Читать книгу: «Слепая зона», страница 2

3

Два дня Хрулев был сам не свой, словно его терзала зубная боль. Он вздыхал, хмурился, – между густых бровей тяжелела вертикальная борозда морщины.

Поздним вечером у себя в квартире Хрулев в очередной раз достал из кармана пиджака пустую пачку из-под сигарет. Чернел неровный частокол цифр… Торопливо чиркнула свой номер, улыбнулась, хлопнула дверью, скрылась в подъезде…

Цифры наскакивали друг на друга, точно так же как и мысли Хрулева.

«Оставила номер лишь для того, чтобы я отвязался, а позвонишь – не отзовется, – комкая сигаретную пачку, в отчаянье подумал Хрулев. – Я слишком стар для нее и ничего не могу предложить ей взамен».

«Ты позвони, а там видно будет» – мысленно возразил он сам себе, разгладил ладонью цифры, схватился за телефон.

– Нет, это смешно! – громко, в сердцах пробормотал Хрулев, порвал пачку из-под «Кэмела», швырнул клочки в медную пепельницу, что на журнальном столике подмигивала тусклым бликом.

Хрулев в расстегнутой рубашке растянулся на диване и, прихлебывая из толстостенного стакана дешевое бренди, разбавленное холодной водой, уставился в телевизор. Там – соборы, монастыри, фонтаны… На этот путеводитель по Испании Хрулев наткнулся в магазинчике, торгующем фильмами, музыкой и компьютерными играми. Два закадровых голоса педантично расхваливали красоты Барселоны. Густой, грубоватый немецкий баритон, монотонно умягчался русским переводчиком. Хрулева одолевала дремота. Веки тяжелели, слипались, словно придавленные монетами…

Обняв девушку, Хрулев бродил с ней по парку, который заботливо вырастил из камня полубезумный гений. Хрулев сидел с Мариной за столиком в тенистом кафе, глядя на стайку голубей, воркующих на открытой готической лестнице. Хрулев и девушка загадывали на двоих одно желание и бросали монеты в зеленоватую воду древнеримской бани. Налетел колючий ветер, иголками впился в кожу песок. От непогоды Хрулев и Марина укрылись в доме-музее; на крыше белели огромные бутафорские яйца…

И вдруг Марина исчезла. Растерянный Хрулев остался один посредине озябшей ночной площади. Разноцветьем брызг ослепил фонтан. Облепленные ракушками дома обступили Хрулева, хищно вытаращив на него глазницы полукруглых окон. Он кинулся в проулок, в надежде выбраться отсюда. Покружив, помучив теменью, проулок вытолкнул Хрулева опять к фонтану. Хрулев метнулся в другую сторону… Но куда бы Хрулев не бежал, каждый раз в итоге он оказывался на площади…

Вместо воды из фонтана захлестала кровь. Скользя по окровавленным булыжникам, спотыкаясь и мыча от ужаса, – голос пропал, горло сжало, – Хрулев бросился прочь. Вдогонку булькала, пузырилась и лопалась багряная волна. Дома в наростах из ракушек сомкнулись, остановив Хрулева – улочка сузилась до предела. Заплесневелые, зеленоватые стены стиснули Хрулева, дыхнули на него землею, тленом. Багряная волна заревела и обрушилась на него… Роман Леонидович вскочил с дивана, испуганно озираясь. По экрану телевизора мелким дождиком моросили финальные титры.

Хрулев наморщив лоб, нерешительно покосился на пепельницу, усыпанную белыми клочками. Тяжело вздохнул. Выудил из кармана пиджака монету. Подбросил ее над столиком, и вслед за потертой, темной пятирублевкой подпрыгнуло сердце. Монета звякнула о столешницу. Прихлопнув монету потной ладонью, Хрулев медленно отвел руку. В ушах грохотало эхо кошмара…

Пропасть в телефоне шаркнула, щелчок, – и тонкий, нервный голос стал повизгивать, вплетаясь в восточный мотив, словно к пяткам заполошной певуньи прикладывали раскаленную сковородку. Внезапно мелодия оборвалась. И Хрулев услышал тихий, уставший голос. Ее голос… Затылок окаменел, легкие и сердце выжгло жаром. Он не поздно?

– А вы кто? – недовольно спросила она.

Хрулев назвался ее личным таксистом.

– Как ваши предсказания? – оживилась она.

Хрулев предложил погадать ей на кофейной гуще.

Молчание в ответ. В телефоне, на дне пропасти – шорохи, возня. Меняли декорации, готовили ловушку?

Марина молчала, молчала, молчала. Надо что-то сказать ей… Но мысли путались, стены сжимались, в ушах грохотало. Хрулев неотвратимо погружался в слепую зону.

– Не обязательно кофе. Я тоже его не очень… Можно что-то другое придумать, – запинаясь, беспомощно пробормотал он, как будто уговаривая самого себя.

– И что, например? – вдруг воскресла она.

– Ну, я не знаю, – Хрулев растерянно обвел глазами комнату, которая продолжала сжиматься вокруг него.– Например, в бильярд… шары погонять.

И вдруг бездна рассыпчато зазвенела осколками хрусталя – Марина захохотала. Оглушительно. Невыносимо. Хрулев вздрогнул и, швырнув телефон на красный диван, заметался по комнате.

– Идиот! – восклицал он, горестно мотая головой, хлопая себя по ляжкам, спотыкаясь о пуфик, который докучливо лез под ноги. – Старый идиот! О чем ты только думал?

Да. Это была ошибка – звонить к ней.

Но Марина вдруг перезвонила сама…

И вот все переменилось. Яркими кометами проносились дни. Город наполнился красками, светом, задышал простором огромного мегаполиса, благородным чужестранцем взглянул свысока. Дома – особенно в центре – вытянулись, царапая крышами небо; улицы запетляли, беспечно убегая в даль; в них можно было заблудиться. Хрулев словно оказался во сне.

Переменился и сам Хрулев. Он постоянно насвистывал или напевал себе под нос что-нибудь легкое, прилипчивое. Он стал замечать, что говорит и думает рифмами. Постоянно чесались нервы, тлел огонь под кожей, шумело в ушах. Вместо серых рубашек – яркие футболки, вместо сигарет – дешевые сигары. Каждый день машину загонял на мойку. Принимал душ утром и вечером; обливался дорогой туалетной водой. Подолгу топтался у зеркала в прихожей, выпячивая грудь, приглаживая серебристую шевелюру, с беспокойством и сожалением трогая плешь на темени. Ночью он ворочался с боку на бок, мечтая о Мадриде, Барселоне, Марине…

Он купил толстый путеводитель по Испании и читал его, как набожный человек – священное писание. Глянцевые страницы с мелким шрифтом и яркими, цветными картинками впечатывались в мозг, врастали в него. А после то, что прочитал, он пересказывал Марине, выдавая за свои впечатления; говорил восторженно, словно декламировал стихи.

Как-то вечером его окликнула полная женщина, – упрямое лицо, маленький, плоский нос. Он безучастно поговорил с бывшей женой. Она сказала, что он стал другим…

«С вами все в порядке? – спросил начальник, остановив Хрулева в коридоре.– Что вы так сияете?»

А сиял он оттого, что встречался с Мариной, пил с ней кофе, подвозил ее до подъезда. Он хотел, чтобы это продлилось как можно дольше. Ни на что другое Хрулев не рассчитывал.

Рядом с ней он на удивление легко и просто превращался в другого человека. Этот другой работал финансовым директором в крупной алкогольной компании. Ему опостылели постоянные и переменные расходы, дебет с кредитом, логистика, процент по прибыли, многомиллионные контракты. Он с удовольствием проведет с Мариной осень в Испании, когда спадет жара и цейтнот, – когда он не будет так занят… А еще он приобрел внедорожник. Но вот неудача: паркетник угодил в аварию, его рихтуют, а потому Хрулев пока мучается на древнем мерине.

Ночью, глядя в потолок, он представлял, как обнимает Марину, трогает, ласкает. И тогда комнатный сумрак наваливался на Хрулева, душил его, а тело плавилось воском. В следующий раз я обязательно это сделаю, думал Хрулев. Но при встрече с Мариной в тот момент, когда он уже готов был ее поцеловать, в его голове вдруг выстреливал голосок: «Где твое достоинство?», – и отдавался острым уколом в сердце. Только не сегодня, говорил Хрулев себе, боясь все испортить, спугнуть свою удачу. Он продолжал рассказывать Марине об Испании, а внедорожник все рихтовали и рихтовали.

Однажды Хрулев и Марина забрели в кафе, где стены были увешаны африканскими масками. Ноздри щекотал запах пряностей, музыка патокой вязла в ушах, за столиками – юные смуглянки с прямыми челками, закрывавшими лоб, и парни в мешковатых джинсах. Хрулева распирало от легкости. Ему казалось, что он остался без кожи, а так же без ног. Его наполнили веселящим газом, и вот-вот он оторвется от пола, взлетит. Хотелось все время шутить, говорить об Испании, которая непременно ждет его и Марину. Сегодня он точно ее поцелует. Может быть, даже сейчас. Потому что было только это мгновение. Главное, забудь, не думай, что в кафе, наполненном девочками и мальчиками, ты выглядишь нелепо.

На белом полотне экрана, который занимал всю стену у входа, тщедушный мужчина – усики и котелок набекрень – пытался очаровать слепую цветочницу. Хрулев вскользь заметил, что смотреть фильмы, где он и она идеально красивы, очень скучно. Ведь с первых кадров все понятно, остается только зевать. Но вот когда он неудачник и ему далеко до Брэда Питта, а она красавица и пышет счастьем, вот тогда возникает интрига, напряжение…

– Это еще дальше от жизни, – сказала Марина, задумчиво дергая золотой кулон на шее.

– Пусть так, но… – Хрулев смутился.

Подплыл полный щекастый парень в белой рубашке с коротким рукавом и, сопя, осторожно переставил с подноса на стол две крохотных чашки с кофе, а так же две больших квадратных тарелки, в одной – шарлотка, в другой – острый клин торта, облитый темной шоколадной глазурью. Бросив взгляд в свою чашку, Хрулев увидел мелкие белые крапинки, которые плавали на поверхности кофе. Хрулев, прищурившись, взглянул на парня.

– Что это такое там, в чашке? – насмешливо спросил Хрулев.

– Как что? – глаза парня заметались, парень стал нервно постукивать подносом по бедру. – Вы же кофе заказывали?

– А что там еще плавает кроме кофе? —

Парень, выпятив подбородок, заглянул в чашку.

– Побелка это, – сказал официант и, покосившись на Марину, доверительно пробурчал.– Крышу чинят.

– А может это полоний? – Хрулев подмигнул Марине, та улыбнулась в ответ.– Вдруг меня хотят отравить?

Парень, выпятив нижнюю губу, внимательно оглядел Хрулева и, хмыкнув, покачал головой:

– Навряд ли… Кому надо вас травить…

Хрулев замер, словно от удара. Ошеломленно взглянул на сопевшего официанта и подумал: «Издевается!» Лицо обожгло, разворотило грудную клетку. Хрулев бросил затравленный взгляд на Марину. Она улыбалась. И Хрулев вдруг решил, что она смеется над ним.

– Почему вы мне грубите? – он старался говорить спокойно, достойно, но голос его дрожал, срывался.

– И не думал даже, – парень часто заморгал, похлопывая подносом по бедру.

– А надо бы – металлом резанул воздух Хрулев, костяшки пальцев зачесались.

– Хм… – парень схватил чашку Хрулева, настороженно заглянул в нее, втягивая ноздрями воздух. Пожав плечами, он задумчиво пробормотал.– Может вы и правы, – и, покосившись на Марину, осклабился.

– Да как ты смеешь… Ты… – Хрулев задохнулся, в глазах у него почернело, в голове загрохотало, пол накренился, потек.

– Так заменить чашку-то? – официант побледнел, опасливо глядя на Хрулева и прижав поднос к животу.

– Хватит! – Хрулев вскочил со стула и, вжав костяшки пальцев в стол, с угрюмой ненавистью уставился на официанта. Тот попятился назад.– Слышишь. Прекрати… – Хрулев задыхался, его трясло, африканские маски со стен, скалили зубы, дразнились, дергались.– Я требую… требую… администратора! – почти прокричал Хрулев и грохнул ребром ладони по столу.

– Не надо, не надо никакого администратора… Пожалуйста, возьми мой кофе, – торопливо зашептала Марина, растерянно улыбаясь, оглядываясь, дергая Хрулева за рукав.

– Так мне что, менять? – буркнул парень.

– Уходи, – она с досадой махнула на официанта рукой. – Он просто пошутил. Ведь так? Да? – она резко дернула Хрулева за рукав.

Хрулев, зачарованно глядя на Марину, опустился на стул, схватил свою чашку, поднес к губам и, продолжая тонуть в двух темных, ночных озерах, машинально отпил из чашки.

Официант, пожав плечами, развернулся, скрипнув каблуками черных, лакированных ботинок, и ушел, обиженно бормоча себе под нос и дергая прилизанными затылком.

– Ничего не произошло? Правда? – Марина скорее утверждала, чем спрашивала. Она дотронулась до руки Хрулева.

Хрулев поморщившись, хотел отдернуть руку, но сдержался. Странно. Он так мечтал, прикоснутся к ней, а тут она сама… И вроде бы радоваться надо, но ощущение счастья, легкости, полета пропало, как пропадает эрекция – внезапно, скоропостижно, после тяжелого и продолжительного самообмана. Он стал безвольным, ватным, пустым, ни на что не годным. Он стал самим собой, или даже еще хуже. Казалось, что все вокруг смотрят, скалятся, шушукаются, кивают на него и крутят пальцем у виска. И Марина. Она тоже смеется над ним про себя. Поскорей бы исчезнуть отсюда. Зачем он сорвался?

– Скажи хоть что-нибудь, – Марина улыбнулась ему. И опять Хрулев подумал, что она презирает его.

– Что за люди… Лишь бы подгадить. Если кофе, так с побелкой. Я уж не говорю о внедорожнике… никак не отрихтуют – в сердцах вырвалось у Хрулева. Зачем он все это говорит ей? Хрулев побагровел. Маслянистый жар облепил его лицо, шею, затылок.

Марина вздохнула и убрала свою ладонь с его руки. И Хрулев вдруг ясно понял, что Марина может исчезнуть из его жизни, так же неожиданно, как и появилась. Кинет его в любой момент, променяет на первого встречного, на какого-нибудь пусть мелкого, но олигарха, который увезет ее в реальную Испанию с тореадорами, пляжами и замками.

«Почему он тормозит?» – тем временем спрашивала себя Марина. Они встречаются уже больше месяца, а воз и ныне там. Он словно боится чего-то. « С ним что-нибудь не так? Или – со мной?» – думала она, ковыряя ложечкой в десерте и косясь на Романа Леонидовича. Он хмуро посматривал по сторонам, словно ожидая удара в спину.

4

Каждый раз, когда он договаривался с ней о встрече, он боялся услышать что-то вроде: не звони ко мне больше, между нами все кончено. И когда-нибудь Марина обязательно это скажет. Но пока все было флэш-рояльно, пока Хрулеву везло. Для него это было непостижимой загадкой: неужели, такая как она, встречается с таким как он? Но это было, было с ним. Они бродили по набережной, которая шумела шатрами и пахла жареной свининой; на темной зеленой воде змеились желтые огни моста. Они сидели в кафе (где нет «полония») … Зябкий от кондиционера зал жадно хрустел попкорном. Герои фильмов, прыгнув в джакузи или нажав на изумруд, вставленный в рукоять кинжала, жонглировали временем и круто меняли свою судьбу. Как все легко и просто. Мне бы так, думал Хрулев. А после бесстрашного принца или стильного Шерлока Холмса – заключительный аккорд вечера: подвезти Марину. Это был ритуал, без которого мир для Хрулева рухнул бы.

Обычно они встречались по пятницам. Иногда – в субботу. Один раз в неделю – это было очень мало. Но, страшась надоесть ей, Хрулев терпел. Попрощавшись с Мариной, он погружался в апатию, медленно умирал. И лишь Марина могла его воскресить, вывести из небытия слепой зоны. Время измерялось от Марины до Марины. Он жил и дышал только ей. Читая и перечитывая, точно библию, путеводитель по Испании, он мечтал о Марине, как наркоман о дозе, чтобы погрузиться в сладкий транс.

Еще один вечер стремительно скатывался к финалу. Мерин, словно машина времени, неотвратимо подлетал к дому Марины. Густая синяя тьма обволакивала деревья, остановочные павильоны, дома и душила Хрулева. Роман Леонидович был очень разговорчив, как будто пытался выговориться перед смертью. А вдруг как раз сегодня Марина его и огорошит? Скажет ему то, что уже месяц, две недели и три дня тому назад должна была сказать? А потому надо спешить. Он не замолкал не на секунду, из кожи лез вон, тем более кожа – в огне.

Он рассказывал ей то, что вычитал прошлой ночью в путеводителе… Листая глянцевые страницы, он спросил себя: достаточно ли у него денег, чтобы махнуть с Мариной в Испанию и не чувствовать себя там человеком второго или третьего срока. И сложив дебет с кредитом, он в очередной раз с горечью понял, что на отдых класса люкс рассчитывать не приходится. Проклятая, глупая гордость. Будь она не ладна…

Хрулев подумал, что Марина очень похожа на Испанию. И та и другая – за гранью реальности. Даром, что Марина была так соблазнительно близко, – откинулась в кресле, слушала Хрулева, задумчиво улыбаясь, и жмурилась от снежных всполохов встречных машин. Она терзала его точно так же, как глянцевые картинки путеводителя. И рассказывая об июльской фиесте, об уличном беге быков, о кафе Ирунья, что утопает в свечах, о легких галийских винах, о музее Прадо или о чем-то еще таком же далеком, инопланетном, Хрулев прежде всего говорил о Марине, в каждой фразе была она, в каждом слове то, что он к ней испытывал…

Но сможет ли он все сделать идеально? Хрулев неуверенно погладил Марину взглядом. А вдруг опять – осечка? Нет. Он этого не переживет. Надо быть предельно осторожным. Как сапер. Еще не время. Он еще не готов. А потому остается только говорить и любоваться Мариной как пейзажем, что на глянцевой странице путеводителя. Ах, если бы он только мог добраться до Испании! Если бы он только мог… Да и поймет ли его Марина, если он с бухты-барахты пойдет на приступ? Хрулев поежился от холодка пробежавшего по спине. Пусть все идет, как идет.

Марина, сжав коленки и кусая губы, слушала Хрулева и гадала, чем закончится сегодня вечер. Хрулев рассказывал о Страстной неделе в Саморе, о шестнадцати романских церквях в старой части города… Поцелует он ее сегодня? – спрашивала себя Марина. Или, как всегда, виновато улыбнувшись, пропадет на неделю? Они так долго встречаются, а он даже ни разу не попытался… Только смотрит на нее и говорит об Испании. Чего он добивается? Но может быть, сегодня он осмелится? Да. Сегодня все будет иначе. Она почти уверена в этом. В противном случае она… пошлет его куда подальше.

Она расслабилась – все стало предельно ясно: или – или. Хотя она будет скучать по этому голосу. Она закрыла глаза и, положив ладони на бедра, прислушалась. Голос мягко окутывал и волновал ее. Вот, что значит любить ушами – подумала Марина и улыбнулась. Странно, что этот страстный голос принадлежал именно Хрулеву, который напоминал Марине неуклюжего пингвина.

Старая баржа, тихо поскрипывая, подплыла к подъезду. Свет фар выхватил из темноты земляной холм, опоясанный веревкой, на которой трепетала красная тряпочка – ремонтные работы. Хрулев приглушил фары, – и темень подкралась ближе, а тревога сильнее царапнула сердце. Хрулев замолчал и, растерянно улыбнувшись, посмотрел на Марину. Вот сейчас она скажет: «Пока», – выпорхнет из машины и исчезнет в подъезде. Но в этот раз все было не так. Марина была другой – медлила. Она глядела в притаившийся за стеклом сумрак, ее рука скользила по дверной обшивке, тонкие бледные пальцы нерешительно поглаживали ручку на двери.

Неужели сегодня? – подумал Хрулев и сжался в кресле, замерев. В груди заныло, заполыхало, ртутной пустотой отозвалось, заколыхалось, завозилось в животе. Ну, вот и приехали! Стало душно и страшно. Скорей приоткрыть стекло, – но руки стали чужими. Чья-то ватная рука машинально повернула ключ в замке зажигания, глуша двигатель. Осмелев, темнота прянула и затопила салон машины. Сумрак размыл лицо Марины до зыбкого профиля, до беглого наброска. Призрак с прозрачными чертами – теперь это мог быть кто угодно. Хрулев вдруг понял, что это и есть ее истинный облик. Для него она всегда была миражом, видением. А по-другому и быть не могло. Он старый, нищий, с пыльным ворохом проблем, с капризной потенцией, а эта девушка… она из другого измерения, там красота, молодость, успех. Вспомни цвет и разрез ее глаз, форму носа, губы, волосы, прочерк скул, дорисуй то, что стерла темень! Но в памяти – лишь гул и дрожь, словно он заглядывал в пропасть. Да что там лицо. Имя ее и то позабыл. Может быть, ее зовут Испанией? Остался только горький запах и страх. «Только не сегодня! Не сегодня!» – сжавшись в кресле, отчаянно повторял про себя Хрулев. Рука дернулась к панели за светом, чтобы увидеть, вспомнить, вернуть… Но вместо света в салоне шансонисто заголосили скрипки, замяукала гитара, разметав удушливую пелену молчания.

– Не надо… Только не сейчас, – с досадой отозвался призрак.

Хрулев мертвеющей рукой выключил приемник. Ну, вот и все. Значит – сейчас. Она скажет. И ничего не изменишь. Приговор окончательный, обжалованию не… Наверное, ее убил полоний. На кой ляд я поцапался с официантишкой? Не сдержался. Вот теперь расхлебывай. Накатило сожаление, сдавило горло, в глазах защипало. Обида жгла, высекая слезы, – еще чуть-чуть и поплывешь. Если уже не поплыл. Крепись. Рано или поздно это должно было… И вот случилось. Перед смертью не…

Да, нет. Просто-напросто ей наскучили бредни об Испании. Она раскусила Хрулева. Поняла, что почем. Иногда она так смотрела, словно стыдилась его… Все из-за проклятых денег. Были бы они у него, – швырнул ей в лицо. На, подавись! Хрулев вздохнул… Это она сейчас скажет: «Да, пошел ты!», – и уйдет. А он… слишком глубоко увяз в ней, чтобы швыряться. Он возненавидел Марину ненавистью наркомана, который вдруг понял, что медленно убивает себя, но уже не в силах остановиться. В итоге: гремучая смесь из отчаянья и отвращения к себе.

Она все молчит… Только сам он не подставится под удар. Не дождется она этого. Пусть она первой бросит камень – сама заговорит. Неужели все-таки бросит?

Бросит, бросит – и не сомневайся. Иначе бы так не пытала молчанием. А когда ей надоест. Тогда и…

Она молчит… Пусть она про себя смеется над ним, наслаждается могуществом. Пусть молчание продлится вечно. Тогда она не оставит его никогда. Хрулев ждал, замерев и прислушиваясь. Грохотало в ушах, груди. Нервы со звоном рвались, как перетянутые струны на гитаре. Хрулев крепился, сжав зубы.

– Что-то не так? – не выдержав, выдохнул он, растерянно глядя на девушку. – Что-то не так… Ведь так?

Она пожала плечами, вздохнула.

– Ты красиво говоришь, заслушаешься… – вдруг порывисто обернулась к нему. – Ты ничего не хочешь мне больше сказать? – она смотрела на него из темноты, выжидая.

Хрулев сжался, замер.

– Что, что сказать? – задыхаясь, пробормотал Хрулев, пытаясь разглядеть ее в темноте, но все плыло и прыгало перед глазами.

– Хм, тебе виднее, – с обидой отозвалась темнота и нетерпеливо взмахнула рукой.

Он должен ей что-то сказать. Должен, должен, – звучал набат в голове. Но мысли разбежались испуганными тараканами. Чего она ждет от меня? – сверлило трухлявый мозг.

Вдруг в дымящейся голове Летучим Голландцем мелькнул внедорожник.

– Негодяи, – пробормотал Хрулев, потирая ладонью раскаленный лоб.

– Ты это о ком? – недоуменно отозвалась темнота.

– О ремонтниках. Загнал к ним машину и с концами. Только завтраками кормят. Объелся уже, – Хрулев сглотнул сухую, вязкую слюну. Опять этот внедорожник! Неужели ничего лучшего не мог придумать?

– Я тоже ненавижу, когда тормозят, – она вздохнула, коснулась дверной ручки и, щурясь в темень, что разлеглась черным зверем между подъездом и машиной, сказала, словно спрашивая разрешения у темноты, и заранее зная ответ, – так я пойду?

– Когда я тебя увижу? – он с мольбою заглянул в ее лицо, пытаясь прочитать свое будущее.

Она, вздохнув, покачала головой.

– Не знаю, – и медленно, взвешивая каждое слово, но решительно, – значит, я пошла…

И это все?! Хрулев замер, сжался, похолодел. Да пропади она пропадом! Он устал отвоевывать ее у темноты, задыхаться от запаха полыни. Устал бояться ее потерять. Даже лучше, что все закончится, так и не начавшись. Он останется наедине с глупыми, инфантильными мечтами, не нужный даже самому себе. Хватит позориться. Ведь все равно, как не старайся, ничего не вышло бы, – она слишком хороша для него. Слишком. Пусть она уйдет, и сразу станет легче. Пусть уйдет.

Сухо щелкнула дверь, и Марина уже хотела выйти, как вдруг он схватил ее за левое запястье, и хрипло прошептал:

– Подожди. Мне надо… сказать тебе

«Что я делаю? Зачем все это?» – дрожа, спрашивал себя Хрулев. Бум-тара-бум-бум-бум, тара-тара – бум-бум – бешеной чечеткой отвечало сердце. В глазах кружился, плясал черный огонь. Мерин накренился, скатываясь в темень.

Он все-таки решился?! Она удивленно распахнула глаза на Хрулева, который, медленно клонился к ней, вцепившись в ее руку. Эта порывистость, эта неловкость смутили Марину, и напомнили ей повадки огромного русского терьера. «Увалень» – с нежностью подумала она и, откинувшись в кресле, закрыла глаза, пытаясь расслабиться. « Только не молчи. Скажи что-нибудь красивое» – просила она его про себя, затаив дыхание и прислушиваясь.

– Я так тебе благодарен, – донеся до нее сдавленный, затравленный голос, и шершавые, сухие губы ткнулись в ее ладонь.

Вот и все.

Марина вздрогнула и отдернула руку, словно обжегшись.

– За что? – дрожащим голосом спросила она, потирая то место на ладони, куда поцеловал ее Хрулев.– Я тебя не понимаю. Совершенно не понимаю, – она покачала головой.

– И не надо, не надо меня понимать, – задыхаясь от волнения, зашептал Хрулев, наклонившись к Марине, лицо которой прыгало и плыло в гулком сумраке. Лимит легких, воздушных слов был исчерпан. Остались только тяжелые, шершавые булыжники, которые застревали в горле. – Достаточно того, что ты рядом, и я могу взять тебя за руку, – он осторожно коснулся ее руки, и Марина резко отдернула ее.– Или хотя бы говорить с тобой, – в замешательстве пробормотал он.

Несмотря на то, что все вышло из-под контроля, ошибка накладывалась на ошибку, и чем дольше он говорил, тем нелепей выглядел, – Хрулеву стало немного легче, словно он понял нечто важное для себя самого.

– Ты такой… вежливый, в тебе… столько такта, – голос Марины дрожал и звенел от разочарования и обиды.

– О чем это ты? – пролепетал Хрулев, часто моргая.

– Другие сразу – шашки наголо и… А ты – нет. Ты ведь никогда так не сделаешь? – ладонь все еще саднила от поцелуя.

– Какое смешное слово – шашки, – пробормотал Хрулев и растерянно улыбнулся. Таким же резким, ледяным голосом, она отшивала его тогда, в клубе, – вспомнил Хрулев, и сердце его сжалось, заныло. Темнота уплотнилась, сдавила голову Хрулева стальным обручем. Хрулев лихорадочно искал нужные слова, но – тщетно.

Раздался сдавленный смешок.

Хрулев поежился и спросил:

– Ты чего?

– Случай один вспомнила, – отозвалась Марина, с мстительной улыбкой глядя на целованную ладонь. – Глупая история почти из детства.

Хрулев хотел промолчать, обойтись без скелетов из шкафа, но вместо этого сказал:

– Расскажешь?

– Однажды я познакомилась с джигитом. Был он горячий и наглый. Одним словом – джигит. Он все время хватался за свои причиндалы, словно проверял, все ли на месте. То ли тик, то ли пунктик, заскок такой.

Мы и двух слов друг другу не сказали, а он вдруг затаскивает меня в проулок и размазывает по стенке, хочу, не могу, говорит, ждать. В проулке темно, мочой воняет и у него изо рта кислятиной несет. Бр-р-р… Я испугалась и прикинулась девственницей.

Это его немного отрезвило. Он остановился, посмотрел на меня ошалело и вдруг говорит: «Дай ладошку». Сам пыхтит, глаза выпучил. Я простодушно протянула ему руку. А он хвать ее и в ладонь мне кончил.

– И зачем я все это рассказала? – Марина схватилась за дверную ручку. – Лучше я пойду. Мне давно надо было…

Сноп света ворвался в салон и выхватил из темноты посмертную маску – бледное, снежное, сморщенное лицо Марины.

Хрулев обернулся и, прикрыв глаза ладонью, увидел, что с пригорка на него скатывается, угловатый сарай на колесах. На одно кошмарное мгновение Хрулев решил, что это внедорожник, о котором он рассказывал Марине. И сейчас этот металлический, сверкающий короб протаранит мерин. Хрулев сжался. Но сарай пророкотал мимо, превратившись вдруг в старенький «Уазик», обвешанный фарами и лампочками, как новогодняя елка.

– Не уходи! – Хрулев протянул руку, чтобы остановить Марину.– Не уходи… – проскрипел он, и его рука упала на опустевшее сиденье. Она исчезла.