Читать книгу: «Птичий язык. Стиходелии 2002–2019», страница 2

Минус тридцать один

 
Дуй же, дуй до горы, о горбатая Фи, понукая есей.
Янукарий городит ворота в твои чреслеса, фараон-фарисей.
Корифеи фланируют, фоном-феерией жирных ферзей,
Лишь доносится пощелк клестов да касторовый скрип прохарей.
 
 
Корнеплод саблезуб. Гипрогор близорук. Болеслав, часослов
Отложив, погружается в метафизику литургических песнопений.
Янукарий, инструментарий выгородив из фараоновых чреслесов,
Колдовством-ворожбой заметает следы преступлений.
 
 
Укрывает метель каллиграфию свежих следов на снегу,
А меня всё несут чёрт-те знает какие причины в ночную пургу.
Минус тридцать один на термометре, вечность – на ржавых курантах.
Вермишель на ушах, строки Дао де цзин – в транспарантах…
 

Ключи от рая. Часть I

 
я должен победить примат рифмы над метафорой
мой фтор – фарфоровый
в моей постели – Захар Архимедов с тётей Глафирой Суворовой
 
 
я встревожен лукавым мудрствованием мужей государства
я рисую окошки на чёрной стене белой кровью уколотого иглой сарказма пальцем
исполосованы бичами тела подвешенных за сиськи цепями
 
 
горсти кусков горгонзолы сыплются в глотки бесов
рукомесло мужеложества передаётся от курчавого к хвостатому
призрачность античности в мраморной оргии гениталий
 
 
я сложен – грудой в углу
ты сложен – как юный бог-вакх
я сложен – простота, к сожалению, испарилась в ночную мглу
остался должен – некое несоответствие в номерах
 
 
нечто такое – волосатое, серое, шевелится членами неподалёку
Зет Игреку парафразно обрисует геополитическую подоплёку
ямщик, в тройке серых в яблоках вдруг узревши дракона о трёх головах,
быстро-пребыстро крестится и поминает нелёгку-
ю
 
 
в тон вызвезденности небесной —
картина, «Гай и Тиберий Гракх»,
испещрённая зубодробительной отточенностью деталей
 
 
клю
чи от рая – в наших сердцах
передышка минутного паритета противоборствующих мраморных гениталий
 

Ключи от рая. Часть II

 
Сисястые девы висят на ветвях, с ключами в простёртых пальцах.
«Жемчужная пыль» Хлебникова оседает на одеревеневших гостиничных постояльцах.
Новое измерение ускользает луной, которую тщится поймать в реке обезьяна.
Стихотворчество – процесс изложения сущности совершенства посредством посредственности изъяна.
 
 
Белая ворона среди красных ворон. Чёрные кружева под рясою Ришелье.
Мухаметдинов переводит затвор Калашникова в середине июля.
Восемьдесят кругосветных дней, помноженные на двадцать тысяч подводных лье,
Выстраивают кубатуру воображения Жюля.
 
 
Отложим поиски вчерашнего дня на завтра. Сегодня – пляс.
Пустимся во все тяжкие, лёгкие заполняя – розовым газом.
Микроскопическая мокрица пощёлкивает хитиновым каркасом, глазом
Охватывая Вселенную магазина сыров и колбас.
 
 
Сисястые девы висят на крюках, истекая кровью на мрамор пола.
Брадатые братья о пилах и топорах ловятся в сети недремлющего Интерпола.
Семь сороков Сумарокова, суммируясь, преобразуются в 280 учётных единиц.
Альсан Сергеич, пред тем, как Вы сделали Тредиаковского, я падаю ниц.
 

Абиссинское танго

 
Пистолет-пулемёт поплёвывает пулями в парадонтозное пространство.
Серпантин дорог извинительно рассыпается перед местоблюстительским ли́мо.
Девочка Маша, цыкая сквозь нехватку зуба, наблюдает за тенью по имени Иерони́мо.
Левая рука деда Василия ревнует к правой руке, укоряя за блядство.
 
 
Сиамские близнецы братья Гогошины, изобретшие двойственность духа,
Накладывают отпечаток на подрастающее поколение деревьев и трав.
Органы стука внимательно прислушиваются к сообщениям органов слуха,
После танцуют с арестованным танго и жарко шепчут на ухо «Let’s make love».
 
 
Диск-жокей готовит историю Вселенной, посыпая солью дорожку иглы.
С пластинкой разделавшись, кидает в чёрный квадрат Малевича.
«Вот он весь я, суть есмь Андрей Иваныч, сын Ивана Андреича», —
Татуирует Андрей Иваныч китайскими иероглифами на коже своей мускулистой икры.
 
 
Лики двужопых чудовищ обступают Чапаева со всех мыслимых сторон.
Поэт Лизоблюдов выковыривает червя из глазного яблока мёртвого матадора.
Смазливый мальчик выходит из метафизического состояния Лаокоон
И загибает салазки обладателю в свете луны флюоресцирующего луидора.
 

Лом

 
Белый дождь
чёрный снег
сладкий яд
белый дом
серый лёд
розовый лом…
мы вдвоём
ты и я
яркие картины бытия
сон с весломммм…
 
 
Синий плед
тонкий лёд
белый шар
первый шаг
чёрный зонт
терпкий привкус на кончике языка
жизнь так бесконечно коротка…
из тени на свет
вы-сту-па-ет
налысо бритый ареопаг
 
 
Лето пот соль и пляж
томный взгляд, прядь волос
на волосок
полоски, плоские ступни, травяной колосок
щекочет ухо
я гляжу, ты идёшь
и под тобой
скри-пит по-то-лок,
лиловый архипелаг.
 
 
Белый дождь
ест чёрный песок, что ржа
белый бурнус
пробует синюю птицу
на вкус —
распотрошив, припечатай.
Сушь и гладь, летний зной
как на дрожжах, в поле восходит рожь
в доме звучит джаззз
И, похмельно дрожа,
фиолетовую нитку наматывает на ус
немой
соглядатай
 

Sala Bim

 
Додетабуизировавшись до полной детабуизации,
О чём остаётся петь, глоссолалией, гимны?
Разгерметизировавшись до полной разгерметизации,
Скрыпеть ли о том, что капли мочи вокруг унитаза нелегитимны?
 
 
Sassala bim откроет мне двери в пространства супратональных фиксаций.
Демонологический изыск чудака на букву М взорвёт структуры звезды на букву Пи.
Владимир заученными жестами препарирует нимфетку среди инсектарных классификаций.
Юдифь, отведав магических сусел, блюёт на пол шумерскими символами и рвётся с цепи.
 
 
В моём мире правит закон мифа.
Драма танцует пред ним в ореоле павлиньих перьев и огня.
Я хотел бы писать картины того, что видит военнопленный Чен, когда его мозг обволакивает олифа.
А так, остаётся лишь любоваться всякими там «Марокканцами, седлающими своего коня».
 
 
«Суть в том, что – а кто сказал, что есть суть и есть отсутствие таковой?» —
Сяк рекло Извечное Чичас, глотая коньяк в угловом баре в небезопасном районе.
Эта дискуссия, как вспоминали растерянные очевидцы, оказалась для героя нашей трансляции роковой.
Самоед Сидоров умер, подавившись косточкой, оказавшейся в курином бульоне.
 

Закрыто

 
Кровавой мокротой набито в прихожей корыто.
Развесистой клюквой поразбросала свои острова рассеянная Океания.
Уборщица вышла и провозгласила сердито:
«Так что, господа пристяжные, ваше так называемое заседание
Афицыально закрыто!»
 

Мениск

 
.
настырен день чем дальше в лес
тем шире шаг тем меньше ток
смерть рыбам жизнь песку который час
окончен бал увы прощай адьё
мы ртами рвём куски из розовых небес
и красное течёт из ртов у нас
.
алла акбар да фалун гонг шитьёмоё
весна плотин в руке алтын
идёт плотва кинокартин
язык зеленый лепесток
.
игру ругает рук курок
я никогда не смог бы дать тебе зарок
ведь по натуре я повеса и игрок
открывши настежь двери выйдем за порок
.
волна челнов изба судеб туннель из саркофагов
я стёр свой мозг как непригодный диск
и я приветствую склонённых надо мною магов
подделав подпись и порвав мениск
.
удар в поддых сарказма яд сталь глаз и сладость слова fuck
вчера селёдка свой апломб поправ сегодня вверх тормашками форшмак
чем дальше в лес тем шире шаг да меньше ток
и ночью в окна к ним смотрел стеклянный бог
 

Портрет Корнелия

 
Слышу, слышу волхвованье мхов я,
Медовухой опьянён.
Руки-реки растопырили верховья,
Космос мухой окрылён.
 
 
А под мухой – море – по колено.
Вброд лошадки белыя, вразброд.
Посреди лужайки вкопано полено.
Клоун шеи рубит – эшафот.
 
 
Вижу, вижу свет в конце тоннеля я,
Околдован ворожбой.
Клей не клеит левый ус Корнелия,
Прёт у Карла Клара тубу и гобой.
 
 
А у Клары – на горбу – экслибрис.
Хитр рисунок, сонмище штрихов.
Цирк идёт, искрясь и эквилибрясь,
И, кривляясь, шьёт поэт стихов
 
 
Пук, сонетов, горы экзерсисов,
Лыко в стро́ку, ибис в небесах.
Шьёт виньетку, вроде барбарисов,
Шьёт портрет – Корнелия в усах.
 

«За нитью нить…»

 
за нитью нить, словесная руда
за годом год, забей, какая ерунда
за карлой конокрад, а за средой, конечно, середа
за ханом хан, за хамом хам, злата орда
за полем пол за морем мор за просто так за милые глаза
слезлива и смазлива егоза
ты стрекоза, катит зима в твои чертоги злые холода
сглотнув слюну, сорвав парик, говоруну скажи немедленно «о да»
 

Чаепитие в Мытищах

 
Я соскрёб последнее с тарелки,
Мне теперя больше делать неча.
Что ж, крутить на циферблате стрелки,
Течь, покуда не всосёт предтеча.
 
 
Дай мне сил испить из этой чаши,
Что цикута? истолки алмаз!
Чан Кайши, отведавший чан каши,
Трёт во лбу проклюнувшийся глаз.
 
 
Не минует нас, ну что же, будь что будет.
Ты прости нам, сирым и убогим.
Что отнимешь, как-нибудь прибудет,
Удовлетворимся и немногим.
 
 
Нам, увы, отпущено немного.
Мы в миру, ей-богу, отпущенцы.
Хочется отца, седого, строгого.
Чтоб он был ди-джей, считал секвенции.
 
 
Чтобы он порвал в клочки квитанции,
Самовар заделал, бублики и мак.
Где же кружка, няня, где смотритель станции?
Где мой друг, бессмертный Телемак?!
 

Зима Стайвезанта

 
Снег за окном, снег на столе, снег на зеркале.
Гномы группами дефилируют промеж флангами.
Стрела из арбалета пронзает сердце юного Перкеле,
Жажда плотских утех атакует город поблескивающими факелами фалангами.
 
 
Биточки во фритюре, обрамлённые шевелящимися усиками гренадёров,
Гоголевский бараний бок с кашей в свежепорубленных папоротниках и хвощах.
Швондер, кожанку сняв, сортирует трупы казнённых фрондёров.
Собакевич и Шариков застыли на страже в казённых плащах.
 
 
Снег на перочинном ноже, снег на висках, льдинки в глазах и в бокалах.
Дешёвая демагогия шьёт одежду бездомным детям из конфетных обёрток.
Сенсимилия, туго затянутая в блестящую кожу, мало задумываясь о сих малых,
Морщит лобик, решая, которую выбрать из плёток.
 
 
Стайвезант Пойндекстер, помахивая в воздухе фломастером,
Определит направление развития имперских колоний.
Иван Непомнящий вызовет в нас катарсис динамитно взрывающимся Стратокастером,
А Новый Гамлет выменяет порцию героина на потёртый мундирчик Мастера Церемоний.
 

Похититель метафор

 
«Тчк», «зпт» – мой язык телеграммы скупее.
ВЧК деревянными пальцами прячет резиновый член в плечевой портупее.
В этот час как представить мне нечто твоих губ сочнее, упруже, алее,
Похититель метафор, как ветер, гоняющий пух в тополиной аллее?
 
 
Рубероид ротонд, глазированный гонг, рококо суесловья.
Пикировка пигмеев, акриловый бонг, садомазо шелков твоего изголовья.
Поэтичен полёт стрекозы, прозаична лепёшка коровья.
Через тысячу лет кто сморгнёт оттого, что пытался по-новому зарифмовать злое слово «любовь» я?
 
 
КПП. ППШ юный Смерша агент наведёт на врага, вспоминая о Рихарде Зорге.
Наблюдая за ним, чертенята чумазые бросят чертить чертежи и забьются в восторге.
Наблюдая за ними, седой группенфюрер напишет романс о влюблённом профорге.
Наблюдая за ним, как же сладостно мне повторять ошарашенно имя твоё, Ингеборге!
 

Хирохито

 
«Добро пожаловать в космос», – скажет белобородый старец в ниспадающем одеяньи.
Поколенья сосредоточенно думают о недоделанном предками злодеяньи.
Александр Александрович Александров 3-й рвёт на части вяленого леща.
Пал Палыч Тетеревятников нежно поглаживает мини-русалку, запрятанную в кармане плаща.
 
 
Ричард Ричардович Диксон написал кучу учебников по английскому языку.
Борис Борисович Гребенщиков написал кучу песен об укладке разного типа лыка в одну строку.
Киборг КО-098 сбросил с себя личину проститутки-воровки-скокщицы.
Коллективное сознание артели корзинщиков выехало из Петербурга в Выборг и наутро проснулось на необитаемом острове среди кипарисовой рощицы.
 
 
«В дырке от бублика легче дышится», – скажет Кубрику Рубик.
Крестик нолику даст многое, отняв малую толику. Тугрику даст щелбан рублик.
Войг Тищерто обеспечит правильный угол преломления лазерного луча.
Белесоголовые демоны с голубыми глазами на гибких стеблях заставят неповоротливого бульдога по имени Хирохито задать от меня стрекача.
 

Муравьед

 
Рюмки, опрокинутые по употреблении на тарелки – это рокенролл.
Молить ли попа Сидора об отпущении грехов вне очереди?
Святейший Синод старико-хоттабычевских аятолл
Пришьёт шкуру русского неубитого медведя к хвосту загнанной американской лошади.
 
 
Тонким хоботком муравьед высосет медок из сот мозга писателя.
Глубоким поклоном ответит напыщенный аристократ на вызывающую выходку самоходного миноискателя.
 
 
Сызмалетства беспредельничающий тиран Тристан Тридцать Третий
Выведет карликового единорога из клети
На поводке.
Мадам Крокодилова, пронзающая огненным профилем толщу столетий,
Подавит волну недовольства взмахом могутной плети
В шестипалой руке.
 
 
Сирин войдёт ко мне, Алконост же прочтёт по складам приговор.
Я удалюсь с ними, в таинственности ореоле.
Окрылённый, из ванной комнаты выскользнет весь увешанный цифрами Пифагор,
Чтобы в следующей серии всплыть на атомном ледоколе…
 

На пряник

 
Куцые фотокарточки пересыпаны крошкой махры.
Вохровцы раздеваются догола и треплют друг другу вихры.
Битые зеркала, поосыпавшись, плавятся в пули и щерятся патронташами.
Дохнут стишата, распавшись на буквы, рассыпанные пьяными метранпажами.
 
 
Пеною
Вязаные рукавицы сползают, гадины,
С пальцев наземь, клубясь нитяною.
Мельпоменою
Женщина, на голове из чьего венка Анфиноген плотоядно губами отщипывает спелые виноградины,
Рекомендуется осклабившемуся Антиною.
 
 
Насколько мох меха волгл, настолько и щил дыр бур.
Последен, ложится штрих на картину «Циклоп и семь его нянек».
Насколько несвеж сей метафор строй, настолько и предсказуем подразумеваемый далее каламбур,
О том, как заканчивает день Гамсун, сменивший свой кнут на пряник.
 

Треугольник

 
[1]
Оксимагон, гони, гони скорей, коняку шпорами лягая!
Когда бы не было блядей, я шёл бы, стати полн, лягухам потакая.
А так? Куды, куды несёт нас ветр лимонных сингапуров?
Триумвират елды, балды, манды ведёт во врата ада мир гяуров.
 
 
Сердомифонт, заветам вняв твоим, мы притушили фитили умильно.
Теперь не жить, лететь, стремиться ввысь, при том совокупляясь изобильно.
А плексиглас, забудем ли о нём? Он о себе напомнить не забудет.
Мастилофил подхватит чернозём и, обомлев, свой зев раззявленный застудит.
 
 
Квартиросъём, покорность пустоте. Какие, к лешему? да полноте, не те
Координаты снятся денщику. И крыша на дому – тю-тю, и птаха над гнездом уже – ку-ку.
Казалось бы, какие, к дьяволу, пророчества о чуде?
Зачучвернел непочатый творог и плесенью покрылся хрен на блюде…
 
 
[2]
Голоса внутри меня, голоса
Песни про мороз, морозящий моего коня, полоса
Белая, перемежаемая полосою чёрной, одним словом, «зёбра».
Свобода – это всего лишь клетка: птицею – сердце, прутьями – рёбра.
 
 
Нетверёзая, катится по щеке слеза
Мне ли, ретивому, о преходящести испечалиться?
В этой нощи августовской хочется дюже валету туза,
Да где же такому раскладу быть, коль отовсюду шестерки скалятся?
 
 
Полоса размежевала нас, братие, полоса.
Двуперстие да образа, в скобку стриженые волоса.
Остерегуся ли дьявола целовать я в сладкую губ западню?
Сталь одиночества срежет зелёную поросль трепетных душ на корню.
 
 
[3]
Доктор, пожалуйста, яду, такого, чтоб разом проснуться!
Аисты сути, вспорите подушку небес клювокрылостью стай.
Мне уж в печёнках сидит эта ваша улыбочка куцая,
Солнцезащитное золото да шиншилловый горностай.
 
 
Вам бы, мадам, не сигару топить в лучезарном абсенте,
Не тетиву арбалета оттягивать медленно, словно оргазм.
Дамбы в деревне Дебиловке густо замешаны на особенном елементе,
Едком для глаз и открытом в курином помёте сметливым спецназом.
 
 
До упомянутых выше печёнок озноб проберёт лиргероя.
«Поздно, оставим Боржоми» – сигналят они в перегруженный мозг.
Ассоциаций цепочка «Пята Ахиллеса – 5 – 3 – трое – Троя»
Сплавлена в мусор, как давеча сорванный с мэрии лозунг.
 

Серебряный век

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

Куда ушел Ваш китайчёнок Ли?

– А. Вертинский, «Лиловый негр»

 
Чернокожая ва́кханка-ночь вся усыпана блёстками звёзд.
Предписанье от века: любить, оставляя в листах – проносящихся лет отраженье.
Так игла патефона выводит мелодию, двигаясь по спирали борозд.
Так гадает, сверкая цыганистым зубом луны, знойнотелая ночь-ворожея.
 
 
Вы в четверг распрощались с китайцем по имени Ли – поругались?
Вечер пятницы Вы провели, запивая – с малайцем – Клико бланманже.
Белокожая женщина-вамп, Вас в субботу своим портмоне соблазнял португалец,
В воскресенье лиловый Абу подавал Вам манто, прикрывать неглиже.
 
 
Змеевитая самка Юдифь, златокудрый самец Буреломов,
С головою – в любовь, словно в прорубь ныряют моржи.
Остолопов – взашей, зубоскалов – в расход, дармоедов – туда же, куда дуроломов.
Ну, а мне остаётся «жи-ши – через и», не дрожи и держи и дыши и пиши.
 

Старуха

Оклеветан клевретами…

– Саша Соколов, «Палисандрия»

 
Приди ко мне, старуха Гарпагон,
И пригвозди меня, как недоумка.
Мой граммофон, мой тетраграмматон,
Твои очки, и прелести, и сумка.
 
 
Спеши ко мне, армейский ловелас,
Секи меня, лампасами сияя.
Вчера Ламанческий, сегодня Карабас,
Ты – сон и снег, часы Кремля сверяя.
 
 
И, коль не сверг Апостол власть химер,
Твой брикабрак в затейливых узорах
Нам, малым сим, задастся дать пример
Как жить – в Разливе ль, на Азорах.
 
 
Приди, старуха, и забейся в шкап,
Сквозь щель за танцем юнги наблюдая.
Когда б я был маститый эскулап,
Всё эскалопы лопал бы и разные блюда я.
 

Аффелаж

 
сестра моя, по пояс в круговерти
стоять недвижно, завлекая птиц
да день-деньской выстукивать QWERTY
вычитывая ЙЦУКЕН из страниц
 
 
сестра моя, семнадцатый мингрел
уже занёс заразу в лепрозорий
уже рогатку зарядил пострел
сын консистерий, писарь консисторий
 
 
сестра моя, воистину воскрес
мой друг Патрокл: сталь, резина, пластик
а с ним ко мне придёт и сам Зевес
зачуяв огнь весёлых оргиастик
 
 
сестра моя, четырежды судим,
судейский пристав пьёт анти-спазмотик
свети для нас, звезда Ерусалим,
сквозь лампы дискотек и библио́тек
 
 
сестра моя, пробивши фюзеляж
уста примкнём к отверстию, алкая
калмык в степи обрящет аффелаж,
¹кумыс к каракалпакам умыкая
 

Анальная прислуга Люцифера

 
Вприпрыжку, большегубая, разлёт
Твоих бровей, и рот, поджатый холодно и властно.
Мультипликационнный Ёшкин Кот
Тебя приветствует улыбкою схоласта.
 
 
Колибри ли? В Калабрии? Наврядли.
В Колумбии ли? В Умбрии ль? Химера.
При оскопленьи соблюдёт обряд ли
Анальная прислуга Люцифера?
 
 
Анальная прислуга Люцифера…
Войдёт ли шпага в ножны офицера?
Наложницы и жёны старовера
Обведены нехитрой ложью лицемера.
 
 
Вчера ещё и грация и страсть,
Сегодня ты, Алисия, – премудрость.
Вчера, с поэтом в одеяло кутаясь,
Ты послезавтра наигралась всласть.
 
 
Ты – математик, мальчик Христофор.
Сомкнул уста с потомком Агасфера.
За твёрдой полусферой полусфера
В твоих трусах. Кикимор пьяных хор.
 
 
В Колумбии ли? В Триполи ли? Ли —
Десь тыщ отселе и дотуда.
Вы в земли новые, герои, занесли
Тот самый дар, который вам Гертруда.
 
 
Пока от кабака до сабантуя
Его высочество, напудрив нос, сигает,
С резиновым эректором флиртуя,
Прислуга то даёт, то отвергает.
 

Буквы

 
буквы в супе
запятые с ложки капают
и цветёт под солнцем лампы суп
 
 
и с ружьём, в енотовом тулупе
всё, стеная, хлюпая, похрапывает
атаман и гетман козалуп
 
 
беспонтово гибнет леший в проруби
образуя в телесериале
брешь размером с брошь
 
 
полиэтиленовые голуби
над гнездом кукушки пролетали и роняли
где-то заарканенную вошь…
 

Два весла…

 
Два весла до весны
два посла до узды
два осла для езды
два окна дни огня три угла тление угля
спасение тонущего корабля в десять слов
осень сов восемь сот девять роз
глюки коз муки музыки связки узлов
крен лесов пара слов парафраз раззматазз
ордэсвоэбл
 

Комментаторы

 
возвращение к корням
развращение огня в м
отвращение от травм
причащенье к хоругвя́м
 
 
пулемётный бутерброд
пистолетный маскарад
сребросабельный парад
спецнавздрюченный афрунт
 
 
обольщенье юных дев
возвращенье оных лет
обещанье страшных кар
пресловутый дед макар
 
 
колумбийский кокаин
плексигласовый камин
шевиотовый тунец
принайтовленный истец
 
 
ускорение частиц
оцифрованных цариц
человек, жена, дитя
индикатор подкрутя
 
 
по реке плывёт ондатра
с ней четыре комментатора
девальвация рубля
сребросаблей порубля
 

Не и ни

 
Ни пива, ни вина, ни ста свечей,
Ни мятых сигаретных пачек.
Ни вил, ни гаечных ключей,
Ни топоров, ни пил, ни тачек.
Ни шоферов, ни конюхов, ни псов,
Ни мёртвых мух – по ним никто не плачет.
Ни конокрадов, ни царей, ни пастухов,
Ни звонарей, ни околоточных, ни прачек.
Нет слов, нет звуков, нет и нот,
Полнощных возли-излияний.
Нет иероглифов, пустот,
Непостоянства постоянней.
Нет ритмов, рифм нет, узлов,
Ни на руках, ни у лодыжек.
Нет пистолетов, пушек, слов.
Был Пушкин. Пушкин был, да вышел.
 
 
Нет происков врагов и нет врагов
И поисков врагов, уже ненужных.
Нет саркофагов, нищих и кротов,
Нет валенков, цирюльников, простуженных.
Нет осуждённых, умников, затей,
Нет кроликов, удавов и прорабов.
Нет ссученных, отвергнутых, детей
Немытых нет, убийц и баобабов.
 
 
Но есть ещё и порох, есть и пыж,
Напыжимся – найдём тебе и пулю.
Но есть горох и город и крепыш,
На белой лошади везущий в замок дулю.
Но есть – горох, картоху, сельдерей,
Свинины шмат сожри, баранью ногу.
Но есть Вергилий, эквилибр, хорей,
Есть звездолёт, причаливший к порогу.
 
 
А кто придёт при смене батарей,
Кому – айда – мотаться с пацанами?
А где притон пропащих вратарей,
Торгующих разбитыми сердцами?
А где: жетон, билет, миньет,
Где сфинкс, где сфинктер, плотский мир оргазма?
А вот идёт мужской кордебалет,
И с мышц стекает, с потом, протоплазма.
 
 
И нет уже ни пива ни вина.
Вины, истца, виновных, жертв и судей.
И нет уже ни рамы ни окна,
Ни заоконного, а есть лишь хрен на блюде.
И раки есть, а пива – как назло.
Лишь конфетти да брызги лимонада.
И Зевс бросает тонущим весло
И тянет в направленьи Тринидада.