Читать книгу: «Невозможное возможно», страница 6

Глава 5. Начало

Младенец спал, спали и многие в палате, ничего необычного, обычный родильный дом, обычный земной день, обычная палата, обычный год этого мира. Вот разве только Солнце было непривычно жарко.

Он рассматривал Мир. Организм, получив очередную порцию белой жидкости, забив ей желудок, смачно занимался процессом выделения ингредиентов, отправляя излишки и разобранные элементы дальше по трубопроводу. Жидкость звалась молоком и получалась из смеси разнородного состава этой жидкости, которую собирали со всех тех, откуда они появились. После это перемешивалось и каждому доставалось. Все были равны и даже те, кому иначе было не положено получать такое молоко. Это было возможно высшее социальное равенство – каждому по потребностям, от каждого по возможностям. Все ели, ели хоть и одно, но ели досыта и все! И возможностями делились щедро, выделяя их в материал, коим их оборачивали. И никто, никто не ленился! Никто не говорил, что он сделал больше, потому ему надо больше вкусняшки! Все были равны в эти дни! Равны и счастливы. Может, не так разнообразно кормили, но всех! Но счастливы были по своему разумению. Как оказалось, оно было не у всех, разумение-то.

Он хотел познакомиться с соседями, но пока удалось только выяснить, что не все организмы заняты и полноценны, многие только готовы к заселению. Где-то уже загорался серый свет жизни, увлечённый собой, и не реагирующий. Где-то вообще небыло, только искорка. Часто их палату, а именно так звали их место обитания, посещали разные местные сгустки самой разной светлости, оттенков, прозрачности, рыхлости и кривобокости, осматривали готовые для заполнения тела, и даже примерялись в некоторых организмах к уже сереющим тлеющим светом рыхлым сгусткам, возможно с далеко идущими планами. Ходили стайками и поодиночке. Подбирали себе комфортное жильё на будущее, даже кипели обсуждения! Видимо это был привычный ритуал, где изготовленные тела выставлялись для заселения в осмотровом зале. Организмы маленьких двуногих, людей, как их тут звали, были заботливо упакованы, и периодически проводились внешние технические работы, по очистке, заправке, и удалению выделений. Приносили новых и уносили других в большой мир. Обычный день, обычного павильона обычной торгующей или распределяющей и сортирующей конторы.

Тела были разной конструкции, одних звали девочки, других мальчики. Девочки предназначались для прогулочного по этому миру варианта, что-то типа отдыха от будней иных миров, где организм на автомате возит вас по местным достопримечательностям, а вы кормитесь местной экзотикой по дороге. Организм этого типа исполнял минимум обязанностей по воспроизводству тел, и был свободен всё существование. Оттенок цвета таких зарождающихся там сгустков имел розоватый, со временем переходящий в красный оттенок. Эти организмы пристраивались куда-то или за кем-то, и текли по инерции, стайками, от рождения и до жатвы, которая тут звалась смертью, ибо откормленный сгусток менял меру жития мира. И на выходе имел серый свет красного оттенка. Низкопробный материал, как считалось у приёмщиков в сером мире. Да и что вы хотите от рыхлых и ожиревших в безделье сгустков, которые этот свой жизненный эон прокатались и просуществовали в этом закрытом и пропахшем ими вагоне? И они даже не шевельнулись, или может пару раз шевельнулись, в остальном за них рулила автоматика тела, а они, завидев вкусняшку, с криками «хочу» – рвались к ней, и обижались, если не доставалось.

Те, кого звали мальчиками шли в этот мир за каким-то делом, чтобы что-то изменить, свершить или сделать. Планов громадьё, куча задумок, но они ещё не знали, что постепенно увлекутся этим миром, и память их с задумками останется там, за чертой. Да и знали, но в очередной раз надеялись обмануть. И только во снах и мечтах им являлись их громадные планы, и ожидаемые свершения. Но… Только пред смертью всё возвращалось и вспоминалось, но было поздно. Воспроизводством тел мальчиков не обременяли, хотя они и могли, но это осталось в прошлом, когда сгусток всё же разгорался, и тогда мальчик мог снести потомство. Впрочем, частично это происходило у части в течение жизни, и местные звали это аппендицитом, и детородный орган удалялся под предлогом воспаления, хотя там зарождалась жизнь. Впрочем, она была не жизнеспособная чаще всего, это был обычный блин комом. Такое могло быть как у мальчиков, так и у девочек с синеватым оттенком.

Были и те, кто был типа мальчиком и типа девочкой, сдав необходимый минимум, вроде как намеревался делать по плану, обещал делать и строить, но только для того, чтобы заполучить более горячее тело, или более спокойное. Оттенок серого сгустка мальчиков был голубоватым, становясь синим, а значит более быстрым и перспективным, сулящим больше вкусняшек. И сгустки шли на ухищрения, чтобы заполучить! Они якобы намеревались делать, но после вовсю им что-то мешало, а значит, можно было быть туристом, вкушая вкусняшки, и слать отчёты, что ничего не выходит по объективным и независящим от них причин. Впрочем, таковые были в организмах девочек, где рвались делать, но не совершать, но вкусняшек подай за сделанное.

Были и средние, их мало, это мальчик и девочка в одном флаконе. Оттенки самые разнообразные, но в основном тусклые серые. Эти были без определённых обязательств, свободные художники и туристы. Их некогда задача была творчеством, ибо не обременённые обязательствами. Они могли плодиться, правда, не умели, и свершать, правда, не хотели. Особо не пользовались спросом в силу специфики. Гораздо проще быть мальчиком типа девочка, или девочка с мальчиковым уклоном. И в этом случае оттенок красного переливался и другими цветами, впрочем, как и синего. Обычно синий оттенок тускнел со временем жизни.

Он опробовал свои навыки былой магии этого мира. Часть была не действующей, часть вполне функционировала. Чего же местные не пользуются? А! Они когда-то зазубрили «верные» магические ритуалы и пользовались, пока коны мира не повернулись и изменились и «верные» заклинания просто перестали действовать, а как адаптировать их уже никто не знал. Ведь никто же не хотел учить какие-то там руны, когда можно зазубрить, воскликнуть и получить! Но прошло время, мир поменялся, истинные некогда знания стали не такими и истинными. И слова те же, а эффект никакой! А они продолжают, долбит заклинания, методики и техники «верных» учений прошлого, искать секретные фолианты с истинными знаниями, которые от них кто-то «спрятал», как им кажется, а подсунул туфту. Зато в поисках хоть не отсиживают седалища. Впрочем, кто как. Кто-то ищет, не сходя с места, мечтая.

Времени было много, за организмом ухаживали заботливые руки нянечек – так звали больших людей в халатах женского полу, были это большие девочки, часто только по размеру тел, кто проводил внешнее обслуживание молодых организмов. И можно было наблюдать, разве что, выполняя некоторые стандартные процедуры, радующие всех. Принципы просты и понятны – таращить глазки, издавать звуки «а», «у» и другие понятные большим людям команды, отчего они сразу меняли поведение. Сигнал «Ааааа», варьируя громкость, подзывал к себе окружающих. Это была кнопка вызова с голосовым управлением. Питание подавалось по расписанию. Выделять всякие всячины желательно было тоже по нему же, иначе приходилось лежать в мокром непотребстве до плановой замены материи, что неблаготворно сказывалось на функционировании организма, где он соприкасался с тёплыми поначалу, но едкими выделениями. Приловчился делать это к моменту прихода, когда большой диск на стене ставил палочки-стрелки в правильные позиции, это называли часами. В целом не так сложно.

Но зачем они ходят, если можно летать? Присмотревшись к местным повадкам, было сделано заключение, что в местных обычаях летать не принято, это считалось неприличным и даже ужасным, и потому не использовалось. Они занимались тренировкой нижних конечностей, занимая их ходьбой, и так увлекались, что именно это получается лучше всего, что больше им ничего не хотелось. Надо быть осторожней, а то расстроятся, потому он практиковался в часы, когда никого постороннего и больших людей небыло. Такого времени было предостаточно.

Мир был неспокоен энергиями, и левитировать было несколько неудобно, можно было промахнуться. Перемещаться сразу куда-то – тоже было сложновато. Но, подкручивая и адаптируя навыки, удалось добиться кое-каких успехов. Следы успехов отпечатались на потолке палаты, в виде профиля запелёнатого младенца. Что очень дивило заметивших на потолке этот след. Периодически пытался переместиться, когда никто не видел, т.е. все отсутствовали, кроме своих. Удавалось сместиться, но не вернутся. Как-то нянечка заметила младенца лежащего на пеленальном столике одного. "Как так?" – сказала она. И переложила. Иногда его находили у соседей по палате – грудничков, лежащего рядом с кем-то из них, которые, как нянечкам поначалу чудилось, пытались беседовать. Нянечки быстро привыкли к чудачествам палаты и не замечали странностей, периодически возвращая странного младенца обратно на его место. Не объяснять же нянечкам, что они тут активно приобщаются к этому миру? Да и не поймут.

Сенсоры глаз, как звали визуальные органы, постепенно настраивались. Сенсоры глаз в этом мире представляли собой весьма хитрое устройство. По виду простое, но имеющее, по сути, не ограниченные возможности. В примитиве оно смахивало на обычный сенсор первых моделей, где весь мир измерялся через заложенный изначально шаблон. Это было ограничение. Потому как всё, что выходило за рамки шаблона, было просто не видимым! Это как смотреть на мир через изготовленный изначально дуршлаг. Такие системы стоят на первичных организмах тел этого мира, и на технике людей, считающих, что они скопировали строение глаза. Ага, счаз! Они скопировали своё самомнение о том, что знают.

Глаз и сложнее, и проще. С некого момента, стало не логично ограничивать себя таким забором, и стали ставить дифракционные устройства, работающие на принципе сравнения разделения. Этот принцип позволил не штамповать кучу шаблонов, сделанных раз на всю жизнь, обмениваясь ими, а организовать самонастраиваемую систему, в которую можно загружать изменённые шаблоны и самому править. После, отработку шаблонов и вовсе переместили в этот глаз. А потом и вовсе исключили шаблоны, оставив весь спектр, оставив шаблонам только первичные функции для пользования ума. И глаз функционирует элементарно просто – в него закладывают параметры верхней границы частот – светлым светом, и нижней – чёрным светом. А разницу между этими пределами определяют как цвет, точность распознавания которого зависит от самой системы, а не сенсора. По сути, это напоминает обычную реку, где в общем потоке ставят 2 стенки, и протекающая между них жидкость анализируется по скорости своего прохождения в ейном естестве. Организм получает в итоге шкалу частот, и уже от него зависит, что с ними делать, чем быстрее работает система, тем больше деталей видно. Чем быстрее внешний поток, светлее, и разнообразней частотой, тем больше мелких деталей можно поймать. Впрочем, на первых парах, да и у тех, кто пользуется только умом, шаблоны функционируют на автомате, а кто их, шаблоны, воспринимает и после как истинный мир, и заглянуть за них не пытается.

Эту систему так и назвали – частотным разделителем. А вкупе с обработчиком – был уже анализатором. Он был настолько прост, что его устанавливать стали везде, куда не попадя. Даже в выдвижные «усики». И даже некоторые системы представляли один сплошной глаз! Он был самодостаточным! Что важно, данный тип анализатора легко переделывался под разные частоты, что люди назвали звуковыми, световыми, вкусовыми, обонятельными, и даже чувствительными! Впрочем, усложняя систему до модели люди, обработку сигналов вынесли в сами сенсоры, где организовывалась постепенно некая база первичных образов, уже которые посылались дальше. Это позволило не просто упростить основной центральный вычислитель, но и в части моделей обойтись вообще без него. Такое существо двигалось, функционировало, осуществляло все полезные социальные функции, его вовсе не отличить от остальных. Оно даже обновляло базы образов, часто, правда, копируя их с других, или беря с источников образов, что нынче назвали книги. Или просто загружая визуальные образы напрямую через глаза. Оно вырастало, зазубривая правила, и существовало! И единственно, что не исполняло это существо – оно само не могло ничего, кроме стандартного! И требовало руководства! Оно было мальчиком или девочкой, или кем угодно, чьи образы переняло с внешнего для него мира.

Оно действовало по шаблонам, стереотипам, отзывалось на рефлексы, совершало заложенные или адаптивные действия, но не имело никакого СВОЕГО мнения и не могло принять решение, кроме стандартных, уже опробованных и имеющихся, использовалось только взятое у других. Именно это заимствованное мнение становилось его мнением, и тиражировалось, добавляя наработки собранных уже им образов. Попытка вывести это существо на что-то новое, вызывала в нём панику, сродни краха мира. Попытка задать вопрос вне базы его данных – либо блокировалась, и попросту не замечалось, либо вызывало панику, иногда до глубочайшего выхода из себя. Впрочем, его существованию в мире эта тонкость не мешала, ибо приличные объёмы данных, которыми владел каждый из таких существующих, а в парном и большем числе участников, объединённом существовании – они владели расширенной базой, были многие готовые решения на все случаи их жизни. И даже сгруппировавшись в толпы, объединения, группы и могли быть некой сознательной и дееспособной единицей, даже вершащее что-либо, пока не распадались на отдельных людей со своими шаблонами. Чего в их шаблонах небыло, для них попросту не существовало. Они попросту не видели этого, не чувствовали, этого в мире для них небыло! Однако толпой или группой они могли выработать новые шаблоны, и загрузить всем участникам, ибо они вместе были некой Сущностью, а по отдельности никто.

Эти существа часто самоуничтожались, группами и поодиночке, особенно оставаясь в одиночестве, и старались везде ходить в поисках новых образов, набираясь ими, чтобы быть готовыми к некому эпохальному событию, которое их пугало своей неизвестностью! Зато там же и вкусняшки! В чём неизвестность? В том, что в их базах знаний небыло образа под действия в этой ситуации. Мир, по сути, для них тут же переставал существовать, они оставались не в фигуральной, а буквальной пустоте. Т.е. вот тут есть мир, а тут нет. Тут есть, а тут нет! Потому они всегда цепляются за стандартное и привычное, а лучше старое, не в силах перепрыгнуть пропасть, даже если там вкусняшки. Новые же особи, с новыми данными, кажутся продвинутыми, но это пока новые данные по уже изменившемуся миру в них накапливаются, а после они остаются прежними страшащимися, впрочем, сидящими чуть дальше прежних. Чтобы не выпасть из привычного, они зацикливали события, и начинали ходить кругами, так можно было сохранить привычные образы и решения, которые всегда повторялись. Чтобы их не вытащили, они всегда выдвигали причину, почему им надо тут быть – они ещё не готовы, и старались остаться на привычном месте, бывало до парализации. Новое событие вызывало поток новой информации, которую нечем обработать, просто нечем! Этот поток назвали Страх, и его наличие означало новое и неведомое в шаблонах. Если привычные образы так и не находились то, заполняясь потоком страха, существо гибло от парализации. Этот способ деактивации систем использовался широко для сбора урожая – достаточно показать неизвестный образ, как существо тут же впадало в оцепенение, и легко бралось без всяких усилий.

Собственно настройка сенсоров не представляла никакого труда, надо было выбрать самый светлый тон, и самый чёрный и, зафиксировав их, задать первоначальные параметры. Так проявлялось чёрно-белое зрение. Оно было примитивным и скудным. Впоследствии, если встречаются иные условия, то глаза легко можно адаптировать. Ввиду особенностей мира, делается это не сразу, а с некой инерцией. Если хочется быстрее, то просто перезагрузите глаз, сжав его, и открыв, он сам установит граничные коэффициенты и адаптируется под свет. Или при смене яркостных полос света, один глаз прикройте веком, сохранив настройку на прежнее состояние. Впрочем, именно для этой цели служат непрозрачные кожные крышечки – веки, сжимая угол зрения по вертикали, давя дополнительный дифракционный эффект, при малых щелях зазора. Впрочем, на свету детали завсегда чётче, чем в темени. А серость бледного мира находится на грани восприятия. И именно эта особенность глаза позволяет адаптировать его к темноте, более яркому свету и к иным краскам мира, смещая диапазон. В то время как наполняемость диапазона определяется потоком самой среды, и способностью оконечного анализатора, мозга, разложить на частоты, если мозг есть, конечно, а не его жировая бутафория.

Особенности «потока» света мира так же не будем забывать, ибо отражённый свет, т.е. свет от предметов, или иных материальных сущностей мира, отражаясь, приобретает свойства этого мира, теряя часть самости, становясь зависимым от частот объекта отражения. В тоже время прямой свет, или отзеркалированный свет имеет полный спектр базовых миров, и не затухает при прохождении в прозрачных для него средах. Свет вообще никуда не ходит, образуется дорожка, трещина мира материи к начальной самости, которая с дальностью может затягиваться, под давлением сути мира. Она линейна, но вне мерности, а потому освещает своим присутствием только материальные объекты по этой «трещине» мира. Впрочем, она естественно может изгибаться с кривизной самости мира. И чем меньше материальное давление мира, тем дальше распространяется трещина, но она есть на всём протяжении, и проявляется для мира мгновенно, но на материи, освещая, и не принадлежит этому миру, пока не столкнётся с материальностью уже, которая проявит её в отражённом свете себя. Тогда и только тогда, трещина завершается, вызывая вторичные волны, как волна прибоя, и вот этот отражённый от объектов свет, мы и воспринимаем глазами. И дальность такой волны от материальных объектов отражённого света весьма недалека и, кстати, имеет скорость распространения, в отличие от света источника, т.е. трещины. Потому логично первоначально заложить широкие границы для зрения, что и делалось.