Читать книгу: «Макс Бор и Зеленая Борода», страница 4

Глава шестая

Голос прогремел, будто гром с ясного неба. Будто выстрел в пустом, предзимнем лесу. Горшков медленно и неохотно разжал руки-клешни и отпустил свою сопротивляющуюся добычу. Денис сразу же вскочил, чуть пошатываясь, подошёл к Максиму, помог подняться с земли и ему. Мерзкая улыбка сползла с физиономии Малькова, он раздражённо сплюнул себе под ноги.

– А тебе какое дело? – процедил Минька сквозь зубы, даже не оборачиваясь. – Шёл бы ты своей дорогой, Некрасов.

Но тот, кого Минька назвал Некрасовым, своей дорогой идти определённо не собирался. Как раз напротив – определённо собирался вмешаться. Медленно и неохотно Минька обернулся. Обладатель низкого, звучного голоса был примерно их с Горшковым лет, но казался немного старше благодаря богатырскому телосложению и двухметровому росту. У парня было открытое, простое лицо. Светлая чёлка спадала на крутой лоб непослушной волной. Серые глаза смотрели прямо и решительно. А при взгляде на его плечи невольно вспоминалась старинная поговорка о косой сажени. Одним словом, богатырь. Русский богатырь в китайском тренировочном костюме и кроссовках 46-го размера.

– Ты, я гляжу, Михаил, в своём репертуаре… Снова спарринг-партнёров среди детей ищешь?

– Мы не дети! – проворчал Фомин. – Дети ему тут, понимаешь…

Вырвавшись из горшковских лап и приняв вертикальное положение, Денис снова стал Денисом, грубоватым и самоуверенным. Старшие парни будто и не заметили этой «реплики из зала».

– Каких спарринг-партнёров в натуре, ты чо? – Мальков заметно нервничал. Маска наглой самоуверенности, что он носил уже много лет, таяла на глазах. – Ну поучили сопляков немного. И этих двух, и Зелёного, чтоб в штаны не делал при первом шухере. А эти… Эти мелкие, двое, они вообще старших ни в хрен не ставят!

Некрасов выслушал Миньку до конца. Ни один мускул не дрогнул на его богатырском лике. Выслушал, а потом просто и коротко сказал:

– Молодые уходят со мной.

Тут нам придётся ненадолго отвлечься от нашего повествования, чтобы вернуться в недалёкое прошлое. Всего какой-то год назад Минька Мальков, Лёха Горшков и Лёха Некрасов были лучшими друзьями. Верховодил всегда Минька – самый малорослый и слабосильный из троицы, но при этом злой, мстительный и крайне изобретательный на всевозможные каверзы. А ещё Мальков был из тех, кто всегда и во всём искал свою выгоду. В том числе и в отношениях с людьми. Потому из всех способов правления главарь Минька избрал самый хитрый и лицемерный – демократичный. Вернее, внешне демократичный. Не подлый Наполеончик и свита из двух амбалов, нет! Просто трое закадычных друзей. Тройственный союз. Равенство и братство. Минька так и говорил: «Я да Лёхи – три корня-корешка». Житья от этих «корней» не было всему посёлку. Да и не только посёлку. Доставалось и приезжим. Повод для конфликта Минька выдумывал на ходу. Как уже говорилось выше, он был весьма изобретателен. Бил Мальков всегда первым. Жестоко, зло, от всей своей неглубокой желчной души. Бил, не колеблясь, зная, что за его плечами высятся две единицы бронетехники, два танка, готовых включиться в процесс по первому знаку. Два Лёхи. Долгое время хулиганы вытворяли, что хотели. То ли никто в посёлке не мог дать троице должного отпора, то ли им просто везло… Но мир устроен так, что всё имеет свойство заканчиваться, в том числе везение. И на пути каждого распоясавшегося наглеца рано или поздно встретится тот, кто окажется сильнее.

Случилось это прошлым летом. Как-то душным августовским вечером Минькина «банда», как водится, болталась по посёлку. Программа вечера была вполне традиционна. Пункт первый: повышение посредством водки и пива собственного градуса настроения до нужного уровня. Пункт второй: посещение клуба. Пункт третий: весёлое времяпрепровождение. Последний пункт был сугубо импровизационен. Как карта ляжет. Можно было, сидючи на стульях в дальнем, тёмном углу клуба (нормальные пацаны ведь не танцуют), забавляться над пляшущими «лошками». Можно было попытаться «подкатить к тёлкам». Именно попытаться, потому что поселковые девчонки троицу сторонились и даже побаивались. Ну и наконец, самый оптимальный вариант – затеять ссору с последующим мордобоем. Но до клуба в этот вечер Миньке и двум Лёхам дойти было не суждено.

После пары часов праздных шатаний троица оказалась у дома Коршункова. Учитель жил в Ивановом Мхе около двух недель. Городской парень с приятными манерами, несколько замкнутый. Не пил и не бывал в клубе, зато каждый день совершал утренние пробежки. У местных жителей молодой педагог вызывал самые разнообразные чувства. Ребятишки смотрели на странного чужака, разинув рот. Не избалованным галантным обращением представительницам слабого пола нравились вежливость и предупредительность молодого учителя. У поселковых мужиков и парней Коршунков вызывал скорее недоумение, а зачастую и раздражение. Так раздражает порой всё странное и непонятное. Минька же, увидев как-то поутру бегущего по улице в сторону реки Коршункова в ярко-красной толстовке с капюшоном, сплюнул сквозь зубы и злобно прошипел:

– Спортсмен хренов. Вот мы с пацанами встретим тебя как-нибудь вечерочком, посмотрим, какой ты спортсмен!

Угрозу свою Минька не забыл. Он вообще был по-своему последователен. «Корням» своим, двум Лёхам, он всегда говорил:

– Надо, чтобы уважали нас. Боялись. А значит, спускать ничего нельзя. И всегда уметь силу свою показать.

В тот вечер, оказавшись после часа бесцельного блуждания по посёлку в компании «корешков» у дома Коршункова, Минька вспомнил о своей угрозе. Долго уговаривать Некрасова с Горшковым не пришлось. Они и сами были весьма не против поразмяться. Одержать очередную победу, славную и, как обычно, лёгкую. Потешить своё пацанское самолюбие. К немалому удивлению поселковых хулиганов, на их нестройный вопль: «Эй, лох поганый, выходи! Поговорить надо!» учитель отреагировал практически сразу. Он не стал прятаться в квартире. Напротив, он тут же вышел во двор. А дальше… Бой был коротким. Победа – сокрушительной. Но одержал победу эту странный городской парень. Много позже один из непосредственных участников событий Минька Мальков рассказывал: «Такую “вертушку” я только в кино видел. Да он Ван Дамм, в натуре!» Проспавшись к полудню следующего дня, обнаружив на своих физиономиях красочные следы вечернего приключения, трое «крутых» парней начали звонить друг другу. Встретившись на улице, они снова отправились к дому учителя. Извиняться. Коршунков выслушал их извинения несколько прохладно, но вежливо. На прощание пожал всем руки. А спустя два дня Минька с приятелями вновь пришли к Коршункову, но на сей раз – на тренировку. Первым в зал, постучав, вошёл Мальков. На правах парламентария.

– Тренер, примите нас. Заниматься у вас хотим, – уверенно и громко выпалил Минька.

– Да, очень хотим! – подтвердил Горшков, просунув в приоткрытую дверь порозовевшую от смущения физиономию. Некрасов, самый молчаливый и замкнутый из троицы, остался ждать на улице.

– У меня занимаются только школьники, ребята, – улыбнулся Коршунков, взглянув на Миньку поверх очков. Даниил Алексеевич сидел на деревянном школьном стульчике, второй поставив перед собой в качестве стола, и что-то писал в толстой тетрадке. Из соседней раздевалки доносился гул голосов. Тренировка только что закончилась, ученики переодевались, чтобы идти домой. Одевшись, каждый из них заглядывал в дверь, аккуратно отодвинув верзилу Горшкова, и говорил сэнсэю:

– Спасибо за тренировку, Даниил Алексеевич! До свидания!

– Ну, мы же это… Тоже школьники. Только бывшие… – пробубнил Мальков немного растерянно. Он совершенно не знал, как вести себя с Коршунковым. Уверенность молодого педагога в себе в сочетании с его спокойной вежливостью вгоняла Миньку в некий ступор. Наглая, циничная маска, которую он носил так давно, что она уже почти приросла к коже, спадала с него, открывая истинное лицо – лицо предельно неуверенного в себе, даже несколько трусоватого человека с крайне ограниченным кругозором и микроскопическим жизненным опытом.

– Возьмите, тренер, а? – поддержал приятеля Лёха гнусаво, почти жалобно. – Всё нормально будет. Мы стараться будем. В натуре! – добавил он в конце для пущей убедительности.

Коршунков засмеялся. Он закрыл тетрадку и поглядел на своих недавних «обидчиков» дружелюбно и весело.

– Ну если «в натуре»… Так. Тренировки – два раза в неделю, по вторникам и четвергам. В шесть. Не опаздывать. Форма спортивная – обязательно. В зале ходим исключительно босиком. Разуваться при входе – обязательно! Увижу, что шастает кто по залу в уличной обуви, – заставлю мыть пол. Плюс сто штрафных отжиманий. Да, про мытьё полов! Пол ученики моют по очереди. Следующий в очереди – ты!

И тренер уверенно ткнул пальцем в Малькова.

– Гы-гы-гы… – довольно загоготал за спиной Миньки Горшков.

– Чо ты ржёшь?! – злобно огрызнулся Мальков на приятеля. – Тренер, а чо я-то?

– Меня зовут Даниил Алексеевич. Тебя что-то не устраивает? – в голосе Коршункова почувствовались металлические нотки.

– Помою, – буркнул «главарь банды», опустив глаза в пол.

– Тогда до вторника. До свидания!

И вот четыре дня спустя ровно в шесть трое хулиганов уже стояли перед строем, привычно пряча внутреннюю неуверенность за нагловатыми улыбками. А Коршунков говорил, обращаясь ко всем своим ученикам:

– Ребята, у нас трое новеньких. Они вам, наверное, уже хорошо известны…

По лицам доброй половины учеников проползла серая тень недовольства. Троица была им всем слишком хорошо известна. Хорошо, да не по-хорошему.

– Новенькие – люди взрослые, но их путь в карате только начинается. Многого они могут не уметь и не знать. Вы, ребята, должны поддержать новичков, помочь им…

Говорил Даниил Алексеевич тихо, но каждое его слово отчётливо слышалось даже в самом отдалённом уголке спортзала. Если бы какой мухе пришла в её мушиную голову неумная мысль пролететь над строем, жужжание, наверное, показалось бы всем подобным гудению самолёта, такая в зале стояла тишина.

– Ну что же, – подытожил Коршунков, – добро пожаловать в клуб!

И все захлопали в ладоши. Вначале – нестройно и будто нехотя, а потом громче, громче…

– Блин, серьёзно у них тут всё, в натуре! – шепнул Горшков на ухо Миньке. Тот ухмыльнулся в ответ. С какой-то затаённой издёвкой ухмыльнулся.

– Романтики ряженые… – процедил Мальков сквозь зубы чуть слышно.

– Чо, думаешь, хрень, да? – тут же засомневался Горшков.

Некрасов не проронил ни слова, как обычно, оставив мнение при себе. Однако на его хмуром лице при определённых навыках психолога можно было прочесть, что Алексею очень нравится всё происходящее в зале. Некрасов всегда «болел» техникой, машинами. Ему нравились точность, надёжность, предсказуемость механизмов. Их внутренняя сложность в сочетании с простотой, практичностью. И ему отчего-то очень захотелось остаться здесь, стать частью этой живой, организованной, одухотворённой машины, так умело налаженной мудрым механиком – тренером.

На первой же тренировке не только Коршункову, но и всем «стареньким» ученикам стало ясно, что двое из трёх новичков – «случайные пассажиры» и долго на секции не задержатся. Минька постоянно спорил с тренером и отпускал нелепые шутки. А здоровенный с виду, будто бурый медведь, Горшков плаксиво ныл, что у него болят кулаки от отжиманий, пресс – от сгибаний тела, а ноги – от растяжки. Некрасов же оказался на проверку парнем совсем из другого теста. Он был, как обычно, молчалив, но исключительно вежлив с Коршунковым и учениками. Не задирал нос даже перед самыми младшими, из начальной школы. Внимательно выслушивал всё, что объяснял тренер, стараясь не упустить ни одного слова. И трудился, трудился изо всех сил.

На третью тренировку Мальков с Горшковым заявились пьяными. Коршунков даже голоса не повысил. Только сказал тихо и спокойно, чтобы вышли вон. И что отныне карате для них закончено. А Некрасов… Некрасов повёл себя неожиданно. Он стоял, неловко потупившись, пока тренер выпроваживал его приятелей. Не поддакивал Коршункову, но и не выгораживал Миньку и Горшкова. Когда же несостоявшиеся каратисты, нарочито громко хохоча и выкрикивая нечто нелепое, вывалились наконец из зала, громко хлопнув дверью, Некрасов повернулся к тренеру и проговорил:

– Даниил Алексеевич, можно выйти. Я недолго.

– Ну выйди, – ответил Коршунков, внимательно, даже изучающе посмотрев на Алексея.

Некрасов обулся и выскочил вслед за своими приятелями.

Тренировка шла своим ходом. Коршунков громко считал по-японски:

– Ич, ни, сан, си…

Ученики же, приняв упор лёжа, отжимались на кулаках. На счёт «си», четыре, плавно опускались вниз, а на счёт «ич», один, так же плавно поднимались. Лишь японский счёт да натужное сопение. А ещё – громкая ругань за окном. Слов было почти не разобрать, только было слышно, как Некрасов громко рявкнул, словно ставя точку в затянувшемся разговоре:

– Всё! Домой валите, я сказал.

Спустя минуту дверь тихо отворилась, и Алексей спросил с порога:

– Даниил Алексеевич, разрешите войти и продолжить тренировку?

Так Алексей Некрасов стал учеником Даниила Алексеевича Коршункова, впоследствии – одним из лучших. А спустя примерно месяц на секцию записались и неразлучные Бор с Фоминым.

Глава седьмая

– Молодые уходят со мной!

Низкий голос Алексея Некрасова чем-то напоминал гром, рокочущий в небесах. Сходство только усиливало присутствие некоего электричества в воздухе, какое ощущается обычно перед грозой. Или перед грядущей дракой. Минька взглянул на своего громилу-адъютанта, словно невольно ища поддержки. Горшков растерянно пожал могучими плечами.

– Да ладно, чо ты, чо ты, Лёх, в натуре. Ты хоть и откололся от нас, но всё ж бывший кореш, – голос у Малькова предательски дрожал. Главарь Минька откровенно трусил. Ненавидел себя за это люто, материл в душе последними словами, но ничего не мог поделать. Минька боялся Некрасова.

Когда Алексей Некрасов совершил своё «вероломное предательство» и бросил закадычных корешков ради какого-то дурацкого японского спорта, бывшие друзья поначалу ему проходу не давали. Встретив на улице, в посёлке, непременно загораживали дорогу. Горшков старался зацепить плечом, а языкастый Мальков орал гадости в спину. Но Некрасова и до занятий карате отличали независимость и терпение. Тренировки же будто раз от разу усиливали эти врождённые качества. Холодная (по крайней мере, со стороны Некрасова) война продолжалась всю осень и зиму, а потом… Потом случились областные соревнования по кёкусинкай карате, на которых никому не известный новичок А. Некрасов из посёлка Иванов Мох одержал уверенную победу в своей весовой категории. Вася Бубнов, известный болтун и балагур, сам второй год занимающийся у Коршункова, рассказывал, что преимущество Некрасова в финальном спарринге над противником, чемпионом города Игорем Аветисяном, было столь очевидным, что бой могли прервать ещё на середине.

– Прикиньте! Лёха – зверь просто! На обе ноги армянину подковал! Так ляжки ему отбил своими мавашами, что тот еле ходить потом мог. А как на среднем уровне ему пробил? Пяткой, с разворота. Точняк в печень! Не… Лёха у нас точно будущая звезда спорта!

Приятелей у общительного без всякой меры Васьки было полпосёлка, и скоро о сокрушительной победе Алексея говорили все от мала до велика. Даже старушки, что сидели рядками на лавочках. Правда, бабушки были плохо знакомы с названиями движений в карате, посему хорошо известный любителям единоборств удар ногой «маваши гери» они перекрестили в «малашу». До Малькова с Горшковым слухи докатились ещё раньше, чем до старушек. И надлежащие оргвыводы, конечно же, были сделаны. Так что при следующей случайной встрече на улице Минька с Горшковым просто быстро прошли мимо Некрасова. Горшков даже буркнул что-то вроде «привет!».

И вот теперь бывший закадычный друг, а ныне чемпион области по карате стоял и в упор, не по-доброму, смотрел на Миньку. Именно на Миньку. Горшков для него был малоинтересен, как любой другой неодушевлённый предмет.

– Ты мелких с собой забрать хочешь? – Мальков произнёс это таким радостно-изумлённым тоном, будто только сейчас догадался о желании Некрасова. – Так забирай, нужны они кому!

– Пошли, ребята, – тихо сказал Алексей. Обыденно сказал. Скучновато. Словно просто приглашал пройтись вечерком, подышать свежим воздухом, а не спас только что пацанов от неминуемой расправы.

– Здорово, кстати! – он по очереди крепко пожал руки Бору и Фомину.

Пропустив семиклассников вперёд, Алексей зашагал вслед за ними, даже не посмотрев на своих бывших друзей.

– Лёх… – вдруг жалобно пискнул Зеленский. – Можно я с вами?

Некрасов, Бор и Фомин остановились на минуту и переглянулись между собой.

– Пацаны, вы как? Что скажете? – спросил Некрасов.

– Хрен с ним, пускай идёт… – поморщившись, махнул рукой Максим. У него всё ещё сильно болел живот после Минькиного удара.

– Пусть, пусть, – кивнул Фома. – Не гнать же пинками придурка этого!

– Сыпь за нами. Пацаны не против. Только в темпе! – огласил «приговор» Алексей. Сёме не надо было повторять дважды. Опасливо косясь на недавнего «авторитета» Малькова и на могучего Горшенеггера, Зеленский осторожно, бочком, обошёл их и припустил по тропинке вслед за удаляющейся внушительной фигурой Некрасова.

– Вот сука… – процедил сквозь зубы главарь Минька, имея в виду то ли бывшего друга Некрасова, то ли неблагодарного сопляка Зелёного, то ли саму жизнь, которая устроена вот так, а не иначе. Затем Минька повернулся и быстро пошёл в сторону, противоположную той, куда ушли его недруги. Вслед за ним послушно потопал Лёха Горшков.

Смеркалось. Приятная вечерняя прохлада, освежающая, будто холодный лимонад, заполнила собой все улицы, улочки и закоулки Иванова Мха. Коты и кошки, ночные хозяева посёлка, что ещё недавно нежились в сонной истоме на нагретых солнцем подоконниках, скамейках и крытых черепицей и шифером крышах, прогуливались там и сям, задрав хвосты и распушив усы-антенны. Галки и вороны, шумно галдя, устраивались на ночлег в кронах старых лип.

Ребята шли по улице молча. Бору и Фомину не хотелось ничего говорить при перебежчике Зеленском, которому они не доверяли. А Некрасов был неразговорчив по самой природе своей. Первым нарушил тишину Сёма:

– Мой дом. Я пойду, да?

– Чеши. И давай компанию себе поаккуратнее выбирай, – сказал Некрасов.

Сёма не ответил. Серым крысёнком он юркнул в свою подворотню.

– Говнюк, – хмуро буркнул Денис.

– Не то слово! – согласился Макс.

– Молодой ещё… – примиряюще прогудел Некрасов. – Ладно, парни. Давайте я вас сегодня до дома провожу. Мальков обид не прощает. А завтра… Завтра – поглядим.

И они зашагали дальше уже втроём. На улице зажглись немногочисленные фонари. Свет их большими жёлтыми кругами ложился на дорогу, освещая каждый, даже самый маленький камушек. За пределами же этого круга темнота казалась ещё чернее. Ребята шли по вечерней дороге, а когда на пути случался очередной фонарь, они словно ненадолго, буквально на пару мгновений, снова попадали в белый день. Шаг, другой – и темнота накрывала их с головой своим чёрным плащом.

– Ну вот я и пришёл, – сказал Денис. Его дом был первым. – Спасибо, Лёха!

Фомин широко улыбнулся Некрасову и крепко пожал его могучую, великанскую руку. Затем звонко хлопнул по правой ладони Бора и, немузыкально насвистывая, зашагал к дому. У самой калитки Фома некстати вспомнил о спиннинге. Улыбка сползла с его лица, а железная скрипучая дверь отворилась с таким трудом, будто к ней на цепях были подвешены пудовые гири.

– Навешает ему отец за спиннинг… – тихо проговорил Макс, глядя вслед ушедшему Фоме.

– Ничего! Шкура крепче будет, – ухмыльнулся Лёха. – Ладно, пойдём до тебя побыстрее, а то у меня дела сегодня ещё.

– Погнали, погнали, – ответил Бор, и они быстрым шагом, переходящим на лёгкую рысь, заспешили к дому Максима.

– Лёх, – спросил на бегу Макс, – а ты завтра к Даниле-мастеру идёшь? Завтра же суббота. Чаепитие.

– Само собой! – ответил Некрасов. – Мне ещё книжку тренеру отдать надо.

– Всё про Японию читаешь, Лёх?

– Читаю. Интересно.

За последние полгода Алексей перетаскал из библиотеки Коршункова все книги о Японии. Вначале он читал только книжки, посвящённые карате и другим воинским искусствам. Потом, увлёкшись, начал читать об истории средневековья Страны восходящего солнца. Об искусстве, традициях. Даниил Алексеевич всячески приветствовал тягу Некрасова к чтению. Сперва учитель ненавязчиво подсовывал Лёше книги. Позже Алексей начал просить их сам.

В окнах Максима горел свет. Мама и бабушка ждали его и, видимо, уже волновались. Обменявшись рукопожатиями с Алексеем, Бор поспешил домой. Некрасов же отправился дальше. Неподалёку от Максима, всего через два дома, проживал дядя Алексея, двоюродный брат его отца. Что примечательно, дядя был полным тёзкой своего племянника. Алексей Некрасов-старший в юности подавал большие надежды как боксёр-полутяж, но потом попал в аварию и уже лет двадцать был прикован к креслу-каталке. Лёхин отец, Виталий, не раз предлагал брату переехать к нему, но дядя Лёша решительно отказывался. Видимо, боялся стеснить. Некрасов-младший бывал у дяди почти каждый день: приносил продукты, помогал по дому. Сегодня они договорились вместе посмотреть футбол. На завтра же у Алексея был запланирован кросс, а после – чаепитие у тренера.

Традицию таких чаепитий Коршунков ввёл уже давно, предложив каждую последнюю субботу месяца собираться у него дома, чтобы подвести некие итоги и просто поговорить. Вначале ребята отнеслись к предложению сэнсэя без особого энтузиазма. Какой, в общем-то, интерес сидеть за одним столом с взрослым человеком и обсуждать какие-то там проблемы? Не поприкалываться нормально, не «оторваться» как следует… Но уже через пару месяцев традиция эта так полюбилась юным каратистам, что они сами дня за три до заветной субботы по десять раз подходили к тренеру, чтобы спросить: «А у нас всё в силе? Собираемся в этот раз?»

Приходили все обычно заранее, ещё за полчаса. Потом сообща дожидались во дворе, пока часы покажут шесть. Каждый приносил из дома что мог. Но особенно все ждали прихода Толи Шмелёва. Его мама пекла совершенно изумительные пироги. С яблоками, с вишней, с картошкой… Анатолий традиционно опаздывал. Коршунков как-то, отчитывая после тренировки Шмелёва за нерасторопность, сказал: «Копается, копается… Таких любителей копаться среди остального человечества не сыщешь! Только среди сусликов, кроликов и отдельных видов тушканчиков». С тех пор к Шмелёву, которого доселе сокращённо именовали Шмель, намертво приклеилась кличка «Суслик», или коротко – «Сусл». На чаепитие Сусл умудрялся опаздывать тоже, но пироги Сусловой мамы компенсировали все неудобства и гасили любые «народные возмущения».

Как правило, за чаем происходили оживлённые дискуссии, перераставшие порой в ожесточённые споры. Предметом дискуссий могло быть что угодно – от возможности существования жизни на других планетах до рок-музыки, от теории Дарвина до научной фантастики. Надо заметить, что Даниил Алексеевич вёл себя во время горячих споров весьма дипломатично. Учитель никому не навязывал своё мнение, но всегда просил не переходить в спорах на личности и учиться грамотно аргументировать свою точку зрения. Он был подобен мудрому дирижёру, который мягкими, деликатными движениями превращал нестройное и порывистое звучание мыслей учеников в нечто более организованное, но от этого не менее самобытное и оригинальное. Некрасов во время дискуссий обычно помалкивал, тихо сидя в углу. Он не был настолько начитан, как многие из старших учеников Коршункова. Не был он и заядлым спорщиком вроде Бора или его закадычного друга Фомы. Последний, кстати, прочёл в жизни книг определённо не более Лёхи Некрасова. В спорах Фомин брал скорее громкостью аргументов, чем их обоснованностью. Некрасову просто нравилось в этой простой и между тем интересной атмосфере. И ему было странно вспоминать, что ещё не так давно мог в компании себе подобных, прихлёбывая пиво, часами хохотать над дурацкими анекдотами и ещё более дурацкими «историями из жизни».

На следующее утро Максим проснулся очень рано. Не было ещё и пяти. Мама и бабушка спали. Макс быстро оделся и выскользнул из дома. К завтраку он планировал вернуться.

Вчера, когда он пришёл домой, его не ругали. Мама молча поставила ужин на стол и ушла в свою комнату. Макс заметил, что глаза у мамы красные, заплаканные.

– Мам, ну, не получилось у меня вовремя прийти… Ну, извини! Не утонул же я, правда! – принялся оправдываться Бор. Как всегда в таких случаях, ему было одновременно неловко и отчаянно стыдно – Да, и что бы там могло случиться? Ну что, съели бы меня там кроко… Макс хотел сказать «крокодилы», но осёкся, вспомнив недавнее происшествие на реке. – В общем, больше – не повторится! Буду в следующий раз вовремя, как штык! Обещаю! Торжественно клянусь! А, мам… – Максим тихонько постучал в дверь маминой комнаты. – Ты уже спишь? Ладно, спокойной ночи тогда! Бабушка красноречиво шуршала газетами, сидя в любимом своём, старинном кресле. На проштрафившегося внука она даже не смотрела. Подчёркнуто. Помахивая хвостом, на кухню явился Пифагор. Кажется, только он был готов общаться с Максом в этот вечер. Коротко мякнув, кот запрыгнул к юному хозяину на колени и, устроившись поудобнее, громко замурлыкал.

– Что они дуются-то на меня, Пиф? – спросил Макс у кота. – Вроде и опоздал всего на час. Ну на полтора! Догадались по моему виду, наверное, что я влип во что-то… Опекают меня, будто я ребёнок!

Пифагор внимательно посмотрел на Максима своими зелёными глазищами, потом спрыгнул на пол и удалился из кухни столь же чинно, как и пришёл. Кажется, кот тоже не одобрял поведение Максима. А самое противное, что сам Бор в глубине души решительно своего поведения не одобрял. Надо было ещё извиниться, конечно. Перед мамой, да и перед бабушкой, конечно. Не «для галочки», а нормально извиниться. Не выпендриваться и не строить из себя шибко взрослого. Коршунков говорил, что искренне извиняться и признавать свои ошибки способны только по-настоящему сильные люди. Максим твёрдо решил, что попросит прощения у мамы и бабушки сразу же, как увидит их утром. И обязательно ещё до того, как все сядут за стол. Чтобы всё стало, как всегда. Чтобы мама шутила и расспрашивала Максима о его делах, а бабушка ворчала и ругала цены и политиков. Чтобы непременно стало всё, как всегда!

Но это произойдёт несколько позже. Сейчас же Бор спешил туда, откуда они с Фомой сломя голову бежали вчера. На тот самый берег напротив трёх островов, Короля, Шута и Принцессы Татьяны. Бору было очень страшно возвращаться туда. До дрожи в коленях и замирания в животе страшно. Но желание вернуть другу его драгоценный спиннинг было сильнее этого страха.

То ли утренний холодок подгонял Максима, заставляя двигаться быстрее, то ли по знакомой дороге идти проще, но расстояние до трёх островов показалось мальчику гораздо короче. Уже через два с лишком часа он был на месте. Вот и три острова… Макс глубоко вздохнул, зажмурился, сосчитал про себя до пяти и уверенным, твёрдым шагом спустился на берег. Вот и вчерашнее кострище. Вот брошенный впопыхах котелок. Но где же спиннинг? Максим пошёл вдоль по течению реки, внимательно глядя под ноги. Через некоторое время занятие это так увлекло его, что он совершенно забыл о своих недавних страхах. Солнце поднималось всё выше. Камышевки распевали в зелёных зарослях. Макс принялся насвистывать развесёлую мелодию, вторя птицам. А вот и… Наконец-то! Спиннинг лежал совершенно открыто на песке. Бор внутренне похвалил себя, что вышел из дома так рано. Случись бы тут какой прохожий рыбачок, быстро бы приделал фамильной драгоценности семейства Фоминых ноги. Макс наклонился, поднял спиннинг с песка и в этот момент увидел его. Крокодил! Тот самый! Колени у Бора задрожали, а сердце провалилось так глубоко, что, казалось, достигло пяток.

Крокодил лежал у самой кромки воды, метрах в пятнадцати от остолбеневшего от ужаса подростка. Водяное чудище было всё опутано какой-то водной растительностью и совершенно не шевелилось. Максим немного осмелел. Поборов ватную слабость в ногах, он осторожно повернулся и, стараясь ступать бесшумно, пошёл прочь с проклятого берега.

– Макс? – Бора будто током ударило: голос родился из ниоткуда, словно возник сам по себе в его голове. К тому же голос этот был очень знакомым.

– Подойди ко мне, не бойся! Это я, Зелёная Борода.