Читать книгу: «1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции», страница 7

«Человеческих жертв сотни»

Крестьянские восстания совпали по времени с еще одним историческим событием. 2 апреля 1902 года студент Киевского университета и активный участник недавних волнений в вузе 21-летний Степан Балмашов под видом адъютанта проник в Мариинский дворец, где застрелил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина. Это было второе подряд громкое политическое убийство, которое привело к серьезным изменениям во внутренней политике.

Как известно, царь был практически не в состоянии принимать какие-либо решения единолично. Если в прошлый раз верх взяли «либералы», уговорившие Николая судить убийцу министра образования Боголепова – Карповича обычным судом, то теперь лодка качнулась в сторону «консерваторов». Кто-то, видимо, нашептал царю, что это уже второй случай, либеральничать с распоясавшейся молодежью больше нельзя. Ведь Карповичу год назад дали «всего» 20 лет каторги, обычный суд высшую меру наказания выносить не имел права. Тогда царя уговаривали: молодой еще, казнь только озлобит общество, спровоцирует месть и т. п. Кстати, сам Карпович рассчитывал именно на смертный приговор. В общем, в 1901-м решили: казнить нельзя, помиловать!

Теперь же Николаю тыкали пальцем: видите, ваше величество, одного студента пожалели, и уже второй министр убит! Казнить, нельзя помиловать! В итоге было принято решение судить Балмашова военным судом, что автоматически означало высшую меру наказания. Кроме того, это значительно сокращало сроки процесса. На суде, несмотря на молодость, убийца вел себя мужественно, а потом даже отказался подать просьбу о помиловании. Рано утром 3 мая в Шлиссельбургской крепости Балмашов был повешен.

Это была первая политическая казнь в годы царствования Николая II, но далеко не последняя. Для царя и чиновников «мучеником долга» стал Сипягин, а вот для интеллигенции, молодежи, революционеров и других борцов героем стал Степан Балмашов. Рассказы о его смелом поведении в тюрьме и на суде стали легендами, молодого студента приводили в пример как борца, отдавшего жизнь за свободу. За которого конечно же надо должным образом отомстить! Казнь студента фактически стала объявлением войны. Отныне для многих любой убийца «слуги царя» автоматически становился героем, а для власти, наоборот, посягателем на образ правления, достойным самого сурового наказания. Уже вскоре убийства и теракты станут в России такой же обыденностью, как грабежи и пьяные побоища.

Если прямая принадлежность Балмашова к партии социалистов-революционеров так и не была доказана, то уже летом 1902 года именно эсеры совершили покушение на виленского губернатора Виктора фон Валя и харьковского губернатора Ивана Оболенского. В первого стрелял и ранил еврейский сапожник Гирш Леккерт, второго 29 июля в саду «Тиволи» слегка подстрелил эсер Фома Качура. В кармане у последнего был найден «приговор» с текстом: «Боевая организация находит себя вынужденной выполнить лежащий на ней гражданский долг и сместить князя Оболенского единственным оставшимся в ее распоряжении средством – смертью». А на револьвере Качуры стояла надпись: «Смерть царскому палачу и врагу народа». Выбор жертв был не случаен. Оболенского обвиняли в жестоком подавлении недавних крестьянских беспорядков, а Валя в жестоком разгоне первомайской демонстрации в Вильно.

Вместо Сипягина министром внутренних дел был назначен бывший статс-секретарь по делам Финляндии Вячеслав Плеве. Он не скрывал своих консервативных, монархических взглядов и являлся сторонником «крутых» мер. Тогда у многих возникла иллюзия, что в стране наконец будет наведен порядок. Однако долго Плеве, как известно, на посту не просидел, и 15 июля 1904 года тоже был убит, на сей раз бомбистом, эсером Егором Созоновым.

Едва власти сумели хоть как-то замирить недовольных крестьян, как последовал новый удар по царизму, на сей раз со стороны рабочих. При этом всякий раз беспорядки и волнения возникали в самых разных уголках огромной империи. И всегда «неожиданно».

В начале марта 1903 года в Златоусте, что на Урале, начальство местных предприятий приняло решение о введении в действие расчетных книжек нового образца, в которых были изложены новые условия найма, труда и увольнения. При этом главным поводом для возмущения стало, как ни странно, изъятие из книжек традиционной ссылки на манифест об отмене крепостного права в 1861 году. Данный абзац был для трудящихся неким символом определенных прав и свобод. Хотя сами по себе книжки конечно же не могли вызвать восстание, это был лишь предлог, а причина в бедственном положении рабочих. Трудящиеся тотчас пообещали начать забастовку, если начальство не отменит новые условия. Отмены не последовало, и 23 марта предприятие встало. При этом расклеенные листовки с призывами к борьбе были подписаны неким Союзом народных прав.

Забастовка охватила основные цеха крупного златоустовского завода. Который выполнял военные заказы, что придало событию особый резонанс и вызвало истеричную реакцию властей. Полиция оказалась бессильна против толпы рабочих, осаждавших здание заводоуправления и квартиры начальства. Поэтому вскоре на место прибыл уфимский генерал-губернатор Николай Богданович с двумя ротами солдат. Начались облавы, в ходе которых были арестованы два агитатора. Рабочие в ответ пошли к дому горного начальника и потребовали освобождения «братьев». Богданович во время личной встречи с представителями бастующих пообещал разобраться с проблемами и освободить арестованных, но ему не поверили. На следующее утро перед зданием собралась толпа в 5000 человек и потребовала немедля освободить узников. Губернатор Богданович согласился, после чего приказал прокурору и жандармскому полковнику съездить в тюрьму и привезти обоих агитаторов к бастовщикам. Но митингующие не позволили им сесть в сани, завязалась драка, а вскоре из толпы раздались выстрелы. При этом разъяренная толпа начала выламывать двери и окна в здании, где укрылись Богданович и Зеленцов. Тогда генерал-губернатор отдал солдатам роковой приказ открыть огонь на поражение.

В результате расстрела, по официальным данным, погибло 45 человек, 83 получили ранения. Было арестовано свыше 100 рабочих, из которых 32 пошли под суд как зачинщики беспорядков. Шесть человек приговорили к тюремным срокам, еще десять к административной высылке.

Ну а губернатор Богданович был объявлен врагом народа и был приговорен революционерами к смертной казни. 19 мая 1903 года он был убит в Уфе эсером Егором Дулебовым.

Тем временем 6 марта массовые беспорядки вспыхнули в другом конце империи – Кишиневе. Это был типичный город, где местное русское, а также молдавское население сожительствовало и соседствовало с большой еврейской общиной. И притом, как это нередко бывало, город бедный, где преобладало нищенское население. Евреи, как водится, боролись с бедностью как могли, строили лавки и магазины, удовлетворяли нужды населения самыми разными ремеслами. В общем, трудились и еще раз трудились, откладывая и экономя каждую копейку. «Коренное» же население по большей части предпочитало пьянствовать, а во всех своих бедах обвинять тех же евреев. Заполонили всё! Житья христианам не дают!

Вынужденные жить в постоянном страхе, иудеи стремились к максимальной закрытости, а остальные в ответ сочиняли про них всевозможные басни и страшилки. Попутно складывая легенды о несметных сокровищах, накопленных исключительно «крохоборством» и «жадностью». При этом кишиневский молдавский пролетариат не гнушался ходить к еврейским ростовщикам одолжить денег на водку, но при случае всегда готов был поквитаться с ними. В Кишиневе открыто издавалась антисемитская газета «Бессарабец». «Станьте такими же христианами, как мы сами, и нашими равноправными братьями и полноправными гражданами Великой России, – писал в одной из статей главный редактор издания некий П. Крушеван. – Евреям-христианам предоставляются все права, все преимущества коренного населения страны, вплоть до замены своих фамилий русскими». Газета пропагандировала популярный у части народа лозунг: «Либо креститесь, либо уезжайте из России!»

В этой типичной для царизма ситуации была нужна лишь спичка, чтобы произошел взрыв.

6 апреля в первый день Пасхи на городской площади возникли некие инциденты между евреями и христианами. Кто именно кого первый оскорбил и обидел, так и осталось до конца не выясненным, но уже спустя полчаса значительная часть мирного с виду города превратилась в арену массовых побоищ. Погром продолжался в течение двух дней. Было разграблено, разрушено и сожжено 600 магазинов и 700 домов, убито 45 евреев, около четырехсот получили ранения, в том числе женщины и дети. При этом силы правопорядка долгое время никак не вмешивались в ситуацию, а местный губернатор фон Раабен, которого называли благодушным стариком, все это время лишь названивал в разные инстанции по телефонам.

В следующие дни вся пресса была полна гневных статей. «Человеческих жертв сотни, как после большого сражения, – писала газета «Киевлянин». – А между тем никакой драки не было. Били смертным боем людей безоружных, ни в чем не повинных». «Такого погрома, как Кишиневский, не было еще в новейшей истории, и дай Бог, чтобы он не повторился никогда», – сообщала передовица в «Новом времени». «Самый факт остается гнусным и постыдным не только для среды, в нем участвовавшей, но и для тех, кто должен был предупредить и возможно скорее предотвратить безобразие», – писал «Русский вестник».

Дела о погроме потом шли в судах в течение целого года. Уже летом 1903 года было осуждено к различным срокам 314 человек из 566 арестованных. Губернатор был уволен, а полицейские чины переведены в другие губернии. Однако это уже не могло восстановить изрядно пострадавший престиж власти. К тому же в иностранных газетах было опубликовано некое «перехваченное» письмо министра внутренних дел Плеве губернатору фон Раабену, предупреждавшее о готовящемся погроме и указывавшее на нежелательность применения оружия против толпы.

Через четыре месяца после Кишиневского погрома беспорядки начались неподалеку в Одессе. Началось все с забастовки трамвайных служащих и портовых рабочих, а закончилось грандиозной демонстрацией 17 июля, в ходе которой весь город оказался на время во власти рабочей массы. Полиция снова оказалась бессильна, и в Одессу были введены войска.

21 июля выступления рабочих начались уже в Киеве. Там во время забастовки в железнодорожных мастерских рабочие останавливали проходящие поезда, кидали камнями в полицию и войска, разгромили несколько кварталов в городе. Вошедшие войска подавили волнения, убив четырех человек и ранив несколько десятков. За этими событиями последовали массовые беспорядки в Елизаветграде¹¹ и Николаеве. После этого уже в Закавказье прокатилась волна протестов, местами перераставшая в побоища, по поводу задуманной Плеве передачи имущества армяно-григорианской церкви в ведение властей. Они охватили множество городов, в том числе Тифлис, Баку, Карс, Эривань. В общем, летом 1903 года пылал и бушевал весь юг России!

Ну а в самом конце этого теплого времени года начались беспорядки уже в Гомеле. 29 августа на местном рынке возникли «пререкания» между еврейскими и русскими рабочими, перешедшие в драку. При этом иудеи в данном случае оказали организованный отпор и избили оппонентов. Мол, «жиды у нас хозяйничать вздумали?!». Через пару дней русские рабочие решили отомстить за поражение и после работы отправились в еврейский квартал, где полностью или частично разгромили 140 домов.

Саровские «неприличные паровозики»

Все эти события, во-первых, не могли не внушать тревогу, во-вторых, свидетельствовали о том, что проблема отнюдь не в «противоправительственной литературе» и отдельных смутьянах, ее начитавшихся. Тысячи людей самого разного происхождения и положения, разных национальностей и профессий, в разных уголках страны были готовы при первом случае кидать кирпичи в полицейских, грабить и избивать своих сограждан. При этом никто не мог точно сказать, что происходит, и придумать рациональное объяснение этим «вакханальям». Было ясно лишь одно, стране нужны масштабные и срочные преобразования. Но что конкретно преобразовывать, толком никто не знал, а возможный масштаб многих тогда пугал больше, чем возможная революция.

Ну а царь тем временем поехал помолиться… Он отправился в Саровскую пустынь, расположенную среди глухих лесов на границе Нижегородской и Тамбовской губерний, вдали от крупных городов. Летом 1903 года там было особенно многолюдно. Ведь в этот год Серафим Саровский был канонизирован и получил статус преподобного, и в честь этого события был освящен храм в его честь.

В Сарове Николай лично участвовал в перезахоронении святого, купался с женой с Святом пруду, слушал задушевные песни паломников, присутствовал на массовых молитвах со свечами и наслушался предсказаний старца, часть из которых принял на свой счет. «В начале царствования сего монарха будут беды народные, будет война неудачная, настанет смута великая внутри государства. Отец поднимется на сына и брат на брата. Но вторая половина царствования будет светлая и жизнь Государя долговременная». В общем, выяснилось, что и делать ничего не нужно, все как-нибудь «разрешится» само собой!

«Саровские торжества укрепили в Государе веру в Его народ, – писал потом Ольденбург. – Он видел вокруг себя, совсем близко, несчетные толпы, охваченные теми же чувствами, как и Он, трогательно выражавшие Ему свою преданность. Он видел и крестьянство, и духовенство, и дворянство, и невольно Ему казалось, что та смута, которая тревожила Его за последний год и казалась такой грозной Его министрам, – что эта смута наносное, внешнее, чисто городское явление, тогда как сердце России еще здорово и бьется заодно с сердцем Государя»¹². Правда, сам же Ольденбург при этом признавал, что в этом убеждении была доля самообмана. Ну а общим итогом Саровских торжеств стало объявление Серафима Саровского покровителем царской семьи…

Кстати, упомянутый самообман был на самом деле совсем рядом!

Царь конечно же не знал, что даже Саровские торжества прошли отнюдь не так благополучно, как казалось на первый взгляд. Даже тут сказались вездесущие проблемы российской действительности и не обошлось без «смуты».

Вопреки утверждению Ольденбурга, писавшего, что пустынь якобы была расположена «в сотне верст от ближайшей железной дороги», Николай II прибыл туда как раз на поезде. В 1897 году, после ввода в эксплуатацию Московско-Казанской железной дороги, появился проект сооружения линии от Нижнего Новгорода через города Арзамас и Лукоянов до Ромоданова. Строительство дороги началось в 1900 году, в рамках проекта в Арзамасе в модном тогда неорусском, историческом стиле было построено здание вокзала, напоминавшее древнерусские крепости. Первый поезд со станции Шатки пришел туда 5 сентября 1901 года. А спустя два года на этот самый вокзал прибыл царский поезд. А от Арзамаса до Сарова около 70 километров, вот их-то уже и надо было преодолевать пешком или верхом.

Наплыв народа летом 1903 года привел к всевозможным накладкам. Поездов в Арзамас не хватало, и железнодорожники подгоняли к перронам все, что было под рукой, не особо заботясь о комфорте пассажиров. Видимо, полагали, что истинно верующие должны быть аскетами, посему покатаются и в грязных вагонах, как скот. «Говоря о «неприличных» паровозиках, грубой прислуге, сопровождающей поезда, и покорных пассажирах, стаскивающих с себя обувь на уплату за проезд, нельзя оставить без внимания самые вагончики, – писал «Нижегородский листок». – Они, загрязненные до последней степени, никогда не моются. На лавки опасно садиться – до того они грязны, в окно трудно рассмотреть какие-нибудь предметы».

Ну а 9 августа на Казанском вокзале произошел и вовсе вопиющий случай. «Перед кассой III класса образовался огромный хвост народу, – рассказывала газета. – Сначала все мирно ждали. Когда началась раздача билетов, стоящие у кассы начали брать билеты для посторонних, а артельщики брали по десятку». В результате в народе, спешащем на паломничество, пошел ропот. Мол, билетов на всех не хватит и придется стоять в очереди до утра. Затем возле кассы началась потасовка. Сначала один христианин, забыв о смирении – главной благодетели христианской, ударил другого по лицу. А тот, вопреки библейскому учению не противиться злу и обращать ударившему по щеке другую щеку, надавал обидчику сдачи. В общем, началась массовая драка.

Даже во время паломничества в святые места не обходится без революционных ситуаций!

Администрации вокзала в итоге пришлось несколько раз прекращать продажу билетов, и многим верующим, со смирением или без, но так-таки и пришлось стоять у кассы всю ночь. Многие граждане запрыгивали в поезда и вовсе без билетов, а потом уже на ходу расплачивались с кондукторами всем, что было, даже собственными ботинками! А ведь после прибытия в Арзамас надо было еще 70 километров пешком топать…

Ну а в душе царя после посещения Саровской пустыни наступили перемены. Под влиянием увиденных толп молящихся крестьян со свечами и их песен он решил, что в стране не всё так плохо, никакие серьезные реформы «пока» не нужны и настало время как следует заняться так называемой «большой азиатской программой».

Дальний Восток не давал Николаю покоя с начала его царствования. Однажды он заявил кайзеру Вильгельму II, что «питает особый интерес в Восточной Азии» и рассматривает укрепление позиций России там не иначе как «задачу своего правления». Были ли у огромной империи реальные интересы на берегах Тихого океана? Формально – да, были. Мол, нужен выход к незамерзающим восточным морям, нужны крепкие военно-морские базы, нужно укреплять влияние в Китае и Корее. Говорили еще про какие-то лесные концессии, но даже малограмотным было понятно, что русских тянула в Маньчжурию и дальше на юг отнюдь не нехватка лесных угодий! Ну а главным аргументом партии войны был тезис: если не мы, там обоснуются японцы!

В действительности любая империя постоянно нуждается в расширении и новых территориальных захватах. Сама сущность империализма состоит в хищнической политике постоянного присоединения новых колоний и рынков сбыта. Но Россия была империей особого типа, не похожая на Британскую или Французскую. Которая стремилась к захватам не ради экономических интересов и прибылей, а просто ради самих захватов. Российские колонии не приносили никакой пользы ни промышленности, ни торговле, а, напротив, требовали неимоверных усилий и непомерных расходов для развития слаборазвитых стран и народов. В то время как уже присоединенные обширнейшие районы по большей части даже не были мало-мальски освоены и исследованы, царизм постоянно стремился к новым и новым захватам.

К концу XIX века колонизировать на западе и юге было уже нечего. В Европе границы России прочно уперлись в могущественные центральные державы, а на юге граница пролегала вдоль британских колоний. Единственным еще «неурегулированным» местом и оставался Дальний Восток. Слабозаселенные просторы Маньчжурии тогда казались самым подходящим кандидатом на новую губернию! А там, глядишь, и Корея наша будет?!

Вплоть до лета 1903 года никакого четкого понимания дальнейшей азиатской политики у царя и его окружения не было. Одни настаивали на максимальном укреплении Дальневосточной армии и Тихоокеанского флота, другие (в первую очередь министр финансов Сергей Витте) полагали, что «русское дело» там уже проиграно и России следует отказаться от грандиозных планов. А конкретно пойти на широкие уступки Японии и заключить с ней некий «вечный мир», сохранив на Дальнем Востоке некий достигнутый статус-кво. В итоге царь, как обычно, до последнего момента попросту не принимал никакого решения, а все предпринимаемые меры соответствовали русскому «ни то ни сё». То есть флот и крепости укрепляли, но недостаточно энергично и медленно, а в дипломатии с Японией тянули резину. В высших политических и армейских кругах преобладало убеждение, что, во-первых, Япония побоится воевать с Россией, во-вторых, вот-вот будет достроена Транссибирская магистраль и тогда положение на Дальнем Востоке сразу улучшится.

Дорога протяженностью 7000 километров – крупнейший инфраструктурный проект за 300 лет династии Романовых – была закончена в августе 1903 года. Однако снова не полностью. Через озеро Байкал вагоны переправлялись на судах-паромах. Тем не менее после Сарова царю показалось, что момент настал. 14 июля было учреждено наместничество Дальнего Востока, а 29 августа отправлен в отставку Витте – главный противник войны с Японией. Жребий был брошен.