Читать книгу: «Цеховик. Книга 13. Тени грядущего», страница 3

4. И как ты это сделал?!

Чай, в итоге, мы пьём. Нужно унять волнение и трепет ноздрей. Практически, как у боевого жеребца, покидающего поле брани. Кровь себе подобного, всё-таки, не просто жидкость и не просто, вернее неспроста у неё есть сакральное значение. Её вид и её запах действуют даже на травоядных, на лошадок, например. Её вкус превращает человека в зверя. Да если прислушаться, даже звук её имени будоражит сердце.

Кровь!

– И кто жаждет моей крови? – спрашиваю я, наяривая «Медовик», забабаханный Наташкой. – Ой, Наташ, какое чудо! Ир, ты ешь-ешь! Очень вкусно, попробуй.

– Меня вечером вызвал Пастухов и полчаса втаптывал в грязь, – говорит она, отделяя вилкой кусочек торта. – Расстались на том, что незаменимых у нас нет.

– А не знаешь, кто его самого перед этим в грязь втаптывал? – спрашиваю я.

– Сейчас всё расскажу, что знаю. Во-первых, в первый же день по возвращении из ГДР был затребован отчёт о командировке. Сразу, прямо до обеда. Я тебя отмазала, Яна Авгиева отчёт за тебя составила.

– Авдеева, – поправляю я.

– Неважно, ты ей должен теперь. Я отчёт отдала, но он через час примерно тебя лично потребовал. А тебя на работе нет. И на звонки ты не отвечаешь. Наталья мне сказала, что тебя дома ещё не было. Юрий Платонович твой тоже не знал. Потом он уже мне сообщил, видимо, когда ты позволил, что ты в Ленинграде. Хорошо, я не успела нагородить, что ты болеешь или ещё что-нибудь такое, потому что Пастухов сам разорался, мол почему, сотрудник аппарата ЦК разъезжает куда ему вздумается, даже не оформив соответствующие командировочные документы.

– То есть, – хмурюсь я, – он уже сам знал, что я в Питере?

– В том-то и дело, – кивает Ирина. – Кто-то ему хвост накрутил, раз он так распетушился. Кто-то из партийного ЦК, судя по всему…

И кто же? Интересный вопрос. Черненко? Он упомянул Романова, мол тот недоволен. Стало быть Романов, узнав, допустим, что меня прикрывают в КГБ и МВД, решил зайти с другой стороны, настучал Черненко, а тот мог и Пастухову гриву взлохматить. Но…

– А с Горбачёвым у тебя никакого конфликта не было во время поездки? – спрашивает Новицкая. – Не могло с его стороны прилететь?

Я задумчиво качаю головой.

– На самом деле, он кто? Он ведь сельское хозяйство курирует? Вряд ли мог бы, конечно…

– А кто бы мог? – размышляю я вслух. – Черненко, конечно власть имеет надо всеми, в некотором роде, но было бы странно, да, если бы он крутил хвост первому секретарю ЦК ВЛКСМ… Мог бы, например, Суслов, да?

– К Суслову нас вызывали позавчера. На беседу. Меня, Пастухова и тебя тоже… Пришлось сказать, что ты в командировке простудился.

– Надо было сказать, что ещё из Питера не вернулся.

– Ага, – с сарказмом говорит Ирина. – Надо было. Только Пастухов весь Питер на уши поставил, а тебя не нашёл. Злой был, как собака. Я сказала, что ты болеешь, так что давай, кровь из носу, завтра утром больничный должен быть у меня на столе. Проси кого хочешь, у тебя друзей много.

– Ни одного медика, как на зло, – хмыкаю я. – Даже композитор есть и знакомый мясник, а вот врачей нет. И время-то позднее уже. Значит придётся завтра ещё на больничном посидеть, как думаешь? Тебе, кстати мясник нужен? Я могу познакомить.

– Ох, не советую затягивать. И мясник мне не нужен. С такой работой, как у нас я сама, как мясник, честное слово. Наталья, торт превосходный. Ты, правда, сама?

– Сама, – чуть смущается Наташка.

– Вот хозяюшку ты нашёл, Брагин. – немного недоумённо поднимает брови Ирина. – А что, верно говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок? Если так, то понятно, что мне ловить нечего. В плане сердец, естественно. Ибо повариха из меня никакая.

– Наверное, правда, – отвечает моя невеста. – Но в нашем случае, путь к сердцу мужчины пролёг через ярчайшие воспоминания детства.

Наташка чуть улыбается и смотрит на меня, ожидая реакции. Я бросаю на неё одобрительно-подбадривающий взгляд.

– А зачем Суслов вызывал? – спрашиваю у Ирины.

– Ориентировал, в плане того, что есть патриотическое воспитание в свете заветов Ильича.

– То есть переливание из пустого в порожнее?

– По большому счёту, да. Хотя были и конкретные пожелания по более активному привлечению к работе школьных педагогов. Идея в том, чтобы выделять часы для взаимодействия с учащимися в учебное время. Велел проработать с народным образованием.

– Надо же, – задумчиво замечаю я. – Из-за такой ерунды и нелепости тратил своё бесценное время. Хотя, может, его ему девать некуда?

– Я тоже об этом подумала.

Интересно, если эта хрень идёт от Суслова, зачем ему надо меня сковыривать? В чём смысл? Ослабление влияния? Но эта должность не позволяет ни на кого влиять. Отделение меня от моей гвардии? Это более правдоподобно… Но это может быть и не он. Это может быть и Андропов, что тоже вполне даже небезосновательно…

Мысль становится понятной. Задача, которую решают отрешая меня от дела – это лишение боевой мощи. Как вариант. Увольнение, разумеется, не полностью закрывает проблему, поскольку, финансирование-то идёт от меня. Стало быть, музыку заказываю я.

Другое дело, без базы, предоставляемой ДОСААФом и армией, будет похуже, посложнее, каждый раз нужно будет договариваться со Скачковым. Но это, по большому счёту, не так уж и сложно. И мы, конечно, всё преодолеем, как там пел социалистический ковбой Дин Рид? We shall overcome? Вот именно.

Итак, Черненко, Суслов, Андропов … Кто? Может, ещё и Гурко в деле. Он ведь ничего мне не сказал, хотя что-то знать должен был. А Горбач? Нет, ни Горби, ни Гурко не могут, они не понимают, какие именно тайны хранит мой чемодан и не будут рисковать, играя против меня.

А вот троица ЧеСуАн выше чемодана, на них там ничего нет. Видать у Поварёнка и его предшественников кишка была тонка.

Ну, а Пастухов, ясно дело, отрабатывает спущенную сверху повестку. Ему после управления комсомолом ещё дальше двигаться надо, карьеру строить. Только равняться на ЧеСуАн не слишком дальновидно, учитывая, что бренную человеческую природу может победить лишь дух. Но, отлучённый от плоти, дух любого из этой троицы не сможет помочь подняться по карьерной лестнице.

Ирина уходит, а мы с Наташкой, идём в спальню, и я чувствую опьянение от очередной встречи со своей детской грёзой.

Утром я по протекции Де Ниро отправляюсь в больницу на краю города и, вручив доктору сотенную бумажку, обмениваю её на больничный, оформление карты, рентген задним числом, анализы и запись о госпитализации.

– Да-да, – морщусь я от боли, воображаемой, но воображаемой очень хорошо, – травматическое защемление нерва потребовало срочную госпитализацию. Так скрутило, что пошевелиться нельзя было.

Я стою, хотя судя по моему виду, даётся мне это крайне нелегко, перед Пастуховым в его светлом кабинете.

– Какой нерв! – хмурится он. – Зачем ты выкручиваешься, Брагин? Это не делает чести комсомольцу. В твоём возрасте такое заболевание – это полная чушь. Тут и доктором не надо быть, чтобы понимать.

– Так можно же и карту медицинскую посмотреть, – начинаю я пожимать плечами, но вовремя вспоминаю о диагнозе и морщусь. – У меня, Борис Николаевич, ранение пулевое…

– Что-что? – поднимает он свои пушистые брови.

– Да, при задержании опасного преступника получил. В конце прошлого года. Вот оно и не даёт мне покоя. Боль такая, что даже иногда сознание отключается.

Пастухов смотрит на меня с удивлением и… и с сочувствием. И это никак не вписывается в намеченную им линию поведения.

– Так ты выздоровел уже? – хмурится он, заставляя следить за игрой своих бровей.

– Мне Ирина Викторовна сообщила, что нужно срочно явиться. Надо – значит надо. Я готов по первому зову. Что нерв, это ерунда, нам нужно равняться на первых комсомольцев, на Николая Островского, в конце концов. По сравнению с тем, что преодолевал он, защемление нерва – это пустяки.

– Вот и я надеюсь, что пустяки, – немного успокаивается первый секретарь. – Ну, а раз так, я тебе хочу сделать замечание. Ты у нас на хорошем счету, работаешь отлично, молодец. Но с трудовой дисциплиной дела у тебя не очень. То, что ты нашёл время написать отчёт – это похвально. Но то, что не получив одобрения, улетел в Ленинград…

– Так я же ради дела, Борис Николаевич. Там ведь проблемы появились срочные. Нужно было для личного состава…

– То, что беспокоишься о деле – правильно, я же говорю. Но дисциплина-то должна быть? Дисциплину никто не отменял. Опять же, лёг в больницу, а Ирина Викторовна не в курсе. Разве можно так?

– Так ведь я в отключке ж был, – аккуратно, чтобы не потревожить спину, развожу я руками.

– Не нужно отговорок, – качает он головой. – Лучше было бы честно признать свои просчёты и пообещать впредь блюстись.

– Обещаю, – покладисто соглашаюсь я. – И ошибки признаю. Виноват, должен был Ирину Викторовну поставить в известность. Больше не повторится.

– Ну, вот, – кивает Пастухов. – Молодец. Но выговор придётся тебе объявить. И это для твоей же пользы. Надеюсь, ты сам это прекрасно понимаешь.

Конечно, как не понять… Выговоры всегда для чьей-то пользы объявляют. Три раза объявят и досвидос. Ищи другую работёнку.

– Вообще-то, – качает головой Ирина, когда мы возвращаемся от Пастухова, – он прав, ты мог бы мне хоть что-то сообщить, а не ставить меня в дурацкое положение, когда я даже не знаю в какую сторону врать. А ты, кстати, в отличие от меня, врун отменный. Артист просто из погорелого театра. Я даже чуть не поверила в твою ишемию или что там у тебя…

– Ириша… Викторовна, я бы обязательно дал тебе знать, да только я был лишён свободы в последние несколько дней. Не имел возможности ни звонить, ни телеграфировать. Поэтому и не сообщил.

– Понятно, – легко соглашается на мою правоту она с лёгкостью, показывающей, что она не верит ни единому слову. – А в Ленинграде тебя тоже в плену держали? И кто тебя пленил и поработил? Не можешь сказать?

– Это тайна, – машу я рукой. – Тайна, понимаешь? Я и так уже лишнего наговорил.

На встречу с нашим новым бухгалтером я беру с собой Наташку. Может быть, пригодится то, что она готовила правила отчётности, но, главным образом, хочу, чтобы она набралась от него экономических знаний. Как сказал Платоныч, он довольно хорошо ориентируется в этом мутном деле.

Севастьян Францевич Хаас имеет голую голову, напоминающую яйцо, установленное широкой стороной кверху. Отсутствие волос на голове богато компенсируется густой, седой и ухоженной бороой в духе старорежимных министров. Да он и сам весь старорежимный, не хватает только пенсне и карманных часов на цепочки.

Вместо пенсне на его прямом, покрытом красными капиллярами носу, восседают элегантные очки в позолоченной оправе, а бледные глаза смотрят настороженно и сердито.

Мы встречаемся у него дома в прекрасной квартире на Твербуле.

– Прошу вас в гостиную, – приглашает он нас.

Мы с Наташкой садимся на массивный диван, а Платоныч и сам Хаас усаживаются в большие, обитые седельной кожей кресла. Хозяин дома раскуривает трубку и выпускает густое облако дыма, поднимающееся к хрустальной люстре и расползающееся по гипсовым завитушкам потолка.

Судя по нескольким древним шкафам, забитым книгами, комната служит не только гостиной, но и библиотекой.

– Ну что же, – кивает наш бухгалтер, как следует раскурив трубку, – я вижу, Юрий Платонович, вы к своему преступному промыслу привлекаете не только стариков, но и детей. Любопытно.

Я улыбаюсь.

– Боюсь, – усмехается Большак, – этот ребёнок, сам привлекает к своему делу всех нас.

– Вундеркинд, значит, – рассматривает меня Хаас. – Ну что же, сразу скажу, я бы согласился работать с вами и без дешёвого шантажа, связанного с неосторожностью моего отпрыска. Мне это интересно. Ваш чекистский подход, однако, мог бы свести на нет весь мой интерес, но, поскольку теперь я связан по рукам и ногам дуростью собственного великовозрастного дитяти, давайте займёмся нашими баранами. Я в вашем распоряжении. Чего вы желаете?

– Вы говорите, вам интересно, почему? – спрашиваю я.

– Ну, как вам сказать… Социалистическая система хозяйствования мне вполне понятна. Она уже проявила себя во всей красе. Реформ в духе китайских коммунистов нам не дождаться, хотя это было бы крайне любопытно, поэтому пощупать собственными руками что такое капитализм весьма интересно. Вы же понимаете, надеюсь, что главное ваше преступление – это не уклонение от налогов, а покушение на основы социализма? Частная собственность в парадигме, отстаиваемой ничего не понимающими в экономике маразматиками, является наиопаснейшим злом.

Он затягивается, прикрывая глаза и на секунду замолкает, пыхая трубкой, а потом продолжает:

– Полагаю, что вся эта ваша потусторонняя экономика вступает в эпоху расцвета. И расцвет этот будет тем более бурным, чем быстрее и трагичнее будет падение экономики официальной.

– Вы считаете, её падение неизбежно? – удивляюсь я.

– Несомненно, как ни печально это признавать.

– И чем, по-вашему, это падение может кончиться? – спрашивает Большак.

– Думаю, может быть несколько вариантов. От полного распада, до нового этапа превозмогания на фоне усиления террора. Хотя, это уже не поможет. Чистка элит уже не будет эффективной. Образно говоря, даже если собрать всех мужчин страны и объединить их усилия, они не смогут закинуть спутник на орбиту, понимаете? Это грубая иллюстрация, но наглядная, правда?

– То есть, – хмурится Платоныч, – вы думаете, что вывести нашу экономику из пике невозможно?

– Возможно, конечно, – пускает дым Хаас. – Но для этого нужно было бы проявить политическую волю. Причём не сейчас, а несколько лет назад. Производительность труда невозможно поднять до западного уровня лишь усилением трудовой дисциплины и повышением ответственности. Нужно полное техническое переоснащение в промышленности да и в сельском хозяйстве тоже. Деньги надо в технологии вкладывать, а не в поддержание устаревших методов и подходов. Но это не всё. Задача совершенно многоуровневая. Нужно коренным образом реформировать систему планирования. Госплан не справляется, захлёбывается, не вытягивает. Предприятия не могут направлять выручку на приобретение средств производства, поскольку те не являются объектами рынка. Вал опять же, завышение затрат. В общем огромный комплекс задач. Кроме того, экономическая теория не развивается, буксует на непонимании дальнейших задач социализма. Заоблачный коммунизм – утопия, а что делать в настоящей, обычной жизни? Никто об этом не думает, все повторяют устаревшие лозунги, не создавая ничего нового. Я могу вам целую лекцию на эту тему прочитать, и не одну, но мы же не ради этого собрались, правильно я понимаю?

– Думаю, чтение лекций будет довольно важным пунктом в вашей должностной инструкции, – усмехаюсь я. – Но, вы правы, давайте чередовать теорию с практикой. Поэтому перейдём к баранам.

Кажется, впервые после моего появления здесь, жизнь входит в колею, переходя от периода бурной турбулентности к планомерному решению стоящих задач. Андропов меня не дёргает, блатные тоже, и Черненко больше не проявляется.

Мы потихоньку налаживаем производство, укрепляем «Факел», готовим первые экспортные контракты на удобрения.

Наташка начинает работать в «Союзнефтеэкспорте». Мы ходим с ней на тренировки и на английский, а также на приватные лекции Хааса. Проходит почти два месяца с нашей первой встречи с ним.

Раза два за это время мы встречаемся с Галиной, раз пять с Платонычем. И мы готовимся к свадьбе. Перенесённая в очередной раз, она уже совершенно точно состоится восьмого августа в Геленджике. Море, дельфины, тёплый ветер, фрукты и крымские вина, пока Горби ещё не вырубил виноградники – это просто прекрасно. И это уже скоро. Мы уже согласовали наши отпуска и отгулы, а также разослали приглашения всем, кого хотим увидеть в этот день.

– Егор! – кричит с кухни Наташка. – Ты маму не забыл поздравить?

– Звоню, как раз, – отвечаю я.

Я снимаю телефонную трубку. Восьмёрка, гудок, код города, номер телефона. Там уже веселье. Новые соседи, Гена с Ларисой, коллеги. Жизнь идёт своим чередом, и это здорово.

– Мам, с днём рождения!

Подходит Наташка и тоже её поздравляет.

Потом мы идём на кухню садимся за стол и приступаем к запечённой курице.

– Наташ, протяни руку, – прошу я. – Сделай радио чуть громче.

Она тянется и поворачивает ручку.

…вне всяких сомнений, – доносится из репродуктора, – это одно из самых разрушительных и страшных наводнений в современной истории Китая. На сегодняшний день ещё рано делать выводы и подсчёты, но уже совершенно очевидно, что число жертв будет очень большим…

Точно, это же сегодня!

– Выключи, – прошу я.

На самом деле, знать о трагедии и не иметь возможности предотвратить её – это самый большой минус в путешествиях во времени. Не просто минус, а тяжёлый груз, ложащийся на сердце…

Раздаётся телефонный звонок. Я иду в прихожую

– Егор, – говорит Алик. – Здесь подполковник Постов.

– Постов? – удивляюсь я. – Кирилл Кириллович? Чего хочет?

– Хочет тебя, причём немедленно. Чтобы ты спустился.

– Дай-ка ему трубу, – говорю я.

– Алло, – звучит скучный голос Постова. – Брагин, спускайся.

– Зачем, Кирилл Кириллович? Что за неоговорённая активность?

– Особые обстоятельства, – холодно отвечает он. – Не дай мне радости войти в твою квартиру с вооружённым отрядом. Давай быстро! Одна нога здесь, другая там. Мухой!

Послать бы его подальше… Очень хочется, только в этом случае получится, что вместе с ним я посылаю и его шефа. А это мне пока ни к чему…

– Наташ, мне надо отлучиться, – качаю я головой.

– Прямо сейчас? – расстраивается она. – Поешь хотя бы! Мы же только начали… Ты далеко, вообще?

«Куда» нельзя, а «далеко ли» спрашивать можно.

– К Андропову.

– Ого…

– Вот именно… Лучше его не заставлять ждать слишком долго…

Я выхожу и сажусь в свою машину. Еду в сопровождении двух тачек с мигалками.

– Чувствуете, парни? – усмехаюсь я. – Мы будто в составе правительственной делегации мчимся.

– Точно… Очень важные шишки, да?

– Ага…

Ехать недалеко, и через тридцать минут я уже нахожусь перед кабинетом председателя КГБ СССР. Заждаться я не успеваю, и примерно ещё минут через десять вхожу внутрь. Постов остаётся в приёмной.

Андропов встречает меня тяжёлым взглядом. Он смотрит на меня не отрываясь, пока я иду от двери к его массивному столу.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович, – вежливо приветствую его я.

– Как ты это сделал?

– Что? – хмурюсь я.

– Ты знаешь, – кивает он. – И как ты это сделал, хотелось бы понять…

5. Это звучит немного дико

– Да я ничего и не делал, – пожимаю я плечами. – Не думаете же вы, что я мог бы устроить наводнение.

Андропов медленно встаёт из-за стола, и подходит ко мне. Он без пиджака, в белой рубашке и сером галстуке. На носу очки. Взгляд у него тот ещё. На многочисленных портретах он «проникновенный», а живьём вообще ужас, конечно. Но я держусь, виду не подаю, как солдат из сказок. Где, типа, наша не пропадала.

– И что это значит? – в упор смотрит он. – Хочешь сказать, что ты провидец? Тиресий? Ясновидящий? Так, может, тебя в лабораторию отправить? На анализы?

– Тогда от меня мало, что останется, – усмехаюсь я. – И пользы вам будет ноль. И стране пользы ноль. А ещё не поздно помочь.

– Что значит, не поздно?

– Я не провидец, Юрий Владимирович.

– И кто? Путешественник? Герберта Уэлса начитался? Где твоя машина времени? А может быть, ты вражеский шпион? Что прикажешь о тебе думать?

– Не уверен, что существует разведка, специализирующаяся на природных катаклизмах.

– В Китае к трагедии привели, не столько природные явления, сколько неверные действия людей. Не диверсия, разумеется, а неправильное, в течение длительного времени, использование природных ресурсов.

Я пожимаю плечами.

– Так кто ты такой, Егор Брагин? Ты сообщил мне о дате наводнения. Зачем? Чтобы привлечь внимание? Считай, что привлёк. Я выделил тебе время, готов тебя выслушать. Говори.

– Думаю, поговорить придётся не один раз, – качаю я головой.

Взгляд у председателя КГБ усталый и не особо заинтересованный. Возможно, он неважно себя чувствует. Да и времени у него, наверное, не так уж и много. Поэтому я решаю говорить прямо и, что называется, в лоб.

– Я из будущего. Но никакой машины времени нет. Её не изобрели. Это просто какая-то аномалия.

– Аномалия, – кивает Андропов, и радует уже хотя бы то, что не с выражением вчерашнего обокраденного Шпака. – И из какого же года?

– Из двадцать третьего. Две тысячи двадцать третьего.

– Очень интересно. Очень.

Он возвращается за стол и, сняв очки, трёт переносицу. Потом водружает их на место и снова просвечивает меня, как рентгеном.

– Ну, – кивает он, – рассказывайте, чего вы там хотели до меня донести. Что же вы молчите?

Блин, даже и не знаю, с чего начать. Сколько раз представлял и репетировал, а вот как до дела дошло, так и сдулся. Лёлик, всё пропало!

– Горбачёв всё запорол, а Ельцин довершил начатое.

– Ельцин-то причём? – качает головой Андропов. – Разве вы со своим земляком Гурко вытащили его из колоды не для того, чтобы с краснодарских расхитителей переключить меня на свердловско-узбекских? Я вроде пошёл вам навстречу, думал с Ельциным вопрос закрыт. Что ещё?

Вот же прожжённый хрен… Раскусил меня на раз-два…

– Вероятно, пока ещё ничего не изменилось и предпринятые меры не принесли результатов, потому что память моя не хранит никаких изменений в истории.

– Любопытно… То есть, если ты меняешь прошлое, то меняется и будущее, а твоя память… хранит оба варианта истории?

– Да.

– И что, в прошлом ты тоже был «внуком» Брежнева? – хмурится он.

– Нет.

– И это не привело ни к каким изменениям лично для тебя?

Блин…

– Видите ли, тут такое дело…

– Какое? – хмурится Андропов. – Запутался в собственной лжи?

– Тут в правде-то путаешься, а если ещё и лгать начать, вообще труба дело будет.

Он молчит и пристально на меня смотрит. Блин, я же говорил, не надо смущаться и пытаться оправдываться. Давай, говори, как есть. Прямо и…

– В общем… это несколько дико звучит, но в будущем я был другим человеком.

– Насколько другим?

– У меня было другое имя. Я вырос, закончил ВУЗ, пошёл работать в милицию, ловил экономических преступников, воевал в горячих точках…

– Каких ещё точках?

– Дослужился до зам начальника областного… ну, типа ОБХСС…

Бляха-муха… это мне напоминает собрание «контактёров»… Году в девяностом, мы с Катькой ещё дружили тогда, гуляли просто по городу, весна была, пасмурно, дождь пошёл. Шли мимо филармонии, а там афиша «Шаг за горизонт. Областной слёт конактёров». Ну, мы прикололись, зашли, вход был свободный.

Сели, начали слушать. Из зала поднимались разные странные люди и рассказывали о собственном опыте контактов с инопланетянами и параллельными мирами. Один здоровый мужик крестьянского вида сообщил, что зелёные человечки его унесли на другую планету и показали, как у них там устроено сельское хозяйство.

Он детально описывал, как именно инопланетяне сажают картошку. Подробностей не помню, но точно не так, как у нас. Надо было, конечно, этим инопланетянам не того мужика похищать, а Никиту Хрущёва. Глядишь, сейчас бы весь мир картофелем кормили. Но я, собственно, это к тому, что весь слёт был сплошным испанским стыдом.

Вот и я сейчас чувствую себя таким «контактёром», пытаясь объяснить шефу КГБ, что со мной произошло.

– В общем, Юрий Владимирович, рядом был НИИ, изучавший вопросы квантовой физики. Ну, знаете, корпускулярно-волновая природа, кот Шрёдингера, то ли он жив, то ли нет, то ли и то, и другое. Квантовая множественность опять же. Я в этом не спец. Похоже, халатность чья-то. Если хотите, я конечно всё вам детально расскажу, но это весьма дико звучит.

– Расскажешь, – кивает он. – Расскажешь. А сейчас я хочу, чтобы с тобой специалисты поработали.

– Какие специалисты? – хмурюсь я.

– В области психиатрии.

– Это надолго?

– Возможно. Можешь позвонить домой, предупредить, что задержишься. Иди, Постов тебя проводит. Позвонишь из приёмной.

Он откидывается на спинку стула и упирается взглядом в бюст Дзержинского, стоящий на его столе. Постояв пару секунд, я поворачиваюсь и иду на выход. В приёмной меня ждёт Кирилл Кириллович.

– На выход, – командует он.

– Минуточку, – я подхожу к столу секретаря и снимаю телефонную трубку.

– Трубку на место! – недовольно бросает Постов.

Я не обращаю внимания и начинаю набирать номер.

– Ты не слышишь? – хмуро наседает он.

– Мне нужно позвонить, – отвечаю я.

– Нет, я сказал!

Он подходит ближе и опускает пальцы на рычаг, другой рукой хватает меня за локоть. Вот же сучонок. Он мне ещё за моих парней должок не отдал. Я не забыл и обязательно взыщу. Обязательно.

– Руки убери, – тихо сквозь зубы говорю я.

– Чего?! – повышает он голос.

Сука.

– Руки убери! – повторяю я так зловеще, что фикус, стоящий на столике у секретарши начинает ронять листья.

Я сжимаю в руке трубку, готовясь разбить ему башку.

– Дай ему позвонить! – раздаётся строгий приказ из-за спины.

Я не поворачиваюсь, и так слышно, что это голос Андропова. Постов одёргивает руку и сжимает зубы.

– Отойди, Кирилл, не мешай.

Замечание шефа, разумеется, не делает отношение Кирилла ко мне лучше, но мне без разницы, мне его любовь не нужна, тем более, что ему ещё предстоит получить по жбану. От меня и от парней.

Я звоню Наташке и сообщаю, что, вероятно, сегодня не вернусь. Я говорю, что волноваться не стоит и у нас тут просто большой разговор намечается… Но вот, насколько большой я и сам не знаю. Кажется, она чувствует неуверенность в моём голосе и начинает всё-таки волноваться.

– Точно, всё в порядке? – уточняет она. – Когда тебя ждать?

– До свадьбы точно вернусь, – пытаюсь разрядить я обстановку.

– Это мы ещё посмотрим, – тихо цедит Постов.

Ну что он делает? Явно же нарывается, что ещё? Мудила с Нижнего Тагила.

Мы выходим из приёмной Андропова и идём по коридору. Представляю себя Штирлицем, которого приведут сейчас в камеру и оставят думать, созерцая разложенные инструменты для резьбы по живому.

Но нет, ожидания, вернее, опасения не оправдываются. Мы заходим в комнату, судя по всему, предназначенную для отдыха или проведения бесед в неформальной обстановке.

Здесь стоят два дивана, напротив друг друга и большой журнальный стол между ними. С двух сторон приставлены большие кресла. На столике валяются иностранные журналы.

На стене висят несколько пейзажей в богатых рамах и стоит стол для переговоров. Всё довольно стильно и со вкусом. Пахнет въевшимся запахом табака.

С кресла поднимается опрятный старичок с абсолютно белыми волосами.

– Евгений Иосифович, – обращается к нему мой конвоир. – Вот пациент. Вручаю его в ваши руки.

Не дожидаясь ответа, он идёт к конференц-столу, где два сосредоточенных мужика устанавливают ящики аппаратуры, опутанные проводами.

– Здравствуйте, молодой человек, – говорит старичок. – Я Евгений Иосифович Сойкин, врач-психиатр. Присаживайтесь на диван, пожалуйста.

Ещё и положит сейчас, как киношный психоаналитик.

– Мне велено проверить симулируете вы или нет, – доверительно улыбается он.

– Симулирую ли я? – удивляюсь я, опускаясь на мягкий диван. – Впервые слышу, чтобы кто-то пытался симулировать душевное здоровье.

– Да, да, – добродушно улыбается Сойкин. – чего я только не видывал на этом свете. Ну, ладно, будем считать, что мы пошутили.

Взгляд у него цепкий, а лицо доброе. Он тщательно выбрит и элегантно, чтобы не сказать щеголевато, одет. Костюм тройка, дорогие туфли, явно импортные рубашка и галстук.

– Итак, молодой человек, как вас зовут?

– Егор Андреевич Брагин. Для вас – просто Егор.

– Прекрасно-прекрасно. А сколько вам лет, Егор?

– Восемнадцать.

– Чем занимаетесь? – участливо спрашивает он. – Учитесь или работаете?

– Учусь заочно и работаю.

Он расспрашивает меня о работе, об учёбе, о родителях, о сердечных привязанностях, о любимых книгах и фильмах.

– Чудесно, – удовлетворённо машет он головой. – А сейчас мы с вами займёмся одним увлекательнейшим делом. Я стану показывать вам картинки, а вы будете рассказывать, на что это похоже. Первое, что придёт в голову, хорошо?

– Согласен, – киваю я.

Тест Роршаха. Не знал, что его использовали в Союзе. Возможно, и даже скорее всего, этот Сойкин имеет собственные методики специально для органов. Кстати, Роршаха этого только ленивый не критиковал, насколько я знаю. Впрочем, давайте поиграем, раз уж это так необходимо.

Доктор показывает кляксу, симметричную относительно вертикальной оси.

– Ну… Евгений Иосифович, – задумчиво качаю я головой.

– Не думайте, Егор, не думайте. Говорите первое, что приходит в голову.

– Карнавальная маска, изображающая дикого зверя. Возможно, кабана.

– Прекрасно, – кивает он и делает заметки. – А вот эта?

– Два узбека, играющие в ладушки.

– Хм… очень интересно. А что здесь?

– Две чернокожие джазовые танцовщицы.

– Восхитительно. А тут?

– Голова монстра. Неприятная клякса.

– Понял вас. Посмотрите сюда.

– Грустный летающий кролик с огромными понурыми крыльями.

– Поэтично… А здесь?

– Вульва…

За ней следуют две саламандры, взбирающиеся на гору, венецианская ваза и танец морских обитателей…

– Чудесно, просто чудесно. Венецианская ваза… а ведь действительно! Ну, а теперь, самое интересное. Ложитесь на диване. Можете не разуваться. Ложитесь-ложитесь.

Ну, вот, я же говорил…

– Сейчас я буду вас гипнотизировать, – весело, с интонацией, с которой обычно говорят с несмышлёными детьми, обращается ко мне психиатр. – Вы бывали когда-нибудь на сеансах гипноза?

– Бывал на выступлениях гипнотизёров, но сам не подвергался. Признаюсь, и сейчас не слишком этого желаю.

– Почему? – удивлённо спрашивает доктор, складывает руки в замок и умильно поднимает брови.

– Ну, это, всё-таки, вторжение в мою психику. Вдруг вы там, как слон в посудной лавке, всё стекло мне перебьёте?

– А-ха-ха, – всплёскивает руками Сойкин. – Какая прелесть! Вы боитесь, что я вас с ума сведу или запрограммирую?

– Этого тоже не хотелось бы, – соглашаюсь я, – хотя, об этой возможности я и не подумал сначала.

– Ничего, не бойтесь. Ложитесь. Вот так. Смотрите мне вот сюда, да-да, прямо сюда. Раз, ваши руки и ноги становятся тяжёлыми…

Вообще-то, нет, не становятся. Просто я спать хочу…

– Два. Веки наливаются тяжестью…

Ух-ты…

– Три…

Наступает темнота и сразу вслед за темнотой я открываю глаза.

– Прекрасно, молодой человек, прекрасно, – устало сообщает мне доктор.

Я смотрю на часы. Ого, я тут пару часиков прикемарил.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – отвечаю я, прислушиваясь к ощущениям.

А ведь, действительно хорошо, даже будто усталость исчезла… Ну, да, исчезла.

– Чувствую себя отдохнувшим, – говорю я.

– А я, усмехается Евгений Иосифович, чувствую себя страшно уставшим. Так что извините, должен с вами распрощаться. Оставляю вас на попечении вот этих товарищей, а сам ретируюсь. Мне ещё и отчёт по вам писать.