где ты деньги-то на все это возьмешь? Снова напечатаешь, что ли?»

С обратной стороны тюремной двери загремели и заскрипели засовы. Через мгновение в камеру заглянул сотрудник спецприемника.

– Ужин! – бросил он равнодушно. – Шевелись!

Нырцов неуклюже слез со шконки и принялся обуваться.

Глава III

«Все самое совершенное – рядом с вами, – сверкнула лучезарной улыбкой женщина с экрана домашнего кинотеатра. – Магазин ювелирных украшений «Русское золото».

Глеб Альбертович Хлоповский сидел в глубоком кожаном кресле и невидящим взглядом смотрел на сменявшие друг друга рекламные ролики. Его мысли были далеки от товаров народного потребления, украшений и обаятельных женских улыбок. Хлоповский думал о своем бизнесе и о тех нелегких решениях, которые ему, очевидно, предстояло принять в самом ближайшем будущем.

Глебу Альбертовичу повезло родиться в середине шестидесятых, а потому к началу девяностых он подошел уже во вполне зрелом возрасте. Именно это и стало причиной его успеха. Родись он на пять-десять лет позже, то, скорее всего, ничего бы не получилось, так как эпоху сверхбыстрого первоначального обогащения пришлось бы проживать в детстве или совсем еще ранней юности. Но Хлоповский окончил школу в восемьдесят втором, а в девяносто втором уже был учредителем нескольких частных фирм, занимавшихся коммерческим посредничеством, в том числе, перепродажей нефтепродуктов. К девяносто пятому, используя свои обширные связи, он создал нефтяную компанию на базе одного из крупных нефтеперерабатывающих заводов, который после старта приватизации в считанные месяцы отчего-то был объявлен банкротом. С этого момента успех сопутствовал ему повсюду, за что бы он ни брался и какие бы проекты не начинал. Черное золото, проходившее через его руки, было всегда востребовано и порождало денежные потоки таких масштабов, которые миллионы российских граждан не видели даже в самых приятных снах. А связи в правительстве влекли за собою настолько перспективные расширения добычи и экспорта, которые менее удачливые нефтяники не смели себе представить даже в самых дерзких мечтах. Когда население страны стояло в очередях за выплатами зарплаты, Хлоповский уставал менять дома и автомобили, отели и виллы, яхты и самолеты. Когда Россия раз за разом пыталась выкарабкаться из кризисов, он сокрушался, что не может определить размер своего состояния, а может прикинуть лишь его примерный порядок. Уже тогда всего было столько, что не стоял вопрос о том, как все это приумножать. Его волновало лишь то, как все имевшееся в будущем защитить. И вот, похоже, настал тот самый момент…

Из размышлений его вырвал телефонный звонок. Глеб Альбертович взял со стола мобильник и посмотрел на дисплей.

«Метлыкин» – сообщал аппарат, без устали повторяя порядком надоевшую мелодию.

Хлоповский недовольно вздохнул. Помедлив пару секунд, он нехотя потянулся за пультом, приглушил звук в колонках, нажал кнопку ответа и безразлично бросил в трубку:

– Слушаю.

– Приветствую, Глеб Альбертович, – голос в мобильном, казалось, был чем-то сильно обеспокоен.

– И тебе не хворать, Николай Степанович.

Собеседник немного помолчал.

– Слушал? – наконец, спросил он.

– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Хлоповский и поудобнее устроился в кресле. – Конечно, слушал.

– И что скажешь?

– Да ничего… А что тут можно сказать?

Метлыкин усмехнулся и снова немного помолчал.

– Брось, Глеб, я серьезно, – уже настойчивее продолжил он. – Ты, вообще, понял, что он там нес? Про пенсии, про военный сектор, и, главное, про топливо?

– Ну, понял. А что, нормальная такая программа… Предвыборная… Может, кто и поверит. Только мы-то здесь причем…

– Программа-то нормальная, тут ты прав, – перебив, согласился Метлыкин. – Но я не о самой программе, кому она к чертям сдалась-то. Я о другом.

– Да знаю я, о чем ты, Николай Степанович, знаю, – вздохнул Хлоповский. – Тебя волнует, где он на все это деньги возьмет, так?

– Именно.

– Ну, если хочешь знать мое мнение… Раз он так уверенно обещает, то… Думаю, средства отыщутся.

– И где же они отыщутся? – чуть повысив голос, буркнул в ответ Николай Степанович. – Ты хоть представляешь себе, сколько для всего, что он наобещал, нужно? И это не один раз, и не два, это каждый год, каждый месяц… А государство, насколько я знаю, и так уже последние пару лет на подсосе.

– Ну, конечно, – в голосе Хлоповского послышалось откровенное сомнение. – На подсосе…

– Точно тебе говорю, Глеб. Точно тебе говорю. Короче, на мой взгляд, это все очередная туфта для нищих. Мол, голосуйте за меня, я всех осчастливлю. А дальше хоть трава не расти. Сам понимаешь, такой денежный вброс в бюджет сделать совершенно нереально, по крайней мере, в адекватные сроки.

– Неправда, – еле слышно возразил Глеб Альбертович.

– Что значит неправда?

Хлоповский не ответил. Он поднялся с кресла, подошел к высокому окну и посмотрел на лужайку перед домом, освещенную тусклыми фонарями. Поодаль, у въездных ворот о чем-то разговаривали друг с другом трое охранников. Один из них, докурив сигарету, щелчком отправил ее в направлении урны, но промахнулся, и окурок, блеснув искорками в ночи, упал на гравий рядом с невысоким бордюром. Глеб Альбертович, раздраженно покачав головой, устало вздохнул.

– Так что неправда, Глеб? – нервно переспросил Метлыкин.

– А то и неправда. Деньги можно найти, и он знает где. И мы с тобою это тоже прекрасно знаем.

Голос в телефоне надолго смолк. Казалось, собеседник тщательно обдумывает услышанное.

– На это он не решится, – наконец, неуверенно произнес Метлыкин. – На это он точно не пойдет.

– А у него другого выхода нет, Коля. Сам ведь говоришь – государство уже давно с днища подсасывает. Поставь себя на его место. Что бы ты сделал в такой ситуации? По-моему, тут все ясно. Это простая математика, все как в начальной школе.

– И что, вот так, ни с того, ни с сего? Никого не предупреждая?

– И вот так, ни с того ни с сего, никого не предупреждая, – спокойно ответил Хлоповский. Он вернулся в кресло и, ослабив галстук, расстегнул воротник дорогой рубашки. – А ты каких предупреждений-то ждешь? Год вам на раздумье? Два? Пять? Или что? Ты же сам понимаешь, что к этому давно шло. Так, как было раньше, не могло продолжаться вечно.

Метлыкин негромко кашлянул.

– Нельзя не понимать того, к чему такое решение приведет, – сухо ответил он. – Это никому не выгодно. По всем ударит. В этом вопросе все объединятся, и черт с ними, с прошлыми обидами и личными антипатиями. У нас же активы, люди, связи, СМИ, в конце концов. На Западе, кстати, тоже молчать не станут, они уж точно в стороне не останутся…

– Брось, Коля, ты сам-то веришь в то, что несешь? – бесцеремонно перебил Хлоповский. – Мишаня, если ты помнишь, тоже понты пускал. И что?

– Ничего. А причем тут Миша?

– Да при том, что у него и активов было по горло, и людей прикормленных, и даже Дума, говорят, была проплачена. А толку-то? Где теперь твой Мишаня? Лес поехал валить? И еще неизвестно, как все закончится.

– Ты о чем сейчас? – в голосе Метлыкина послышались ироничные нотки. – Считаешь, по нам тоже Магадан плачет?

– Перестань, Коля. Плохо шутишь. Не смешно.

Метлыкин не нашелся, что ответить. В трубке улавливалось его тяжелое дыхание.

– Ну и что предлагаешь?

– А что тут предлагать, Николай Степанович? Я тебе прямо скажу: пытаться сдвинуть в какую-либо сторону результаты выборов – занятие откровенно бесперспективное.

– Уверен?

– Абсолютно. Второй раз, как в девяносто шестом, такое уже не прокатит. Реально изберут все равно его, слишком популярен в народе. Это любому ежу понятно, что бы там эти клоуны на площадях ни орали.

– А тема с фальсификациями?

– Да что фальсификации? Сколько они на выборах в Думу нарушений по всей стране накопали? Менее одного процента от общего числа? Ну, понятно же, что такая цифра ни на что повлиять не сможет. Они могут до потери пульса махать своими плакатами, но фактически имеем то, что имеем. Подавляющее большинство за него. Причем, реально за него, Коля. Я сам не понял, как это вышло, но в краткосрочной перспективе с этим сделать ничего не получится. Ну и какой смысл заводиться с другим кандидатом? Деньги спустить на ветер?

– А может, все же, попробовать? Время-то еще есть…

– Да перестань, Коля. Я тебя прошу, перестань. Можно спорить с лозунгами, можно спорить с программой, но спорить с математикой… Ну это полная бессмыслица, честно. Короче, вот что я предлагаю: работаем себе дальше и ничего не предпринимаем. А там видно будет.

– Знаешь, Глеб… – Метлыкин замялся. – Ты только не обижайся, но…

– Ну, говори-говори, раз начал, чего испугался-то? – дружелюбно усмехнулся Хлоповский.

– Такое впечатление, что размяк ты, Глеб Альбертович, за последние пару лет, размяк. И это не только мое мнение, между прочим…

– Да не в этом дело, Николай Степанович. Не в этом дело. Просто когда ты всерьез говоришь о том, чтобы начать поддерживать кого-то из кандидатов, это оскорбляет мой интеллект, понимаешь? Есть цифры. Объективные цифры. Моя позиция, она, конечно, всегда очень гибкая, очень. Но не настолько гибкая, Коля. Не безгранично гибкая.

– Ясно, – вздохнул Метлыкин. – Я услышал все, что хотел. Добро. Но ты все равно, не пропадай там, ладно? Если что задумаешь обсудить, меня набери обязательно. Договорились?

– Конечно, Николай Степанович, конечно. Наберу, будь уверен.

Связь прервалась. Хлоповский положил телефон на стол, снова подошел к окну и, задумавшись, еще долгое время наблюдал за троими охранниками, которые о чем-то вполголоса беседовали во дворе его шикарного дома.