Читать книгу: «Записки уездного учителя П. Г. Карудо», страница 2

Дело тут вот в чем. Обвенчались Даша и Бровин быстро и без особого шика, поскольку Бровин торопился в Москву, где собирался открывать собственный банк. Матушку, само собой, они забирали. И тут драгоценная родительница моя как будто вспомнила о моем существовании и решила просить зятя "замолвить словечко". Я в то время ждал места. В день отъезда Даша подошла ко мне и сообщила, что Семен Евгеньевич сдержал данное мне слово и составил протекцию. Уже на следующей неделе я мог проследовать на место службы.

– Смотри же, братец, – не без хитрицы, которой я тогда не понял, сказала Даша. – Поставь за нас свечку, как прибудешь да обживешься на новом месте.

Я искренне и шумно благодарил сестру, вдруг возомнив, что между нами наконец-таки вспыхнули родственные чувства. Через несколько дней, явившись за путевкой, я обнаружил, что надлежит мне следовать в Новгородскую губернию, в уездный город Устюжну Железопольскую, в Святопетровское реальное училище. В ответ на мое недоуменное бормотание об ошибке, о шурине и т.д. мне ответили, что не только никакой ошибки нет, но совсем наоборот. Я должен был отправляться к месту как можно скорее, поскольку предшественник мой, человек весьма пожилой, внезапно скончался в возрасте 87 лет, а замещающий его временно преподаватель хоть и молод и силен, однако пьет как сапожник и разглагольствует с учениками самым откровенным образом.

– Такое, подлец, несет! – в сердцах сказал мне чиновник департамента. – Хоть сейчас в каторгу! Да, все кругом знают, что дурак, вот и не связываются. Однако отрокам неприлично с эдаким… Вы-то, милостивый государь, как по части злоупотреблений?

Что ж, ничего мне не оставалось больше, как ехать. Тут, собственно, и заканчивается моя изрядно затянувшаяся присказка. Единственное мне оправдание в том, что сделана она по настоянию издателя. Все же надеюсь, что не сильно утомил читателя подробностями своей заурядной биографии.

Глава 2. На подступах к Устюжне

Признаться по совести, получив должность в Устюженском реальном, я думал, что не долго мне осталось пожить. Спасибо сестрице и шурину-благодетелю! Сырой, болотный климат, близость рудных шахт, беспрерывно чадящий оружейный завод неизбежно должны были довести меня, наконец, до чахотки. И в самом деле, после суток, проведенных в вагоне третьего класса, и очутившись на железнодорожной станции в Весьегонске, я чувствовал, что уже заболеваю. А мысль о том, что впереди чуть ли тридцать с лишком верст, проехать которые придется неизвестно как, кроме маеты и темного, неприятного томления ничего не порождала.

Но главное, что поразило меня сразу же по прибытии на означенную станцию, пугающая, прямо мертвенная пустота. У станции не велось торговли, не побирались нищие, не толкались и не кричали извозчики, словом, не было и признака привычных человеческому глазу повседневных обстоятельств. Не знаю, как другие, а я так и придумать не могу ничего более тревожного, чем пустынный уездный город!

Однако ж, как почти всякая мистика, запустение, царившее в Весьегонске, объяснилось довольно-таки обыденным образом. Не найдя себе не то что приличного, а хоть какого-то экипажа, я отправился разыскивать почту со смутной надеждой найти там лошадей и как можно скорее отправиться дальше, в Устюжну.

Пока я шел по улицам городка, мне навстречу попались лишь двое прохожих: первый – дворовый пес весьма неблагопристойного вида, второй – юный мастеровой, еще менее благопристойный, чем первый, встреченный мною. Завидев меня, мастеровой перешел на другую сторону улицы и, раскрыв рот, взирал на меня, как на величайшее чудо. Признаться, после всего этого меня мало удивил тот факт, что на дверях почты висел прекрасный, хоть и не новый, замок. Мне оставалось лишь отправиться обратно на станцию за оставленным там багажом и искать ночлега в надежде, что завтра городок пробудится и явит если не европейскую деловитость, то хоть азиатское гостеприимство.

Но вдруг меня окликнули. Не по имени, конечно, но раз на улице никого не было, так я сразу и понял, что обращаются ко мне. Я увидел невысокого человека, сильно запыхавшегося, в черном сюртуке и брюках, которые прекрасно контрастировали с маленькой, совершенно лысой головой. Человек этот прямо-таки бежал ко мне, периодически вскидывая вверх руку, в которой была зажата шляпа, как будто сигнализировал, в чем уже не было никакой нужды, ибо я стоял и прямо смотрел на него.

– Молодой человек, извините… – из-за сильнейшей одышки он не мог говорить ровно. – Что почта?

Я лишь кивнул на висящий замок.

– Ах ты! – снова задохнулся человек, но теперь как будто от возмущения. – Сторож местный… Подлец! Иди, говорит, братец, к Захудаилову, тому, что держит номера… Он татарин, у него лошади найдутся. Обманул, негодяй! Не то что лошадей нет, так и сам Захудаилов заблаговременно утек к снохе в деревню… Угораздило же!

Я, признаться, не понимал ни слова из того, что говорил этот запыхавшийся субъект, да и не было охоты вникать. Волновало меня лишь то, как поскорее убраться из этого городка. Но пока подбежавший человек отпыхивался, я успел его хорошенько разглядеть: пожилой, но бодрый господин, лет пятидесяти, может, и поменьше, почему-то казалось, что он моложе, чем на вид, физиономия его была совсем невыразительная, маленькое личико, с острым носиком, быстрыми, с красными прожилками глазками и бесцветными губами.

– Так что, во всем городе лошадей не сыщешь? – спросил я человека. Тот вдруг звонко и добродушно рассмеялся, потом очень внимательно осмотрел меня.

– Вы, я так вижу, человек столичный? – спросил он меня.

Я ответил утвердительно.

– В таком случае позвольте перво-наперво представиться – Федор Кузьмич Пролесин, – отрекомендовался человек.

Я тоже представился.

– Да, кажется, влипли мы накрепко, Петр Григорьевич… – задумчиво произнес Федор Кузьмич.

– А что тут, собственно, происходит, ей-богу, как будто чума!

– О, мой юный друг! – Федор Кузьмич даже воздел глаза к небу. – Тут кое-что получше чумы. Угораздило нас оказаться в этом городишке в день именин начальника полиции города.

– И что же? К нему и лошади приглашены?

Федор Кузьмич снова засмеялся своим звонким смехом.

– О нет! Просто все лучшие лошади и экипажи в городе отобраны для увеселительного катания.

– Так я бы, собственно, на лучших и не претендовал. Хоть каких-нибудь бы дали…

– Ааа, – с хитрым видом протянул Федор Кузьмич. – Те, что поплоше, надежно укрыты, не дай бог попадутся на глаза, отберут да еще всыпят за утайку горяченьких!

– Кошмар…

– А я-то, старый дурак! Просто из головы вон вылетело! Я, видите ли, тоже по срочному делу здесь… Вы, кстати, куда путь держите?

– В Устюжну.

– О! – прямо просиял Федор Кузьмич. – Вот уже мелькнула хоть тень везения. Мы с вами получаемся попутчики. Ничего, вдвоем легче будет. Вы, простите мою любопытность, к родственникам?

– Скорее уж по долгу службы. Еду преподавателем в Святопетровское реальное училище.

– Ну, наконец-то! – Федор Кузьмич даже хлопнул себя по бокам. – Прежний-то учитель, тот, что помер, еще ничего был, богобоязненный старичок. А нынешний ваш временный заместитель, – Федор Кузьмич поднял глаза к небу и покачал головой. – Якобинец в самом гадком смысле слова. Мнит себя прогрессивным человеком, а не знает, что со времен Французской-то революции много воды утекло и сами революционеры нынче другие… Ему бы самому поучиться, ума поднабрать, а все туда же, преподавать! Впрочем, наш барон его уж проучил разок, вожжами на конюшне.

– Вы, я вижу, хорошо осведомлены. Тоже по преподавательской части?

– Ну что вы! Служу помощником поверенного в нотариальной конторе. Да город-то маленький. А истории с этим, простите за выражение, типом, всегда громкие. Но что-то мы совсем заболтались. Мне в город непременно сегодня попасть нужно.

– Да и мне задерживаться резону нет, – сказал я, и мы отправились на поиски лошадей.

Федор Кузьмич показал себя человеком деятельным и несомненно осведомленным. В какие-то полчаса мы обежали пять постоялых дворов и конюшен, и хоть толку от того не было вовсе, зато я был абсолютно уверен, что лошадей на тех дворах действительно не было. Мой спутник так умел втереться в разговор, столь был внимателен к словам и самим жестам собеседника, что у того не было ни малейшего шанса что-либо скрыть. Я поймал себя на мысли, что и со мной Федор Кузьмич заговорил довольно ловко и запросто, и вот уже знает обо мне довольно многое.

Словом, после всех ухищрений нам удалось выяснить, что у некоего кузнеца гостит деверь, прибывший к родственнику из соседней деревни на собственной лошади. Мы отправились к кузнецу, и после долгих препирательств тот открыл своего деверя и его лошадку. Деверь этот оказался довольно молодым еще крестьянином, с лицом, невероятно заросшим бородой, которая, по-видимому, добавляла ему не менее десятка лет. Вообще, он оказался мужиком чрезвычайно умным, хотя ум этот был такого свойства, что, пожалуй, мог только раздражать окружающих. Поначалу он страшно перепугался и принялся было молить Христом-Богом не отбирать лошади, но довольно скоро понял, что его имуществу ничего с нашей стороны не угрожает. Наоборот, очень скоро он сообразил, что имеет хороший шанс поживиться, и стал беспощадно торговаться, назначая цену, впятеро превышавшую даже довольно щедрое предложение Федора Кузьмича.

– Судите сами, – бормотал деверь. – Риск-то каков! Потом не воротишь…

– Так что ж ты, братец, одним махом и телегу и клячу окупить хочешь, да на сладки пряники чтоб осталось? – тщетно возражал Федор Кузьмич.

Наконец, о цене договорились, и можно было двигаться в путь.

Сейчас мой отъезд из Весьегонска представляется весьма комичным, хотя тогда я был весьма и весьма раздосадован. Во-первых, предстояло тридцать верст трястись на телеге, во-вторых, возничий наш наотрез отказался заезжать на станцию за моим багажом, который мне все-таки пришлось волочь самостоятельно (правда, не без помощи Федора Кузьмича) до дома кузнеца, в-третьих, до выезда из города я обязан был лежать на телеге и изображать умирающего больного, едущего благословиться в последний путь у единственной тетки. Федору же Кузьмичу была отведена роль поверенного.

– Его превосходительство – человек набожный, – пояснял хитрый деверь. – Такой транспорт не посмеют законфисковать…

Выдумка пришлась явно по вкусу Федору Кузьмичу, на возничего нашего он взглянул даже не без уважения. Словом, так и тронулись. Как только я улегся на телеге, возничий совершенно по-хозяйски присыпал меня соломой.

– Эдак вид боле жалкий, – пояснил он.

Федор Кузьмич был полностью доволен и, кажется, весел. Хоть я и досадовал на него за отсутствие сопереживания моему шутовскому положению, однако ж сознавал, что в лице его обрел ценного знакомого. Из его рассказов можно было заключить, что в Устюжне он знает всех и вся, принят во всех лучших домах, свой человек в обществе и прочее.

– Кстати, насчет общества, не переживайте сильно, – утешал меня Федор Кузьмич. – У нас, конечно, не столица, но людей интересных много, не заскучаете. Вот взять хоть нашего барона! Такой типаж и в Петербурге, пожалуй, не сыщете. А ну, стой! – крикнул он вдруг вознице.

– Что такое? – недоуменно пробормотал возница, а Федор Кузьмич уже скакал через колеи к большой серой покосившейся избе, довольно мрачного вида.

Мы пересекли черту города, и посему я решил подняться и привести себя, наконец, в должный вид. Но не тут-то было!

– Лежите, барин, – умоляюще заговорил возница. – Тут парк рядом, там-то самое гуляние и есть. Не ровен час, его превосходительство нагрянет.

– Да зачем же они будут из парка отлучаться? – недоумевал я.

– Дело известное! – усмехнулся возница и кивнул в сторону избы, и, как будто отвечая его словам, из-за леса послышалось веселое гиканье и топот многих копыт. Шум веселья пролетел мимо, и снова все стихло, ни одной живой души так и не показалось. Возница стянул шапку и перекрестился. Тут из дверей избы показался Федор Кузьмич. Он ловко и споро прыгал через лужи, направляясь к нашей телеге. За пазухой сюртука он что-то придерживал.

– Вот каналья! – более весело, чем сокрушенно, воскликнул Федор Кузьмич. – Туда же, карга старая, отпускать не хотела! Все, говорит, забрали. Да я ее знаю!

Как немедленно выяснилось, Федор Кузьмич говорил о бабке, беззаконно торговавшей вином прямо с крыльца избы. По случаю именин бабка сочла за лучшее временно прекратить торговлю, тем не менее, Федору Кузьмичу удалось-таки выудить у нее полштофа водки. Запрыгнув на край телеги, он вынул из-за пазухи свою добычу.

– Не сочтите за дерзость, – проговорил Федор Кузьмич, протягивая мне зеленоватую бутылку. – Я и сам не любитель, исключительно ради спасения от сырости и ветра.

– Благодарю покорно, не имею склонности, – ответил я именно то, что было чистейшей правдой, спиртное я не мог переносить ни в каких видах.

Федор Кузьмич похлопал возницу по плечу, и мы тронулись. Он несколько насупился, услышав мой отказ, но, сделав пару глотков, снова вернулся к оживленному настроению духа, а скоро возобновил и свои увещевания насчет города.

– А если касательно женского полу, – доверительно понизив тон, продолжал Федор Кузьмич. – То уж тут никакими средствами не сможете переубедить, будто есть где-то краше девицы, чем в нашем городе. Самые-то лучшие цветы в провинциальных оранжереях произрастают. А в столицу их только на показ привозят. Не так ли?

– Пожалуй, самые красивые цветы к нам из-за границы везут, – несколько угрюмо ответил я.

– Ну, умыли вы меня! Прямо умыли! – радостно воскликнул Федор Кузьмич и сделал большой глоток своего зелья.

Он, кажется, не заметил моей угрюмости, чему я только обрадовался, как и тому, что разговор свернул на другую тему. Дело в том, что к тому времени общение мое с прекрасной половиной человечества было крайне неудачным. В присутствии дам я конфузился, говорил глупости, а то и пошлости, в итоге сам же отчаянно за них краснел. В общем, предмет этот был весьма и весьма щекотливый.

В душе я жаждал и искал общения с дамами, и не то что в каком-то там особенно сладострастном смысле. О нет! Самый невинный разговор в обществе удовлетворил бы меня абсолютно, пока, по крайней мере. Я чувствовал неодолимую потребность женского общества. Потому хоть я и выказал внешнее любопытство, когда разговор зашел о сельском хозяйстве, а затем и промышленности Устюженского уезда, но внутренне возликовал возможности быть представленным, так сказать, на дамской половине устюженского общества.

Путь наш до Устюжны завершился, уже когда бледные северные вечера совсем загустели. Потому я не смог составить отчетливого первого впечатления о своем новом месте жительства. Да, пожалуй, и к лучшему. Что бы я мог сказать об Устюжне после всех дорожных приключений, сырости, холода и жесткой тележной тряски на протяжении последних тридцати верст? Однако впереди были новые хлопоты. По прибытии в город я имел предписание явиться к директору училища, который и помог бы мне найти квартиру. Но, учитывая обстоятельства столь позднего моего прибытия в город, я считал неприличным стучаться в дверь постороннего мне человека. Потому я и обратился к Федору Кузьмичу с вопросом о номерах или, на худой конец, постоялом дворе. Надо сказать, что возлияния, которыми Федор Кузьмич отнюдь не пренебрегал на всей длительности пути, сильно его ослабили. Однако, несмотря на несколько рассеянное состояние свое, Федор Кузьмич запретил мне даже и думать о таких пустяках.

– Мне все равно сейчас в контору надо заглянуть, хотя уже и за полночь, – проговорил Федор Кузьмич. – Там у меня прекрасный кабинет, диван – что перина. Выспитесь как младенец.

– Неудобно как-то, честное слово, – меня действительно сконфузило предложение Федора Кузьмича, и так уж он для меня достаточно сделал. – Уж я лучше бы в гостинице…

– Ну-ну, бросьте! Право, обидите меня отказом, – надулся Федор Кузьмич. – И неудобного ровным счетом ничего нет. Там сторож Тимошка, большой души человек! Я ему наказ сделаю, никто вас не побеспокоит. А уж с утра я сам за вами явлюсь.

На том и порешили.

Глава 3. Училище

Кабинет, в котором устроил меня на ночь Федор Кузьмич, оказался хоть и чистой, но очень маленькой комнатенкой с письменным столом у единственного окна и старинным диваном у стенки. Остального пространства в помещении хватало ровно на то, чтобы вошедший в кабинет посетитель мог усесться на стул против стола. Справедливости ради скажу, что выспался я довольно хорошо, диван оказался весьма комфортабельным ложем.

Утром конторский сторож Тимофей, которого я ни в коем случае не мог назвать Тимошкой ввиду его грузной солидности, провел меня в комнату, где я смог умыться. Сама контора занимала двухэтажный особняк, и когда я шел из своей "спальни" с полотенцем, перекинутым через плечо, вслед за Тимофеем, то навстречу нам уже попадались служащие с бумагами да папками в руках. Удивительно, но ни само мое присутствие, ни мой затрапезный вид никого не заставили даже брови приподнять. Все происходило как бы совсем натурально, будто по коридорам конторы ежедневно проходят люди в одних рубахах и панталонах, с полотенцами да мылом.

Тимофей, отрекомендованный Федором Кузьмичом как человек "большой души", действительно подтверждал это звание. Походил он скорее на швейцара в хорошем петербургском доме, чем на сторожа. Носил седые, но пышные бакенбарды, был молчалив и исполнен достоинства. Быть может, мой внешний вид и не смутил никого единственно потому, что шел я в сопровождении Тимофея. Признаться, я всегда завидовал таким людям. Казалось бы, что он такое? А вот всякий ему кивает, и тайну души доверит, и совета спросит. Да и Тимофей не оплошает – тайну сохранит, совет даст.

А вот еще вопрос, да поважнее первого: почему такие, как Тимофей, люди, как правило, не имеют в жизни своего естественного продолжения? Как ни встретишь такого, так непременно узнаешь, что сын его пьяница и балагур или того хуже. Что дочь бежала с офицером и прочее, и прочее. Ну да к этому еще вернемся.

Воротившись в кабинет, умытый и расчесанный, я застал там Федора Кузьмича. Был он в прекрасном расположении духа, невзирая на довольно-таки обильное вчерашнее возлияние.

– А, вот и вы! – вскричал он, стоило мне ступить через порог. Сидел он не за столом, а на диване, будто и правда это он был моим гостем. – С добрым утречком! Как почивали?

– Благодарю вас, Федор Кузьмич. Все благополучно, – ответил я.

– Ну и чудно! А что я говорил? Ведь чисто перина, а не диван!

Я вдруг опомнился.

– Вы меня простите, Федор Кузьмич, я сей же час уберусь. Вам небось работать нужно…

– Ничуть не бывало, – весело проговорил Федор Кузьмич. – На сегодня выходной взял. Во-первых, заслужил-с, во-вторых (и главных!), не хочу вас покидать, так сказать, на полдороге.

– Что вы! И так я вам по гроб жизни обязан! Уж и не знаю, чем отплатить.

– А вот что! Для начала давайте-ка позавтракаем вместе. Не откажите в компании.

– Я с превеликим удовольствием. Только вот не знаю, мне ведь в училище к начальству явиться надо.

– Не извольте беспокоиться. Алексей Иваныч, директор Святопетровского вашего, ранее полудня в стенах училища не появится.

– Вам это наверное известно?

– Специально справился, Петр Григорьевич. У них жена хворая. Я как раз по дороге сюда нашего доктора встретил, так он мне все и объяснил.

– Что ж, тогда пожалуй.

Мы вышли из конторы. Перед самой дверью прямо на крыльце сидел Тимофей и, видимо, поджидал нас. Завидев Федора Кузьмича, он встал и подошел к тому почти вплотную.

– Федор Кузьмич, батюшка, вы уж и сегодня приглядите, хоть вполглаза, – понизив голос, проговорил Тимофей. Было странно видеть на его степенном лице просительное выражение. – Так одолжите старика, что уж…

– Ну, что ты, что ты, Тимофей, – перебил его Федор Кузьмич. – Бог с тобой, какие уж там одолжения! Пригляжу как за своими.

– Дай, вам Бог здоровья!

– Ты лучше вот что, Тимофей, – сказал Федор Кузьмич. – Багаж Петра Григорьевича пока у себя сбереги. Петр Григорьевич, вы когда намерены на квартиру въехать?

– Думаю, сегодня к вечеру непременно определюсь, – ответил я, хоть и не знал пока точно, где и как буду квартировать.

– Не извольте беспокоиться. Сколько нужно, пусть лежат чемоданы ваши. В полной сохранности будут, – заверил меня Тимофей.

Мы отошли несколько от конторы, тогда Федор Кузьмич объяснил свой диалог с Тимофеем.

– Детки у него, двойняшки – Татьяна и Иван, чрезвычайно непоседливы, – сказал Федор Кузьмич. – Хотя уже подростки, оба гимназию кончили. Оба умные да талантливые. Характер только подкачал. Вот Тимофей и опасается, как бы не напроказили. Они ведь, сами видите, происхождения простого, а в обществе приняты, за ум и сердце их уважают. Конечно, старик скандала боится как огня.

– Что ж возраст такой, что оскандалиться немудрено, тем более при бойком характере, – глубокомысленно заметил я.

– Да он не простого скандала боится, а выдумки. Иван-то на них горазд! Вот я вам расскажу, что они в прошлом году учудили! Да лучше не сейчас… К тому же вы обоих, и брата и сестру, можете сегодня же вечером увидеть.

– Каким же образом?

– Да, видите ли, сегодня вечер состоится в одном приличном доме, так я взял на себя смелость послать хозяевам записку, что буду не один, имея в виду вас, конечно.

– Право, неудобно, Федор Кузьмич! – я, наверное, даже покраснел. – Первый день в городе, а уже к кому-то…

– Что ж тут такого? Все лучше, чем дома скучать. И не к кому-то, а к супружеской чете Видясовых, фамилия в нашем городе небезызвестная.

– Я несколько смущен столь скорым приглашением…

– Бросьте, да не съедят же вас!

Мне ничего не оставалось больше, как согласиться.

Дорогой до трактира я успел осмотреться. Устюжна хоть и не блистала чистотой улиц и убранством домов, но впечатление производила хорошее, и дышалось мне до странности легко. Хотя был я озабочен одним обстоятельством. Мне вдруг стало странно: что это Федор Кузьмич так ко мне привязался? Как будто у него и дела другого нет, как меня обустраивать. Но, забегая вперед скажу, что разгадку этому вопросу я нашел уже через несколько дней. Дело в том, что явление пришельца, пусть даже заезжего чиновника из соседнего уезда, было в городе делом редким. Так что такая, в сущности, мелочь, как прибывший из Петербурга молодой учитель, вообще сравнима была с небольшим астрономическим явлением.

Ум у Федора Кузьмича был, очевидно, живой и подвижный, а потому жаждал нового, все равно чего – лишь бы как-то разнообразить череду дней. Так что будь я даже брюзгливой петербургской старухой, приехавшей для того, чтобы кинуться головой в рудную шахту, и тут Федор Кузьмич оказал бы мне полное содействие.

Изрядно подкрепившись за завтраком, Федор Кузьмич спросил себе бутылку мадеры. Я же пил чай и уже поглядывал украдкой на часы, опасаясь, что под действием напитка Федор Кузьмич разомлеет и снова станет болтлив, как это уже случилось с ним на пути из Весьегонска. К счастью, я ошибся. Федор Кузьмич, оказалось, следил за временем даже лучше моего.

– Петр Григорьевич, вам бы стоило идти, если не хотите заставить начальство себя ждать, – тактично сказал он. – К сожалению, не смогу вас проводить, дела-с, – застенчиво потупив взор, объяснил Федор Кузьмич, после чего дал подробнейшее описание предстоящего мне маршрута, которым я с большим успехом воспользовался.

Директор Святопетровского реального училища Алексей Иванович Черновецкий принял меня в своем кабинете – средних размеров комнате с большим окном, очень опрятной и даже со вкусом обустроенной. Обстановка кабинета давала отчетливые представления о пристрастиях хозяина. Множество комнатных растений в горшках стояло на подоконнике и в дальнем углу кабинета. По стенам висели гербарии, забранные в рамы, и три гравюры, изображавшие разного вида папоротники, показанные в разрезе вместе с корневой системой, под каждым изображением была подпись на латыни.

Алексей Иванович был молодым мужчиной лет сорока, очень благопристойной, ухоженной наружности. Светлая борода окаймляла округлое лицо его. Нос, губы, рот – все было правильной и приятной формы. Костюм его также был безукоризненный. Но отчего-то рождалось впечатление, что все внешнее благополучие – не более чем ширма, за которой кроется некий трагический излом в судьбе или характере, а может, и тщательно укрываемый порок. Словом, с первой встречи к такому человеку в объятия бросаться не станешь.

– Поздравляю вас с прибытием, Петр Григорьевич, – сказал Алексей Иванович и одарил меня крепким рукопожатием. – Хотелось бы сразу покончить с одним делом. Вам следует принять кабинет от вашего предшественника. Он, как вы, может быть, слышали… Впрочем, идемте. Все сами увидите.

Алексей Иванович решительно шагнул к двери, я последовал за ним.

– Этот заместитель ваш – Степан Кириллович, существо весьма странное, – говорил Алексей Иванович, чуть поворотив голову назад, поскольку я не поспевал за его скорым шагом и шел чуть позади. – Конечно, он абсолютно безобиден… Впрочем, возьмем-ка с собой Федора… Сделайте одолжение, подождите меня здесь одну минутку.

Алексей Иванович скрылся в боковом коридоре. Я же пока осмотрелся. Сразу было видно, что в училище поддерживается идеальный порядок. Правда, пока оно пустовало по случаю выходного дня, а, как известно, присутствие детишек порой сильно преображает и самые благообразные помещения.

Заскучать за разглядыванием стен я не успел. Алексей Иванович вернулся, кажется, даже раньше, чем через минутку. С ним был рослый детина с бульдожьим лицом, лет, наверное, пятидесяти, чрезвычайно крепкого сложения. Пожалуй, единственное, что выдавало его возраст, это редкие с проседью волосы да сильно обрюзгшее лицо.

– Вот, Федор Федорыч, познакомьтесь, – сказал Алексей Иванович. – Это Петр Григорьевич – новый наш преподаватель географии. А это – Федор Федорыч, наш смотритель, следит, чтоб на переменах отроки не слишком шалили в коридорах, – отрекомендовал Алексей Иванович детину.

Федор Федорыч слегка поклонился мне, но руки не подал.

– Давно бы пора, – сказал он, и губы его разъехались в неприятной улыбке.

– Что ж, идемте.

Мы последовали за Алексеем Ивановичем.

В кабинете нас ожидала довольно-таки забавная картина. Этот Степан Кириллович, о котором я уже столько слышал и, честно сказать, просто сгорал от нетерпения поскорее его увидеть, оказался молодым человеком моих лет, быть может, чуть старше. Нас он встретил вальяжно развалившись на стуле. Сразу замечу, что поза его была несколько расслабленна, отчасти и потому, что с самого утра, ожидая прихода "смены", Степан Кириллович сильно храбрился и не давал погаснуть в груди благородному пламени, время от времени подогревая его горячительным.

– Аааа, – протянул Степан Кириллович, завидев нас. – Пришли! Ну, что ж, вершите свой неправедный суд…

Дело наше состояло лишь в том, чтобы забрать у Степана Кирилловича ключи от кабинета, стола и шкафа, в котором хранились карты и еще кое-какая учебная мелочь. Он же навоображал себе бог весть чего, будто его сейчас поволокут в Бастилью. Однако я сразу понял, зачем Алексей Иванович пригласил с собой Федора Федорыча. Дело было в том, что рябое лицо Степана Кирилловича было напрочь лишено выражения, совершенно невозможно было определить, в каком расположении духа он находится, в гневе ли, в смущении? А добавьте сюда еще и мутный от водки глаз.

– Вот, Степан Кириллович, и замена вам прибыла, – сказал Алексей Иванович. – Потрудитесь освободить кабинет.

– Как вы угадали! Вот это-то я еще могу! Могу потрудиться! И труд мой будет оплачен стократно! – возвышая голос, говорил Степан Кириллович. Он сделал попытку встать со стула, но ноги не послушались, и дальнейшую тираду он был принужден произносить сидя. – Всходы, посеянные мной, взойдут! Но как они окрутили вас? – обратился Степан Кириллович ко мне. – Я ждал престарелого сатрапа, верного пса режима, но вы столь молоды! Кто вы по убеждениям?

– Умоляю, только не отвечайте, – шепнул мне Алексей Иванович. – Иначе он никогда не кончит.

– Никаких особенных убеждений у меня нет, – сказал я, что было чистой правдой.

– Ах, вот оно как! – взвился было Степан Кириллович, но тут же и осекся, поскольку, видимо, ожидал услышать от меня другой ответ, а может, уже и дал его сам себе в собственной фантазии. Теперь он решительно растерялся, почесал грудь, ворот рубашки его был расстегнут. Сначала я подумал, что это для того, чтобы подчеркнуть вольнодумие, но, приглядевшись, увидел, что просто-напросто часть пуговиц на рубашке Степана Кирилловича отсутствует. – Ну, как бы там ни было… Впрочем, не надейтесь привить свои вредные взгляды учащимся. О! Я разглядел эти сердца! Это пламень! И они пойдут за мной, когда я… Впрочем, уже и сделалось кой-чего. О чем вы, конечно, знаете…

– Степан Кириллович! Сейчас не время для подобных речей, – прервал его Алексей Иванович с очевидным волнением. – Прошу вас сдать ключи и освободить кабинет.

– Не время, говорите вы?! – голос Степана Кирилловича снова возвысился, однако казалось, что он сейчас заснет, так он внезапно обмяк на своем (то есть, в сущности, на моем уже) стуле. – А когда, позвольте спросить…

– Ну, ладно, Степка, – выступил наконец вперед Федор Федорыч. – Кончилась комедь, кончай ломаться. Ключи на стол и топай.

– Ах, вот оно что? Вот, значит, методы… Ну, ничего…, – несмотря на сопротивление в речах, Степан Кириллович послушно искал ключи в карманах собственных брюк. Неизвестно, сколько бы это могло продолжаться, если бы Федор Федорыч наконец не вышел из себя. Он схватил одной рукой Степана Кирилловича за шиворот и поднял как тряпичную куклу, свободной рукой он в один момент вытащил ключи на маленьком стальном колечке и положил их на стол.

– Что ж, позвольте хоть откланяться благородным манером, – проговорил вдруг Степан Кириллович, подняв на нас свое, как будто обрызганное грязью, лицо и все еще стоя на цыпочках, поскольку Федор Федорыч и не думал его отпускать. – Пусть мы и по разные стороны баррикад…

Договорить он не успел, Федор молча и сурово вытащил его из кабинета.

– Федор Федорыч, держите себя в руках! – крикнул из кабинета Алексей Иванович.

– Петр Григорьевич, – обратился он ко мне. – Мне жаль, что вы стали свидетелем всей этой сцены, однако мне не хотелось бы, чтобы вы выносили какие-либо суждения только лишь исходя из увиденного.

– И в мыслях не было, – ответил я. – А что, он и впрямь из "потрясателей основ"? Что он там кричал про "уже сделанное"?

Алексей Иванович досадливо махнул рукой:

– Да на оружейном заводе нашем кто-то разбросал прокламации революционного содержания. Об этом уж весь город знает, а этот, как сорока, несет да приукрашивает… Впрочем, довольно об этом. Вы пока обустраивайтесь, а потом заходите ко мне, получите списки учащихся, и насчет вашей квартиры потолкуем.